Подступай
к глазам,
разлуки жижа,
сердце
мне
сентиментальностью расквась!
Я хотел бы
жить
и умереть в Париже,
если б не было
такой земли —
Москва.
В. В. Маяковский
Часть первая
Не все то золото…
Глава 1
Беременная женщина – это совершенно отдельный вид человека. И в половом, и в интеллектуальном, и в эмоциональном, и в физическом плане. Все, думаю, помнят, как мы проходили в школе этапы развития рода людского: синантроп, питекантроп, гейдельбергский человек, неандерталец, хомо эректус, кроманьонец, хомо сапиенс. Ну, или наоборот, я мог что-то и перепутать, не важно.
Так вот – беременная женщина ни к кому из вышеперечисленных отношения не имеет. Она – хомо беременнус, хотя я временами даже сомневаюсь, что тут вообще можно употреблять латинское «хомо», то бишь «человек». Скорее уж она – это какой-то сплав, конгломерат различных персонажей из фольклора и литературы, фантастических существ и свежего ветра, залетевшего в форточку.
Представьте себе существо с интеллектом белки, энергетикой фокстерьера, въедливостью поползня и грацией моржа – ну, это на поздних сроках, – помножьте все это на характер королевны из той самой чешской сказки Божены Немцовой, где сумасбродной девчонке захотелось в канун Рождества заполучить подснежники – и вы получите хомо беременнус в первом, самом приблизительном, общем виде.
Беременная женщина – это сущее наказание, испытание для мужчины, стальной молот, каждую секунду проверяющий на прочность узы брака. Слово «узы» мне нравится больше, чем «цепи» или «оковы», хотя означает оно именно это. Впрочем, черт с ними, со словами. Конечно, на дверях церкви, или, как принято в России, на дверях ЗАГСа, предупреждение об опасности не висит, но все мы, мужчины, знали и понимали, на что шли, надевая на пальчики своих возлюбленных золотые и позолоченные кольца. Ну, или, по крайней мере, большинство из нас знало. Поэтому ныть и жаловаться поздно, да и бессмысленно. В Дании говорят: «Хочешь стать рыбаком – построй лодку, хочешь стать пастором – построй церковь, хочешь стать ломовой лошадью – построй семью». Каждый выбирает ношу по себе.
Привыкнуть к беременной женщине нельзя. Заставить ее делать то, что нужно, а не то, что хочется, невозможно. И когда спустя пару недель эйфории после сакральной фразы: «Милый, у нас будет малыш!» – ты впервые сталкиваешься с тем, что твоя ненаглядная, милая, нежная, ласковая любимая женщина превращается в хомо беременнус, ты понимаешь: все, парень, «Oh, oh, you’re in the army now!»[1], и твоя основная задача на ближайшие восемь с лишним месяцев: терпеть, выполнять, помогать, обеспечивать и снова – терпеть. А главное – ничему не удивляться, всегда быть приветливым, спокойным и позитивным.
Я не знаю, может быть, есть женщины, у которых беременность протекает как-то иначе, без такой вот глобальной перестройки организма и изменений личности, но, судя по моим знакомым, а самое главное – по Арите, это большая редкость.
С Аритой я познал все «прелести» и «радости», которые поджидают мужа беременной женщины, сполна. Как опять же говорят у нас в Дании, «зачерпнул большим ковшом с самого дна». Нет, вначале все было хорошо, вполне ожидаемо и предсказуемо: легкий токсикоз, какие-то опять же легкие блуждающие боли где-то в сокровенных недрах ее очаровательного плоского живота, затуманенный взгляд моей ненаглядной по утрам, устремленный вроде бы за окно, а на самом деле куда-то в горние выси, недоступные простым смертным. Была рассеянность и постепенная смена интересов и вкусов:
– В тот ресторан, где официант черный, больше не пойдем…
– А что случилось, милая?
– Мне не нравится их кухня, там все острое, а это вредно для малыша. И еще…
– Что?
– Я не расистка, но тот черный так странно смотрит… как будто сглазить хочет.
Я хмыкал, улыбался, пожимал плечами и вычеркивал удобно расположенный и недорогой ресторан с отличной кухней из списка наших любимых мест. В конце концов, это же пустяк, которому не стоит придавать значения, не так ли?
А потом ветер беременности спустился с гор и обрушился на уютную долину нашей семейной жизни, словно тихоокеанский тайфун. И начался ад. Или, как говаривал мой когда-то приятель Дмитрий, «адский ад».
– Ни-и-и… – мурлыкала Арита утром, когда я уходил на работу. – Я хочу-у-у… Прямо сейча-а-ас…
И она цеплялась за мою спину, словно кошка, и ползла по кровати ко мне, и урчала, изгибаясь и постанывая, вся такая теплая, манящая и похотливая. Конечно же, я оставался и безнадежно опаздывал на работу. Это длилось неделю или дней десять.
Положа руку на сердце, так много и так часто я не занимался любовью не то чтобы давно, а по сути – никогда.
Потом я начал замечать, что у нее переменились вкусы в постели. Нежность постепенно исчезла, появилась жесткость. Она до крови царапала мне плечи и спину, а однажды так вцепилась в шею, что я едва не задохнулся. Я терпел, но организм мой однажды взбунтовался и попросту не захотел «функционировать».
И вот тут я впервые в жизни увидел хомо беременнус во всей красе.
– Ты меня не любишь! – рыдала она, размазывая по лицу самые настоящие слезы. – Скоро я стану толстой и некрасивой, у меня будет вот такенный живот… пузо, брюхо! Грудь… сиськи, титьки отвиснут! По лицу пойдут пятна… И ты меня бро-о-осишь! Ни-и-и, ты найдешь другую-ю-ю…
Уткнувшись лицом в подушку, она еще что-то говорила сквозь слезы, а потом вдруг вскочила и кинула на меня гневный взгляд.
– Да ты уже нашел себе любовницу, а? – зашептала она каким-то диким, горячечным шепотом. – Нашел?! Ну конечно нашел! Ты же датчанин, человек рассудительный и прагматичный. Зачем тебе беременная корова, при тебе должна быть красотка, молодая, яркая…
Поначалу я честно пытался оправдываться. Я уверял, что люблю только ее. Я клялся, что никаких любовниц у меня нет, не было и никогда не будет. Я приводил доводы, использовал логику, но потом понял, что это бесполезно. Ариту несло. В связи с перестройкой организма гормоны там теперь, судя по всему, выбрасывались безо всякого контроля, и в голове бушевали эмоциональные бури.
Мне было жаль ее. Но сделать я ничего не мог, поэтому просто терпел, ждал и старался как-то облегчить ее состояние.
Через какое-то время Арита успокоилась. Она странно посмотрела на меня – в ее глазах еще жили отблески того безумия, что владело ею, – и тихо сказала:
– Прости, Ни… Сама не знаю, что это на меня нашло. Давай сходим куда-нибудь? Я сейчас приведу себя в порядок, оденусь, и мы пообедаем… в каком-нибудь простом месте, без пафоса. На «Даче», например, а?
– Милая, – растерялся я. – Сейчас не получится… мне надо на работу… у нас сегодня встреча с аудиторами…
И снова моя милая Арита исчезла, а на ее месте возник хомо беременнус.
– А-а, тебе уже стыдно со мной куда-то выйти? Я толстая, да? Страшная? Ур-р-родина?! Ну и вали на свою работу! И трахайся там с секретаршами, кобель датский! Давай, давай, чё сидишь?! Вали!!
Потом, в последующие дни, таких приступов было еще много. Всё, буквально всё, что казалось искаженному сознанию Ариты противоречащим ее мыслям и желаниям, тут же выливалось в истерики. Повод мог быть самым ничтожным, например мой приезд с работы на пятнадцать минут раньше обычного, – и на меня обрушивался самум, в центре которого размахивала руками разъяренная Арита, уверенная, что я приехал раньше потому, что «у секретутки критические дни».
В редкие моменты успокоения она плакала и просила меня потерпеть – врач сказал, что это постепенно пройдет, как только плод начнет расти. Я и сам понимал, что рано или поздно все закончится, поэтому просто обнимал ее и шептал в ухо всякие нежности.
Мне, повторюсь, было безумно жалко Ариту. И я очень страдал от того, что не могу перевалить на свои плечи хотя бы часть тех испытаний, которые выпали на ее долю. Я искренне переживал от того, что мужчины не могут рожать! Потому что это жестоко – так терзать одних только женщин. Именно в тот период я постиг смысл русского слова «вымучить». Арита вымучивала нашего ребенка. А я? Я просто терпел. Это было несправедливо.
Постепенно эмоций стало меньше, психозы угасли, как осенние костры. Арита полностью охладела к постельным желаниям и набросилась на еду. Теперь ее больше не смущали черные официанты, которые «не так смотрят», – ее интересовали размеры порций и вкус блюд.
Господи, как она ела! Двумя руками, наплевав на правила и этикет, Арита впихивала в себя мясо, рыбу, пирожные, фрукты, каши и супы. Она могла одновременно есть арбуз, сельдь, эклер и мраморную говядину, запивая все это молочным коктейлем.
Наш холодильник превратился в пещеру Лукулла. Он под завязку был забит всевозможной снедью – на третьем месяце Арита полюбила есть по ночам. И практически каждую ночь выяснялось, что, несмотря на огромный ассортимент продуктов, чего-то не хватает и именно вот это «чего-то» ей сейчас хочется больше всего на свете.
Я брал ключи и ехал по «Азбукам вкуса». Причем – это могла быть как банальная манная каша, так и вареные раки. А вы пробовали найти в Москве в три часа ночи раков? Попробуйте. Это весьма интересное времяпрепровождение, особенно если в семь утра вам нужно просыпаться и ехать на работу. Продавщицы узнавали меня и ободряюще улыбались, помогая упаковывать пакеты с едой:
– Держитесь! Это закончится…
Я терпел, штудировал Экклезиаста и повторял про себя, как мантру: «Все проходит, пройдет и это». И действительно – к пятому месяцу гастрономический угар у Ариты прошел. Она стала точно такой, какой представляла себя в самом начале беременности, – с пятнами на щеках, с животом и разбухшей грудью. Мне это казалось невероятно милым и трогательным – она походила теперь на какого-то зверька из японской манги, на Тоторо или покемона, но Арита, а точнее, живущий в ней хомо беременнус, естественно, считала иначе. Началась борьба за красоту.
Жидкость для отбеливания щек на основе свинца я вылил в унитаз, несмотря на протесты и стоны Ариты, после чего был заклеймен как «узурпатор и самодур». Она собралась даже уехать к маме в ее родной городок Тогучин Новосибирской области, «потому что меня тут никто не понимает», пришлось подарить ей весь ряд продукции «Диор», и она осталась.
Справедливости ради, «косметический период» продлился недолго – ему на смену пришла «эзотерическая эпоха». Арита прочитала то ли статью, то ли книгу о том, что формирование личности человека начинается не с рождения, а практически с зачатия, накупила каких-то сомнительных книжонок на эту тему – и сани понеслись под гору.
– Нильс!!! Мы опоздали на целых пять месяцев! – почти кричал мой ненаглядный хомо беременнус. – Надо наверстывать!
– Что наверстывать? – спросил я, отрываясь от квартальных отчетов.
– Прежде всего нужно установить канал связи между нашим малышом и ноосферой, – заявила Арита, тыча пальчиком в какую-то брошюрку, напечатанную на дешевой серой бумаге. Я тут же про себя решил, что выброшу ее, как только Арита уснет. – Вот смотри, необходимо провести обряд посвящения Великому Разуму Вселенной… Видишь, тут схема пентакля, который нужно нарисовать на животе. Рисовать будешь ты!
– Почему я? – оторопело спросил я, глядя на фотографию в брошюрке. Там был изображен шар, весь исчерканный черными загогулинами.
На мгновение мне сделалось дурно, но тут на ум пришло высказывание Экклезиаста: «Суета сует, – сказал Проповедующий, – суета сует: всё суета. Что пользы человеку от всех его трудов, над чем он трудится под солнцем? Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек. Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти; бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своем ветер, и на круги своя возвращается ветер; бегут все реки в море, – а море не переполнится, к месту, куда реки бегут, – туда они продолжают бежать. Всё – одна маета, и никто рассказать не умеет, – глядят, не пресытятся очи, слушают, не переполнятся уши». Эти строки придали мне уверенности.
– Чем его рисуют?
– Вообще-то надо рисовать кровью белого петуха, но тут написано, что можно и красной гуашью, – завороженно произнесла Арита, вчитываясь в книжонку. – И свечи, обязательно нужно десять свечей… А еще…
В этот момент я вдруг понял, что нужно сделать, чтобы минимизировать урон от очередного «пунктика» хомо беременнус.
Я вспомнил о Прозерпине.
* * *
Эта странная женщина, фактически уже почтенная матрона, работала у нас в банке делопроизводителем по скользящему графику «день через два». Звали ее, конечно, вовсе не Прозерпина, а вполне тривиально: Людмила Петровна Лагутина. Прозерпиной она была в свободное от работы время. Дело в том, что Людмила Петровна с детства увлекалась астрологией, эзотерикой, экстрасенсорикой и прочей хиромантией. И, судя по всему, достигла в этих областях определенных результатов, потому что ее несколько раз приглашали на телевидение в качестве эксперта в разнообразные передачи вроде «Битвы экстрасенсов», а у дверей банка вечером нередко можно было увидеть какую-нибудь тетушку или женщину с заплаканными глазами, явившуюся на встречу с Прозерпиной, чтобы узнать судьбу или отвадить своего благоверного от выпивки или походов налево.
Людмила Петровна помогала всем, причем, как я понимаю, весьма успешно и совсем не бесплатно. Я, естественно, отдаю себе отчет, что все это – мракобесие, «новое средневековье» и лженаучный бред, но, если люди хотят во что-то верить, они со временем проникаются осознанием того, что объект их веры – истинный. И уже не важно, о чем идет речь – о Приапе, Священном древе, Макаронном монстре или Ктулху.
Так случилось и с нашей Прозерпиной. В нее поверили, и скромная делопроизводительница, пожилая женщина с пучком седых волос, превратилась в самую настоящую колдунью. Ну, или волшебницу – разница тут, на мой взгляд, не больше, чем между шпионом и разведчиком.
У нас в банке авторитет Людмилы Петровны как предсказательницы вырос до небес после того, как она предрекла крах на Шанхайской бирже. Я слышал, что заказы на составление гороскопов ей присылали из Германии и Люксембурга, а на сеансы общения с духами почивших родственников приезжали люди из Канады и Франции. Словом, Людмила Петровна была нарасхват. Иногда, глядя в ее умные, чуть лукавые глаза за стеклами больших круглых очков, я думал, что она – хитрая аферистка, но все же склонялся к мысли, что она и сама верит во всю эту астрологическо-эзотерическую чепуху.
Мое предложение поговорить с Аритой на тему «духовного воспитания» нашего будущего малыша Людмила Петровна встретила с энтузиазмом.
– Нильс, уважаемый, вы даже сами не знаете, как вам повезло! Видимо, все было предопределено на небесах, и астральные нити судьбы привели вас ко мне! – улыбаясь, сказала она. – Буквально завтра у меня начинается цикл сеансов для беременных пар по гармонизации отношений между родителями, будущими детьми и макрокосмом. И как раз – вы представляете? – есть два свободных места! Это провидение их для вас держало!
– Почему два? – оторопело спросил я. – Почему «для нас»?
– Сеансы предназначены для семей, – объяснила Прозерпина, поправив платиновую прядь. – Это же очевидно: гармонизация работает только при наличии астральных полюсов инь и ян. Понимаете?
Я вежливо кивнул. А что еще оставалось делать?
* * *
На сеанс мы прибыли с опозданием – Арита трижды наносила и смывала косметику, прежде чем мне удалось убедить ее, что «вот так – отлично!». Народу в небольшом, но хорошо проветриваемом помещении школьного класса, арендованного в воскресный день нашей Прозерпиной, было достаточно много – человек пятнадцать. Точнее – шестнадцать, поскольку все утки и впрямь были парами. От количества хомо беременнус у меня буквально зарябило в глазах, а тут еще сразу со всех сторон началось:
– Ой, мне здесь дует, Женя, давай пересядем вон туда!
– Милая, но там занято.
– Тогда давай уйдем. Я хочу пончик!
– Саша, мне душно! Тут определенно нечем дышать! Давай сядем к окну, там форточка открыта.
– Киска, ну там же занято.
– Все, я хочу на улицу. Пойдем!
Две вставшие пары столкнулись в проходе, и Женя с Сашей быстро сообразили, что нужно просто направить своих хомо беременнус на освободившиеся места – все же сеанс стоил довольно приличных денег, и выбрасывать их на ветер явно никому не хотелось. Мне показалось, что похожего на Пирса Броснана Женю я где-то видел, но тут его жена – высокая крашеная блондинка с накачанными силиконом губами – опять начала капризничать. Теперь ей необходимо было «сожрать какую-нибудь дрянь типа чипсов», и я переключил свое внимание на нее.
Арита, к ее чести и моему спокойствию, вела себя тихо. Она только вертела головой и поблескивала глазками, как мышка, впервые оказавшаяся внутри буфета, наполненного всевозможными вкусностями.
Людмила Петровна, Прозерпина, явилась с десятиминутным опозданием, на что Женина жена с силиконовыми губами не преминула обратить внимание:
– Могли бы и предупредить, что опаздываете. В двадцатом веке же живем.
В гробовой тишине раздался одинокий смешок Ариты.
– В двадцать первом, – машинально поправил я.
– Мужчина-а, – девушка повернулась в нашу сторону, – жену свою учите, ага? А я лучше знаю, в каком я веке живу.
Я покосился на Женю – он сидел с каменным лицом тибетского монаха, глядя прямо перед собой.
– Ну, друзья, раз мы все тут уже собрались, то давайте начнем! – жизнерадостно объявила Прозерпина. – Нас ждут неизведанные пути, сокровенные знания и великие открытия. Обещаю вам, что в финале нашего сеанса вы познаете радость приобщения к великой тайне мироздания и сумеете намного лучше познать этот мир. Ведь как писала Елена Петровна: «Нынешняя земная жизнь есть падение и наказание. Душа обитает в гробу, который мы называем телом. Жизнь, таким образом, скорее является сном, чем действительностью. Подобно пленникам в подземной пещере, наши спины повернуты к свету, и мы воспринимаем только тени предметов и думаем, что это реальности. Но эти тени, если мы не абсолютно отдались во власть чувственной натуре, пробуждают в нас смутные воспоминания о том высшем мире, в котором мы когда-то обитали. Заключенный дух имеет некоторые неясные и затемненные воспоминания о своем состоянии блаженства до начала цикла рождений, а также некоторое томление по возврату туда». Вот я и помогу вам проникнуть туда, где ваши души обитали до рождения и где сейчас порхают души ваших прекрасных чад, спящих в животиках своих удивительных мам…
– А кто это – Елена Петровна? – громко спросила жена Жени.
– Начальник департамента образования Пресненской управы, – вдруг и весьма остроумно, на мой взгляд, ответила Арита.
Прозерпина пропустила реплику моей благоверной мимо ушей и всплеснула руками:
– Ну как же! Елена Петровна Блаватская – это самый большой авторитет, можно сказать, гуру во всем, что касается тонких миров. Она оставила большое наследие и сто с лишним лет назад ушла в астрал…
– Поняла, – перебила ее жена Жени. – Уж лучше бы она оказалась начальником департамента…
– Господа, дамы, давайте уже начинать! – пробасил с задней парты Саша, его активно поддержали со всех сторон, и сеанс наконец-то покатился по тем рельсам, что проложила для него Людмила Петровна.
Сказать откровенно, я вовсе не вникал в то, о чем рассказывала ведущая, только в нужный момент закрывал глаза и, выпуская воздух из диафрагмы, громко говорил:
– Ом-м-м! – и вместе со всеми поднимал руки, шевеля пальцами, «чтобы космическая энергия Великого Абсолюта лучше растекалась по чакрам».
Я наслаждался покоем. Пока Арита была занята, что-то увлеченно конспектируя в тетради, я просто отдыхал – телом, мозгом, а главное, нервами. До сего дня мне даже и в голову не приходило, что на свете вообще существует подобный вид отдыха. Не знаю, что там извлекли для себя полезного хомо беременнусы из болтовни Прозерпины, но, когда спустя полтора часа мы выходили из класса, пропуская дам вперед, из-за чего образовался затор – жене Жени крайне необходимо было оказаться первой, а как же иначе! – я чувствовал себя как после сауны с массажем.
С Женей мы оказались рядом, пропустив всех. Он посмотрел на меня сбоку и улыбнулся. Я даже внутренне вздрогнул: здоровый, почти с меня ростом, накачанный, брутальный мужчина, мужик, как говорят в России, с бульдозерной челюстью и свернутым носом, с какой стати он скалит мне зубы? Мало ли что у них там, в семье, происходит? Судя по животу, его благоверная на тех же сроках, что и Арита.
– Не узнаете? – спросил Женя. – Я Кравцов, Евгений Семенович. В прошлом году мы несколько раз встречались, обсуждая возможность кредитования…
И он назвал несколько компаний, которыми занимался один весьма продвинутый инвестиционный фонд. И тут я, конечно же, вспомнил, откуда мне знакомо лицо этого мужика, похожего на американского киноактера Броснана! Мы же общались, даже пиво как-то вместе попили после окончания рабочего дня. Он заинтересовался метательными топорами, я обещал показать ему свою коллекцию, мы договорились пересечься в одно из воскресений, но потом завертелась моя новосибирская история, я познакомился с Аритой, и встреча наша так и не состоялась.
– Как жизнь вообще? – спросил Женя, еле заметно кивнув на идущую чуть впереди Ариту.
– Нормально, спасибо, – в тон ему и совершенно по-русски ответил я. – А у вас?
– Тоже. – Он чуть скривился, давая понять, что хотелось бы лучше.
– Женя-я-я-я! – раздался из коридора голос его хомо беременнус. – Ну ты где там застря-я-я-ял?
– Может, по пивку? – торопливо предложил он, пробираясь вперед.
– Хорошее предложение, – кивнул я.
– Тогда сотовый можно?
– Конечно. – Я достал телефон и, высветив номер, показал его Жене. Почему-то с приходом смартфонов, айфонов и андроидов я начал забывать собственный номер. Номера друзей и коллег по работе помнил, а свой нет. – Звоните, как время будет, – добавил я и широко улыбнулся какой-то несвойственной для себя американской улыбкой.
– Кто это? – спросила Арита, когда Женя ушел и мы неспешно двинулись к выходу из школы.
– Да никто, – пожал я плечами. – Просто знакомый…
– Но жена у него – забавная дамочка, – подметила Арита.
– А по-моему, просто дура.
– Без дур, – второй раз за день блеснула остроумием моя ненаглядная, – наша жизнь стала бы такой же тоскливой, как кусок фанеры.
И я, подобно герою известного русского анекдота, подумал в этот момент, что жизнь потихоньку налаживается…