Если ты был при Ватерлоо,
Если ты был при Ватерлоо,
Не имеет значения, что ты делал,
Если ты был при Ватерлоо.
Английская школьная считалочка XIX в.
07.00
Ночью шел снег. Как обычно, где-то после трех Бет Хаммел проснулась, услышав торопливые шлепки босых ножек по деревянному полу.
– Мамочка?
Голос ее старшей дочери. Бин – этакое сокращение от Элизабет – было семь лет; прилежная ученица второго класса начальной школы, она с такой тщательностью вывела свое имя и оценки на списке рождественских подарков из каталога «Сирс», словно это было заявление для поступления в колледж.
Бет тихонько повернулась, стараясь не разбудить спавшего Джека, и посмотрела в темноту. Дочь стояла так близко, что Бет почувствовала ее запах – теплый и свежий, как запах хлеба из печи.
– Да, моя сладкая?
– Мамочка, идет снег.
– Я знаю. Вчера сказали, что будет снег.
– Весь мир белый. Иисус любит мир, он сделал его весь белым.
– Конечно, любит, сладенькая моя.
Джек запыхтел во сне, открыл глаза, приподнял голову и хрипло пробормотал:
– Тс-с, девочки!
Снова откинулся на подушку и через несколько секунд уже спал глубоким сном.
– Мамочка, можно к тебе?
– Можно, радость моя. – Бет подняла одеяло, освобождая место для Бин, которая юркнула в постель и прижалась к матери.
Девочка моментально притихла. Бет чувствовала, как бьется сердечко, поднимается и опускается хрупкая грудь ребенка. Нос у Бин, видимо, был забит, дышала она шумно, и Бет с тревогой подумала, как бы не проснулся Джек. Но он спал глубоким сном.
Бет тоже задремала. Ей снились тропические пляжи, но уже через час или два другой топот, на этот раз более легкий, вывел ее из дремы. Это обнаружила снег младшая Филлис, которую все звали Пу.
– Мамочка! – в радостном возбуждении прошептала Пу, дотрагиваясь до матери пухлыми пальчиками. – Мамочка, на улице все белым-бело.
– Тс-с, я знаю, – прошептала Бет.
Пу было пять лет, она ходила в детский сад, и ее волосики еще не начали темнеть, как у Бин. В своем сияющем нимбе Пу была просто прелестна и настолько же жизнерадостна, насколько серьезна была Бин. Но Пу была шумной, любила покомандовать, доставалось от нее и старшей сестре, а иногда и матери. Как и Джек, она не терпела возражений.
– Мамочка, Иисус любит нас.
– Да, любит, – снова подтвердила Бет.
Какая странная связь – любовь Иисуса и снег. Об этом говорил детям учитель воскресной школы несколько недель назад, в ноябре, когда выпал первый снег. Пу запомнила его слова, но Бет не очень хорошо поняла, что они значат.
– Мамочка, мне холодно. Я видела плохой сон. Можно мне тоже к вам?
Джек как-то пошутил, что всю жизнь мечтал спать одновременно с двумя женщинами – теперь иногда ему приходится спать в одной кровати даже с тремя.
– Да, только тихонько, – прошептала Бет. – Не разбуди Бин или папу.
Но Пу и не ждала разрешения, это было не в ее характере. Она скользнула в кровать, проползла и втиснулась между отцом и матерью.
Бет почувствовала, как замерзли ноги у младшей дочери от путешествия по голому полу. Пу приникла к матери, буквально слилась с ней в одно целое, единым стало даже их дыхание. Бет натянула одеяло до подбородка, отдаваясь ленивой, расслабляющей силе тепла.
Ей не спалось. Она лежала тихо, чувствуя рядом своих дочерей. Иногда в доме что-то стучало и от двери неожиданно тянуло холодом. Бет затаилась, ожидая прихода дремы, но она так и не пришла. Наконец, Бет посмотрела на часы: почти шесть. Будильник прозвенит в половине седьмого, а в семь Джек уже должен выйти из дома и на машине отправиться к месту новой работы в Бунсборо. Девочек надо накормить и одеть к восьми, чтобы успеть на автобус. Так что Бет решила в конце концов вставать.
Спустив ноги на пол, она сунула их в тапки и надела видавший лучшие дни красный нейлоновый халат. Бет надеялась, что на Рождество Джек подарит ей новый халат, но так как покупал он рождественские подарки обычно в сочельник, к тому же в местной аптеке, вряд ли она дождется обновки. Бет оглянулась назад, на три головы, уткнувшиеся в подушки. Ее муж, сильный, мускулистый мужчина, на три года старше ее – а Бет было двадцать девять – спал глубоким сном. Больше всего сейчас он напоминал зверя в берлоге, без всяких сновидений забывшегося в зимней спячке. Дочери лежали спиной к нему и выглядели особенно хрупкими и нежными в первых лучах света, пробивавшегося из-за штор. Такие тоненькие и красивые, носики, как хрупкое кружево, губки, как конфетки, дыхание тихое и ровное. Бет улыбнулась: легко любить своих дочерей в такие моменты, как сейчас, когда они мирно посапывают рядом, а не тогда, когда напоминают диких кошек. Эти трое единственные в мире, о которых она так заботилась! Это ЕЕ семья, ЕЕ семья. Ну хватит! Она заспешила в ванную, выдавила на зубную щетку пасту «Крест», почистила зубы. Теперь вниз – готовить завтрак.
Бет обошла дом, поднимая шторы. Утренний свет только-только пробивался над верхушками деревьев. А снег продолжал падать, его легкие хлопья, еще не изгаженные людьми, лежали ровным слоем. Может быть, Иисус действительно любит их? Словно только что созданный, мир сверкал белизной, куда ни посмотри. Он казался огромным – за ночь исчезли все облака. Стоя у раковины, из окна кухни Бет могла видеть белые крыши домов Беркиттсвилла, белые прямоугольники на фоне белого снега, окутавшего деревья. А позади были горы.
Может быть, для кого-то это были и не горы, а просто цепь больших холмов Блю Ридж, но для Бет, родившейся и выросшей во Флориде, это были настоящие горы, громадный хребет, поросший соснами и возвышающийся над городом на добрых две тысячи футов. Она знала, что в 30-х годах там добывали уголь, некоторые старожилы рассказывали о знаменитом обвале в 1934 году, после которого добыча угля прекратилась, отчего городок Беркиттсвилл чуть не вымер, но после того, как компания «Борг-Уорнер» в двенадцати милях отсюда открыла в Уильямспорте большой завод, большинство мужчин смогли найти себе работу. На вершине холма Бет видела красно-белые башни здания телефонной компании, там размещалась станция микроволновой обработки или что-то в этом роде.
Горы ей нравились, весной они с девочками на машине надолго уезжали в лес.
Надо было тропинками подняться по склону на тысячу футов, откуда открывался чудесный вид на долину и на раскинувшийся игрушечный Беркиттсвилл с его крошечными домиками. За ним лежали фермерские поля Мэриленда, левее темным пятном выделялся Миддлтаун, а далее – более крупный Фредерик. Это было чудесное зрелище, девочки восхищались им. Здесь нравилось даже Джеку, вообще-то равнодушному к природе.
Бет отвела взгляд от гор и вернулась к реальности. Она взяла коробку овсяных хлопьев «Хони Натс» и потрясла ее, с сожалением определив, что хлопьев хватит только на две тарелки. А это означало, что тот, кто третьим спустится в кухню, будет довольствоваться кукурузными хлопьями. Кто же это может быть? Бет знала все варианты. Если последней в кухню спустится Бин, то все в порядке. Бин любила «Хони Нате», но если этих хлопьев не будет, она съест что-нибудь другое.
А вот Джек и Пу буквально с каким-то исступлением обожали «Хони Натс». Если кто-то из них придет в кухню последним и увидит, что овсяных хлопьев ему не досталось, жди больших неприятностей. Отношения между Джеком и Пу были непредсказуемыми, потому что Пу была точной копией своего отца – упрямой, эгоистичной, самовлюбленной и обаятельной. Новое утро может пойти насмарку.
Бет услышала, как наверху включили душ. Джек встал, день уже начался хорошо, потому что ей совсем не хотелось будить и поднимать его, поскольку это была процедура, которой не пожелаешь и врагу.
И вдруг сердце у нее вздрогнуло.
В кухню вошла Бин.
– Дорогая, что с тобой? Тебе еще рано вставать.
– Мамочка, – сказала Бин, потирая заспанные глаза. Волосы у нее спутались, худенькое тельце обтягивала ярко-красная пижама. – Я что-то услышала и это меня напугало.
– Ну, милая, – обняла Бет дочь, – тут нечего бояться.
И в этот момент в кухню вошел человек в черном с большим черным пистолетом в руках. Оцепенев от изумления, Бет подняла на него глаза. Потом она услышала шаги других людей, быстро двигающихся по дому.
– Мамочка, я боюсь, – сказала Бин.
В кухню ворвались еще двое в черном с громадными пистолетами, такие огромные, что Бет почувствовала свою полную беспомощность. Казалось, весь мир заполнился людьми с оружием.
– Прошу вас, миссис Хаммел, – сказал первый мужчина, грубый, загорелый, со сверкающими белыми зубами и пустыми глазами, – не поднимайте шума. Не создавайте никаких проблем.
Бет в панике попыталась закричать, но мужчина грубо зажал ей рот и сдавил горло.
* * *
Григорий Арбатов сказал «Тата», помотал головой, отгоняя кошмарный сон о пещерах и горах, и проснулся. Он обнаружил, что находится там, где и должен быть, – в спальне роскошной квартиры Молли Шройер в Александрии, штат Виргиния.
На часах почти семь утра, значит, Григорий уже опоздал. Он вечно опаздывал.
Григория все еще трясло от страшного сна, в последнее время эта чертова штука снилась ему все чаще и чаще. В этом сне он с кем-то боролся, было темно и холодно, чьи-то железные пальцы обхватили его горло и кто-то горячо дышал ему в лицо. Григорий почувствовал слабость во всем теле и глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок мысли. Не помогало. Он начал тереть виски, сосредоточенно глядя на белый потолок и пытаясь раствориться в его пустоте.
Молли Шройер засопела, зафыркала носом. Григорий повернул голову и посмотрел на спящую рядом с ним женщину. Молли нельзя было назвать прекрасной, но она ухитрялась делать из себя довольно привлекательную женщину, обуздывая тело с помощью эластичных корсетов и придавая ему хоть какие-то формы. Помогали в этом и платья свободного покроя. Молли тяжело дышала, и этот звук снова вызвал в воображении Григория дрожащие под снегом горы. Может быть, поэтому в последнее время так часто снился ему сон про горы и пещеры. Молли Шройер. Никто бы не подумал, каким хрупким, ранимым, нервным существом была эта крупная девушка, глубоко несчастная в своем одиночестве.
Григорий специализировался на одиноких женщинах, будучи на этом поприще по-своему легендарной личностью. Официально он числился вторым помощником торгового атташе советского посольства в Вашингтоне. По долгу службы пьянствовал с западными корреспондентами, играл с ними в бридж, имел примитивное представление о торговле, а на самом деле был нелегальным сотрудником ГРУ – так называлась военная разведка Красной армии в отличие от более утонченного, руководимого гражданскими лицами, глубоко ненавистного КГБ.
Нелегальная работа Григория заключалась в вербовке агентов и руководстве ими и связана была главным образом с поиском, ухаживанием, утешением и привлечением к сотрудничеству одиноких американок, работавших секретаршами или служащими в секретных или военных учреждениях. Молли, например, была секретаршей руководителя администрации сенатского Комитета по разведке. Были у него и другие женщины, все преданные, как рабыни, все некрасивые, с обостренным чувством самоуничижения и недостатком собственного достоинства. Талант Григория, может быть, самое его привлекательное качество заключалось в том, что он любил всех этих женщин. На самом деле любил.
Несмотря на ходившие в посольстве слухи, которые сам он не опровергал, он вовсе не был этаким исключительным половым гигантом. Просто будучи усердным трудягой, трахал всех, пока хватало сил. Но при этом обладал даром убеждения, умел терпеливо слушать. Добрый, общительный, ласковый, любящий пофлиртовать, он помнил дни рождения, годовщины и любимые рестораны людей, с которыми общался.
Вcегда преподносил небольшие подарки, дарил цветы, не жалел времени на дружеские отношения, не спешил с интимными. Только потом наступал момент вербовки. Как правило, осечек у него не было. Тщательно продуманная система хорошо срабатывала.
Утро началось паршиво: кошмарный сон, головная боль, к тому же еще и проспал. В целях разумной предосторожности Молли предпочитала, чтобы он вставал до рассвета и потихоньку уходил. И с этим он соглашался. Вполне можно было по глупости попасть в лапы ФБР, и тогда прощай, работа, а меньше всего на свете Григорию хотелось снова оказаться в России.
Он прошел в ванную и открыл душ. Полнеющий мужчина сорока трех лет с могучими сильными руками, широкими плечами, с телом, густо поросшим волосами, которые так и лезли из него. Молли утверждала, что сливное отверстие в ванной после него слишком быстро забивается волосами.
Ты располнел, подумал Григорий, и это было правдой, сейчас в нем фунтов двадцать пять лишнего веса. Надо заниматься зарядкой, следить за едой и выпивкой. В одну прекрасную ночь тебя покинут силы, и что тогда?
Григорий вытерся, почистил зубы, брызнул на себя одеколоном (любил, чтобы от него хорошо пахло), причесал мокрые волосы и быстренько облачился в мешковатый синий костюм, которому предстояло быть выглаженным либо перед концом этого столетия, либо перед концом света – в зависимости от того, что наступит быстрее. Завязывая шнурки черных туфель, он подумал, что было бы просто замечательно когда-нибудь почистить их. Носил их Григорий уже семь лет, они слегка потрескались, зато были очень удобны.
Молли снова зафыркала во сне, как большое африканское животное, вольготно развалившееся в грязи. Без макияжа на нее было страшно смотреть, но в темноте, когда Григорий, словно буйвол, с воплями скакал на ней, это его не волновало.
При утреннем свете Молли представлялась олицетворением его поганой жизни.
Григорием овладел приступ меланхолии.
Сегодня ему предстоял малоприятный день. Начать с того, что этот вундеркинд Климов, заместитель резидента, назначил на утро совещание – в последнее время Климов стал просто невыносим. Затем Григорию предстояло забрать донесение от важного и загадочного агента по кличке «Свиная отбивная» в торговом центре в Мэриленде, что было процедурой опасной и утомительной, требующей немалого напряжения. А далее и того хуже: сегодня ночью он дежурил в центре связи, что означало сон на раскладушке в подвале посольства, который по традиции назывался «Винным погребом», и контроль за работой дешифрующей аппаратуры в случае поступления каких-либо срочных, совершенно секретных шифровок из Москвы. Честно говоря, американцы в Агентстве национальной безопасности в Форт-Миде, штат Мэриленд, расшифруют их быстрее, чем он. Так что проще было бы позвонить им, попросив продиктовать содержание шифровки. Подобные дежурства, выпадавшие примерно раз в месяц, составляли худшие моменты его жизни, поскольку разрушали ее целостную систему, основанную на стабильном десятичасовом сне и легкой дреме после обеда.
Беспокоило Григория и нечто, вслух еще никем не высказанное, но уже проявляющееся. Заключалось это нечто в том, что в посольстве над ним нависла угроза. В последнее время поток добываемой им информации все мельчал и мельчал.
Если раньше он обслуживал девять женщин и жизнь его была феноменальным образцом четкого графика и физических возможностей, то сейчас эта деятельность замедлилась, он терял связи. На сцену вышли молодые мужчины, презиравшие Григория. Они признавали только агента по кличке «Свиная отбивная», а выходил на него именно Григорий.
Климову, этому проклятому Климову, было двадцать восемь лет. Двадцать восемь! Насквозь прожигающие, злые глаза, поразительная энергия и работоспособность. Истинный фанатик и, без сомнения, любимчик системы. Двигал его дядя, влиятельный человек. Арбатов ненавидел Климова почти так же сильно, как и боялся. Он чувствовал себя открытой, беззащитной мишенью, так как в их подразделении ему единственному было за сорок. И работал он здесь гораздо дольше других.
Можно сказать, что мое время кончилось, подумал Григорий.
Молли разлепила левый глаз, потом правый.
– Ты еще здесь, Григорий? Боже, ты же опоздал.
– Извини, дорогая.
Она рассмеялась, но внезапно смех сменился раздражением.
– Кто такая Тата? – требовательно спросила Молли. – Я слышала, как ты называл это имя. Это твоя новая подружка, Григорий?
– Нет, нет, любовь моя, – заторопился Григорий. – Тата – это князь. Князь Таташкин, сказочный герой моего детства. Великий рыцарь, который спасает мир. Он часто снится мне, вот и все.
– На тебя трудно сердиться, – пролепетала Молли, пытаясь придать своему лицу младенческое выражение. – Ты такой обаяшка. Молли обожает своего Григория.
Она вытянула губы для поцелуя, и Григорий нежно поцеловал ее.
– Я тоже люблю тебя, милая, – сказал он и ушел.
Джек Хаммел видел фильм «Сумасшедший» в раннем возрасте, будучи впечатлительным подростком, и по этой причине, хотя Бет так толком и не поняла ее, запретил ей входить в ванную, когда он принимал душ.
– Дорогая, – говорил он, – если бы ты видела этот фильм, то все поняла бы. Парень входит в ванную, когда девушка принимает душ. Сквозь занавеску видна только его тень, и…
– Не желаю слушать, – отвечала Бет, затыкая уши.
Поэтому когда дверь ванной открылась и сквозь струи воды и полупрозрачную пластиковую занавеску Джек увидел черную тень, он вздрогнул, вспомнив тот кадр из фильма. А через секунду его охватила ярость: снова Бет забыла о его словах.
– Бет, дорогая, ну сколько раз я должен…
Внезапно занавеска с шумом отлетела в сторону и Джек раскрыл рот от удивления. Он увидел, что это вовсе не Бет, а какая-то фигура из страшного сна. Перед ним стоял человек в высоких черных ботинках, черном армейском комбинезоне и с черной маской на лице. Даже оружие у него было черное. Джек, немного разбиравшийся в оружии, узнал пистолет-пулемет «узи» с глушителем на коротком стволе.
Чувствуя, что обмочился от страха, он так и стоял неподвижно под струей воды. Мужчина в черном слегка повел стволом «узи».
– Мои дети, – взмолился Джек, поднимая ослабевшие руки. – Боже, пожалуйста, не трогайте моих детей. Пожалуйста, прошу, не трогайте детей!
В дверях показался еще один вооруженный человек. Этот был без маски, с сильно загорелым лицом, белоснежными зубами, как на рекламном плакате зубной пасты. По его облику чувствовалось, что он командир, в руке мужчина держал черный автоматический пистолет, тоже с глушителем.
– Успокойтесь, мистер Хаммел. И не стоит торчать здесь весь день.
Мужчина наклонился и свободной рукой повернул кран.
– Ненавижу, когда понапрасну расходуют воду, – почти дружеским тоном сообщил он. – А теперь вытирайтесь и одевайтесь. У нас есть для вас работа. Герман, если он будет копаться, поторопи его.
Говоря это, он бросил взгляд на часы для подводного плавания, перевернутые на запястье циферблатом вниз.
– Нам надо соблюдать график.
Джек быстро оделся, колени и руки у него дрожали. Человек с «узи» не сводил с него глаз. Он никак не мог справиться с пуговицами на ширинке, и его тревожила мысль, что командир даже не удосужился надеть маску. Не означает ли это, что их всех убьют, потому что они видели его лицо?
А забыть такое лицо невозможно. Этакая морда профессионального защитника-регбиста, с переломанным носом, напоминавшим ястребиный клюв, пустые глаза, светлые короткие волосы, широкие скулы, загорелая, почти задубевшая кожа.
Мужчина напоминал давнего тренера по футболу, у которого занимался Джек, а тренер этот был еще тот сукин сын.
– Быстрее, – приказал человек с «узи».
– Хорошо, хорошо, – заторопился Джек, натягивая рабочие сапоги.
Внизу в кухне он обнаружил двух своих дочерей, смирно сидящих за столом и поглощающих «Хони Натс». Впервые за завтраком было так тихо. Жена стояла у плиты. Кроме них, в кухне было пять человек в черном. Четверо держали какое-то странное оружие, знакомое по фильмам, в руке у командира был пистолет.
Джека совсем доканала эта картина. Как будто эти парни появились здесь с экрана телевизора. Он стоял молча, пытаясь хоть что-то сообразить.
– Видите, мистер Хаммел, мы никому не причинили вреда. Обычный завтрак. Никаких проблем.
– Что вам нужно? – пробормотала Бет.
Лицо ее побелело, двигалась она, как автомат. Джек видел, что ее колотит от страха. Уставив глаза в пространство, Бет крепко обхватила себя руками, словно она замерзла. Джеку захотелось обнять жену и выгнать отсюда этих мужчин.
– У нас совсем немного денег, – сквозь ком в горле вымолвил он, хотя было ясно, что этим людям нужны не деньги. Но он даже не хотел гадать, что им нужно.
– Идите сюда, пожалуйста, – сказал командир. Они прошли в гостиную.
– Все очень просто, мистер Хаммел. Нам надо выполнить одну работу, но мы с ней не можем справиться, а вы сможете. Поэтому вам придется пойти с нами.
Что-то странное было в его голосе. Даже не акцент, просто он старался правильно выговаривать слова.
– А если… если я не пойду?
– Лучше пойти, мистер Хаммел. Мы оставим здесь несколько человек. Так что вам лучше пойти, чтобы избежать неприятностей.
– О Боже, только не трогайте их. Я все сделаю, только не…
– Мистер Хаммел, если сделаете все, что вам скажут, никто не причинит вреда ни вашей жене, ни детям. Вы поняли?
– Да.
– Можете сказать им до свидания. Если все пойдет хорошо, то к полудню вы вернетесь домой. А если нет, то примерно через день. Но с вашей женой и детьми все будет в порядке.
– Да, да. – Джек старался, чтобы его голос не звучал слишком испуганно. – Я все сделаю. Нет проблем, все сделаю.
– Вот и отлично. А теперь пошли.
– Вероятно, я задаю дурацкий вопрос, но куда мы идем?
– На встречу с генералом, мистер Хаммел.