Алхимия и Нотр-дам де пари

От редакции

Клод Фролло смотрел, как вешают Эсмеральду, потом, подброшенный рукой монстра Квазимодо, полетел неизвестно куда, в сомнительную потусторонность. Прямо скажем, грустный финал жизненного пути столь ученого алхимика. Королевское искусство, надо полагать, занятие не столь безопасное, как можно предположить, глядя на лабораторных герметиков, пребывающих среди манускриптов и реторт.

Надо честно признаться: мы ничего не понимаем в алхимии, несмотря на множество изданных в последнее время работ. Что такое земля, вода, воздух, огонь? Английский поэт Джон Донн еще в конце шестнадцатого века сказал: «Солнце потеряно и земля. И никто не знает, где их теперь искать».

«Нотр-Дам де Пари» – роман многоплановый, и герметика – одна из сюжетных линий сложного контрапункта. Поэтому мы решили напечатать «герметическую» часть романа, памятуя, что читателям заинтересованным не составит труда прочитать эту популярную книгу целиком (фрагменты романа «Собор Парижской Богоматери» печатаются по Собранию сочинений Виктора Гюго издательства «Художественная литература», Москва, 1953).

Работа Титуса Буркхарта «Алхимия» тоже дается в извлечениях.

Титус Баркхарт
Алхимия
Перевод с немецкого Евгения Головина

От «века просвещения» и до наших дней принято расценивать алхимию как примитивную форму современной химии. Вот почему большинство эрудитов вычитывают в ее литературе только описания первых этапов позднейших химических открытий. И вправду встречаются там изложения тех или иных химических экспериментов, касающихся металлов, красок, стекла, – экспериментов, иногда осуществимых с помощью современной технологии. Однако алхимия в чистом смысле – «великий магистерий» герметических авторов – явление совсем другого плана: несмотря на выражения из области металлургии, коим эти авторы отдают предпочтение, натура операций совершенно иная, нежели в химии. С точки зрения современной науки операции эти или процессы не просто ошибочны: они откровенно абсурдны. Полагают, что неутомимая жажда золота погружала алхимиков – прилежных ювелиров, мастеров по изготовлению красок и стекол, и вообще, людей разумных, – в химерические поиски, где фантасмагории расплывались в наивном эмпиризме.

Если бы дело обстояло так, алхимическое произведение каждый раз было бы импровизацией. Ничего подобного нет: магистерий обнаруживает безусловный принцип единства, далекий от неопределенности авантюры, обладает параметрами «искусства» – доктриной и методом, которые передаются от учителя к ученику и общий характер коих, сколь возможно судить по символическим описаниям, приблизительно один и тот же как в античности, так и в Новое время, как на Западе, так и на Дальнем Востоке. Чтобы знание, откровенно абсурдное, несмотря на бесчисленные разочарования и провалы, удержалось с такой настойчивостью и верностью в цивилизациях столь различных – сей невероятный факт, похоже, никого не удивляет. Либо алхимики в страстных самообольщениях культивировали миф, разоблаченный природой тысячу раз, либо их эксперимент разыгрывался на другом плане реальности, неведомом современной эмпирической науке.

Говоря логически, две альтернативы не имеют шанса одновременного пребывания. Однако не для современной «глубинной психологии» – она ищет в алхимическом символизме доказательства своей тезы о «коллективном бессознательном». Согласно данной тезе, алхимик проецирует на свой поиск, весьма сомнамбулический, энергии собственной души, до этого ему неизвестные, и, не отдавая в том отчета, устанавливает нечто вроде связи между своим обычным поверхностным сознанием и латентными потенциями «коллективного бессознательного». Подобная «связь» сознательного и бессознательного пробуждает внутреннее брожение – алхимик субъективно трактует это как процесс достижения желательного магистерия. Такой взгляд на вещи равным образом предполагает, что начальная интенция алхимика – фабрикация золота. Алхимик рассматривается как пленник, захваченный, обманутый собственной имагинативной «проекцией», думающий и функционирующий на манер сомнамбулы. Объяснение соблазнительное, приближающееся к истине для того, чтобы радикально от нее удалиться. Действительно, духовная реальность, которая открывается в алхимическом произведении, довольно-таки бессознательна для неофита. Это реальность, глубоко затаенная в душе. Однако нельзя смешивать «тайную глубину» с хаосом «коллективного бессознательного», даже если признать за этой более чем эластичной концепцией какую-либо ценность. Алхимический «фонтан юности» не вырывается из темной психической бездны, а течет из источника вневременнóй истины. Фонтан скрыт от алхимика в начале «действа», поскольку находится не под феноменами ординарного сознания, а над ними, на уровне крайне высоком.

Гипотеза психологов рассеивается в ясном понимании: настоящие алхимики никогда не пленялись алчной грезой фабрикации золота и не преследовали свою цель сомнамбулически или согласно игре пассивных «проекций» бессознательного. Совершенно напротив: они покорялись хорошо изученному методу, символически выраженному в терминах металлургии, искусства трансмутации обычных металлов в серебро или золото, что, очевидно, сбивало с толку неквалифицированных искателей. Метод, логичный и глубокий, здесь неповинен.

* * *

Алхимия известна по меньшей мере с середины первого тысячелетия до Иисуса Христа и, вероятно, возникла в начале железного века. Каким образом могла она существовать столь долго и в цивилизациях столь несхожих – Дальнего и Ближнего Востока? На этот вопрос большинство историков отвечают так: человек везде человек, он всегда подвергался искушению быстрого обогащения, тешась иллюзией трансмутации обычных металлов в золото или серебро, пока экспериментальная химия девятнадцатого столетия не доказала, что один металл нельзя обратить в другой. На самом деле это не соответствует истине, а зачастую противоположно ей…

Золото и серебро были сакральными металлами задолго до любых коммерческих трансакций: они суть земное отражение солнца, луны, высоких реальностей духа и души, связанных с небесной диадой. До Средних веков, по крайней мере, ценности двух благородных металлов определялись в зависимости от обращения двух небесных тел. На древних монетах часто изображались фигуры и знаки солнца и его годового цикла. Для людей дорационалистических эпох связь двух благородных металлов и двух небесных светочей очевидна: понадобилась плотная туча механистических понятий и предрассудков, дабы затмить ясность этой связи и представить оную простым эстетическим акцидентом.

Алхимия

Впрочем, не надо путать символ с обыкновенной аллегорией или пытаться выискивать в символе какое-нибудь «коллективное бессознательное», иррациональное и смутное. Истинный символизм подразумевает следующее: данности, различные по времени, пространству, материальной природе и другим параметрам, могут, однако, манифестировать единое эйдетическое качество. Они проявляются разными отражениями, разными воплощениями независимой от пространства и времени реальности. Поэтому нельзя безусловно утверждать, что золото обозначает солнце, а серебро – луну: два благородных металла и две звезды просто символизируют две космические или божественные реальности.

Магия золота зависит прежде всего от сакральной сущности этого металла или его качественного совершенства и только потом от его экономической ценности. В силу магических свойств золота и серебра, получение их предполагало сакральную активность; аналогичным образом, чеканка золотой и серебряной монеты была исключительной привилегией сакральных центров. До сих пор металлургические процессы получения золота и серебра, сохраненные с незапамятных времен в так называемых примитивных обществах, изобилуют приметами их культового происхождения. В цивилизациях «архаических», где нет разделения на «духовное» и «профаническое» и всякая вещь видится в перспективе внутреннего единства человека и космоса, работа с минералом и металлом всегда почиталась священной. Привилегия оставалась у жреческой касты, призванной к этой практике божественным установлением. Если подобного не случалось, как в некоторых африканских племенах, не обладавших подлинной металлургической традицией, кузнец, из-за своего вторжения в святая святых природы, подозревался в черной магии. Интуиция глубокой взаимосвязи человеческой души и природной иерархии кажется современному человеку суеверием. Однако человек «примитивный», не располагающий, сравнительно с нами, массой исторических сведений по обработке металлов, тем не менее прекрасно знает, что извлечение минеральной породы из «внутренностей» земли и жестокое очищение огнем – операции зловещие и очень опасные. Для «архаического» человечества рождение металлургии не столько «открытие», сколько «откровение» – только божественное установление разрешало подобную деятельность. И с самого начала такое откровение небезопасно и требует особой осторожности со стороны деятеля. Как и внешняя работа с минералом и огнем связана с насилием определенного рода, так и влияние на дух и душу, неизбежные в данном ремесле, имеют характер энергичный и обоюдоострый. Извлечение благородных металлов из смешанной породы с помощью элементов растворяющих и очищающих – например, ртути и сурьмы в соединении с огнем – невозможно без преодоления мрачных и хаотичных сил натуры; реализация «внутреннего серебра» или «внутреннего золота» – в их чистоте и нетленной озаренности – невозможна без преодоления иррациональных и темных тенденций души.

Следующий отрывок из автобиографии жителя Сенегала доказывает, что в некоторых африканских племенах выплавка золота и поныне расценивается как искусство сакральное.

«…По знаку моего отца подручные привели в действие два кожаных меха справа и слева от горна и соединенных с ним глиняными трубками… Отец длинными клещами схватил котел и поставил на огонь. В мастерской замерло всякое движение: пока золото плавится, а затем охлаждается, нельзя поблизости работать с медью или алюминием, дабы частицы этих низких металлов не попали в котел. Только сталь не мешает делу. Но те, кто хлопотали близ нее, закончили работу и подошли к подручным моего отца. Слишком стесненный, отец их отстранил простым жестом: он не сказал ни слова, никто ничего не говорил, даже колдун. Слышалось только посвистыванье мехов и легкое шипение золотой массы. Но, если отец и не произносил слов, я знал, что они рождаются, шевелят его губы, когда, склонясь над котлом, он перемешивал уголь и золото концом палки, которая сразу воспламенялась, и приходилось ее менять.

От каких же слов шевелились его губы? Не знаю, не знаю точно, ничего мне не сообщалось. Но что другое, если не эвокации? Не заклинал ли он духов огня и золота, огня и ветра, ветра, свистящего в трубках, огня, рожденного из ветра… не заклинал ли он свадьбу золота и огня, не призывал ли духов на помощь? Да, там плясали они, и без них ничего бы не было…

И неудивительно ли, что маленькая черная змея подползла и свернулась вокруг одного из мехов. Она отнюдь не часто являлась в гости к отцу, но всегда присутствовала при плавке золота…

Тот, кто плавит золото, должен предварительно тщательно вымыться и, конечно, воздерживаться на все время работы от сексуальной близости…»

Есть внутреннее золото, вернее, золото обладает реальностью внутренней и внешней, это очевидно для созерцательного разума, способного видеть один и тот же «эйдос» в золоте и солнце. Здесь, и только здесь, корень алхимии.

Ее начало – в сакральном искусстве Древнего Египта. Данная алхимическая традиция распространилась по всей Европе и Ближнему Востоку, повлияла, возможно, на весьма аналогичную традицию в Индии. Ее основатель – Гермес Трисмегист (Трижды Величайший), которого идентифицировали с богом Тотом Древнего Египта – покровителем всех сакральных искусств и наук, наподобие Ганеши в индуизме. Слово «alchimia» происходит от арабского «al-kimiya», рожденного, очевидно, от древнеегипетского «kemi», относящегося к «черной земле», – так называли Египет, и слово символизирует, вероятно, materia prima алхимиков. Не исключена коннотация греческого «chyma» (плавление). Во всяком случае, самые древние алхимические тексты сохранены на папирусах, датируемых последней эпохой египетской цивилизации. Отсутствие более ранних документов объяснимо: сакральное искусство алхимии передавалось только устно, необходимость письменной фиксации – первый знак декаданса или страха эвентуальной гибели традиции. Вполне понятно, что Corpus Hermeticum, обнимающий все тексты, приписываемые Гермесу-Тоту, дошел до нас не на египетском, а на греческом. И если спросят, почему в этих текстах ощутима типично платоническая лексика, мы ответим: можно с таким же успехом сказать, что сочинения Платона отмечены безусловной сигнатурой герметизма. Духовная потенция и широта герметических текстов доказывает: здесь подлинная традиция и ни в коей мере не псевдоархаическая фабрикация. К текстам Corpus Hermeticum относится и так называемая «Изумрудная скрижаль». Это откровение Гермеса Трисмегиста всегда почиталось арабскими и латинскими алхимиками сводом законов их искусства. И хотя мы не обладаем оригинальным текстом – до нас дошли только арабские и латинские переводы, – содержание текста – лучшее свидетельство его подлинности.

В пользу египетского происхождения алхимии Ближнего Востока и Запада говорит следующее: серия технических процессов, имеющих отношение к алхимии, и соответствующие символические выражения первоначально упоминались в папирусах и финально – в книгах Средневековья. Цели и проблемы вполне аналогичны: наряду с разнообразными рекомендациями по работе с металлом и приготовлению тинктур, там находятся рецепты по выделке искусственных драгоценных камней и цветного стекла – эти ремесла всего пышней расцветали именно в Египте. Впрочем, даже дух египетского искусства, его тенденция к извлечению из материи редких и таинственных «квинтэссенций», родствен алхимии.

Со времен античности наблюдаются два течения в алхимии. В одном – характера прикладного и ремесленного – символика «внутреннего магистерия» проявляется как нечто параллельное профессиональной активности и упоминается только от случая к случаю; в другом – металлургические процессы суть аналогии – можно даже усомниться, использовались ли они когда-нибудь на «внешнем» плане. Это приводит к различению алхимии ремесленной, предположительно самой древней, от алхимии мистической, более поздней. В принципе здесь только два аспекта единой традиции.

Спросят, без сомнения, каким образом алхимия с ее мифологической основой интегрировалась в монотеистические религии – иудаизм, христианство, ислам? Поскольку присущая алхимии космологическая перспектива органически связана с древнейшей металлургией, ее адаптировали просто как науку о природе (physis) в самом широком смысле: точно так же ислам и христианство усвоили пифагорейскую традицию в музыке и архитектуре и ассимилировали соответствующую гармоническую эманацию.

С точки зрения христианской, алхимия – своего рода натуральное зеркало Откровения: философский камень, изменяющий металлы «низкие» в серебро и золото, – символ Христа, возникновение этого камня из «необжигающего огня» сульфура и «перманентной воды» меркурия напоминает рождения Христа – Иммануила.

Христианская вера духовно оплодотворила алхимию, тогда как последняя привела христианство к пути «гнозы» посредством созерцания природы.

Еще легче герметика проникла в спиритуальную вселенную ислама, ибо его последователи всегда были склонны признать древнее знание, которое в аспекте «мудрости» (hikmah) представляло наследие прежних пророков. В мусульманском мире Гермес Трисмегист часто идентифицировался с Энохом (Idris). Доктрина «единства бытия» (wahdat al wujud) – эзотерическая интерпретация кодекса исламской веры – дала герметике новую духовную ось или, другими словами, вернула широту ее духовному горизонту.

Как и всякая живая традиция, алхимия притягивает элементы, родственные ее собственному космосу, – отсюда частая теоретическая интерпретация мифов и символов иных традиций. Однако она всегда хранит определенные черты, печать своей подлинности: это план «магистерия» в его разных фазах, описанный в специфических терминах и обозначенный чередованием «цветов».

Поначалу алхимия проникла в христианство из Византии, затем, более интенсивно, через завоеванную арабами Испанию. В мусульманском мире алхимия расцвела необычайно. Ябир ибн Хайян, ученик шестого шиитского имама, основал в восьмом веке нашей эры школу, откуда расходились сотни алхимических текстов. И вероятно, потому, что имя Ябира стало «гарантией подлинности» традиции, автор Summa Perfectionis – итальянец или каталонец тринадцатого века – присвоил его под латинизированной формой Гебера.

В эпоху Ренессанса, вместе с великим вторжением греческой литературы, по Западу прошла новая волна византийской алхимии. В шестнадцатом и семнадцатом столетиях были напечатаны многочисленные алхимические произведения, известные доселе в рукописях только малому кругу посвященных. Изучение герметики достигло новой вершины, но лишь для того, чтобы вскоре ослабеть и сникнуть. Часто считают семнадцатый век апогеем европейской герметики. На самом деле декаданс начался уже в пятнадцатом веке одновременно с развитием западной мысли в сторону гуманизма и рационализма, поскольку скепсис расшатал любую доктрину, основанную на интуитивном познании. Правда, непосредственно перед современной эпохой элементы подлинной гнозы, отброшенные из области теологии в силу исключительно этической тенденции позднего христианского мистицизма и агностического хода реформации, остались в спекулятивной алхимии. Этим, несомненно, объясняются отзвуки герметической традиции в произведениях Шекспира, Якоба Бёме или Иоганна Георга Гихтеля.

Спровоцированная алхимией медицина прожила дольше. Парацельс назвал ее «спагирией», что соответствует алхимическим «solve» и «coagula».

В общем и целом европейская алхимия Ренессанса и постренессанса имеет фрагментарный характер: это искусство ректификации и сублимации, лишенное метафизических основ. Данное замечание особенно применимо к восемнадцатому веку, несмотря на то, что среди «сжигателей угля» числились такие гениальные люди, как Ньютон и Гете.

Нам кажется уместным весьма категорическое замечание: не существует «либеральной» алхимии, враждебной религии. Принимая человеческую ситуацию со всеми ее достоинствами и ущербностью, любое спиритуальное искусство не может игнорировать путей спасения. Наличие дохристианской алхимии не доказывает ничего противного: алхимия всегда была органической частью традиции, обнимающей все аспекты человеческого бытия. Что касается истин, явленных христианством, более или менее скрытых от античности, алхимия могла их принять, не опасаясь самоубийства. Серьезно заблуждаются те, кто почитают алхимию самодостаточной религией или даже тайным язычеством. Подобная позиция парализует силы, собранные для реализации внутреннего магистерия. «Дух веет, где хочет», нельзя догматически лимитировать его манифестации – однако он не веет там, где отрицают одно из его откровений.

Мы не собираемся долго распространяться об истории алхимии, в подробностях, впрочем, неизвестной, поскольку любое эзотерическое учение всегда передавалось устно. Надо, однако, заметить напоследок: алхимические тексты как в отношении источников, так и в отношении авторов часто представлены именами воображаемыми и без какой-либо хронологической связи, что никак не снижает ценность данных текстов: историческая последовательность и алхимическое знание не имеют ничего общего. Имена (как в случае Гебера) призваны указать некую «цепь» традиции, а не конкретного автора. Что касается подлинности герметического текста, то есть вопроса, отражает ли он реальное познание, реальный герметический эксперимент или является фактом досужим и случайным, здесь нельзя ответить филологическим исследованием или сравнением с научной химией: главный критерий – духовное единство традиции.

Лечение больного короля.

Исаак Холландус (XVII в.)

* * *

В нашем произведении о принципах и методах сакрального искусства мы не один раз обращались к алхимии, изучая творчество артиста не в смысле канонов эстетики, но согласно традиции. Имеется в виду творческий метод как трансмутация, или возрождение, души. Алхимия равным образом именуется ее мастерами искусством и даже «королевским искусством» («ars regia»). Трансмутация металлов низких в металлы благородные – высокоэвокативный символ внутреннего процесса. Можно назвать алхимию искусством трансмутации души. Подобное определение нисколько не принижает мастеров, знающих и практикующих металлургические операции, например пурификацию и лигатуру: однако их подлинное дело, в котором все эти операции играют роль материального подтверждения или динамических символов, – трансмутация души. Здесь мнения алхимиков едины. В «Книге из семи глав», приписываемой Гермесу Трисмегисту, читаем: «… теперь хочу объявить ранее скрытое. Действо (алхимическое) с вами и при вас; вы найдете его в вас самих, где оно постоянно; вы найдете его везде, где бы вы ни были – на суше или на море…» В знаменитом диалоге арабского короля Халида и мудреца Мориена (или Мариана) король спрашивает, где можно отыскать необходимую субстанцию для алхимического действа. Мориен молчит, затем после долгих колебаний отвечает: «О король, поведаю тебе истину: милостью Божией, эта субстанция пребывает в тебе, и куда бы ты ни уехал, она останется в тебе, и нельзя вас разделить».

В отличие от иных сакральных искусств, алхимическое произведение не представлено на внешнем плане, как музыка или архитектура: это внутреннее свершение. Трансмутация свинца в золото – финал алхимического действа – далеко превосходит любое ремесло. Чудесный характер процесса, «прыжок», который природа, согласно алхимикам, способна совершить лишь за непредсказуемо долгое время, проявляет различие возможностей тела и души. Растворение, кристаллизация, плавление, кальцинация минерала – все в известной степени отражает скрытые изменения души, но вещество ограничено определенными пределами, тогда как душа преодолевает «психические» границы, встречаясь с Духом, не связанным никакой формой. Свинец представляет хаотическое, инертное, больное состояние металла, золото – «материальный свет», «земное солнце» – выражает одновременно металлическую перфекцию и человеческое совершенство. Согласно принятой у алхимиков концепции, золото – истинная цель металлической натуры, все остальные металлы только подготовительные этапы, или эксперименты, в перспективе этой цели. Золото одно обладает гармоническим эквилибром всех металлических свойств и потому обладает вечностью. «У меди не угасает желание стать золотом», – сказал Майстер Экхарт, имея в виду томление души по вечности. Напрасно упрекают алхимиков в стремлении фабриковать золото из металлов ординарных по разным тайным формулам, в которые они наивно верили. Охотников до такого времяпровождения называли «сжигателями угля»: не зная живой алхимической традиции, основываясь лишь на изучении текстов, они трактовали эти тексты в буквальном смысле и тратили массу усилий в тщетной мечте реализации «великого магистерия».

Поскольку алхимия ведет человека к завоеванию вечного бытия, вполне возможно сравнить ее с мистицизмом. Показательно, что мистики христианские, и еще более мусульманские, адаптировали алхимические выражения и символы, касающиеся духовного овладения человеческой ситуацией, возвращения к центру или духовному парадизу, согласно упованиям трех монотеистических религий. Алхимик Николá Фламель (1330—1417), используя язык христианской веры, писал, что магистерий «…изменяет дурного человека в доброго, отсекает корень сугубого греха – алчности, делает человека спокойным, религиозным и богобоязненным, сколь бы ни был он зол прежде, восхищает его в бесконечное милосердие и глубину дивных замыслов Божиих…»

Сущность и цель мистицизма – приобщение, причастность Богу. Алхимия не говорит об этом. Но ее объединяет с мистицизмом вера в первичное благородство человеческой натуры; несмотря на бездну, разделяющую Бога и человека, несмотря на падение, уничтожившее «теоморфизм» Адама, надо обрести чистоту человеческого символа перед тем, как человеческая форма может быть реинтегрирована в свой бесконечный и божественный архетип. В спиритуальном своем значении трансмутация свинца в золото есть не что иное, как реинтеграция человеческой натуры в ее первичном свете. Неповторимого качества золота, понятно, нельзя добиться простым сложением металлических свойств, таких как масса, твердость, колорит и т. д., точно так же «адамическое» совершенство есть не одно лишь собрание добродетелей. Оно неповторимо, подобно золоту, и человек, его «реализующий», не сравним с другими. Все в нем «первозданно» в смысле пробуждения изначального принципа. И поскольку реализация этого состояния относится к мистицизму, алхимия в известном плане путь параллельный.

Однако «стиль» алхимического символизма столь отличен от теологии, что зачастую алхимию определяют как «мистицизм без Бога». Определение, безусловно, несправедливо, ибо алхимия – ветвь или «оперативное измерение» герметизма, полностью ориентированного на трансцендентный источник всякого бытия. Алхимия предполагает веру – почти все мастера настаивают на практике молитвы. Алхимия сама по себе как метод или искусство не обладает собственной теологической структурой. Но, не будучи a priori ни теологией, ни моралью, она рассматривает игру психических возможностей с точки зрения чисто космологической и трактует душу как «субстанцию», которую необходимо очистить, растворить и заново кристаллизовать. Она действует как наука или искусство природы, и для нее все состояния сознания – только аспекты единой «натуры», объединяющей внешнее (формы телесные и чувственные) и внутреннее, то есть невидимые формы души.

При этом алхимию нельзя упрекнуть в обычном прагматизме, лишенном спиритуальной перспективы. Ее духовная сущность таится в более или менее конкретном символизме, призванном установить аналогию между царством минеральным и континуумом души, – подобная аналогия обусловлена квалитативной визией материальных вещей, своего рода внутренним зрением, которое проницает психические реальности «материально», то есть объективно и конкретно. Другими словами, алхимическая космология – доктрина бытия, онтология. Металлургический символ не просто формула или приблизительное описание внутреннего процесса, но, как любой истинный символ, откровение.

В силу своего «внеиндивидуального» взгляда на мир и душу, алхимия скорее «путь познания» (гнозы), нежели «путь любви», ибо проблема гнозы – не в еретическом, а в действительном смысле слова – «объективное» изучение связи души и «я». У мистиков, ориентированных на «путь познания», довольно часто встречается алхимическая манера выражения. Термин «мистика» происходит от «мистерии», от греческого глагола myein (молчать); мистика, равно как и алхимия, избегает интерпретации рациональной.

Алхимическая доктрина окутана загадками и тайнами еще потому, что отнюдь не предназначена для всех и каждого. «Королевское искусство» предполагает кроме высоких интеллектуальных возможностей определенную диспозицию души – при отсутствии таковой практика алхимии представляет серьезную опасность. «Разве тебе неведомо, – писал Артефий, знаменитый средневековый алхимик, – что наше искусство есть кабалистика. Я хочу сказать, оно таинственно и его открывают только устно. И ты, глупец, думаешь в простоте своей, что мы явно и ясно будем излагать самый великий и важный из всех секретов? Разве следует понимать буквально наши слова? Уверяю тебя (ибо я откровенней других философов), уверяю тебя: тот, кто хочет объяснить сочинения философов согласно ординарному и буквальному смыслу слов, запутается в лабиринте, из коего никогда не выйдет, ибо не обладает путеводной нитью Ариадны». Синезий, живший, вероятно, в четвертом веке н. э., высказывался сходно: «Они (истинные алхимики) выражаются символами, метафорами, образами, дабы их поняли только святые, мудрецы и разумом одаренные люди. Они соблюдают в своих произведениях некий метод и некое правило – человек знающий сообразит и, заблуждаясь иной раз, в конце концов раскроет секрет». Гебер, резюмируя в своей «Summa» средневековую алхимическую науку, декларирует: «Не надо писать о магистерии совсем загадочно и не надо также объяснять слишком ясно и доступно. Я предпочитаю излагать так, чтобы мудрые поняли, умы посредственные заблудились, а дураки и безумцы сломали головы». Поразительно, что, несмотря на подобные утверждения, которых можно процитировать предостаточно, столько людей – особенно в семнадцатом и восемнадцатом веках – верили, что, тщательно изучив тексты, можно найти способ фабрикации золота. Алхимические авторы действительно часто намекали, что оберегают секрет, дабы воспрепятствовать недостойным приобрести опасное могущество. Они использовали неизбежное недоразумение, удерживая на расстоянии неквалифицированных искателей. Но они никогда не говорили о цели материальной, не делая при этом аллюзии на истинную цель. От человека, охваченного страстью сугубо земной, подлинная суть ускользнет всегда. Читаем в «Герметическом триумфе»: «Философский камень (с помощью коего низкие металлы превращаются в золото) обеспечивает долгую жизнь и освобождает от болезней, доставляет больше золота и серебра, нежели имеется у всех могучих завоевателей вместе взятых. Но этот камень отличается самым удивительным свойством: один его вид преисполняет счастьем обладателя, который никогда не боится его потерять». Первая фраза, похоже, подтверждает поверхностную интерпретацию алхимии, но вторая указывает достаточно ясно, что обладание камнем – данность внутренняя и духовная. В уже упомянутой «Книге из семи глав» – аналогичная идея: «С помощью Бога всемогущего камень избавит вас от любых болезней и прибавит здоровья на будущее, сохранит от страданий и печалей, телесных и духовных терзаний. Он приведет вас от мрака к свету, из пустыни в дом, от необходимости к свободе». Двойной смысл всех этих цитат подчеркивает часто выраженную интенцию дать знание «достойному» и запутать «глупца».

Алхимическая манера высказываться со всеми ее «герметическими» умолчаниями вовсе не прихоть того или иного автора. В приложении к своей известной «Summa» Гебер пишет следующее: «Каждый раз, когда кажется, будто я излагаю нашу науку ясно и открыто, именно тогда объект исследования затемняется почти полностью. И тем не менее я не стремлюсь нарочно сокрыть алхимическое действо за аллегориями и тайнами, но стараюсь отразить четко и разумно открытое по вдохновению от Бога всемогущего и бесконечно милостивого: Он благоволил наделить, в Его святой воле отнять…» Но, с другой стороны, учения алхимиков составлены таким образом, чтобы в процессе чтения «волки от овцы» отделялись. Гебер уточняет далее: «Считаю должным заметить, что в этой «Summa» я не трактовал нашу науку последовательно, а рассеял по различным главам. Сие сделано намеренно, ибо в противном случае люди дурные, употребляющие знание во зло, проведают секрет наравне с добрыми…»