«Страничку, где был изображён сатана,
отнимающий у вора узел с похищенным добром,
я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас»
Шарлотта Бронте «Джейн Эйр»
Книга первая. Адгезия. Крах
Пролог
Архив группы «Подслушано. Веретенец».
2019 год
«12:44
Бульвар Бардина д. 3 к.1 Пять машин пожарных и скорая. 1 подъезд».
Комментарии к записи:
− В доме один подъезд, лол.
− И два корпуса.
− Зашкаливает количество пожаров в этом доме. Скорее всего, на прОклятом месте построили. Или сглаз.
− Не верю в сверхсилы. Но! Пожаров с 80-х немеряно.
− Какое с восьмидесятых, лол! Дом с 69-ого года.
− Про все дома района знаете?
− Нет, только про этот. Живу здесь.
− Этот дом строился на моих глазах. Я тогда школьником был. Соответственно многое видел и помню. Первый сильный пожар как раз в 80-х. Полыхнул цветной телевизор. Квартира выгорела под чистую, от паркета остались угольки. Мы тогда помогали вычищать, пионерский десант организовали. Хозяин погиб от процентных ожогов 3-ой степени. Позже ещё случались возгорания, но локальные, на балконах.
− У меня тут лучшая подруга живёт. Я провела в этом доме многие вечера. Были там всякие нехорошие случаи: самоубийства, внезапные смерти здоровых людей… Но дом не хуже других. Везде своя аура. Я на Минералах живу. У нас тоже 90-е породили кучу странных историй, но бандиты ни при чём.
− Я имею в виду конкретно пожары, а не все тёмные истории с трупами на ветках деревьев.
− На деревьях не помню, а вот на козырьке женщину помню. Выпала с восьмого этажа и одно ребро сломала – зимы-то какие были, помните? На козырьке сугроб был ого. Моя мама тогда с одеялом на козырёк побежала, чтобы не замёрзла тётенька. Скорые-то тогда ездили эге. Столько тогда зимой переохлаждений-обморожений случилось…
− В сверхсилы, сглазы и прочую лабуду не верю. Бухать меньше надо.
− Да и не верьте. Желаю вам и дальше находиться в своём неверии.
− Дом построен на древнем кладбище индейцев.
− Ахахаха. Зачётно.
− Но откуда тут индейцы. Есть старое фото на платформе… Там нет кладбищ. Гранитная мастерская.
− Ахахаха. Это был шутка такой.
− На первом этаже цыгане живут.
− Ахаха. С бэхой-икс-шесть.
− Это место рядом с администрацией в 90-х вообще тухлым было. И пруд там именно тогда стух − кувшинками покрылся. А раньше в нём купались.
− Можно что угодно предполагать. Мифическое кладбище. Раздолбайство жильцов. Проклятие из-за соседства с администрацией (тёмных делишек было состряпано не счесть). Но факт остаётся фактом. Степень огнеопасности дома явно превышала среднестатистическую за временной промежуток с 80-х до сегодня.
− Срочно вызывайте бригаду маг-тв!
− Проводка по ходу у кого-то сгорела. Света в доме нет.
− Это пожарные отключают. Потушат и включат рубильник.
− Хм, очень странно. Почему столько пожаров?
− Да боже ж мой. Петардочки. Новый год не за горами.
− Андрей, ты живой?
− Алексей, живой как видишь.
− Прям из дома преисподнюю какую-то сделали. Индейцы, кладбище. Аура у всех жильцов тут чудесная, интеллигентная. В этот дом заселяли геологов. И в соседнюю башню-корпус-два тоже.
− Когда было-то? И не геологи, а металлурги. Половина квартир перепродана, геологи, кто заселялся, все под землёй давно.
− Так у геологов родня была, але. Наследники и потомки.
− Да какая разница. Все на заводе работали.
− Срочно звать экстрасенсов! Бггг.
− Рассказываю, как всё было. Вместо 200 вват как положено сделали 0 вват. В итоге всё электрическое сгорело. Я теперь не понимаю, как жить. Ни холодильника, ни компа, ни ТВ. Даже плита сгорела.
− Алле, плита-то газовая!
− Не вват, а вольт.
− Не придирайтесь к словам. Они ничего не изменят. Я теперь без всего в квартире.
− Блин, ну странно, что всё сгорело, соболезную.
− Да ничего. Переживу. Не такое переживал.
− Дом стройбат строил. Наверное поэтому всё и горит.
− Странно. Я живу в соседней башне. Ничего не видела.
− В первый корпус каждый день приезжает то «скорая», то пожарная.
− После скачка надо всё отключить и позвонить в аварийную службу, а не сидеть в ожидании чуда, пока у вас в подвале воруют и срезают проводку.
− В подвал не зайти как раз. Наш председатель крыс травил заодно с тараканами.
− Да спокойно зайти. Респиратор натянул, и на цветмет кабель ту-ту.
Часть первая. Спутаны карты
Глава первая. Обо мне и о предках
Всё, что случилось со мной этим летом необычно, я теперь другая, я теперь не узнАю себя «я до», если встречу на улице. Я уверовала в судьбу. Поняла, что нельзя слушать чужое мнение о ком-то, мнение людей о других людях несправедливы − их фантазии и догадки. На самом деле, хороший человек может оказаться совсем не таким, так ещё и вруном. А плохой, или просто тот, который тебе не нравится, отличным, и совсем не вруном, и не фантазёром, как его пытаются представить. Но обо всём по порядку.
2020 год все проклинают, сами понимаете почему. Но для тех, кто будет читать мой рассказ годы спустя (по серьёзке пишу «сию историю» для потомков, мучаясь днями и ночами, нервно кусая наконечник ручки, а после буду набирать, стуча по клаве), напомню, что в 2020 случилась пандемия, это что-то вроде эпидемии. В марте начали болеть в Москве, именно сюда привезли из-за границы вирус, в апреле Москву закрыли на карантин, в июне открыли. Люди, кое-кто, стали терять работу, а кое-кто перешли на удалёнку, в том числе и мы – ученики девятого класса. Цены на камеры с микрофоном поднялись сначала в два раза, а сейчас, когда я пишу свою «нетленку» (рукописи же не горят и не удаляются, верно?) в зимний карантин, камеры подорожали втрое.
В мае у нас отменили ОГЭ и выставили отметки по текущим. Удалёнка была лафой и халявой, всё можно подглядеть и списать, а первую неделю многие, в том числе и я, сделали вид, что удалёнка равно каникулы. Сейчас учителя прошаренные: камеру им включай, на перекличку отзывайся, так ещё попробуй не пришли дэ-зэ, сразу получишь отповедь, что ты «бездельник». Отмазы, что камера сломалась или интернет пропал, или телефон разбился – не катят. Мы по-прежнему, как весной, игнорим, придумываем и жалуемся. Но учителя освоились в наностратосфере, никто теперь нытьё не слушает, говорят: «Что-то техника такая же, как вы. Отключается, когда надо, и включается тоже». «Что интернет пропал? А мне показалось, просто камера выключена, вы ж в сети были» − это мне, это я забыла сеть выключить, когда ушла прочь от ненавистного экрана… Не прошла отмаза, жаль. А весной у нас в классе одной девочке «четыре» поставили только за то, что у неё вся семья переболела коронавирусом. Главное вовремя переболеть и поплакаться на камеру (не забыв при этом поставить камеру под нужным углом, чтоб лицо поизмождённее) – и «четыре» ни за что обеспечено. А сейчас хоть сто раз переболей, не удивишь никого.
Год плох не у всех, у девятиклассников точно не худший год. Особенно у тех, кто владел и до того умением списать и сделать вид, что всё знает, у кого текущие оценки по триместрам были высокие и кто был на хорошем счету и до пандемии. Это, как вы понимаете, не я. Но школа занимает в моей жизни «деревянное» четвёртое место. Плавание, спортлагеря, любовь, после уж – наискучнейшая школа.
Весной я поняла, что жизнь многих людей зависит не только от внешних причин. Ты всегда один со своими мыслями. Внешнее накладывается на внутреннее, мыслей становится изрядно много, ну то есть слишком уж, в общем, настолько много, что я просто не могла заставить себя пошевелиться, когда узнала, что бассейн закрывается. Разочарование. Рушились все планы, рушилась вся жизнь. Депрессия плюс тоска. Ну и панические атаки до кучи, они начались летом, когда я переехала на месяц-другой в квартиру к бабушке в городок Веретенец. Собственно, о своём пребывании там я и буду рассказывать. Но прежде введу в курс дела.
Зовут меня Мальвина. Не надо смеяться. И, да, я не крашу волосы, никогда не красила и не собираюсь. Имя не такое уж и смешное и не самое редкое. Мама была очень обязана бабушке, папиной маме. Бабушка Галя предложила «Мальвину» − мама не посмела перечить. Имя происходит от цветка мальвы, а мальва по-гречески – малахит. Бабушка у меня – геолог, была геолог, сейчас её нет. Так что предложение имени вполне себе ожидаемое от геолога, который всю свою жизнь занимался камнями – минералами и рудами. Малахит – красивый минерал, он стоял у бабушки в серванте за стеклом среди других камней. Зелёный такой с белыми прожилками. В Эрмитаже есть целая малахитовая комната, я там была на экскурсии, когда мы на соревы ездили. Сказов много уральских про малахит и другие камни, а ещё про страшный колодец, откуда появляется девушка с огромными голубыми глазами. В детстве я сто раз представляла себя этой девушкой. Мы с бабушкой любили про Огневушку-поскакушку, Серебряное копытце. Но бабушка не читала мне про Медной Горы хозяйку, ей было очень жалко Данилу-мастера и всех мастеров, бабушка говорила, что они все рано умирали: в уральских горах много пород, которые выделяют вредные вещества, плюс рудная пыль. Человек этим дышит и портит лёгкие. У бабушки в серванте всё было в камнях, отполированные с одной стороны и серо-грязные угловатые с другой, они напоминали саму жизнь: внешнее благополучие напоказ, тяжесть и груз проблем с изнанки. На антресолях у бабушки лежали в газетах просто камни, без полировки, и многие газеты сыпались в руках, когда мы эти антресоли разбирали – это вредные пары разложили бумагу, пропитав её.
Мальвина. Кто-то говорил: Мальвина! ух ты, здорово! А кто-то: Мальвина-Мальвина, где твой Буратино? Про Артемона убогие шутки я не стану пересказывать. Я своё имя не любила. Но куча ещё на свете разных плохих имён, кроме Мальвины, не мне одной мучиться приходиться. Есть, там, Дуня – ужасное на мой взгляд имя. Есть… Нет, не буду больше писать. А то прочитает какая-нибудь условная Дуня, найдёт своё имя, и дальше закроет файл. Хоть я и пишу для потомков, но жалко, что человек так и не узнает, в какую заварушку я попала из-за глупой обиды на имя. А я попала в паранормальную заварушку!
Бабушка Галя – папина мама. Мама очень быстро с папой развелась. Я папу и не помню. Он тренер по карате и завёрнулся на буддизме или ещё там каких-то самурайских философиях. С мамой у него, как он потом написал в графе «причины развода» − «не было точек соприкосновения». Я – не в счёт. Я всё-таки считаю себя не точкой, а дочкой.
Бабушка Галя после папиного ухода за поиском истины в другие города и государства с нами общаться не переставала. Видно у папы и с бабушкой Галей не было общих точек соприкосновения, раз она так всем сердцем полюбила меня и маму. Мама вспоминала, что когда бабушка Галя стала приезжать и меня-личинуса навещать, папа перестал спать, мучился бессонницей. С бабушкой Галей он общался сдержанно, не ругался, но по общению незаметно было, что она его мама. Он уверял, что его мама продала душу дьяволу, и теперь, появившись в их молодой семье, протопчет адскую дорогу и здесь. Мама, честно, испугалась. Не бредням про ад, а тому, что вышла замуж за психа. В общем, несладко ей пришлось тогда, в плане там мыслей, подозрений.
Мы с мамой живём в длинном-предлинном доме, в него когда-то заселяли строителей. Мама ответила папе, что их дом и без бабушки был сущий ад, а папа обиделся.
Тогда мама сказала папе: ты что забыл как мы с тобой познакомились?
А познакомились они так.
Однажды вечером на пустыре за нашим домом, который сейчас давно застроен, на маму напали, и не сказать, чтобы поздно она домой возвращалась: обычно возвращалась, но зимой темнеет рано. Странные были и преступники, избившие маму ногами по лицу. Денег в сумке лежало совсем мало, она сразу им всё отдала, но какие-то нелюди, забрали всю сумку с документами, что не характерно для воришек. Мама долго лежала лицом в сугроб, приходя в себя, что оказалось самым верным решением – ведь к гематомам надо сразу приложить холодное − безо льда фингалы и синяки по лицу быстро расползаются, увеличиваясь в разы. Мама рассказывала, что от обиды, одиночества, беспомощности и жалости к себе решила замёрзнуть и умереть. Но кто-то сердобольный её заметил и позвонил в «скорую». Мама рассказывает, что расплакалась от этого поступка неизвестного. Хотя мама в принципе никогда не ноет.
Мама лежала в челюстно-лицевой вся на лицо сине-красная и пила через трубочку супчик в столовой три раза в день: на завтрак супчик молочный, на обед супчик грибной, на ужин – кисельное пойло. И такие странные, мама вспоминает, люди были в этом отделении. Все в багровых тонах, с гематомами, мычащие, беззубые – челюсти поломаны же. В больничном подвале они дружно курили, общались жестами, издавая дружелюбные и жалостливые звуки как звери, а не люди. Самое большое впечатление на маму произвёл этот туманный от круглосуточного дыма подвал, он ей часто потом снился вместе с теми курильщиками, друзьями по несчастью.
После выздоровления мама записалась на бокс. Ей так насоветовал в письме один новоиспечённый кавалер из их челюстно-лицевой; он при выписке написал маме что-то вроде любовного письма, с предложением руки и сердца, приложил свой адрес. Писал, что маме просто необходимо побольше читать, чтобы понять обидчиков и не озлобляться. Мама до сих пор хранит это письмо. Оно написано нереально красивым строгим и каким-то старинным почерком – так пишут в старых фильмах, макая перо в чернила. Письмо совсем небольшое, всё по делу, без соплей: про любовь и про книги – человек, видно, понимал, что мама не станет отвечать ему, просто рискнул, чтобы потом не жалеть, что не сделал. В письме небольшой список книг. Они все лежат у мамы в ящике под кроватью. Она читает их на ночь. Читает и перечитывает только их. Я же читаю кое-что по программе, очень хорошо засыпается. Но летом выпадало свободное время, и от скуки я читала мамины книги из ящика. За всю свою пятнадцателетнюю жизнь я осилила пока только три: с пятого по седьмой класс я читала «Графа Монте-Кристо», и даже перечитывала некоторые места, с седьмого по восьмой – «Молчи грусть», и перечитала два раза, а совсем недавно я осилила «Мастера и Маргариту»; не могу сказать, что я в восторге, эта книга какая-то странная, чужая − там побеждает тьма, а хороший человек проигрывает, и ещё получается, что всем аукается их поведение без всякой там мести, как в «Графе Монте-Кристо». Хоть ты злодей, хоть и не злодей, а просто глупец, хоть прекрасный душевный чел – все в чём-нибудь да виноваты и все получают по самое не горюй. После этой книги, у меня вдруг промелькнула мысль, навеяло приснившимся мне в то же приблизительно время кошмаром, что расплата-то за разные мои недружелюбности может и нагрянуть. Но мама брала эту книгу полистать чаще других не из-за этих смешных сцен с глупыми людьми и дьявольской свитой, она перечитывала всегда одну и ту же главу, это и по страницам было заметно. Там, где Мастер снимает дом и знакомится с Маргаритой. Ну, я и без замусоленных страниц знала, что мама тоскует по папе.
Мама познакомилась с папой как раз в спортивном зале на боксе, он вёл там занятия, и почти сразу же он её познакомил с бабушкой Галей. Мама вышла замуж. Папа предупреждал маму перед свадьбой (свадьба, судя по фоткам, была шикарная), что её будущая свекровь иногда сильно не в себе и у неё изредка едет крыша, она считает нас потомками барона Веретенца, в честь которого назван город, откуда они все родом, в остальном же она женщина «вполне разумная». Папа переехал к маме в Москву. Маму мою поначалу тоже тяготили приезды бабушки Гали и звонки − мама с 15-ти лет живёт самостоятельно, она из старинного русского города, который описан в былинах, а былины эти печатают во всех учебниках литературы за 7 класс. Мама старшая в многодетной семье. То есть в былинном городе у меня много родни. Но я их ни разу не видела. Это вообще неважно про них, так к слову написалось. Ну так вот: маму тяготили приезды бабушки Гали и звонки – ведь папа всё маму пугал каким-то адом, но потом мама привыкла, а когда она привязались к бабушке Гале, папа обиделся и бросил нас. Мама вспоминала, что когда папа от нас уехал, каждый сосед и даже не сосед считал своим долгом спросить, где муж. «Только немой не спросил», − грустно улыбалась мама… Бабушка Галя после папиного отъезда за поиском истины в другие города и государства всем сердцем полюбила меня и маму. Она рассказала маме, что папа был звездой школы (в Веретенце очень хорошая школа, там учатся дети геологов и инженеров механизмов для прокладки метро), но после школы его стали преследовать видения. В школе он прессинговал других. Ну и наложилось, что папа занимался единоборствами: дрался он, не без этого, и серьёзно так. А побитые им якобы потом стали напоминать о себе во снах, в каких-то полуведениях. То же происходило и в институте, была драка, был скандал, якобы папа кого-то чуть не прибил, случайно понятно. Долго можно писать о папе, он все фото свои бросил у нас, все школьные альбомы, даже тетради, я их иногда листаю, рассматриваю. Много у меня мыслей по этому поводу, но это всё бесконечно долго можно описывать, и это вообще неважно, то есть важно, но не так чтобы для моей истории.
Мама моя зарабатывает неплохо. Мама шьёт. На заказ. Раньше работала в цеху, но давно уже шьёт только дома. Это более прибыльно, если клиенты есть, а если нет, то плохо. Она швея или портниха – кому как нравится. В нашем районе все дома просто жилые, а наш дом – коммуналки квартирного типа, для строителей было организовано, которые этот район давным-давно строили. Мама моя получила комнату, когда стала обшивать строительных начальников. Мама уже работала в Доме моды и одна из маминых клиенток, вручила ей ордер на комнату. А когда я родилась, эта же клиентка стала строительной чиновницей, и сделала так, что комнат у мамы в общаге стало две – ведь я родилась, и папа тогда переехал к нам. В общем, живём мы, я считаю, прекрасно на последнем девятом этаже. У нас с мамой вроде как квартира. Третья комната всегда стоит закрытой. Когда-то в ней жил дедок, очень хороший и добрый, плиточник-облицовщик-каменщик, потом он умер. И его многочисленная родня безуспешно пытается честно разделить эту комнату уже лет десять. А мы с мамой живём как короли и в ус не дуем. Только шумно у нас в доме. Пьянки, гулянки и иногда бутылки из окон летают.
Мама рассказывала, что очень долго привыкала здесь жить. Каждому ж надо спросить, как ты здесь оказалась. А мама вообще ни разу не строитель, она не могла сказать, что, вот, помогли ей с комнатой, за её швейные способности помогли, в благодарность. Мама не может сказать: я – уникум, меня вот так ценят. И поэтому мама отмалчивалась. Слухов ходило много, за глаза её (а иногда и в спину) как только не обзывали. Но маме тогда было всё равно, она с утра до вечера пропадала на работе в доме моделей, а после работы шила халтуру той начальнице из министерства, которой была обязана, обшивала всю её семью и всех знакомых этой начальницы.
Июнь − время выпускных платьев. Мама дипломатично называет большинство заказчиц «полными», или «большими», или «крупными». На выпускном всем охота хорошо выглядеть и платьем понтануться, если больше нечем. И даже если ты королева красоты с идеальной фигурой, тем более хочется всех ещё и платьем ошарашить, уничтожить, убить − чтобы все остальные почувствовали себя уродами в платьях с китайских сайтов и до конца жизни вспоминали настоящее платье, как глоток свежего воздуха в сером дурмане аммиачных газов, до конца жизни бы ахали и скрипели зубами от зависти.
В детстве мама отдавала меня бабушке в мае, чтобы больше заработать за лето, а забирала в сентябре, когда открывался садик. Обычно детей отдают на лето бабушкам на дачу, или в деревню, или везут на курорт. Но я жила у бабушки в квартире. Веретенец − не очень далеко от Москвы. В Веретенце зелено, огромные деревья у домов, и озеро есть в лесу, а на пруду в самом центре города − кувшинки летом как ковёр, и розовые, и белые, и в синеву. А ещё – камни. Им выложен берег вокруг пруда, вроде ограждения. Таких огромных валунов красных, с жёлтыми прожилками, вы не встретите больше нигде, кажется, что это окаменелые солдаты, их целый взвод и они сторожат кувшинки. Я очень любила Каменный пруд и центральный парк, мы с бабушкой по вечерам там гуляли.
Бабушка иногда пересказывала мне историю города и конечно же уверяла, что наш предок барон Веретенец, и я верила. Памятник барону стоял рядом с администрацией, в конце аллеи. Мы с бабушкой всегда ждали день города и торжественные мероприятия. Мы стояли у камней, я видела только поднимающийся флаг, на нём был нарисован символ Веретенца – солнышко в лифте, а по кругу рамочка из листьев – дубовых и липовых. Но бабушка объясняла, что это совсем не солнышко, а шахта и шестерёнка. Шарики, много шариков, летели в воздух под музыку. День города праздновался в конце лета. Приезжала мама, уставшая с тёмными кругами под глазами – после сезона выпускных шёл сезон свадеб. Мы проводили в нашей «исключительно женской компании» три дня, и я прощалась с бабушкой до следующего года. Три лета, три замечательных дошкольных лета, три маленьких счастья длиною в беззаботное детство. Я тогда была совсем другой: светлой, открытой, отзывчивой, наивной и доверчивой. А потом началось… Гм… Впрочем, доверчивой я уже и тогда не была. С памперсов была упрямой. Но главное, что до школы я никого не унижала, даже в саду я гнобила редко, за дело и самых-самых тупых.
