Будущее не определено.
Мы сами создаем нашу судьбу.
Послание Джона Конора
своей матери
Саре Конор, к/ф «Терминатор»
Часть 1
Глава 1
Первым, что я почувствовала, пробудившись, была приятная тяжесть его руки на моем животе. За последние два года это ощущение стало привычным. Оно наполняло меня радостью оттого, что этот человек появился когда-то в моей жизни и остался в ней несмотря ни на что. Ровно через секунду эту мимолетную приятную мысль сменило чувство горечи. Тоже ставшее уже традиционным по утрам, но имеющее более глубокую и болезненную природу.
Это все новый мир, в котором мы жили, вернее, не жили, а существовали последние два года. Мир, в котором не было детей. Постепенно, знакомясь с моей историей, вы поймете, почему и как мне удалось пережить их потерю и не сойти с ума. Это было очень сложно. Я не выглядела особенно разумной и адекватной в то время. Но Алекс пришел в мою жизнь очень вовремя, если можно так выразиться.
Он появился сразу после пропажи Митеньки, моего младшего сына, которому было тогда полтора года. Это был тот период, когда моя жизнь только начала налаживаться. Я пришла в себя после потери мужа и с энтузиазмом занималась большим благотворительным проектом. Но мне не стоило расслабляться и забывать о том, что я – это я – Маргарита Рассказова, в жизни которой трагедии мирового масштаба случались с завидной периодичностью, а отрезки счастливой безоблачной жизни можно было сравнить с яркими, но очень кратковременными вспышками. Причем чем дальше, тем короче они становились.
Наверное, по натуре я оптимистка, если думала, что смерть моего мужа Владислава Жданова, которую он сам спланировал ради спасения человечества, была для меня финальным испытанием. Целый год после его ухода у меня был на то, чтобы убедиться, что он отдал жизнь за мир, спокойствие и безоблачное будущее наших детей. А теперь их нет. И все потеряло смысл. Моя жизнь, насыщенная испытаниями последние пятнадцать лет начиная с аварии и приговора суда, тюрьмы, чудесного спасения, проекта «Затмение», взрыва, последующего заточения, продолжая надвигающимся апокалипсисом, и заканчивая смертью моего любимого мужа – все оказалось пустым и бессмысленным.
В последнее время я часто представляла себе, что тогда, в комнате свиданий следственного изолятора, сказала бы Владу «нет». Да, я отправилась бы в тюрьму на тринадцать лет. Хотя на самом деле могло выйти меньше с учетом многочисленных амнистий, которые проводились в то время, когда я должна была отсиживать несправедливо пришитый мне срок. Но, возможно, тогда бы сейчас мое сердце не сжигала бесперебойная боль.
Конечно, что ни говори, но если горе является общим для большой группы людей, то оно немного рассеивается и притупляется. Взаимная помощь и поддержка делают свое дело. Правда, мне, закаленной уже испытаниями, пришлось взять на себя львиную долю забот по организации кризисного центра.
Когда пропал Митя, я, конечно же, полагала, что хуже быть не может. Но все по порядку. Это случилось два года назад в разгар лета и на пике моей благотворительной деятельности, связанной с устройством детских домов. Ресурсов, оставленных Владом, хватало на то, чтобы выкупить несколько самых комфортабельных санаториев и курортных комплексов в пригородах крупных городов и переселить в них воспитанников детских домов. В планах была новая программа усыновления. А на тот момент шел активный подбор персонала высокого уровня. Вкратце – все шло к тому, чтобы детдомовская жизнь перестала быть приговором, а превратилась во благо, если можно так выразиться. Мы создавали элитные центры, объединяющие в себе ясли, сады и школы, которые должны были выпускать в жизнь подготовленных образованных молодых людей. Эти центры призваны были стать доступными для любого ребенка, лишившегося по каким-либо причинам своих семей.
Все шло по плану, я лично контролировала процесс, почти каждый день наведывалась в центры. У меня была группа сподвижников, в которую входили и мои старые друзья, которым я доверяла. Поэтому дело шло споро, не было места проволочкам и коррупции.
Мои старшие дети были заняты в школе и кружках, а я целыми днями моталась по делам вместе с Митей. И вот в однажды, я, как всегда, приехала в один из детских домов нового поколения и, как обычно, оставила Митю в большой детской комнате на время планового совещания. Когда мы закончили и вышли из конференц-зала, меня накрыло страшное предчувствие. Сотрудники детдома тоже выглядели озадаченно. Было тихо. Слишком тихо для подобного заведения. Даже если бы сейчас был тихий час. Мы находились в корпусе для самых маленьких – для детей ясельного возраста. Они никогда не замолкали по команде.
Все сбились с ног в поисках детей. Никого не было. Няньки, наблюдавшие за ними, вообще ничего внятного сказать не могли. Вроде как моргнули, а детей нет. К вечеру вся территория бывшего санатория была забита полицией и МЧС, но ни одного ребенка так и не нашли.
На следующий день стали поступать сообщения из разных уголков страны о подобных случаях, но пока менее масштабных.
Я перестала выпускать из дома старшего сына и дочь. Андрюше на тот момент было девять лет, а Соне семь. И сразу обратилась в охранное агентство. Алекс был там главным. Он лично и взялся за обеспечение безопасности моей семьи.
Я разрывалась между попытками участвовать в поисках пропавших малышей и желанием не отходить ни на шаг от сына и дочери. Дети продолжали пропадать по всей стране. Причем если сначала они исчезали массово из детских заведений, то когда обезумевшие от страха родители посадили детей под замок, те начали исчезать прямо из домов, прямо из своих кроваток. Со временем удалось установить некоторую закономерность. Исчезали только дети возрастом строго до десяти лет. Мои были в зоне риска. И я сильно паниковала, параллельно бросая все силы на поиски Мити. Алекс был всегда рядом, поддерживал, успокаивал, обнадеживал.
Одним своим видом он внушал доверие: высокий, сильный, спокойный и уравновешенный. Про таких говорят – как за каменной стеной. И хоть я и была безутешна, но думаю, без него мне было бы намного хуже.
Когда исчезновение детей приобрело уже мировой масштаб, Алекс определил места, из которых, по его наблюдениям, дети почти не пропадали. Ближайшее относительно безопасное место обнаружилось в Средней Азии, и мы решили отправить туда Андрюшу с Соней. Я с ними не поехала, потому что не смогла бы спокойно сидеть и ничего не предпринимать для поисков Мити. Да и для остальных детей от меня было бы больше пользы, если б я попыталась как-то распутать этот клубок тайн страшных пропаж.
С детьми я отправила своих родителей, которым доверяла как себе. О том, что они слабы физически, можно было не беспокоиться. Алекс предпринял все меры для безопасной перевозки и организовал группу сопровождения.
Несмотря на все предпринятые меры, я ни на грамм не чувствовала себя спокойно. И небезосновательно. С полпути пришло сообщение, что мои дети пропали. Прямо из движущегося трейлера, который был оборудован специально для их транспортировки в предположительно безопасный район – прямо из-под носа их бабушки и дедушки.
Алекс стал свидетелем истерики, которая случилась со мной в ту ночь. Он достойно принял весь шквал обрушившихся на него безосновательных обвинений. И на утро третьего дня, после того как мне впервые удалось забыться тревожным прерывистым сном, я впервые пробудилась под тяжестью его ладони.
Тогда между нами еще ничего не было, сближаться мы стали гораздо позже. Когда я немного научилась жить с бременем невосполнимой потери и посвятила себя созданию кризисных центров для таких же несчастных матерей, как и я, лишившихся своих чад.
Глава 2
– Ты уже в Центр? – Алекс открыл глаза и застал меня крутящейся перед зеркалом. – Всего лишь восемь утра.
– Да, мамочки с каждым днем приходят все раньше и раньше, как будто надеются, что я скажу им что-то новое, – с досадой ответила я, натягивая синие зауженные джинсы с небольшими отворотами.
На самом деле, кризисный центр на базе бывшего Центра Жданова, а в последующем благотворительной организации, в которой по понятным причинам отпала необходимость, создавался именно с целью аккумуляции и выдачи информации о ходе поиска пропавших детей. Помимо этого, там ежедневно работали пункты психологической помощи. Они были востребованы по сей день. А вот с информацией дело обстояло туго: ни одного верного следа за два года с момента исчезновения первых деток.
Так что срочных дел не было, просто я избегала долгих залеживаний в кровати. День проходил как-то легче, если удавалось начать его активно, не давая себе расслабиться и погрузиться в мрачные мысли.
– Подожди, я с тобой, – Алекс резко поднялся и белая простыня соскользнула с обнаженного крепкого смуглого тела.
Я не уставала любоваться им. Он не был слишком мускулист, скорее немного сбит, но сложен на удивление хорошо для своих почти двух метров. Особенности его внешности легко объяснялись происхождением – его мать работала в олимпийском комитете и согрешила с баскетболистом из Гваделупы.
Я держала себя в форме. Вечерами пропадала в зале, который игнорировала всю сознательную жизнь. Но именно сейчас он помогал мне разгружаться морально, выплескивать негатив.
А вообще, мы жили вполне спокойной светской жизнью. Утром кофейни, вечером хорошие рестораны. Со стороны мы походили на счастливую бездетную пару, которая живет для себя, но все прекрасно знали мою историю, потому что знали меня.
После смерти Жданова я получила ярлык вдовы. Ничего удивительного. Вполне логично. Но Влад был настолько популярен, что у каждого второго социально-вовлеченного индивида это слово вызывало ассоциации именно со мной. Оно стало нарицательным.
СМИ следовали за мной по пятам, и если сначала они пристально наблюдали за моей благотворительной деятельностью, чего я не пыталась пресекать, то с момента пропаж они сосредоточились на моей реакции и моих страданиях. Их пристальное внимание поначалу напрягало. Но потом я плюнула на это и сконцентрировалась на более важных вещах. Алекс помог мне в этом, хотя именно его появление рядом со мной стало настоящей сенсацией.
«Вдова сняла траур» – и тому подобные заголовки замелькали то тут, то там, порой вытесняя и отодвигая на второй план историю с пропажей детей. Но для меня по-прежнему не было ничего важнее, поэтому я научилась игнорировать их. И получалось неплохо, несмотря на то, что на какое-то время мы стали самой фотографируемой и обсуждаемой парой в городе, а то и в стране. Не знаю. Пожалуй.
Алекс убеждал меня не тратить нервы еще и на это. Он почти всегда был рядом и всегда держал меня за руку. Он научил не прятаться, не стесняться новой жизни и не чувствовать вины за новые отношения.
И он был прав. Кто бы поддержал меня, если б не он? Репортеры? Журналисты? Полиция и федеральные службы, которые ни на йоту не продвинулись в расследовании за последние два года? Или Влад с того света?
Ей-богу, я бы сошла с ума. Я бы бесконечно взывала к нему и в итоге помешалась бы.
Я уже накидывала поверх светлой майки белый пиджак с массивными золотыми пуговицами, когда Алекс вышел из душа.
– Жду-жду, – успокоила я его.
Он, как всегда, не смог просто так пройти мимо, не чмокнув меня в шею.
Пока он одевался, я собрала волосы в тугой хвост, подкрасилась и завершила образ объемными серьгами-кольцами.
На выходе подхватила белую сумку «Биркин», и мы вместе спустились в подземный гараж.
Своеобразным спасением послужил мой переезд к Алексу. Смена обстановки пошла на пользу. В дом, где было три пустых детских комнаты и куча их вещей, я наведывалась крайне редко.
Я никогда не жила так долго спокойной беззаботной жизнью, в достатке, и в полной идиллии с мужчиной. Идиллии, которая не надоедала. Эти отношения дарили мне покой и умиротворение неведомые раньше. Но и такой внутренней боли и тревоги я никогда не испытывала. Хотя на протяжении жизни в те или иные моменты мне казалось, что я в аду, например, когда меня терзала запретная любовь, или когда спустя совсем недолгий счастливый период, муж разоблачил меня в измене, за которую я уже давно покаялась, и разлучил с детьми накануне глобального апокалипсиса – но то были цветочки. Хотя тогда я была беременна Митей и жутко переживала за Андрюшу с Соней, но все же испытание длилось не так долго.
Оглядываясь назад, я напоминала себе, что даже периодам, которые казались мне самыми безнадежными, наступал конец. На смену самой темной ночи приходило утро, на смену самой лютой зиме – весна. Я держалась на том, что продолжала верить, что и на этот раз каким-то образом все образуется и старалась делиться этой верой с нуждающимися.
– Отлично выглядишь, – Алекс не уставал мне об этом говорить.
Мы сидели в любимой кофейне и потягивали ароматный латте.
– Ты тоже принарядился сегодня, – заметила я с улыбкой.
Светлый пиджак выгодно оттенял его и без того смуглую кожу. Вообще, он заботился об имидже и всегда выглядел очень статусно.
– Провожу тебя и поеду на встречу с министром. Он хочет усилить охрану.
– Зачем? Его детям уже давно не десять.
– Его можно понять. Почему ты так уверена, что концепция, – он замялся, подбирая это слово, – не изменится?
Я отметила, что он не добавил слово «их» – их концепция. Все же логично было предположить, что исчезновение детей это все-таки чьих-то рук дело. И мы это неоднократно обсуждали, но так и не пришли к единому мнению. Слишком много споров – на слова они и их мы наложили временное табу.
– Потому что я думаю, что это именно концепция. Которая по каким-то причинам строго соблюдается.
Алекс проводил меня до дверей Центра. Я уже привыкла к подобной опеке, хотя изначально мне это казалось излишним, но очень трогательным. И именно эта его манера сопровождать меня везде и всюду поначалу притупила бдительность журналистов. Пока он не начал брать меня за руку, все были уверены, что это мой телохранитель. По сути, так оно и было, хотя мне бы и в голову не пришло нанять охрану для себя после исчезновения детей. Я, наоборот, была бы только рада оказаться там же где и они. Но поскольку туда меня никто не приглашал, Алекс выполнял более важную функцию, чем охрану моего тела, и да, как я уже говорила – он был мне необходим.
Конференц-зал в десять утра был уже наполовину заполнен безутешными матерями. Кто-то дожидался своей очереди к психологу, кто-то просто пришел пообщаться, кто-то по привычке ожидал меня.
Я знала, что они надеются, что я что-то скажу, и я говорила то, о чем думала.
– Мы не должны отчаиваться. Что-то странное и необъяснимое случилось с нашими детьми, но тем больше вероятность, что таким же необъяснимым образом все и разрешится. Прошло много времени, но надежда есть. Есть надежда на то, что они живы, – я сглотнула. – Кто может с уверенностью сказать, что чувствует сердцем, что его ребенок жив?
Я первая подняла руку, и меня поддержали все собравшиеся. Кто-то с большей, а кто-то с меньшей уверенностью. Замешкалась только беременная девушка в первом ряду. Но руку подняла. Ей ли не быть уверенной?
Хотя судьба ее будущего ребенка была предрешена. С новорожденными случалось то же самое. Поэтому рождаемость во всем мире снизилась за последний год на девяносто процентов, а количество абортов увеличилось примерно на столько же.
Самые циничные так и рассуждали – зачем мучиться девять месяцев, чтобы тут же лишиться новорожденного?
Иные впадали в другую крайность – надеялись на чудо и видели единственное для себя спасение в рождении нового ребенка, которого они намеревались уберечь любой ценой. Но сделать этого не получалось, что приводило к плачевным итогам. Несложно было спрогнозировать, что количество оптимистов будет со временем только уменьшаться, и тогда процент рождаемости неумолимо устремится к нулю.
В свою очередь, я верила в то, что говорила. Делилась с женщинами многими своими историями, чтобы доказать им, что выход может найтись из самой безнадежной ситуации. Главное – не отчаиваться раньше времени.
Основным аргументом в пользу того, что дети живы было то, что никто не видел их мертвыми. Ни одного из миллионов уже пропавших детей. Ну, невозможно спрятать такое количество тел. С другой стороны – живых спрятать еще сложнее. Приходилось, рассуждая проговаривать все вслух. И это было тяжелее всего.
Одна из женщин воспользовалась паузой и спросила:
– Как обстоят дела с моей версией?
Несколько месяцев назад она выдвинула идею о том, что детей забрали инопланетяне. Скажу честно, я сама подумывала иногда о такой возможности. Это многое объясняло – и таинственность исчезновения и его бесследность: ни детей, ни их тел. Признаюсь, эта версия мне казалась даже немного обнадеживающей, ведь инопланетяне могли забрать наших чад временно, чтобы всего лишь исследовать или проводить эксперименты. По крайней мере, самые первые истории про НЛО, которые я слышала еще в детстве, были именно такими: кого-то похищали инопланетяне и через какое-то время возвращали. И в глубине души, просыпаясь каждое утро, я надеялась, что сегодня именно тот день, день, в который пришельцы вернут моих детей.
Я даже не удержалась и поделилась этой версией с Алексом. До сих пор гадаю, показалось мне, или он тогда усмехнулся краешками губ. В любом случае всерьез он это предположение не воспринял. Я обижалась, потому что он не предлагал никаких других альтернативных объяснений. А потом ему стало известно, через друга-военного, что, оказывается, спецслужбы тоже рассматривают эту версию как одну из основных. Но все же он настаивал, что так им проще всего выдвинуть хоть какое-то объяснение, не требующее доказательств. Где их взять? В космосе, что ли? Алекс был убежден, что эта версия – пустая трата времени.
Я ответила женщине, что версия рабочая. И честно сказала, что тоже считаю вполне вероятным вторжение инопланетных сил.
Но у меня, на основании моего же жизненного опыта, было и несколько других предположений.
Во-первых, Влад мог не предусмотреть чего-то, и в результате кто-то из клонов выжил и продолжил темные дела.
А именно – эксперименты над детьми. Это так на них похоже. После того что они вытворяли с климатом несколько лет назад.
Во-вторых, в этом мог участвовать и уцелевший клон самого Влада? Быть может, они на время затаились и вынашивали эту идею, готовили спецоперацию.
Очень уж массовый характер произошедшего напоминал мне операцию «Затмение». А много позже Влад рассказывал, что с помощью схожего по принципу действия механизма, он покончил со всеми клонами. Так что ему или его последователям ничего не стоило провернуть то же самое с детьми, нацелившись на определенную возрастную группу.
Я ничего не соображала в этих делах, да и спросить было не у кого после истории с клонами и расформирования Центра Жданова.
Я, конечно, попыталась поделиться соображениями со своей старой подругой еще со времен базы – Жанной. Но она, при такой же заинтересованности, как и у меня в распутывании этого дела (пропал ее внук), призналась, что не имеет ни малейшего представления о действии подобного механизма.
Порой я воображала, что Влад инсценировал собственную смерть и продолжил реализацию каких-то замыслов.
Это было бы большим облегчением, с одной стороны, ведь он бы ни за что не навредил своим детям. С другой – это бы означало, что он снова решил мне за что-то отомстить. Но с чего бы? Алекс появился в моей жизни уже после исчезновения Мити. Либо ситуация вышла из-под контроля, как в случае с клонами.
При обоих вышеозвученных вариантах – все дети могли находиться на какой-то скрытой территории, подобной базе. Саму базу проверили в первую очередь, и там, конечно же, никого не оказалось. Но для такой глобальной операции ее территории даже близко бы не хватило. Всеми пропавшими детьми можно было бы легко заселить небольшой континент.
Любыми, даже самыми абсурдными предположениями, я делилась с Алексом. Он как-то сказал мне, что можно добиться эксгумации тела Влада. Но я наотрез отказалась. Мало ли чего я себе надумала в бреду. Если в чем-то у меня и была твердая уверенность, так это в том, что Владислав Жданов умер и покоится в своей могиле уже больше трех лет.
Самыми безутешными мне казались мамы малюток.
Если честно, у меня самой больше всего душа болела за беззащитного Митю. Андрюша с Соней были уже в сознательном возрасте и могли хоть как-то позаботиться о себе. Хотя все относительно. Быть может, больше повезло тем, кто не осознавал, что с ними происходит.
Кроме того, я не могла не думать о том, что Митя даже и не вспомнит меня спустя два года. Это при условии, что они вернут его прямо сейчас.
Они. Несомненно, были какие-то они.
На это я и делала акцент:
– Все что нам нужно, это найти группу злоумышленников, которые тем или иным образом спровоцировали массовое исчезновение. Они точно где-то есть. Их не может не быть. Мы обязательно их отыщем, и они приведут нас к нашим детям.
Глава 3
Хватит с меня страстей, я насытилась ими с лихвой. Теперь меня вполне устраивает, что меня просто любят, просто обнимают и заботятся обо мне. Хороший человек, который живет обычной жизнью. С правильными приоритетами, здоровым чувством юмора, способный улавливать мое настроение и поднимать его при необходимости. Не гений и не спаситель человечества. Но и не романтичный отчаянный юноша. Он поладил с моими детьми и готов воспитывать их, когда они вернутся. Когда их вернут.
Люди, которых я любила, ушли. Моя первая большая любовь и самая большая ошибка Жан отказался от лечения наследственного заболевания. Он провел свои последние дни с семьей. Я заставила себя принять минимальное участие в его судьбе, так как в свое время уже успела переборщить с этим. На этот раз мое дело было просто предложить помощь. Насколько я знаю, он успел побыть с детьми до их исчезновения. Вероятно, он ушел даже раньше. Потому что не примчался ко мне за объяснениями происходящего. Он всегда так делал. Во всех своих бедах он винил Жданова, а в его отсутствие – меня.
Прошлое разрывало со мной связь, забирая людей, которые когда-то были важной частью моей жизни. Порой хотелось ответить ему взаимностью. Оно давило невыносимым грузом. Мне часто снились база, Солнечная, период моих скитаний во время разбушевавшихся стихий.
Стоило ли столько всего пережить, чтобы в тридцать пять лет начать новую жизнь? Спокойную и размеренную. Без надрыва и борьбы за существование.
Даже Жданова не очень любила вспоминать. Как бы я его ни боготворила, за все годы счастливы вместе мы были очень короткий период. Основную часть времени наши отношения были полны то ненависти, то снисхождения, то борьбы с ним, то с собой. Возможно, тогда это было необходимой долей адреналина для моего крутого нрава, но не сегодня.
Случись сейчас со мной все то, пережитое тогда, я бы уже, наверное, не выдержала. Но если аналогичный путь придется пройти во имя спасения детей, то я готова. Только бы мне указали направление. Неведение сводило с ума.
Алекс присел за столик напротив меня:
– Давно ждешь? Извини за опоздание.
Я сидела в нашем любимом рыбном ресторанчике. Но настолько погрузилась в собственные мысли, что даже не заметила его задержки.
– Ничего. Я не спешу.
– Заказала что-нибудь?
– Только воду.
Я указала взглядом на пустой стакан с трубочкой, который и не заметила, как выпила.
– Выбери нам что-нибудь на двоих, – попросила я.
– Хорошо, – охотно согласился Алекс.
Глядя на него, я вдруг представила, что мы встретились после того, как я отсидела лет пять-шесть, отказавшись принять предложение Жданова, и вышла по амнистии. Или пусть даже весь срок. Если бы отмотала все положенные тринадцать, то освободилась бы только пару лет назад. За это время я бы вряд ли успела завести и, соответственно, потерять детей.
Но кто сказал, что Алекс в таком случае сидел бы сейчас напротив меня, а воспоминания о тюрьме терзали бы меньше, чем мысли о реальных потерях.
Надо смотреть правде в глаза – той жизнью, которую я прожила до сегодняшнего дня, я обязана Владиславу Жданову. Со всеми взлетами и падениями, радостями и печалями, восторгами и разочарованиями. Лишь бы только исчезновение детей не было связано с последствиями деятельности его Центра. За такое я ему точно никогда не сказала бы спасибо.
Алекс уже давно сделал заказ и терпеливо ждал, когда я выйду из привычного оцепенения. Я встрепенулась и виновато улыбнулась. Он, конечно же, очень хороший и понимающий, и сильный, и готов решать все вопросы за двоих – от заказа ужина до поиска моих детей, но он не железный и не святой. Рано или поздно ему надоест моя унылая, хоть, по его словам, и очень красивая физиономия, и тогда я останусь совсем одна.
Я взяла бокал с белым вином, который официант только что поставил передо мной на белоснежную скатерть, сделала глоток и принялась рассказывать Алексу о событиях сегодняшнего дня.
Это была пустая болтовня: кого видела, что слышала, как отреагировала. Центр помощи матерям был не самым привлекательным местом, но там постоянно что-то происходило. Особенно когда туда заявлялись безутешные отцы. Приходилось объяснять им, что мы не располагаем никакой информацией о поисках и не несем ответственность за их ход. Мы всего лишь аккумулируем информацию, оказываем психологическую помощь и поддержку. Женщины были в этом плане намного терпеливее. В основной своей массе они вели себя тихо как мышки, со скорбной благодарностью принимая помощь Центра.
Больше для собственного, чем для моего спокойствия, Алекс настоял на усилении охраны в Центре.
Он любил слушать мои рассказы и часто смеялся, когда я описывала ему тот или иной казус. Мне нравилось веселить его, автоматически и у меня поднималось настроение, особенно если разговор заходил на отвлеченные темы.
Именно такого внимательного и благодарного слушателя мне не хватало, когда я проводила огромную работу по обустройству детдомов. Чего только не происходило в процессе этой деятельности! Но тогда я и подумать не могла, что в моей жизни в ближайшее время появится мужчина. Я была вдовой с тремя детьми и светлой целью. Но все исчезло в один миг. Сейчас у меня остался только мужчина.
Говорят, что беда не приходит одна, а я бы добавила, что и счастье не преподносится в комплекте. Ожидая благополучия по всем фронтам: здоровье, любовь, карьера, деньги, дети, родители – мы забываем жить здесь и сейчас и наслаждаться именно тем, что имеем в данный момент.
Поэтому, демонстрируя перед Алексом приподнятое настроение, я не лукавила. Я действительно радовалась его обществу и ценила каждый миг, проведенный вместе.
В моей жизни случалось столько неожиданных поворотов и непредсказуемых перемен, когда все переворачивалось с ног на голову, что было бы непозволительной роскошью принимать что-то хорошее как должное.
А самым хорошим в наших отношениях оказалась взаимность. Я была не просто благодарна Алексу за его заботу и внимание, довольно давно ко мне пришло осознание, что я влюблена в него так же, как и он в меня.
И для меня это было ровно так же неожиданно и удивительно, как, к примеру, для парализованного почувствовать вновь свое тело и совершить марафонский забег.
А с учетом всех обстоятельств, то что происходило между мной и Алексом, походило на пир во время чумы.
Правда, не все были в состоянии оценить ее масштабы.
Город жил вполне обычной жизнью. Оправившись после воздействия клонов, он больше не погружался в серость и уныние. Логично, что природные катаклизмы и их последствия нанесли больший внешний урон, чем переживания и страхи, связанные с исчезновением детей.
Опустели детские площадки, центры развлечений для самых маленьких, роддома и детские поликлиники. Но все это не бросалось в глаза, если смотреть со стороны.
Люди не отказывались от привычных развлечений: кино, рестораны и бары работали в обычном режиме. И что уж говорить о бездетных, если даже я, мать троих пропавших без вести детей, вела непринужденную беседу на веранде модного общепита, заполненной молодыми успешными людьми, расслабляющимися после рабочего дня.
Кого заботит то, как тошно мне в глубине души? Сколько вокруг таких же, как я – замаскированных под счастье? Быть собой легче всего было в Центре – общепризнанном месте скорби. Возможно, именно поэтому он так притягивал и меня, и других матерей. Оказываясь там, где люди поддавались безудержному веселью, хотелось подойти к каждому, постучать по голове и поинтересоваться – вы вообще в курсе, что грядет? С другой стороны, это было глупо, и я это понимала. Я сдерживалась и переубеждала себя ради Алекса, да и ради всех, кто, по сути, не заслужил страдания. Что бы ни случилось – никто не обязан горевать. Даже если завтра конец света – это не значит, что все должны пасть на колени и поддаться всеобщему отчаянию.
Никто не объявлял официального траура, но он поселился в сердцах людей. Возможно, пока еще неосознанно, но многие изменили модель поведения. Молодежь перестала стремиться к знакомствам и созданию семьи. Больше бессмысленных тусовок и гулянок, или, напротив, утопических философий в пользу одиночества и погружения в себя.
Не нужно большого ума, чтобы, проанализировав простые факты и заглянув в недалекое будущее, догадаться, к чему все идет. Некто не просто заставил нас жить последние два года без детей, но побудил таким образом добровольно отказаться от продолжения рода на Земле. Женщины способны к репродукции, но никто больше не беременеет специально, а если выходит случайно, то сразу идет в больницу или аптеку. Фармакология обогатилась на продаже контрацептивов и абортирующих средств.
Самыми младшими людьми на сегодня были двенадцатилетние, которым уже исполнилось десять на момент массовых исчезновений. Конечно же, они сразу стали объектом пристального внимания и неуемной заботы. Так вышло, что столь высокой ценой частично решилась проблема, над которой я только начинала работать – девяносто пять процентов детдомовских детей в возрасте от десяти до пятнадцати-шестнадцати лет разобрали по семьям. А ведь до этого они были абсолютным неликвидом, простите за выражение!
Если задуматься над природой этого явления, то все объяснялось предельно просто. Первым это озвучил Алекс, но я вынужденно с ним согласилась: люди, лишившиеся детей или возможности их иметь в будущем, не хотели лишать себя шанса о ком-то заботиться и иметь полноценную семью. Это именно они первыми потеряли надежду на то, что все образуется и быстренько подсуетились, обеспечив себе тыл в виде тех, кто в благодарность за недолгую заботу поднесет им в старости стакан воды.