Разбитый термос и задыхающийся вопль (сборник)

© А. Халилулаев, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Разбитый термос и задыхающийся вопль

Размякшие облака намекали на не шибко приятный дождь. На кухне резали лук. Или это я оправдывал себя за то, что мои глаза слезятся? Нет. Лук, определенно лук.

Растекшийся, я сидел на балконе, бессмысленно играя в мыслителя. Со стороны наверняка казалось, что я переживал невероятные душевные метаморфозы, что мысли держали меня в бесконечном саспенсе и что я замкнут в тисках проблем этого мира. Я сидел на балконе, не имея возможности вздохнуть.

– Как твоя новая книга?

Она так спрашивает, будто написать что-то – все равно что сходить в магазин и приобрести что-нибудь для заведомо невкусного ужина. Кстати, готовила она отвратительно.

– Она пишется.

На удивление, такой неразвернутый ответ ее удовлетворил.

Я все еще отчаянно пытаюсь не допускать мысль о том, что я променял все на квартиру с манекеном.

День, медленно перетекавший в вечер, внезапно взглянул на меня и покачал головой.

– Ты кромешный идиот, – говорило мне нелепо растянувшееся облако.

Я просто смотрел на него. Вскоре оно превратилось из осуждающего лица в кактус на Диком Западе.

С потекшей тушью она мне напоминала актрису из плохого спектакля, и я едва сдерживал себя, чтобы не указать ей на это удивительное сходство.

– Я все равно тебя жду. И всегда буду ждать.

– Я буду счастлив, если ты найдешь того самого.

Термос выскользнул из трясущихся рук и разбился одновременно с задыхающимся воплем.

Маленький мальчик проехался по луже. Грязная вода отчаянно цеплялась за его заднее колесо. Когда мальчик выехал на середину двора, она ослабила свою хватку – так и осталась лежать между домов, словно длиннющий питон.

– Ты гений.

После выпитого бокала эти слова звучали просто чудесно.

– Что ты? Я просто облекаю свои мысли в слова, вот и все.

– Я никогда не целовала гения.

Небольшое косоглазие придавало ее лицу выражение задумчивости. Казалось, что она всегда ищет свое предназначение в жизни. Но в душе это ее нисколько не волновало.

Выпив бокал до дна, я вспомнил о всех «громких словах», которые были сказаны с А. за этим, когда-то «нашим», напитком. Клятвы в вечной любви, разговоры о детях, о предназначении человека, о странствующих душах, о невозможности измены, об антиутопии, о сложных материях, о нас. Когда мы пили вино, мы открывали себя все глубже и глубже, и этот колодец становился бездонным…

Теперь я пью вино один. Прошел день после разбитого термоса и задыхающегося вопля. Пил не для того, чтобы нырнуть в колодец. Пил для того, чтобы опьянеть.

За три месяца я привык к тому, что еда появляется не на кухне, а на пороге квартиры. Я ел то, что было приготовлено чужими руками, но куплено ею. То, что было роскошью когда-то (будь то гречневая лапша или какие-то блюда с невообразимыми японскими названиями) и вызывало бурную реакцию у меня и А., сейчас превратилось в глухую обыденность. С кухни доносился странный запах, и я понял, что сегодня будет еще одно разочарование в копилку. Готовила она отвратительно.

Сюда я переехал через два дня после «разбитого термоса и задыхающегося вопля». Меня горячо встретили холодный пол, холодная красота и пустое огромное жилье с обилием металла в интерьере.

– Я рада, что ты приехал.

– Я тоже. (Лгун.)

Плавные, как будто нарисованные акварелью губы крепко поцеловали меня, и я почувствовал, что от прежних губ мне придется отвыкать еще очень долго. Крепко обнявшись, мы стояли, я – пытавшийся запрятать свое «я» в новой квартире и в плоской фигуре, и она – безумно полюбившая мою способность связывать чуть больше двух слов в предложение.

– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она меня с легким намеком на нежность.

– А тебе?

– Мне очень хорошо.

Не дождавшись моего ответа, она обвила мою шею руками и прижалась ко мне так сильно, словно желала раздробить мою грудную клетку.

Скажу по секрету, ответа на ее вопрос у меня не было.

Шумевшая вдали автомагистраль не давала сосредоточиться на мысли (неважно какой, пускай даже на самой примитивной). После сегодняшней картины одна мысль отчетливо и слишком нарочито рвалась куда-то, но у меня не получалось провести ее даже по самому элементарному маршруту.

Спустя двести восемьдесят семь дней после «Я все равно тебя жду», я решил удостовериться в актуальности предложения. Станция метро, путь, проделанный миллион раз, те же продавцы в магазинах, тот же вопрос про совершеннолетие, тот же старик на остановке, та же пробка, те же бабушки (за исключением одной, самой буйной), те же дома и тот же код, та же консьержка, тот же вопрос, в какую квартиру (хотя за год можно было и запомнить), та же дверь, с криво нарисованным сердечком в правом верхнем углу. Те же коньки, подаренные на день рождения, те же коробки из-под обуви, тот же запах, тот же коврик с графичным человечком и та же наполовину стертая надпись «Welcome».

Тот же звук прокручивающегося ключа и то же заедание, как и всегда.

Вот только лицо другое.

Вытянутые скулы, легкая двухдневная небритость, рубашка в клетку («я люблю мужчин в рубашках. Особенно в клеточку») и мои шорты, когда-то забытые у нее дома.

– Я ошибся дверью.

За спиной мужчины в клечатой рубашке я все же увидел ту самую бежевую стену и тот самый комод, о который так часто бился спросонья.

– Артем, кто это?

Четвертый Артем. Это уже смешно. Молю, только сына так не назови.

На балконе я понял, что акция «Я все равно тебя жду» больше неактуальна.

– Любимый! Ужин скоро будет готов, – донеслось из кухни вместе с запахом чего-то подгоревшего.

– Я не хочу есть.

На кухне выключился кран, из которого лилась мощная струя воды.

– Я не слышу! Что ты сказал, любимый?

– Я НЕ ХОЧУ ЕСТЬ!

– Не слышу!

– Спасибо, молодой человек, нам очень интересно! – донеслось от какого-то старика снизу.

Я не знал, кому было бы правильнее ответить, и плюнул на это. Разреженный воздух слегка оцарапал свежевыбритую кожу. А. нравилось, когда я был бритым.

Нудный закат был иллюстрацией к моей уже искусственной жизни, в которой удивительно умещались глупые вопросы, холодность взгляда, постоянный отсчет времени от «разбитого термоса и задыхающегося вопля», безумный секс и море пустоты, затягивающей настолько, что все казавшееся кошмарным и губительным год назад теперь обретало какую-то притягательность.

Мы молчали с холодной женщиной не потому, что думали о чем-то великом, а потому что нам действительно нечего было сказать друг другу.

Мы превратились в примитивных существ – осуществляли только простейшие физические действия, никогда не говорили сложносочиненными предложениями, старались быть как можно проще, просто потому что так было легче, а не потому что мы были поклонниками минимализма.

Слева от меня на балконе стояли двое молодых людей. Они курили и рассуждали о чем-то, о чем именно, я не мог расслышать. Оба какие-то пылающие огнем, но будто не пара друг другу, они стояли босиком на балконе с бокалами красного вина. И только безудержно улыбались и перебивали друг друга. Совсем как…

Не вспоминай об А.

Оба открытые навстречу лету и прочему? Касаются небрежно руками, стоят счастливые и свободные, как будто перевернутое зеркало меня и холодной женщины, или как будто я с…

НЕ ВСПОМИНАЙ ОБ А.!

Оба кучерявые, они стояли, распиленные напополам железным бортиком незастекленного балкона. Он ушел с балкона, и тихо донеслось звучание размеренной музыки.

Закат миновал, и воздух наполнился вечером, будто темной краской из распылителя. Он вернулся и пригласил ее на импровизированный танец.

Кто они?

Пара? Слишком скучно.

Первое свидание? – первое, что приходит на ум.

Своими телами они прижались друг к другу, и им было абсолютно плевать на жалкого неудачника, глазеющего на них с балкона футуристической новостройки. Легкий барабан вливался в их кровь и становился единым для них. Их губы проходили мимо губ визави в миллиметрах, но не срывались в поцелуе, что меня запутывало еще больше.

Они танцевали и были иллюстрацией страсти и музыки, которая будто ждала назначенного вечера после заката.

Крепкие объятия и руки, не находившие покоя, сбивали меня с толку.

Я знал только одну пару, которая могла так существовать.

Но акция «Я все равно тебя жду» уже закончилась.

Эти ребята, взрывавшие своей живой энергетикой покров ночи, обнажали мои мысли. Они действовали хуже ножа, который протыкал мое черствое, загнившее сердце.

Губы пролетали, утыкались в шею, но не сливались в поцелуе, тела переплетались, но в движениях не было секса, была какая-то беспредельная свобода, какое-то безграничное счастье и какая-то бесполость.

Они не выглядели пошло, они не выглядели даже как люди!

Это был трепещущий цветок, которому удалось пробить асфальт и вырасти посреди небоскребов.

Я будто был с ними на балконе. Я видел, как ее рука гладила его кучерявые волосы, и как другая рука обнимала его за талию, и как плавно они рассекали музыкальные волны инди-структур.

Кем бы они ни были друг для друга, я верил им, верил так же, как и самому себе, так же как и верил, что акция «я все равно тебя жду» будет актуальна и через двадцать лет.

И глядя на них со стороны, я понимал, что я был единственным, кто верил в то, что они были непорочны в самой своей сути и что я был единственным, кто допускал формулу их дружбы. Да, несмотря на всю картину, которая просто кричит, что эти люди любят друг друга. Они любят. Но не так, как все.

Эта структура мощнее штампов в паспорте и признаний, она важнее слов сказанных, она важнее поцелуев и секса, она сопоставима со взрывом во Вселенной, благодаря которому появилась эта планета.

Я взглянул на олицетворение свободы и вошел в пустоту, закрыв балкон. Проходя мимо пустынных стен, я понял, что, возможно, это было самое банальное опьянение, что это было самое банальное первое свидание и что дальше последует самый банальный поцелуй, а за ним (к сожалению) банальный секс.

Возможно, это так.

Но я верю в этих безумных незнакомцев.

В эту бурю «настоящего» на ржавом балконе сталинского дома.

Сад

Солнце прожигало уже и так потемневшую, коричневатую траву. Он всматривался в даль и выискивал своими уставшими глазами маяк. Голос в трубке раз пятнадцать упомянул о маяке, но поблизости его не наблюдалось.

Нет ничего лучше, чем заблудиться не пойми где и потратить уйму времени впустую.

Вечерний просмотр хоккея уже плавно ускользал от него, и это его не радовало. Он все смотрел вперед. Маяк все не появлялся.

Заблудился.

Он понял это, когда проехал безжизненную заправочную станцию, когда вместо указателей (которые хоть как-то помогли бы ему сориентироваться) последние километра четыре встречались лишь голые сухие деревья и бесконечно гладкая черная дорога. Когда он выходил из машины в надежде все-таки отыскать маяк, в его голове все прочнее поселялась мысль о том, что он заблудился. И чем дольше он пытался вдали увидеть эту белую башню с красными полосами, тем быстрее мысль справлялась со своими конкурентами и занимала главенствующие позиции в его голове.

Он уже жалел, что устроился на эту работу, что ответил на этот звонок и что завел эту машину, которую и машиной-то назвать трудно. Он стоял напротив мертвой травы, в полнейшей глуши, под тучами, без еды, рядом со скучной дорогой и со своей не менее скучной машиной, которая уже начинала ныть, что у нее не хватает бензина и что в случае такого ужасного обращения с ней она просто возьмет и остановится. Даже если он будет материть ее самым нещадным образом.

Его взгляд был устремлен вперед, но маяк не вырисовывался вдалеке.

Срочно позвонить и выяснить, куда двигаться дальше.

Гудки были чересчур тихими (будто телефон тоже взбунтовался против него). Ему пришлось очень сильно прижать трубку к своему уху, чтобы хоть что-то расслышать. На другом конце невидимого провода послышалось характерное кряхтение, затем звук, похожий на щелчок, и раздался голос:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Вы заказывали уборку сада. Скажите… у меня такая проблема, я заблудился… Вы тут говорили, что есть какой-то маяк, – на этих словах он развернулся в сторону прожженной травы. Повернулся достаточно быстро, но маяк так и не появился. – Ну вот и… что я вижу?

Он видел очень многое. Свой проржавевший автомобиль, деревья, согнувшиеся аркой, серую влажную дорогу, темное небо, маленькие белые полоски на дороге, которые почему-то прекращались в десяти метрах от того места, где он стоял. Солнце из-за туч казалось белым, но не белым, как снег… Хотя нет, оно, скорее, и выглядело как снег, как мартовский грязный снег. Снег, в который плевали, кидали окурки, который забрасывали мусором. От такого солнца бессмысленно ждать тепла.

Объектов было чересчур много, но все перечислять вряд ли имело смысл. Поэтому он решил остановится на деревьях, которые аккуратной аркой сплетались над его головой.

– Деревья вижу.

– Какие деревья?

Он недоумевал, чему радовался голос на другой стороне провода, и тут же вспылил:

– Да я почем знаю! Я не разбираюсь в деревьях!

Голос будто бы был готов к такому повороту событий и ответил чрезвычайно спокойно, тем самым обезоруживая оппонента:

– Вы поймите, что я не смогу вас найти, если вы мне не опишете, как выглядит хоть какое-нибудь рядом стоящее дерево.

Он понял, что таковы правила игры и, кроме как повиноваться, другого выхода не было. Все-таки не хотелось застрять здесь надолго. Атмосфера этого места не внушала ничего хорошего.

Его разболевшееся сознание, подпитанное энергетиком, было не способно к каким-либо действиям, особенно к воображению. Поэтому подключить ассоциативный ряд в данную секунду казалось практически невозможным.

– Я вижу дерево, и оно похоже на… чайку.

Дерево действительно было похоже на чайку, но еще больше оно походило на галочку, острый конец которой воткнулся в землю. Причудливость строения и развития данного растения на секунду увлекла его, но тут же мысль погибла, словно не успевший раскрыться бутон. Голос произнес:

– Я поняла, где вы. Буду через десять минут.

Она положила трубку. Все это начинало походить на шутку.

Ну не может девушка определить его местоположение по какому-то дереву. Но уверенность в ее голосе заставляла его относиться к этому немного серьезнее. Он надеялся, что она придет, хотя с большей радостью он бы развернулся и поехал обратно, домой. Но перспектива наказания за отказ от работы оставляла его без права выбора.

Он сел в свой автомобиль, откинулся назад и только решил вздремнуть, как в его голове незаметно и очень деликатно появилась мысль о том, что, быть может, он заблудился настолько, что и обратная дорога, в конечном итоге, приведет его к тупику и что его уже никто никогда не найдет.

Что же будет тогда?

Взгляд упал на секатор, валяющийся на переднем сиденье. Мысль о суициде всегда подкрадывается незаметно, но чаще всего в самые бессмысленные моменты. Сейчас эта мысль не произвела должного эффекта, но потайным течением она все равно медленно вкрадывалась в его сознание, затуманенное Морфеем.

Он спал и видел, как в голове рваными кадрами мигали красно-синие фары, попеременно разрывая и оглушая пространство. Полицейские машины стоят возле его ржавого автомобиля. Мелкий дождь не позволяет одному из полицейских зажечь зажигалку, что выводит его из себя. Дорога перекрыта. На переднем сиденье автомобиля сидит он с перерезанным горлом. Полицейские устало смотрят на суицидника, неторопливо разворачиваются в сторону кареты «скорой помощи» и качают головой.

Минус одна ненужная единица в этом городе. Рядом с ограждением внезапно образовалась толпа любопытных зевак, с абсолютно безразличными физиономиями, с вытянутыми вперед руками, с видеокамерами. Массовка.

Морфей сменил картинку, и в данную секунду он мчал по дороге. Мчал на большой скорости. Это был своего рода побег. Побег от всего. От этого леса, от этого города, от этих криков, от лживых обещаний, от чертовски везучих подлецов, от несправедливости, от бесхребетных поступков, от страдания, от сказочной тупости, от катастрофической упертости, от лжи в каждом слове и в каждой мысли, от мышечных спазмов на лице у его бывшей, от рассветов в пять утра, от обещаний вечной любви, от фразы «Давай начнем все сначала», от измены, от работы, денег, зависимости, от постоянной давящей пустоты и невозможности что-либо исправить. Он ехал очень быстро. Колеса не выдерживали подобного ускорения и отваливались на ходу… Вот только вместо остановки, вопреки всем законам физики, автомобиль несся вперед, и уже казалось, что он не едет вовсе, а летит. Летит в неизвестное, которое именовали счастьем и бесконечностью.

Его разбудил стук в стекло. Маленькая девушка с каштаново-рыжеватыми волосами, с глубокими страдающими глазами. В платьице. Она стучала уже достаточно долго. Он открыл дверь.

Она приехала сюда на стареньком, слегка заржавевшем велосипеде. Девушка была ниже его на голову. Тонкие губы. Платье, которое было когда-то кремового цвета. Такими же были когда-то и кроссовки. Он долго смотрел на слегка нескладное, но отдающее какой-то весенней теплотой существо. Наш герой не отличался особой влюбчивостью и сентиментальностью, но тут будто что-то переключилось у него в мозгу. Он не мог оторваться и продолжал смотреть на нее. Видимо, пытался найти изъяны в ее лице, которых не было.

Да. Он ею просто любовался, но для себя нашел оправдание, что на самом деле он просто внимательно изучает ее. Молчание прервалось звонким смехом. Она не могла понять, отчего этот молодой человек так пристально смотрит на нее. Было видно, что она ему понравилась, но она не могла до конца быть уверенной в этом.

– Вы совсем чуть-чуть не доехали, – произнесла она и вновь залилась ярким и беззаботным, каким-то слишком настоящим смехом.

Она не ошиблась. Он все продолжал своим чудным взглядом изучать ее лицо.

Он слегка отшатнулся и попытался было перевести свой взгляд на что-нибудь другое, но задача оказалась непосильной. Он не знал, какую альтернативу этому взгляду можно было придумать, и просто решил быть выше всего этого. Для пущего эффекта он воспользовался разницей в росте и глядел на эту девушку сверху вниз, приподнимаясь на носочках, едва заметно, чтобы стать еще выше. С каждой секундой неуверенность все быстрее занимала свободные клетки его тела. Молчание его убивало. Наконец, собравшись с силами, он выдавил сипло:

– Это у вас проблемы с садом?

– Да, у меня. Давайте я вам все на месте расскажу, – сказала она, села на велосипед и поехала вперед, в сторону заканчивающейся разделительной полосы.

Он спасен. Машина завелась с третьего раза и, недовольно дернувшись, тихо покатилась вслед за велосипедом.

Вскоре они сравнялись. Она ехала параллельно с его машиной и вдруг, задев зеркало бокового вида, упала на асфальт. Он выглянул в окно, они вновь столкнулись глазами, и ее глаза, показались ему до боли знакомыми. Он не знал, что делать в таких ситуациях, и просто оставался наблюдать за пострадавшей из открытого окна.

Она поняла, что помощи не дождется. Поднялась, немного расстроенная, говорила что-то про манеры, но потом обрадовалась непонятно чему и улыбнулась.

Искрящийся смех возобновил их путь, в котором она еще не раз сталкивалась с его машиной, а он, продолжая соединяться с ней глазами, все пытался понять, отчего ее лицо кажется ему таким знакомым.

Мрачный туннель из переплетенных сухих веток исчез, и солнце, вынырнувшее из-под грузных туч, внезапно ослепило его. Они опять столкнулись. Создавалось впечатление, что она ехала так близко к нему специально. Возможно, так и было на самом деле.

Справа, после армии голых стволов, возник одинокий дом. Он был небольших размеров, обитый деревянными досками. Вокруг больше ничего не было – дом стоял один.

Он почувствовал странный запах. Этот запах был уже знаком ему. Когда он сидел в машине, в ожидании хозяйки дома, то сразу почувствовал его. Запах дурманил своими едва уловимыми нотками ванили, возможно, смешанной с гранатом. Этот аромат никак не мог остаться незамеченным. И, выходя из машины, он вновь столкнулся с этим сладко-дурманящим шлейфом.

Он хотел было что-то узнать по поводу своей будущей работы, но она сама его перебила, при этом не забыв улыбнуться:

– По поводу сада… Его мы решили с ним сделать, как только поженимся… Это произошло, он отстроил забор и посадил розу в центр площадки. Мы очень много ссорились… И вот однажды он просто взял да уехал… Ну вы понимаете… Сказал, что устал. Я не останавливала.

Уголки губ слегка дернулись, вопреки ее воле. В этом месте почему-то было сыро.

Она продолжила, теребя в руках кончик платья:

– Я просто хотела отдать ему розу. Поскольку это было, наверное, единственным, что нас связывало… Если вы понимаете, о чем я. Но, зайдя в сад, я наткнулась на… В общем, зарос сад. Собственно, он ушел месяц назад. А сад я хочу снести, чтобы построить тут конюшню. Я безумно люблю лошадей, а вы любите?

При взгляде на ее неуклюжие движения, на неуверенность, которая словно корой облепила ее с головы до пят, щемило сердце. В таких случаях обычно начинают утешать, но у него это получалось как-то криво и нелепо.

– Ваш парень… Ну, то есть… бывший… он. Он ни черта не смыслит! Вот, – пробубнил он, а в голове все слышал: «позор», «он действительно думал так ее утешить?!», «молчал бы! Больше проку было бы».

Она посмотрела на него и слабо улыбнулась, будто услышав все те осуждающие голоса в его голове.

– Хотите воды?

Он кивнул.

Она было двинулась в сторону двери, как вдруг, словно ужаленная, развернулась и с нескрываемой радостью сказала:

– Я испекла печенье! Сама! Его только из духовки нужно достать. Хотите?

Но он отказался, сам не зная почему.

Дверь отворилась. Взгляду раскрылась теплая атмосфера дома. Коричневые дубовые полы музыкально скрипели под ногами, погружая его в состояние внутреннего спокойствия, давно забытое им. Какой-то отголосок прошлой жизни, легкие дуновения счастливых мгновений, которые жестко сменились грубыми остроконечными днями. Дом был прост, но выполнен с любовью. Каждый сантиметр дышал той энергией уюта, которую очень трудно отыскать в нынешние дни.

– Мы построили его вместе, – сказала она, почувствовав, что ему этот дом понравился.

Ее глаза медленно начали блестеть, и спустя мгновения воспоминание соскользнуло с века и помчалось вниз по бледной щеке. Она отвернулась.

– Прошу только об одном. Достаньте мне розу.

* * *

Доставая из багажника садовый нож, он почувствовал странное давление внутри своей грудной клетки. Несмотря на то что знал он ее от силы пятнадцать минут, он был уверен, что знал ее раньше. Будто ее образ въелся в его подсознание еще до их встречи. Она так легко и непринужденно обнажила глубокую рану, так тщательно прикрытую его напускным цинизмом и внешней непоколебимостью.

Бесконечные вопросы, воспоминания, предыдущие отношения – все мелькало перед его глазами в беспрерывном хаотическом потоке. Через сумрак бесчисленных событий неожиданно всплыли ее глаза. Почему он здесь? Почему она рассказала ему эту историю? Почему он, видя ее всего ничего, может запросто представить, как она рыдает навзрыд, заламывая руки, и бросает в спину уходящему молодому человеку истошный крик?

«Надо было скорее со всем этим заканчивать».

Подойдя к калитке, которая вела в сад, он обернулся, чтобы посмотреть на дом. Чья-то чужая жизнь. Чья-то разломанная судьба. Меньше всего он ожидал, что его, по сути, механическая работа может быть связана с чем-то сокровенным. Его это не вдохновляло, скорее вызывало желание побыстрее покинуть это место. В окне он видел ее силуэт и слегка дергающиеся плечи… Сжав в руке нож, он шагнул в сад и замер.

Перед ним расстилались заросли, которые были заметно выше его. Непроходимые, тесно сплетенные, пугающие своими ветками с россыпью иголок. Это не предвещало ничего хорошего. Насколько далеко расстилался этот растительный ад, трудно было представить. Пройти сквозь эти колючие ветки казалось непосильной задачей. Взмах ножа не произвел никакого эффекта, ветки были на удивление прочны и даже не думали поддаваться смертоносному лезвию, будто подтрунивая над ним.

«Быть может, сказать, что никакой розы там нет? Она все равно хочет избавиться от него? Так зачем ей возвращаться к тому, что приносит ей страдание?»

Ощущение тревоги росло с каждой секундой. Это начинало его раздражать. Дело тут было даже не во времени, которое он мог потратить здесь, по сути, впустую (даже несмотря на то, что это его работа), а в том, что все это было связано с чьими-то взаимоотношениями и судьбами.

Он глядел в сумрак, проблескивающий между зарослями. Весь этот сад сейчас представлялся ему как нечто большее, чем просто растения и кусты, которые запустили по вполне определенным причинам. Чем дольше он смотрел вглубь этого лабиринта витиеватых стеблей, тем больше все это напоминало ему колючую проволоку, ограждающую его от чего-то важного.

Дело безнадежное. Абсолютно бессмысленно пытаться пробраться в центр сада за розой, хоть она и дорога этой девушке. Нужно пригнать сюда тяжелую технику и сровнять все с землей, а потом уже можно строить все, что ее душе будет угодно. Это самое логичное. Пора уходить.

То, что он увидел в момент своего разворота, превратило его мышцы в цемент.

К дому подъехал старый автомобиль. Из которого выпорхнула она, а с водительского места медленно вышел молодой человек. Она прикрыла рот руками, будто не могла поверить в то, что происходит. Девушка изумленно смотрела на дом, а затем на мужчину, который, скрестив руки на груди, с гордостью смотрел на теперь уже их дом. Она обогнула машину и направилась к нему медленными шагами, тряся головой, что очевидно означало: «Я не верю! Это чудо! Это все сон!» Она обвила его шею руками и поцеловала его.

Его руки даже не пошевельнулись.

Холодная струя непонимания и паники пробежала по спине садовника. В его голове мелькнул резкий флешбэк точно таких же объятий ровно два года назад.

Возле подъезда. Абсолютно счастливые глаза. Губы, произносящие с таким трепетом: «Я тебя люблю». И он. Прекрасно интонируя, повторяет ее слова. Внутри пустота. Счастливые глаза кажутся ему чужими. Девушка обвивает его шею руками. Его же руки не обнимают ее.

Отшатнувшись к колючей изгороди, он судорожно начал глотать воздух. Легкие будто отказывались работать, не давая ему то впустить воздух, то, наоборот, задерживая выход углекислого газа наружу. Видение, перекрутившее его внутренности, маленькими шагами подбиралось к той части души, которая активно скрывала наверняка самую болезненную для него тему. Появившийся мираж вместе с чарующим ароматом данной местности был послан ему не случайно.

Все то, что так отчаянно он задвигал в самые дальние углы своей души, сейчас выходило наружу в виде отвратительных и удушающих фрагментов прожитой жизни. Шесть женщин, раздавленных его самолюбием и тупым непониманием. Калейдоскоп зареванных лиц, проклинающих его безэмоциональность. Предательство, заключенное в невозможности разобраться с самого начала в потенциальном различии двух душ.

Сколько раз он повторял, что был счастлив. Сколько раз он твердил на разные лады слова. Сколько раз он думал о том, что, наконец, обрел то самое счастье, ради которого стоит жить. Лица. Бесчисленные лица. Лица, которые верили его пустым словам. Лица, которые готовы были на многое ради того, что он обещал им. И проблема была в том, что, как только эти обещания появлялись на свет, он уже понимал, что всему этому не суждено было случиться.

Убийца женских душ, который своими поступками разламывал хребет эйфории и заоблачному счастью.

Оторвавшись от непроходимой стены, он выглянул из-за угла, и увиденное решило окончательно разорвать покров, скрывающий то, что так надежно он прятал после последних отношений под номером шесть.

В окне, в котором недавно он видел ее силуэт, скрестив руки на груди, стоял тот же самый человек. Теперь он стоял лицом к окну. Позади мелькали руки и заплывшее лицо той самой девушки, которая минуту назад была счастлива.

Полтора месяца назад. Номер пять бьется в истерике. Он же спокойно стоит и смотрит в окно. Очередная игра, очередное предательство, очередной спектакль, который он с таким удовольствием проигрывал. Ему нравилось слышать одни и те же реплики на разный лад.

Молодой человек стоит в окне и едва может сдержать улыбку.

Номер пять начинает бить его по спине. Он улыбается.

Это, безусловно, было видение. Он знал, что этого молодого человека не существует, что в доме сейчас находится лишь она. Видение, которое могло погубить его, обнажив самые скрытые тайны его души.

Голова кружилась. Воздуха не было. Собрав жалкий остаток сил, так нещадно выкачанных видением, он рванул в сторону колючей изгороди. С яростным криком он вонзился в растительный ад и через мгновение, истерзанный, был проглочен немым растительным лабиринтом.

* * *

Весь в крови от безжалостных колючек, беспощадно растерзавших его кожу, тем самым накрыв его лицо и руки алым покрывалом, он шел, держа в руках крохотную, почти завядшую розу. Обнаружив свою машину на месте, он выдохнул с облегчением. Видениям пришел конец. Больше они не будут его беспокоить, не будут терзать душу. Хотя терзать там нечего. Вся вывернута наружу, искореженная, нагая, она теперь с трудом собирала себя по кусочкам…