Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких

Сложно понять, какое отношение библейская притча имеет к событиям, происходящим с рассказчиком в «Хромой судьбе».Ивонн Хауэлл, «Апокалиптический реализм: фантастика Аркадия и Бориса Стругацких», 2021Главная прелесть этой страной книги в том, что автор искренне увлечена своим предметом. Она городит порой чушь, удивительно не попадает в советские реалии, с которыми якобы знакома, надумывает и додумывает чудовищные интерпретации куда более простых вещей, но делает это она ярко, с огоньком и желанием. Поэтому частые фейспалмы не убивают книгу, они просто настраивают на определенный лад, когда ты ждешь, что же автор придумает на следующей странице (это не мой навет, она сама пишет, что не стоит останавливаться на простых интерпретациях, надо строить более заковыристые).Книга строго делится на две части. Первая, о «Жуке в муравейнике» и «Волны гасят ветер», прекрасна, легка и читается на одном дыхании, здесь автор явно на коне, чего только стоит ее интерпретация образа Тойво Глумова, теперь и вправду невозможно будет иначе видеть эту историю. Вторая часть куда более уныла, строится на попытке доказать, что позднее творчество Стругацких является лишь упрощением для массового читателя светозарного учения русского космиста Федорова. Попытка, если я верно понял автора, заранее обреченная на провал, так как авторы с творчеством Федорова напрямую знакомы не были, но Хауэлл говорит, что блеск истины дошел до них через третьи руки.Тут надо понимать, что все это интересно только потому, что автор предлагает тебе посмотреть на то, как она видит книги, которые ты читал. Ты видишь их со своим багажом текстов, аллюзий и интерпретаций. Другой человек видит их со своими качественными и количественными характеристиками. И подобные книги позволяют если не совместить, то хотя бы сравнить тоннели реальности. У Ивонн он несколько мрачноват, она видит Стругацких через призму апокалипсиса.Занятно, что для такого анализа всю светлую, побуждающую видеть в будущем хоть какой-то позитив, часть творчества Стругацких автор не рассматривает вовсе. Ибо не уложится она в прокрустово ложе заранее созданной теории эсхатологии и поиска здания культуры вне человеческого общества.Уже во второй книге попался мне на глаза ракурс постоянного поиска аутентичных текстов. Ирина Каспэ писала про этот поиск как часть ложного сознания советских ИТР, якобы настолько привыкших читать между строк, что тексты Стругацких стали символом поиска второго смысла. Отсюда и попытка найти изначальный неизменный вид произведений, чтобы все элементы таинственного паззла встали на свое место. Отсюда и поиски, и удаления того, что якобы наносное. Как при Муссолини в Риме, когда сносили средневековые пристройки к древнеримским зданиям, уничтожая порой вполне аутентичные части строений из-за неверной оценки возраста – попытки вернуть в некое идеальное состояние текст Стругацких обречены на такой же провал. Не могу забыть то чувство, которое я испытал, когда мой папа начал цитировать финал ХВВ, а в моем издании, напечатанном уже после реставрации капитализма, этих строк не оказалось. В этом есть что-то не то.Книга, кроме всего прочего, очень старая. В оригинале она вышла в 1994, написана на материале конца 80-х. Это позволяет проверить некоторые положения автора. В этом свете чудовищно наивно послесловие, в котором автор понимает, что конец СССР нанес смертельный удар той интеллигенции, что читала Стругацких, создавала клубы и искала отличия в текстах. Понимает и надеется, что международное сообщество их спасет. Святая простота.Отдельно стоит сказать о том, что автор странно понимает наши с вами реалии. Слышать в a la guerre только лагерь по-своему мило, но это полбеды. Меня шокировало то, что автор считает, что действие «Отеля „У погибшего альпиниста“ происходит в СССР и Петер Глебски – русский Шерлок Холмс. Кроме наших с вами реалий удивляет и какой-то маниакальный зуд в поиске нацистской Германии в самых неожиданных местах, ладно в „Граде Обреченном“, но в Лесу в „Улитке…“?!Весело и любопытно, но только в том случае, если сильно дисконтировать сказанное, не принимая большую часть построений автора всерьез.

Из объяснений я ничего не понял, но постепенно привык и перестал удивляться. «Понедельник начинается в субботу»Довольно неровная книга, в которой Ивонн Хауэлл, преподающая в университете Ричмонда русскую/советскую литературу во всех ее проявлениях, пытается втолкнуть в книги Стругацких всевозможные затхлые литературоведческие тропы, с нехорошей жадностью высматривая любые, даже самые слабые признаки апокалипсиса везде где они есть (а также там, где их нет).Ощущение, что книга состоит из двух несмешивающихся частей. В одной – довольно интересный разбор трилогии Максима Каммерера. (Особенно впечатлил разбор Жука в муравейнике, который я никогда понять не мог и что там вообще происходит.) В другой, местами просто нечитабельной, – просто упражнение в литературоведении: как будто автору для поступления в какой-то тайный профессиональный орден надо было пройти испытание и доказать, что она может написать псевдоосмысленный текст на птичьем языке по любому рэндомному писателю. Полагаю, испытание зачлось и Хауэлл получила свои печеньки. И хотя попытки хоть тушкой хоть чучелом впихнуть нацизм в Улитку на склоне раздражают, но чего нельзя отнять – автор сумела доказать сильную (а то и основную) апокалиптическую составляющую книг Стругацких.Как я уже сказал, Хауэлл не понаслышке знакома с русской литературой, а также русским языком, но постоянно сталкиваешься с какими-то стремными моментам, после которых хочется ударить себя рукой по лицу. Например, она упорно называет КОМКОН комитетом, хотя это натурально комиссия – ричмондский профессор то ли не видит разницы, то ли имеет дело с плохим переводом, то ли подгоняет факты под свои убеждения, потому как тогда можно толсто намекать, что это тот самый комитет, ну вы поняли. А намекать она любит.Если в книге упомянут котлован – то конечно же, в кустах сидит Платонов. Если кто-то умер при Сталине – стало быть, в лагере, по-другому в те времена не умирали. И опять-таки, русский даже слово la guerre не может произнести без того, чтоб автор тут же не увидела совпадение со словом лагерь. Павлов был бы в восторге…Хауэлл по ее книге саму впору анализировать – «особенности восприятия России американским интеллигентом конца двадцатого века». Скажем, ни разу слова российский/русский/советский не стоят с положительным определением – все больше сломаный, искаженный, унылый. Любые советские пейзажи безапелляционно сравниваются и уподобляются катастрофе и апокалипсису. Кроме того, кажется, что автор ко многим советским терминам привносит какие-то собственные аллюзии, которых вполне возможно у читателей Стругацких не было, да и у самих Стругацких тож.Не буду врать, что книга плохая и совсем ненужная. Местами она довольно интересная, она занятно структурирована, некоторые главы поражают своей четкостью и убедительностью, и хотя иногда кажется будто автор пишет что-то совсем выдуманное, она обычно неплохо аргументирует. Но когда начинаются общие рассуждения, и изо всех щелей лезут ссылки на Федорова, на какие-то древние гностические притчи, и обязательно надо упомянуть ни к селу, ни к городу Белого и Соловьева, и явно хочут образованность свою показать, смысл куда-то улетучивается, темп пропадает и ты изумленно думаешь – однако! не просочиться бы в канализацию.