Рассказ охотника Куотермена

– Он схватил меня! – кричал я в смертельном ужасе. – Гваса, Машуне, гваса! (Бей его, Машуне, бей!)

Рывок огромной головы – и я был вытащен из норы, как моллюск из своей раковины! В тот же миг я увидел крепкую фигуру Машуне, приближавшегося к нам с поднятым над головой широким боевым ассегаем. Еще через долю секунды я сорвался с рога и услышал удар копья, сопровождаемый неописуемым звуком, который издает сталь, разрывая мышцы. Я упал на спину и, взглянув вверх, увидел, что отважный Машуне вогнал ассегай на добрый фут в тело буйвола и повернулся, чтобы бежать прочь.

Увы! Слишком поздно. Ревя в бешенстве, истекая кровью, лившейся из пасти и ноздрей, дьявольское создание настигло его, подкинуло вверх, как перышко, а затем дважды боднуло распростертое на земле тело. Словно потеряв рассудок, я бросился на помощь Машуне, но не успел сделать и шага, как буйвол издал протяжный стон, тяжело вздохнул и замертво рухнул рядом со своей жертвой.

Машуне был еще жив, однако с первого же взгляда я понял, что его час настал. Помимо других ран удар рога пробил большую дыру в его правом легком.

В совершенном отчаянии я опустился рядом на колени и взял его за руку.

– Он мертв, Макумазан? – прошептал Машуне. – Глаза мои не видят ничего.

– Да, он мертв.

– Черный дьявол поранил тебя, Макумазан?

– Нет, мой бедный друг, это пустяки.

– Как я рад!

Затем наступило долгое молчание, прерываемое только свистом воздуха, выходившего из раненого легкого при дыхании.

– Макумазан, ты здесь? Я не чувствую тебя.

– Здесь, Машуне.

– Я умираю, Макумазан, все вертится вокруг. Я ухожу, ухожу в темноту. В грядущие дни ты, конечно, будешь иногда вспоминать Машуне, который шел бок о бок с тобой, когда ты убивал слонов, и мы…

То были его последние слова; мужественный дух покинул тело вместе с ним. Я подтащил мертвое тело к дереву и опустил его в яму, а рядом положил ассегай, как того требует обычай его народа, чтобы умерший не отправился в дальний путь безоружным. А потом, леди, признаюсь вам без стыда, я долго стоял один у тела Машуне и рыдал, как женщина».