HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая

Спасатели

Итак, тральщик Косточкина с рыбоохраны перенацелили в Камрань.

А что, пока метут метели на Камчатке, позагораем. Все радовались. И вообще, что тут с Сахалина до Вьетнама? Пару раз на карту плюнуть, штурман карандаш второй раз заточить не успеет!

И вообще, задрали ночные рейды по плавбазам, где сплошь женский экипаж в поисках матросов.

Ура! На юг!

Камрань (вьетн. Cam Ranh) – город во Вьетнаме, в провинции Кханьхоа. Население – 114 000 человек (на 1989 год). Является вторым по величине городом провинции. Расположен на берегу Южно-Китайского моря возле бухты Камрань. Благодаря природным условиям порт Камрани считается одним из лучших глубоководных портов в мире.

Во время Вьетнамской войны Камрань находилась на территории Южного Вьетнама и была крупной тыловой базой США. Американскими инженерами были построены аэродром и современный порт. В 1972 году США передали все военные объекты в Камрани южновьетнамской армии. 3 апреля 1975 года город был взят северовьетнамской армией в ходе Весеннего наступления.

2 мая 1979 года, через два месяца, тральщик перенацелили с рыбоохраены в Камрань. После окончания китайско-вьетнамской войны СССР и Вьетнам подписали соглашение об использовании порта Камрань как пункта материально-технического обеспечения (ПМТО) советским Военно-морским флотом сроком на 25 лет. В дальнейшем здесь была создана крупнейшая советская военная база за рубежом общей площадью 100 км². Вся инфраструктура была модернизирована. На аэродроме постоянно базировался отдельный смешанный авиационный полк.

Прости, читатель, за справку по поводу этой бухты. Не Порт-Артур, но все же.

Здесь американцы готовили и применяли дельфинов против подводных пловцов. Где этот «Гринпис»? Бездельники…

Мой друг, подводный пловец Ван, проплыл с группой сорок километров по реке. Зарезал четыре рыбы, супердельфинов. С ножами на боках и верхнем плавнике. Кстати, дельфин – второе опаснейшее по агрессивности млекопитающее, после акулы. Касатка на третьем месте. А у страуса глаз больше мозга. А у питона два (!) пениса! И оба штопором! Как он их вкручивает? А пингвин не жрет сто дней…

А куда это меня понесло? Серьезнее надо, представительнее. Про ежей потом расскажу, потерпите. Так вот…

Закопавшись на пляже в песок, услышал, как его группу взяли америкосы. Они и по нему ходили. По Вану. Америкосы. Искали… Ван лежал в песке трое суток. Дышал через тростинку. Черепашьи яйца в этом песке жарились через час. Не знаю. Молчу. О яйцах Вана. Он стал героем Вьетнама. Мы с ним в академии вновь встретились. Вроде все было в порядке. С яйцами. Проверено.

Когда патрули снизили бдительность, Ван прикрепил три магнитных мины к корпусам американских кораблей… А потом вернулся в базу: еще сорок километров вплавь по реке против течения без снаряжения.

А потом их вьетнамские ребята пошли в наступление! Ли-си-цын, Су-хо-вин, Вой-тен-ко. Пехота, спецназ, авиация!

Да ладно, не придирайтесь. Порт захватили. Первым делом испортили гидравлику пирсов, за счет которой к ним даже авианосцы могли швартоваться… Поднимались пирсы до нужной высоты. Извращение! А не надо нам этого! Начали жить и устраиваться. Пришли советские корабли. Подоспел и тральщик с Косточкиным.

Вьетнамские офицеры были доброжелательны и учтивы. Только одно удивляло: в субботу-воскресенье их снимали с довольствия, и они рыскали по побережью. А потом с палкой на плече, на которой висел добрый десяток крупных ящериц, гордо возвращались домой. Семью-то кормить надо, как вы думаете? Наши их подкармливали хлебом и консервами. Отсюда и дружба была, через желудок, а не общность идей…

Ах, это теплое море! Золотой песок… Загорать, купаться! А вода +29! Косточкин нырнул в теплое, как свежесваренный компот, ласковое море.

А что это за эти бульбашки и фонтанчики вокруг! Что?! По мне стреляют? Шире замах рук, ногами работай! С берега отчетливо грохотали очереди с калаша…

Буре плакал бы, узнав Женькин результат. Когда он на вспененной волне и килограмме адреналина выбросился на берег, вьетнамец Ли улыбался.

– Хорошо плаваешь, быстро. Это я стрелял. Тренировка!

Так и дружили.

Ночью прибрежные джунгли грохотали выстрелами из автоматов, красножелтыми вспышками и оранжевыми сполохами гранат… Южный Вьетнам боролся с Северным.

Наши корабли усиливали вахту и сокращали время сброса гранат ПДСС. Утром пара-тройка оглушенных взрывами трупов дрейфовала вдоль борта… Как дохлая рыба. Трупы собирал вьетнамский катер, цепляя баграми с огромными крючками… Хотелось в море.

Косточкин не знал, что война продолжалась и там. Когда мы на лодке возвращались домой, увидели джонку, терпящую бедствие. На борту человек сорок, дети, женщины, мужчины. Сидят, головы опустили, хода нет. Дрейфуют. Взять не можем ни на буксир, ни на борт: мы на БС. Спустили за борт, привязав концом, помощника с ДУКовским мешком, с консервами, хлебом. Передал. Вытянули помоху. Смотрим – мешок за борт выкинули. Недоумеваем. А тут подскакивает торпедный катер «северных». Женщин и детей на борт, на перевоспитание в концлагерь, мужчин вдоль борта. Тра-та-та-та из автоматов… По джонке торпедой! Вот осколки и ошметки высоко летели!

Оказывается, «южные» американский корабль ждали, союзников, для спасения, потому и помощь отвергали. Не пришли союзники… Не повезло…

О, в зоне ответственности 15 оперативной эскадры ТОФ – американский фрегат! А кто у нас специалист по фрегатам? Правильно, тральщик Косточкина! Искать! Вперед!

Какое счастье – быть в пустынном море! Маневрировать сложно – атоллы. Того и глядишь, на мель сядешь. А что это такое на рифе большое бьется? И крик на все море? Дальше – прямая речь Косточкина: «Вьетнамский корабль развозил смену и еду на острова, за которые они спорили с Китаем. Там эти острова знамениты тем, что на них много птичьего гуано, стратегического удобрения. И эта баржа села на риф, где с трех сторон уже высились остовы таких же, а она заняла четвертую.

Коралловый риф – блюдце в пару миль. Подгребли мы – стоит, и шторм ее колотит об рифы. 5 вьетнамцев носятся там. Тралец наш плоскодонный, подошел близко, но начало сносить. После неудачных попыток завести буксир на баржу кэп Ковалев Вячеслав Сергеевич принял решение стать на якорь. Спустили шлюпку со мной и шестью воинами. Минер Каменев Вова тоже туда. Он заводил бридель, а я пинками сгонял аборигенов на шлюпку и возил их к нам. Потом тральщик поработал трактором, стягивая баржу. Стянули, притаранили на базу.

Через неделю командование военно-морского района (их там было четыре, как наших флотов) дало прием в честь советских героев-спасателей…

А мы стояли на брандвахте…

Катер прислали после первого тоста за нас, когда нас там не было. Посол обеспокоился. Хотел в лицо видеть. Мы прибыли. Гордые. Пили сибирскую водку и их пиво. Поменялись рослые девушки возле меня на трех их подполковников, когда я предложил запивать водку пивом. Оно у них оборотистое, в 33 градуса против наших 45… Три девушки-шпионки легли под стол. Красиво лежали. И трусики такие кружевные вверху длинных смуглых ножек… Я хотел под стол спуститься типа и мне плохо, так командир не дал. И прав ведь был! Их в хижину отнесли, а нас потом в эту хижину и запустили… С тех пор не очень люблю длинные ноги в постели, от них только помеха…

Нам дали на выходе по пузырю водки, чтобы мы могли вспомнить друзей завтра.

А ордена и медали ушли, куда и кому положено… Мы-то с командиром и минером люди понимающие, а кто-то начал базланить, до особого отдела желание про медаль дошло…»

Через пару дней поступило радио: «Тральщик, такой-то тактический номер, такой-то бортовой, отправить в порт приписки Петропавловск-Камчатский…» Тут без вас комбрига подводного в бригаду и отвезти некому…

Все вернулось на круги своя…

Брюки

«Травля – веселая дружеская беседа, не прерываемая начальством и проходящая в неформальной обстановке. В формальной обстановке является проявлением флотской демократии. Заразна, как чума, бесконечна, как Вселенная. Главное занятие в отсутствие начальства и в обществе женщин. Хороша под рюмку вместо закуски. С закуской является десертом.

Травить – давать слабину концу (веревке), рассказывать флотские байки, изрыгать пищу вследствие морской болезни (после водки блюют, во время качки – травят)».

Из моего словаря. Увы, цитировать больше некого.

Господи, и кто их назвал великими и мудрыми? Не понимаю…

«Мир велик, непознаваем и бесконечен…» Не согласен я. И мир мал. Хотя… Московское метро намного меньше. Только там, чинно следуя с женой через неделю после свадьбы, на перроне «Парка культуры» можно встретить девчонок из петропавловского «Вулкана». Всех трех, с которыми был. И вместе, и по очереди.

– Милый, наконец-то! Хоть одно родное лицо!

И на шею, все сразу, и поцелуи, долгие, и уже весь в помаде, а жена рядом… Отбился. Убедил, что девки обознались. Еще лет семь назад мы с Ричардом Тиром, америкосом из фильма «Красотка», на одно лицо были. Это он по ночным бабочкам шлялся, не я. Обознались. Звони Тиру.

Поверила жена, но как-то неискренне и уже искоса смотрит. Жалеет. Интересно, кого? Или о чем?

А через пять остановок на очередной платформе – дружбан, его на втором курсе из училища попросили. Разговариваем. Долго.

Жена говорит потом:

– И так в этой Москве все время будет?

– Как «так»?

– Ну, ты в центре внимания и всякое такое, друзья, подружки. Слушай, ты от меня ничего не скрываешь? Может, ты здесь, в Москве, уже жил? А откуда столько знакомых?

Тяжело мне было. Пришлось весь профессиональный запас знаний и умений включать. Понятно, убедил. Профи. У меня и таджик при желании арийцем становился.

А все равно не с руки. А не дай бог, и дальше все так пойдет… А Владивосток? А Хабаровск? А Томск? А Майкоп с Краснодарским краем? Блин, а если Красноярск и Большие Сочи? А не дай Господь, Венера Арнольдовна, врач из флотской поликлиники с именем-лозунгом? Или старпом, со своим вечным вопросом-предложением:

– Викторыч, у меня тут пара ампул бицеллина осталась. Не надо? А то выбрасывать жалко…

Нет, уж, теперь в метро только врозь…

А еще меньше московского метро славный город Североморск. Только там, перемещаясь от одного однокашника к другому, в четыре часа ночи, можно встретить пьяного, как всегда, «комсомольца» политотдела из Бечевники. И уже и Север не Север. Никакой экзотики. Все родное, все рядом, и качается также… Он здесь, оказывается, стройбатом занимается. Ну за кадры на флотах всегда борьба была…

А о чем это я вообще? Ну, будем… Сейчас, занюхаю и расскажу о главном. Как о чем? О брюках. Как не слышали? А я здесь зачем?

Короче, ну и сколько брюк у офицера на службе? Нет, гражданских? Правильно. Если жена костюм не купила, то и нисколько. Ну, понятно, бывают исключения. Но только в том случае, если вы всегда в белом кашне (да и хрен с ним, с комендантом города), в фуражке в любой мороз и туфлях на коже, даже зимой. И красоту понимаете. Вот у меня двое брюк было. Одни песочноклетчатые, а вторые – из «кительного» материала, темно-синие, клеш от бедра… А женщины, они это любят. То ли клеш, то ли брюки. Вот никогда времени не хватало, чтоб спросить. Только снять и успевал. А там уже не до высоких материй… Так в неведении и остаюсь.

А как большинство из нас в гости ходило? Правильно, сверху свитер, брюки флотские снизу. Вот и вся «гражданка».

И надо же получится, с другом отпуска совпали. В Киеве встретились. Паб-кролл по забегаловкам от пассажа и на Подол. Повторение Арки дружбы народов с парапета, в две струи – туалетов тогда мало было. Разгон демонстрации националистов. Вдвоем на 20 человек. Весело. А я в своих брюках любимых, темно-синих. А друг косится.

Вот друг и говорит:

– Завтра в гости. Вечером. А пошью я брюки и себе. Красиво. Теперь я понял, почему девушки к тебе тянутся. И секрет совсем прост. И держись тогда…

И на мои посматривает. А сам во флотских. По привычке, понятно. Как тягу к прекрасному остановишь? Друг. Я-то понимаю. Я одобрил. Отдышались после драки, магазин нашли. Купили серебристо-черную итальянскую ткань с искоркой…

Друг говорит:

– От тещи через дорогу закройщик Арон Семенович, а портной Иосиф Моисеевич. Сделают в лучшем виде. И быстро.

Сопровождаю. Завидую фактуре ткани. Теперь на Камчатке у кого-то брюки будут лучше. Не пострадает ли моя привлекательность? Но разберемся. Для друга и девчонок не жалко.

Замерили его, ткань и вкус похвалили. Клеш, сказали, не модно, хоть друг и настаивал.

Утро. Перезваниваемся

– Ну, как?

– Был на примерке.

До праздника 10 часов.

– Ну, как?

– Сшили. Одна штанина короче. Зайти через пару часов.

– Ну, как?

– Новая «молния» разошлась. Перешивают.

– Ну, как?

А мне ткань с искоркой покоя не дает…

– Да, блин, через час выезжать, а они две «стрелки» загладили…

– Ну, как?

– Еду, еле успеваю! Это что-то! Я никогда не был так красив!

Сопереживаю. Легкая грусть за свои штаны. Щупаю, смотрю. Искорки в

моих нет. А материал все равно хороший…

Утро. Звонок.

– Надо встретиться.

Голос убитый. Что-то серьезное. Не заболел ли кто? У друга тесть – гинеколог. Половину Подола принял. Личность известная. И не только в Киеве. Ну это нам не интересно. Интересно другое. Бутылки лучших коньяков достает из воздуха, с антресолей, с обувной полки, из стиральной машины, из кресла…

А ту ли мы профессию выбрали? А, может, не поздно переквалифицироваться? А как увлекательно… А может, ему ассистент нужен?

Прочь, подлые мысли. Не дай бог, с дедом что.

Нет, все проще. И печальней.

Друг встречает в трико.

– ?

– Брюки произвели фурор. Девчонки щупали весь вечер. И искорка… И еду уже в метро домой. Планы радужные: «Вулкан», «Авача». «Океан»… А рядом мужик сидит, с собой борется. Тоже, видно, из гостей возвращается. И вижу, и встать лень.

И только раздалось: «Тараса Шевченко», он мне на брюки весь фонтан винегрета и выпустил. Умерла искорка.

– А чего домашние скучные? А, понял, брюк жалко?

– Да нет. До сих пор не объясню, чего я в 12 ночи домой пришел в одних трусах и рубашке навыпуск…

– Да, семейная жизнь – дело сложное.

Утешил как мог. Еду домой.

А вот они, мои, без искорки, зато флотские! И с клешем! А плюнуть на утюг! Шипит… А мылом хозяйственным с изнанки, по стрелкам! А нагладить! Это не заграничная дрянь! Из «этого» китель мог вылупиться!

Ишь ты, искорка… Ты, это… Другим тоже, но не часто поблескивай. Если им удастся от соседа увернуться.

Летучий голландец

Товарищи офицеры, сегодня мы порассуждаем над философской проблемой, суть которой заключается в следующем: «Почему все хорошее заканчивается так быстро»? Надеюсь, возражений нет?

Ну, химик, вам что, тезис непонятен, что вы руку тянете? Вас не интересуют деньги как категория хорошего? А я и не о деньгах вовсе, догадливо-меркантильный вы наш, я о вечном. Не мешайте другим, а то опять бинтовать вас придется, вон уже старпомы кучкуются, видно, старое вспомнили, на вас смотрят плохо…

Итак, я не знаю, в каком безумном комсомольском застолье прозвучала мысль о том, что члены ВЛКСМ – рыбаки, в том числе активисты, за время промысла рыбы безнадежно деградируют и отстают от жизни, мыслей и чаяний молодежи страны. А это неправильно и социально опасно.

Я не знаю, кто это услышал и сделал выводы. Одно знаю точно: это был очень влиятельный и мудрый человек. Мы ему на Камчатке бюст хотели при жизни поставить в знак благодарности, но, не зная человека в лицо, эта задача, как вы понимаете, невыполнима. Наверное, он был работником невидимого фронта или членом какого-нибудь ЦК, или даже Президиума. И бюст на родине такой величины наверняка уже стоял, вот он и отказался от очередных почестей, скромняга.

Чем же он так прославился и нам угодил, вплоть до бюста, спросите вы?

А вот чем: по его распоряжению в водах Тихого океана появился шикарный трехпалубный теплоход под гордым названием «Крепчагинец». На нем было все: каюты повышения квалификации и обучения комсомольского актива, бары, биллиардные комнаты, боулинг, сауны (шесть!), в которые мог пройти утомленный учебой этот комсомольский актив и отдохнуть от трудов праведных, ресторан, танцпол с караоке, кинотеатр, видеозал и многое другое.

Но самое главное, что было на теплоходе, – это отдельная каюта для каждого члена экипажа. Экипаж формировался ЦК комсомола страны (сначала из активистов Союзных Республик, потом и до областей дело дошло), менялся каждые три месяца.

Ну вот, вот я и дошел до основного. Предыдущее, по сравнению с этим, просто стыдливо блекнет. Не догадались еще, в чем фишка?

Химик, что скажете? Тьфу на вас, какие коммунисты-активисты? Крепко же мы в вас эту псевдопатриотическую заразу вбили, как зуб коренной сидит, хрен вытащишь, м-да… Как всегда, безнадежен…

Ну ладно, химик – он химик и есть, но не у всех же так все запущено. Кто еще выскажется?

Есть, есть еще светлые флотские головы! Блестящая интуиция, заменяющая собой логику. Нутром чуют, хоть умом и не блещут. Вижу, всегда по жизни бежали с членом наперевес. Это, прошу заметить, комплиментарное заявление с моей стороны.

Да, да! ИНСТРУКТОРАМИ ЦК БЫЛИ ЖЕНЩИНЫ! И какие!

Не эти тощие, несуразные, плоские, голенастые топ-модели на худеньких ножках, с выпирающими ребрами и острыми коленками, с плоской грудью, а вернее, с одними сосками – грудью это не назовешь, язык не поворачивается. Они нравятся только извращенцам, которые их на кастингах и отбирают, чтоб нас, мужиков, от их вида тошнило. Тьфу! Вот-вот, вобл каких-то за красавиц выдать пытаются. Разделяю общее возмущение. Но позвольте продолжить.

Так вот, на борту «Крепчагинца» были только первые красавицы. Так сказать, отборный генофонд страны.

Январь-март взяла на себя кареглазая и пышная Украина, апрель-июнь – рыжеволосая и веснушчатая, стройная Прибалтика, июль-сентябрь – жгучечерная и волоокая Молдавия, октябрь-декабрь – беспардонно раскованная и ненасытная в постели Белоруссия…

А мулатки… О, эти мулатки…Впрочем, извините, затравился, свое вспомнил. Не было там ни мулаток, ни негритянок. Негритянок тогда вообще мало в стране было, не то что сейчас, когда в телевизор ткнешь, а тебе негритянка про погоду на севере нашей страны вещает, переключишь канал – там другая поет, третья пляшет. К этому мы потом вернемся. Продолжим.

Там, на «Крепчагинце», был настоящий, прекрасный, экзотический, сразу воспринимаемый и вожделенный интернационал, нерушимая дружба народов, скрепляемая, как правило, беременностью.

Рыбаки наслаждались жизнью. Некоторые не хотели возвращаться на родные сейнеры и траулеры, пытаясь продлить праздник и прячась в многочисленных «шхерах». Их отлавливал комсомольский патруль и сдавал с рук на руки озлобленным капитанам судов. Говорят, что боцманы матросов даже били, приговаривая: «Водку пьете и трахаетесь как взрослые, а работаете как дети, у-у-у, комсомол!»

Руководство «Тралфлота» и «Рыбхолодфлота», или как они там назывались, обеспокоилось падением улова и категорически протестовало против захода «Крепчагинца» в места промысла. Капитанам была дана команда досрочно прекращать лов и бежать в другие районы, лишь только «б… корыто» появится на горизонте или экране радара.

«Крепчагинец» возникал ниоткуда, подобно «Летучему голландцу», вызывая панику на мирных рыболовецких судах и суденышках.

– Рыбаки! Комсомольцы! Люди доблестного и нелегкого труда! Сейчас мы спустим баркасы и соберем вас у себя на борту, – гремела над морем громкоговорящая связь (капитаны по УКВ умышленно не отвечали).

Девушки на палубе «Крепчагинца» приветливо и вожделенно махали платочками, мечтая осчастливить рыбаков, конечно же, комсомольским инструктажем. Но хмурые капитаны выбирали тралы, в прямом и переносном смысле «сматывали удочки», врубали «вперед полный» и скрывались в морском просторе. Некоторых судно-призрак, истошно голося на весь Тихий океан, длительно преследовало…

Девушки-комсомолки платочки, которыми махали, повязывали на пиратский манер, пряча под ними волосы, и были готовы ринуться на абордаж в случае успешного завершения погони…

Н-да-с, основной инстинкт, ничего с ним не поделаешь, батеньки вы мои… А помножьте его еще на мужское пренебрежение и оскорбленную женскую гордость… Алжирские пираты и то гуманнее относились к экипажу захваченного судна.

Уловы рыбы катастрофически падали. Это «Крепчагинцу» мы были обязаны исчезновением из магазинов тихоокеанской сельди и заменой ее на иваси. Сельдь требует внимания, длительного поиска, а тут, извините, взяли то, что мимо проплывало.

Пришлось рыбацкому руководству идти на поклон к военно-морскому руководству: мол, так и так, мы совсем пропадаем, а ваши рыбу не ловят. Может, возьмут на себя активисток комсомольско-молодежного движения?

Руководство флота согласилось взять, но только под себя. Имеется в виду не «миссионерская» поза, как некоторые из вас, в силу испорченности, подумали, а вещи более прозаические. Маршрутом и заходами «Крепчагинца» руководит флот, а ремонты, солярку и все остальное обеспечивают рыбаки. Хлопнули по рукам, выпили по рюмочке, расстались, довольные друг другом. Руководство заходами поручили опытным в деле молодежного просвещения, в том числе и полового, работникам комсомольского отдела Камчатской военной флотилии.

И начался вояж знаменитого судна вдоль побережья, где базировались корабли военно-морского флота. Вздрогнули вулканы, пытаясь сделать то, что многократно происходило в гарнизонах, а снег сошел с сопок. Вулкану извергаться положено в определенные периоды. Моряк извергается постоянно, беспорядочно и хаотично в зависимости от того, что приснилось, привиделось, или куда (в кого) удалось вструмить. А уж выбор был!

Девушки, которые недавно сами набрасывались на гражданских моряков, просились домой. Военные моряки не соглашались и продолжали неистово вструмлять.

Есть мнение, что развал Военно-Морского флота СССР, в частности Тихоокеанского, начался не с горбачевского «потепления», а с «Крепчагинца».

Как и рыбалка, боевая подготовка пошла насмарку…

Политотделы на метр были завалены жалобами жен, карающие мечи парткомиссий заржавели и затупились от крови жертв основного инстинкта. Комсомольский отдел Камчатской военной флотилии тоже устал. В частности Сева Станковский, мой названный и неоднократно «молочный» брат, планирующий заходы.

Химик, ну что опять у вас? Как так «молочный»? Объясняю. Когда холостые мужчины грудь одних и тех же женщин ласкали, они такими братьями и становились. Да не записывайте вы, женаты мы уже, не дай бог, листик ваш женам попадет… Старпомы, уймите его, пожалуйста, только не сильно. Чуть нить рассказа не оборвал…

Когда становилось совсем невмоготу, я набирал его, Севин, телефон.

– Сева, привет, я. Что у тебя с «Крепчагинцем»?

– Ищу, куда б его подальше заслать.

– По этому поводу и звоню. Куда-куда, к нам. Сам знаешь, база отдаленная, лодки, сопки, пять домов да три казармы.

– Что, опять к тебе? Две недели не прошло…

– Выручай, брат! Жена уже месяц в Киеве…

– Ладно. Понимаю. Будет. Жди. Но за это выполнишь поручение, секретное. Слушай…

Я связался с тральщиком брандвахты, на котором служил мой друг.

– Косточкин, привет! Завтра просись к стенке, комсомольский актив учить.

– Ура, неужели опять приходит?! Ну, Сева, ну, молодец! Второй месяц у вас сидим!

– Да, но сильно не радуйся. Задание нам, от Севы. Все при встрече. Конец связи.

Ясное и солнечное утро ознаменовалось громкой музыкой и силуэтом белого парохода, входящего в бухту, где базировались наши лодки. Народ радовался, но по-разному.

Около политодела появились первые женщины, требующие приема у начпо. Они, женщины, всегда все замечали первыми. А угрозу семейному очагу чувствовали кожей, миль за двадцать. Особенно после прошлого визита «Крепчагинца» к нам и встрече мужей, «после экскурсии по кораблю», ранним утром.

Даже оперативный опоздал против них с докладом.

Начальство выражало недовольство. Неискренне, но настойчиво. Пока судно швартовалось, парткомиссии было объявлено казарменное положение.

Дела с формулировкой «За аморальное поведение» ждали только вписывания фамилий. Карающий меч уже лежал на столе. Секретарь парткомиссии иногда крутил его за рукоятку, поглаживал лезвие, а потом укладывал на место, напряженно покашливая. Было принято решение допустить на судно личный состав срочной службы и холостяков. На пирсе выставить вооруженную вахту. Время пребывания на борту – два часа, после – смена комсомольского актива. Отставших замам искать лично. Утром пароход отправить.

Ура, в нас, в замов, верят! А жена-то в Киеве!

Начпо звонил в политотдел флотилии и впервые в жизни с ним ругался. Сева, дежурный по флотилии, вяло отбивался…

Скандал, одним словом…

А многим – радость! А мне! И Косточкину!

Косточкин со своим с минером сидели у меня на кухне и пили винограднояблочный сок, несмотря на наличие молочной двадцатипятилитровой фляги со спиртом.

Это на вечер. Фляга. Выпьем, не сомневайтесь. Сейчас Севу выручать нужно. Просил избавиться от «Крепчагинца» навсегда, но без жертв.

– Предлагаю посадить «Крепчагинца» на мель. Мы ночью буи переставим, выход из бухты – всего сорок метров. Пусть постоит, это минер.

– И месяца три с мели не снимем, нет у нас буксиров и спасателей. Ага, а мои бойцы вплавь будут добираться, утонут – а с кого спросят? Может, им под гирокомпасы топоры подложить? Помните, «Пятнадцатилетний капитан», Новая Зеландия? – это я.

– Есть решение, мужики, – это Косточкин. Не зря подпольная кличка Мозг.

Одобрили. Звоним Севе. Он рукоплещет и кричит, что следующий визит в ресторан «Авача» за его счет. И немножко за счет Морпорта. Мы милостиво соглашаемся.

Вечер прошел как надо. На «Крепчагинце». Я так устал контролировать активистов, что валился с ног. А как многое осталось неохваченным, например, та рыженькая из методкабинета…

Утро. «Крепчагинец» отваливает от стенки. На пирсе усталые, но счастливые, комбриг с начпо. Тоже всю ночь порядок контролировали…

Опять бравурная музыка, пароход отошел метров на тридцать от стенки. Что? Опять швартуется?

А, вот причина: с тральщика выскакивает минер и какая-то девушка с растрепанными волосами, слева в прическе перышко от подушки застряло… На борт просится. Девушку забрали, пошли на выход. От минера отказались.

Начпо дерет Косточкина, вызвал с тральщика: «Опять вы все здесь разлагаете?!»

Минер скромно прячется… Я тоже. Косточкин разлагает.

Кстати, больше их тральщик к нашим пирсам никогда не подпускали, даже за водой, как бы я ни просил.

Зато штормовые участились: брандвахта ветер меряет…

Дальше будет страшно. У кого с нервами и мозгами не в порядке – лучше пропустите.

Химик, химик, я сказал «с мозгами». Куда пошли-то? Останьтесь, вам не грозит.

«Крепчагинец» подошел к Авачинской бухте.

– Добро на вход нет в связи с общефлотскими учениями. Следуйте в Магадан.

Сева потирал руки. Решение Косточкина было простым и гениальным: «Не пущать!»

Сбрось проблемы дальше. А Тихоокеанский флот, ой, какой большой!

Магадан: «Общефлотские учения продолжаются. Следуйте южнее».

И пошло-поехало: Шумшу, Парамушир, бухта Ольга, бухта Владимир, поселок Тихоокеанский, Владивосток, Камрань и т. д. Говорят, «Крепчагинец» видели, когда он японские сети с красной рыбой выбирал в нашей зоне ответственности. А есть-то надо! А топливо? Какое-то время они маскировались под плавбазу…

Так и пропал белый пароход, отвергаемый всеми портами, в просторах мирового океана…

А все довольны были: и Сева, и начальство, и мы, и, наверное, девушки. Устали они от нас. Но не поручусь.

Говорят, многие моряки видели, как из морской пучины, светясь огнями и гремя музыкой, стряхивая воду с палуб и водоросли с бортов, появляется трехпалубный красавец белый пароход… Вдоль борта девушки в косынках и с абордажными крючьями… И горе тем, кого они догонят. Не девушки то – суккубы… Горе оказавшимся рядом…

Помните, что колокол Ллойда звонит почти каждый день… Это «Крепчагинец»…

Впрочем, у меня, как всегда, собственное мнение. На днях телевизор смотрел. Сомалийские пираты! Ха-ха!

Химик, это для вас, доверчивого…

Была там наша база, на Сокотре. Острове инопланетных растений, неземной и чуждой красоты. Сколько там боевых кораблей скопилось? А результат? Правильно, никакого. А почему? И никто не стреляет? А потому что женщины. Мое мнение. Ну и где еще «Крепчагинцу» быть? Не верите? Там он. Дошел. Обосновался. Нет?

А чего военно-морская группировка России бессильна? А почему у пиратов обводы шлюпок настолько знакомы? И из-под краски на носу пробивается: «Кре…» И лица я вчера узнал. Ух, эта рыженькая в косынке…