Посвящается Симбирску-Ульяновску и его жителям
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
А.С. Пушкин
Глава 1. Пятница XXI века
Когда наступает счастье? Фида не знала наверняка, но она знала точно, что её несчастье начинается по пятницам. Вечер перед выходными значил, что будет полно пьяных посетителей, которых ей – официантке – надо обслуживать. Так, мужчина у окна выпил уже всю бутылку и нараспев начал кричать:
– Фиде-елия-я! Где-е моя Фиде-елия-я?!
Он запомнил имя. Похоже, что начнёт приставать.
Фида нехотя подошла к нему, стараясь вдыхать зловоние как можно меньше. Ей хотелось облить этого мужлана чем-нибудь погорячее и навсегда уйти из кафе, но ветер всё громче свистел в карманах.
– Принеси мне ещё, – заплетаясь, пробормотал он и схватил Фиду за руку, когда она стала отходить. – Девушка, а вы замуж не хотите? – спросил он, глядя туманным взглядом мимо Фиды.
Он больно сжал запястье грубыми пальцами, и Фиде захотелось вырваться и убежать, но она удержалась и сурово ответила:
– Нет.
Фиделия хорошо знала, что чем меньше говоришь с такими, тем больше шансов быстро уйти. Но этот, по-видимому, был не из понятливых.
– Девушка, а почему? – допытывался он, качаясь на стуле. – Я не нравлюсь вам? – плаксиво спрашивал он.
Фида дёрнула руку и вырвалась их лап завсегдатая.
– Моя Фиделия! – вопил он на всё кафе, пока Фида сбегала.
– Как вы надоели! К чёрту, к чёрту всё! – воскликнула она, спрятавшись в туалете. – Ухожу!
Фиделия умылась холодной водой и посмотрела на наручные часы. Смена кончалась через тридцать минут.
– Господи, как их пережить? – простонала она, глядя в потолок, на котором дым от сигарет нарисовал желтоватое дерево с качающимися на ветру листьями. Они двигались до того плавно, что Фида засмотрелась и сама успокоилась, после чего вышла в зал.
Майское солнце почти село, когда Фида возвращалась домой. Шла она быстро, сжимая руки в кулаки и кутаясь в прохудившуюся кофту. Как и всегда после таких посетителей ей всюду мерещились маньяки и призраки. Силуэты деревьев превращались в людей, готовых напасть на несчастную Фиду из-за своих коварных целей, а тени в окнах становились неприкаянными душами, которые вынуждены вечно скитаться по миру и искать приют.
Первые звёзды пульсировали в такт сердцу, резонируя с ним. Они, казалось, вырисовывали тайный рисунок на небе и в душе, передавали загадочный шифр, который человечество ещё не скоро разгадает. В такой час даже сирень пахла как-то особенно, кружа голову и навевая туманные мысли о будущем, о счастье, которое Фиделия всё время ждёт, но которое никак не наступает. Эти мысли плыли по воздуху вместе со сладковатым запахом сирени и медленно рассеивались, заглушаемые мрачными думами о понедельнике и пьяных посетителях.
Фида свернула во дворы и пошла ещё быстрее, чтобы успеть добраться до дома, пока тьма не задушила слабый свет фонарей. Но вот они погасли, и ночной город зашумел, тени забормотали, призраки покинули окна и потянулись к Фиде…
Подъезд.
Фиделия проскользнула в дверь, и тут же по телу пробежали мурашки: её обволакивало тепло, обнимало, словно добрый друг, который однажды придёт и обязательно поможет.
В мерцании лампы можно было разглядеть хрупкую на вид Фиду с глазами цвета травы, с удивительно светлым и чистым лицом, которое омрачалось морщинками на лбу, хотя их хозяйке всего двадцать три. Тёмные волосы стягивала резинка, сдерживая их в тугом узле, от которого болела голова. На площадке Фида высвободила их, и длинные пряди рассыпались по узким плечам, укрытым материнской кофтой.
Фиделия отперла потёртую дверь и, глубоко вздохнув, вошла в квартирку. Внутри, на первый взгляд, жила та же тьма, что и на улице, но на самом деле эту темноту Фида приручила ещё в детстве. В этом ей помог отец, который развесил по всему дому ночники, чтобы Фида могла включать их всякий раз, как испугается. А пугалась она часто. То у стены стоял клоун, то из окна лился загробный свет от призраков, то из-под кровати выползали тени. Со временем Фиделия научилась укрощать монстров, угрожая уничтожить их с помощью включенного света. Потихоньку они смирились со своей участью и перестали тревожить Фиду. Лишь один угол до сих пор пугал её, но призраки тут были ни при чём, и свет делал ещё хуже, потому Фида никогда не зажигала его во всей комнате.
В темноте она прошла в ванну, нащупала включатель, и свет залил узкую комнату. Плитка давно потрескалась и кое-где отвалилась, ванна же напоминала старое корыто, окрашенное в белый цвет, единственным красивым предметом была фотография над зеркалом. Фида сняла её с гвоздя. С фото улыбались молодожёны: модница восьмидесятых годов и мужчина с небольшими усами. Тогда её родители ещё были счастливы.
«И что есть это счастье?» – подумала Фиделия и отправилась спать. Во сне она видела рощу, которая на что-то жаловалась, а Фида кивала ей и отвечала, что обязательно во всём разберётся и поможет. Роща успокаивалась, и ветви её деревьев изгибались в улыбке.
«Завтра», – бормотала во сне Фида.
Глава 2. Весна тысяча девятьсот четырнадцатого года
Дмитрий Иванович – высокий мужчина двадцати с небольшим лет – сидел в гостиной своей дальней родственницы Екатерины Максимилиановны Киндяковой. Он, как и всегда, был одет во фрак, а во рту держал дедовскую трубку, дым которой причудливо вихрился и поднимался. Тёмные волосы он тщательно зачесал, так что не выбивался ни один волосок, что выглядело если не забавно, так по меньшей мере странно в сочетании с торчащими в стороны усами. Глаза Дмитрия Ивановича флегматично скользили с болтливого собеседника на предметы дорогой мебели и обратно. Мысли его уплывали в сад, прилегавший к дому, где уже зацветала сирень, и дальше – в рощу, где его ожидала прекрасная незнакомка.
– Так придёте, Дмитрий Иваныч? – в сотый раз спрашивал Семён Ставрыгин противно высоким голосом.
– Не думаю, что там будет нечто новое.
– Так зачем же новенькое? Будут всё те же и всё то же. Лизонька, говорят, проберётся тайком, – сказал Семён Семёнович и подмигнул.
Дмитрий Иванович вздохнул и отложил потухшую трубку. Ставрыгин ужасно надоел, но отказать ему – всё равно, что запереть перед собой все знатные дома Симбирска. Ставрыгин – невзрачный и тощий дворянин, считавший, что будущее России давно не в руках дворянства и что надо покинуть эту страну как можно скорее. Однако он, к сожалению Дмитрия Ивановича, её не покидал, а продолжал нести чиновничью службу и обыгрывать Дмитрия в карты.
– Я что вспомнил, вас Екатерина Максимилиановна просила.
– Как? Меня? – Ставрыгин встрепенулся. Если к Дмитрию Ивановичу он относился фамильярно и порой пренебрежительно, то Екатерину Максимилиановну он по-настоящему уважал за её добродетели, ум и богатство.
Семён, не прощаясь, вышел из комнаты, а Дмитрий, довольный своим обманом, отправился в рощу, пока Ставрыгин не вернулся.
Листья уже распустились, и от этого вековые деревья казались совсем юными. Птицы заливались пением, окрыляя всякого, кто их слышал. Тропинка, вдоль которой желтели лютики и блестела на солнце трава, свернула и вывела к скамеечке над самым обрывом, где росли кусты сирени. Отсюда открывался вид на могучую Волгу и строящийся мост, который должен был возвыситься над рекой и связать меж собой два берега.
Дмитрий поёжился от холодного ветра и внимательно посмотрел на скамейку, которая с недавних пор стала для него волшебной, ведь именно на ней появляется незнакомка.
Со спины – тень от сиреневой шляпки, изящный изгиб шеи, обнажённые золотоватые плечи, грациозные руки с тонкими аристократичными запястьями и узкая спина, обтянутая тонкой тканью. В профиль – прикрытый шляпой лоб, аккуратный нос и удивительная бледность лица, подчёркнутая едва красными губами; плавно вздымающаяся грудь, полуприкрытые платьем колени. Последнее Дмитрия удивляет и одновременно с этим будоражит. Из-под шляпки не вылетает ни локона, так что нельзя узнать, какого цвета её волосы, хотя Дмитрию кажется, что они непременно золотые. Незнакомка столь тонка и хрупка, что, когда дует ветер, Дмитрий боится, как бы она не улетела вслед за ним, как бы мираж не рассеялся. В такие моменты ему особенно сильно хочется обхватить её за талию и прикоснуться губами сначала к изящным запястьям, а после… Целовать её до скончания века, пока оба они не обратятся в пепел.
Но одна красота не смогла бы надолго очаровать Дмитрия, потому он наслаждался тем, что девушка никогда не сидела просто так. Незнакомка проводила линию за линией, создавая противоположный берег, она касалась кистью, и весь нарисованный мир оживал и светился частичками её души. Она, что было для Дмитрия несомненным, любила искусство. Если бы не эта любовь, Дмитрий никогда бы не стал тратить время на незнакомку в откровенных нарядах, которым, конечно же, соответствует вполне определённая профессия.
По субботам или воскресеньям Дмитрий издали наблюдал за её движениями и молча восхищался, вопреки своей натуре, которая сразу требовала всё, что ей приглянулось.
Но завтра всё изменится.
А пока Дмитрий отправился к масонскому храму, прозванному в народе Статуйкой. Это была высокая беседка из красного кирпича. Храм украшали четыре портика и купол, над которым возвышалась фигура Иоанна Крестителя. Статуйку построил ещё в восемнадцатом веке его предок, и о ней ходило немало легенд. Поговаривали даже, что это вовсе не масонский храм, а часовня над могилой юной Киндяковой.
Дмитрию представилась его незнакомка, лежащая под этим огромным зданием, придавленная кирпичами и позабытая всеми, кого она когда-либо знала и любила. Одинокая, несчастная, обречённая оставаться на этом самом месте веками. Дмитрий встряхнул головой и повернулся, чтобы уйти, но, к своему несчастью, увидел Лизу Искоеву, которая в последнее время всё чаще появлялась рядом: то в роще, то у Ставрыгина, то у Екатерины Максимилиановны.
У Елизаветы – Лизоньки, как назвал её Семён, – плотное, малооформленное тело, которое не спасают даже корсеты. У неё толстые запястья, круглое лицо с застывшим выражением удивления: чуть приоткрытый рот и широко раскрытые глаза. Вздёрнутый нос её часто морщится, и от этого на подбородке появляется ямка. У неё рыжие кудрявые волосы, которые вечно выбиваются из причёски. Лизе лет пятнадцать, на вид примерно столько же, а вот по развитию не наберётся и на пять лет, в этом, по крайней мере, не сомневается Дмитрий.
– «Не узнавай, куда я путь склонила, в какой предел из мира перешла… О друг! Я всё земное совершила; я на земле любила и жила!» – процитировала она, склонив голову. – Ах, как красиво! Не правда ли, Дмитрий Иванович? – улыбнулась Лиза и восторженно посмотрела на Дмитрия.
– Совершенно ничего красивого. Зачем вы здесь? Давно призраков не видели?
– Ах, не пугайте меня, Дмитрий Иванович, – попросила Лиза.
– Почему же? Раз вы такая несмышлёная, то надо и напугать.
Лиза потупилась и покрылась румянцем. Дмитрию вспомнилась воздушная хрупкая красота незнакомки и её бледность, и румянец Лизы стал ему противен.
– Вы преследуете меня и краснеете всякий раз, как видите. Отчего это?
– Сегодня солнце печёт, – пробормотала девица и залилась краской ещё сильнее. – Я хотела спросить вас… – робко начала она, не поднимая глаз.
– Действительно, – Дмитрий поглядел на серое небо и усмехнулся. – Не обгорите, Лизавета, – бросил он и ушёл.
Глава 3. В роще
Солнце заливало комнату тёплым светом, ветер едва шевелил листья за окном, щебетали птицы. Фиделия сладко потянулась и не спеша слезла с кровати.
– Доброе утро, мир! – воскликнула она и кивнула птицам и солнцу.
Спустя полтора часа Фида шла в рощу и по привычке думала о далёком счастье, что однажды настанет и затмит собой невзгоды, которых в последнее время становилось всё больше. Счастье будет подобно тому, что Фида чувствует в роще: тепло в груди, лёгкость во всём теле и ощущение единства с целым миром. Однако в лесу всё это какое-то маленькое и слишком будничное, тогда как Фида ждёт большое и настоящее, оно должно появиться из ниоткуда и остаться навсегда.
Фида быстро миновала пыльный город, замедлила шаг у забора, вдоль которого росли жёлтые акации, и остановилась у металлической арки, охраняющей вход в царство природы – в рощу. В груди у Фиды потеплело, и она улыбнулась арке, как старому другу, и переступила невидимую границу города и леса.
Здесь по тропинкам бегут солдатики и жучки, на деревьях стучат дятлы, а на ветру покачиваются ветви. Вдоль тропинок цветут ландыши, ветреницы и чистотел. Они молоды и не застали ни Гончарова, писавшего здесь «Обрыв», ни солдат гражданской войны, ни окопов Второй мировой. Но лес и им, и Фиде всё показывает, словно они сами были в те далёкие времена, и видятся ей крестьяне, что копают земли рощи в поисках клада Стеньки Разина: вот они трудятся, утирают пот грязными рукавами и глядят на Фиду, а она им машет рукой. Или видит она масонов, идущих к своему храму в глуби леса, они о чём-то тихо беседуют и даже не замечают Фиду, и она тоже делает вид, что их нет, и вскоре они исчезают.
Лес помнит гораздо больше любого долгожителя.
Все мысли испарились из головы Фиды, и она ощущала лишь мурашки и трепет в груди. Это чувство возросло, когда она дошла до обрыва, с которого видна Волга и другой берег. На краю – травы и колоски, а ниже, спускаясь к Волге, – кусты сирени, огромные и пахучие. Ещё ниже – гигантские тёмно-зелёные ели. Они полукругом окаймляют мутноватую Волгу, что шумит далеко внизу.
Фиделия достала альбом и механический карандаш, подаренный отцом, который всегда хвалил её рисунки. Каждый раз, когда Фида рисует им, она вспоминает тот самый день, изменивший всю их жизнь.
Было лето и очень жарко, поэтому маленькая Фида рисовала на полу. Черта за чертой, цвет за цветом, стёрка, папин карандаш, снова черта – красиво. Получился домик, почти как настоящий. Фида не сразу заметила, что вошла мама. Настоящая Снежная королева в красном платье, принёсшая с собой холод посреди лета. Фида любила её, но боялась.
– Фиделия! Ты опять ничего не делала?! Сколько раз повторять: уберись в доме!
– Но я убралась.
– А это что? – мама носком туфли показала на разбросанные по полу рисунки и пошла прямо по ним, Фида не успела даже шевельнуться, а мама уже стояла в конце комнаты и открывала окно. Подул ветер, и листы с домиками, с мамой и папой, с лесом – все они полетели. Фида бросилась за ними. Мама резко обернулась, и Фиде вдруг показалось, что она вот-вот заплачет, но мама лишь крикнула:
– Я проучу тебя!
Она стала вырывать рисунки.
– Брось, бездельница! Не смей рисовать! – она дернула рукой, и домик порвался. Часть осталась у Фиды, а часть – у мамы. Она кинула обрывок на пол и ушла, стуча каблуками. Фида слышала, как она плакала в ванной.
В тот день папа подал на развод. Он променял их с мамой на какую-то художницу. Это она помогла выбрать карандаш. Фиде бы выбросить его, но он такой хороший, а ещё напоминает о папе.
Фиделия встряхнула головой и окунулась в творчество. Она старалась не слышать голос матери, который так часто упрекал и повторял, что рисование – плохое дело, особенно, если руки кривые. Фида не сердилась на маму, но до сих пор чувство вины не покидало при занятиях живописью. Порыв ветра заглушил этот голос и подарил нужное спокойствие.
Фида провела слабую линию горизонта и совершенно позабыла, где она и какие проблемы её ждут за аркой рощи. Сейчас она жила. Едва заметно касаясь карандашом бумаги, она с упоением отпечатывала реальность, добавляя линию за линией, движение за движением, черту за чертой, Фиделия преображала пейзаж и себя. Когда всё было готово, Фида взялась за краски. Первый мазок – самый волнительный. Надо вдохнуть им жизнь в тусклый лист, превратив его в рисунок. Она коснулась нежно-голубым и создала небо. Ультрамарин с примесью изумрудного подарил ей Волгу. Темный зелёный превратил кусок бумаги в траву и деревья, от которых на землю ложилась яркая полуденная тень. Так, мазок за мазком, Фиделия превращала бумагу в кусочек своей души.
– Недурно, – заявил голос за спиной. – Кривовато, но недурно.
Фида вздрогнула и едва не испортила весь рисунок. Она обернулась. Позади стоял незнакомец с дурацкими усами, с трубкой в зубах и в каком-то маскарадном бордовом костюме. Он улыбался, придерживая трубку.
Испуг сменился страхом, а тот – настоящей паникой. Мигом стало душно, воздух исчез, и в лёгкие попадал лишь едкий дым от трубки. Страх накатывал, нарастал с каждой секундой, давил и уничтожал. Ещё миг – настанет конец. Надо бежать. Бежать, как учила мама!
Фида вскочила, облилась цветной водой, одним движением собрала в охапку всё своё добро. Не прошло и секунды, как она мчалась по тропинкам. Сердце бешено стучало, лёгкие болели, в животе кололо, но она бежала, пока не подкосились ноги. Падая, Фида ухватилась за ветку огромного дерева, ветка треснула.
Еле переводя дух, Фиделия прислонилась к стволу и закрыла глаза. Ссадины на руках горели, мысли путались, но паника уже отступила. Когда сердце застучало в привычном темпе, Фида попыталась отойти от дерева, но оно не отпускало: одежда зацепилась за надрезы, похожие на следы от топора. Фида осторожно высвободила платье, доставшееся от матери, и медленно побрела вверх, в сторону города.
Дома она положила рисунок и свои инструменты на стол, чтобы пересчитать их. Не хватало отцовского карандаша. Фида села на пол и заплакала, как ребёнок. Перед глазами всё ещё стоял маньяк, который сегодня мог её убить, и никто бы никогда не узнал, что с ней случилось. Фида чувствовала себя беззащитной потерянной девочкой, которую никак не спасут родители.
Она вспомнила тот день.
Мамы не было дома, и десятилетняя Фида осталась с дядей, которого мама привела на замену папе. Фида зарисовалась и не заметила, что он подошёл. Он предлагал конфеты в обмен на что-то непонятное, и как-то странно глядел, и постоянно лез в карман, показывая эти конфеты. Фида никак не могла понять, чего же он хочет от неё, пока дядя не попросил её встать. Фида встала. Он прижал её в тот самый угол. Пахло чем-то едким, тошнота подкатывала к горлу. Дальше всё прерывалось до момента, пока не появилась мама. Она так и застыла в памяти со скалкой в руках, а на полу – скорченный дядя. Мама что-то кричала, но у Фиды звенело в ушах, и она ничего не понимала.
Фиделия снова видела ту же сцену, те же провалы в памяти, и снова плакала. Слёзы страха перешли в слёзы одиночества, а после – в мысли, что она так и умрёт, оставшись никому не нужной и никем не понятой, ужасно одинокой и несчастной.
«Дурные мысли. От них мне станет ещё хуже, – подумала Фида и сняла шляпку матери. – Надо что-то делать, иначе я так сойду с ума. Но что же делать?»
Уволиться и остаться без работы она не решалась, ровно как и возвращаться в университет: утекло слишком много воды. Выходить замуж не хотелось, да и не было подходящего кандидата. Рожать и одной воспитывать ребёнка – идея ещё хуже. В итоге Фида решила начать не с личной жизни, а с искусства, и сделать выставку своих картин.
Фиделия отыскала конкурс, на который принимают пейзажи, и сразу перед глазами возник туманный, но такой желанный образ: она подле своей картины в золочёной раме, а на полотне – акварельный древний лес со своими тайнами и своим чарующим миром, к которому Фида едва посмела прикоснуться кистью, но всё же посмела, и вот стоит теперь у лучшей работы, и ей уже предлагают сделать выставку, и она уже улыбается в ответ, и вот огромный зал с лесными пейзажами, с её пейзажами…
«Но тогда я должна вернуться туда, в рощу. Я не могу рисовать другое место, в нём просто нет той силы, какую я могла бы отразить на бумаге. И мой карандаш. Как его оставить? – думала Фида. – Но как же маньяк? Хотя, может, он и не маньяк вовсе? Но кто ещё ходит по утрам в роще, кроме маньяков и спортсменов? Впрочем, надо побороть и этот страх, хотя бы ради выставки, ради моего пейзажа. Главное, не забыть баллончик. На всякий случай. А пока… Да, надо подготовить всё для пейзажа и вскоре показать миру удивительные картины».
Глава 4. Знакомство
Целую неделю Дмитрий гадал, что сделал неверно. Всё случилось так быстро, что он не успел даже представиться. «Какая пугливая, – повторял он про себя и крутил в руках позабытый ею карандаш. – Это не назойливая Лиза и не ветреная Верочка, она даже на Картин – о моя Катрин! – даже на тебя не похожа эта незнакомка, даже ты не так пугалась. Нужен иной подход. Совершенно иной. Но какой же?» Дмитрий перебирал в памяти все ухаживания и подарки, какими одарял женщин, и не находил ничего подходящего: мозг никак не хотел отвечать, он лишь выдавал картину таинственной и очаровательной незнакомки с альбомом в руках. Для такой не подойдут простые цветы или глупые комплименты, и Дмитрий не придумал ничего лучше, кроме как вернуть потерянный карандаш.
Воскресным утром Дмитрий оставил его на скамейке, рядом положил букет сирени, сам же спрятался за отдалёнными деревьями, через листву которых давно наблюдал за незнакомкой. Он много курил, пока ждал, но вот она пришла. На ней не было длинного прямого платья, какие носили теперь все дворянки, напротив, одета она была немодно и как всегда нескромно: в белый сарафан до колен и с роскошным вырезом и всё ту же сиреневую шляпку. Атласный пояс стягивал тонкую талию, а обувь – до чего странная: без каблука, без изящных ленточек – походила скорей на мужскую, нежели на женскую, и стягивали её плотные белые шнуры, подобные бечёвке. Однако обувь ничуть не портила девушку, а делала её ещё легче, будто была создана специально для того, чтобы незнакомка не улетала, оторвавшись от земли. Её полувоздушный образ будил заснувшие чувства, хотелось сей же час подарить ей цветы и забрать с собой. Дмитрий так бы и сделал, не будь незнакомка слишком пуглива.
Она оглядывалась на каждом шагу, словно ожидала, что на неё вот-вот нападут. Альбом и краски она прижимала к груди, как в тот раз, когда убегала. Ступала она медленно и осторожно, будто шла не по лесной тропинке, а по раскалённым камням.
Незнакомка, не дойдя до скамейки, вздрогнула и в очередной раз оглянулась. Дмитрий потушил трубку и едва дышал, девушка его не заметила. Она взяла карандаш и быстрым движением спрятала в карман сарафана. К букету она не прикоснулась, а села с краю, чтобы не задеть его. Дмитрий вздохнул. «Ну что за женщина?» – подумал он и выбрался из укрытия.
Он подошёл к ней и, вытащив трубку, тихо кашлянул. Незнакомка, казалось, ничего не слышала, поскольку продолжала рисовать всё тот же пейзаж, что и неделю назад. Дмитрий кашлянул громче, и она обернулась. На этот раз он ясно увидел лицо, обращённое прямо к нему, и травяные глаза, роднившие незнакомку с лесом. Дмитрий хотел разглядеть их получше, но заметил, что к испугу девушки добавился немой вопрос. Надо было срочно что-то делать, и Дмитрий сконфуженно поклонился, пригладив и без того гладкие волосы. Незнакомка продолжала молчать.
– Доброго дня, сударыня, – сказал Дмитрий.
– Доброго, – ответила девушка, и Дмитрию показалось, что этот голос ему только послышался: до того он был тих.
Он снова пригладил чёрные волосы и посмотрел на рисунок.
– У вас горизонт кривой, – сказал он и сам не понял, что за чепуху говорит, ведь горизонт был абсолютно прямой.
Незнакомка отвернулась, ничего не ответив.
– Вчера я напугал вас, прошу прощения.
Девушка молчала, добавляя на деревья тень.
– Этот букет для вас, – он поднял сирень и сконфузился: цветы завяли. Тут, как назло, девушка обернулась и увидела его с полумёртвой сиренью и, должно быть, с ужасно глупым видом. Её губы дрогнули в слабой улыбке, и она снова занялась рисунком. Дмитрий счёл это за согласие на его присутствие и сел рядом, бросив букет под скамейку.
– Давно рисуете? – спросил он, набивая трубку.
Незнакомка кивнула.
– Я тоже люблю искусство, – продолжил он. – Должно быть, слышали об известном меценате Дмитрии Ивановиче Киндякове, так вот, это я.
Дмитрий ожидал увидеть хотя бы удивление, что такой известный человек бродит по роще, а не принимает гостей в величественных залах и галереях, но незнакомка совершенно не отреагировала на его имя. Что ж, разговорить её будет не так просто. Хотя, возможно, она лишь боится его известности?
– Вы не сердитесь, что я напугал вас, сударыня? Кстати, не скажите ли своего имени? Звать столько прекрасную девушку безымянной сударыней для меня непозволительно.
– Киндяков, говорите?
– Так и есть.
– Тогда я Садовникова. Анастасия.
– Как? Вы Анастасия Дмитриевна? Совершенно удивительно, что он ни разу не упоминал о вас. И возраст… сколько же вам лет?..1
Анастасия бросила на него непонимающий взгляд, и Дмитрий тут же опомнился.
– Прошу извинить меня. В любом случае о вашей матери я не стану спрашивать, не беспокойтесь.
Она задержала на нём взгляд травяных глаз, от которых веяло чем-то загадочным и древним, отчего Дмитрию стало не по себе и он поёжился.
– Вы очень странный человек, Дмитрий Иванович Киндяков, – тихо промолвила она.
– Не боитесь сидеть в лесу и рисовать? Кстати, как вы прошли без билета? Его ведь нет?
Дмитрия давно это интересовало. Екатерина Максимилиановна окружила рощу земляным рвом и наняла черкесов, которые охраняли древний лес от чужаков. Пройти сюда можно было лишь по особому билету.
Анастасия усмехнулась и покачала головой.
– Я хорошо знаю этот лес, и билеты мне не нужны.
Возвращаясь домой, Дмитрий твёрдо решил, что эта девушка, кем бы она ни была, должна стать его.