Мимолетные встречи

© Н. Гулько, 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб), 2023

Америка
Путевые заметки

Мечты

…Вот уже неделя – как я вернулся из Нью‐Йорка, но ни днём, ни ночью впечатления увиденного не покидают меня.

Будто снова поутру я выйду на мой Остров Рузвельта, что напротив Манхэттена, снова увижу связывающий берега Ист‐Ривер гигантский мост, и плывущую над ним, подчас в облаках, кабину подвесной канатной дороги. Будто снова войду в метро – сложное и непонятное, завораживающее лабиринтами направлений и пересадок, – и начнётся новый день в этом потрясающем своей необычностью городе.

…Америка меня интересовала в юности. Мой дядя, занимавший руководящий пост в ОБКОМЕ, имел возможность выписывать журнал «Америка».

На страницах журнала я видел антипод Советского Союза, представленный самой Америкой, а не советским радио, телевидением, или газетами. Особенно, меня впечатляли фотографии автострад с их эстакадными переплетениями, напоминавшими видом с неба, марсианские каналы. Публикации журнала захватывали мое воображение, заставляли анализировать. Об Америке хотелось узнать больше, чем то было в журнале.

Но мечтать о поездке в Америку я не мог, уже потому, что в те времена вряд ли у кого, вообще, могла существовать такая мечта – увидеть Запад собственными глазами. Я знал, что это невозможно.

Однако, соблазн узнать из «первоисточника», что же на самом деле представляет из себя страна «марсианских каналов», меня не покидал.

Английский звучал мне музыкой Битлз. Но еще больше я любил английский с американским горловым «R».

Случая общения я не упускал. Однажды, в ресторане «Арбатский», где студенческой компанией мы отмечали окончание экзаменационной сессии, я пригласил на танец девушку из американской тургруппы у соседнего столика. Затем я пригласил её в нашу компанию, и она провела с нами весь вечер. По‐английски говорил только я (тогда им занимался), и все вопросы проходили через меня – оказавшегося в роли ведущего встречи.

Вспыхнувший у всех живой интерес к девушке из Америки не мог ее не тронуть, – мы расставались с нею давними друзьями. На прощание она оставила мне свой адрес.

Я не был уверен, что переписка с Америкой возможна. Однако письма пошли. Девушку звали Лорри. Та встреча в Москве тронула ее также значительно, как и меня. Она мне писала: «Каждый раз, как слышу пролетающий над домом самолёт, я представляю себя снова на пути в Россию, снова вижу золотые купола церквей, и вспоминаю нашу встречу».

Каждое ее новое письмо становилось для меня событием. Я с увлечением писал на английском, рассказывая ей о себе, и с нетерпением ждал ответных писем, помеченных необычным для советской почты штампом страны «антипода», USA, в которых она рассказывала о себе.

В те времена противостояния Востока и Запада, письма приходили подвскрытыми. Некоторые однокурсники спрашивали меня: «А разве разрешается переписка с Америкой?».

Я пожимал плечами. Сомнения и опасения у меня, конечно, были, но слишком велик был мой интерес к завязавшемуся общению с девушкой из страны «антипода».

Переписка обрела романтические тона. Я будто с невестой, делился с нею своими планами на будущее, а она своими. Мы обменивались пластинками: она мне присылала мне пластинки Элтона Джона и Битлз, а я ей – Песняров, называя их «русскими Битлз»… Она вышивала мне рубашки с картинами прерий и ковбоями. Я ей посылал палехские брошки и хохлому.

Она собиралась пригласить меня в гости, но переписка прервалась…

А на одном из конкурсов Чайковского я целый месяц встречался с американской пианисткой Эмили М. В дни конкурса Московская консерватория становилась центром музыкального мира планеты, и прилегающие к ней улицы с утра до вечера бурлили движением молодых талантов, съехавшихся сюда со всего мира. Я слушал их выступления на сцене, а после прослушиваний подходил к конкурсантам с вопросами. Мне хотелось знать, как понимает музыку «русских просторов» музыкант, не знающий России, русской природы, хотелось понять его эмоциональный настрой при исполнении, к примеру, «Осенней Песенки», или «На Тройке» – из «Времен Года» Чайковского, входящих в обязательную программу конкурса. И особенно, мне хотелось понять в этом отношении музыканта из страны «антипода» – Соединенных Штатов Америки.

Я был восхищен игрой Эмили на сцене. Кроме того, это была очаровательная девушка. Я полагал, что за дни конкурса у нее наверняка появится множество поклонников, и что ей будет не до меня. Но на каждый мой звонок она охотно отвечала, и мы договаривались о встречах.

Прогулки по Москве, общение на английском «…с американским акцентом», творческая атмосфера конкурса, располагали к мечтам…

В день её отъезда в Нью‐Йорк мы встретились у гостиницы Россия. На прощание она подарила мне свою официальную фотографию участника конкурса, с трогательной подписью на память.

Из автобуса с американской делегацией, готовой к выезду в аэропорт, ей подавали знак присоединиться. Она предложила мне поехать с ними, но я отказался, – побоялся слишком заметного контакта. Но тут же об этом пожалев, поехал в аэропорт своим ходом, но к рейсу не успел.

Её писем из Америки я так и не получил…

Однако, не интерес к английскому языку и к Америке стали центром интересов моей будущей жизни…

Однажды, меня пригласили на заседание страноведческого клуба «Глобус», при отделе иностранной литературы Областной библиотеки, где я состоял в читателях. Приглашение было приурочено к встрече с гостем из‐за рубежа. Я не собирался приходить на встречу, так как гость был не из Америки, и вообще, не из англоязычной страны. Однако, чисто случайно оказавшись в тот день в библиотеке, я все‐таки решил ненадолго заглянуть в зал заседания.

Перед аудиторией выступала девушка – француженка. В канун ее отъезда на Родину она делилась впечатлениями о двух годах работы ассистенткой кафедры французского языка Курского пединститута.

И хотя общение с залом шло не на английском, и даже не на французском – а на русском, коим она прекрасно владела – я оставался, и оставался в зале… В общем, эта встреча, и для нее, и для меня, оказалась не последней…

После отъезда Анн – так звали девушку – наше общение продолжилось по переписке. Кроме того, Анн находила возможность, время от времени, приезжать в Москву, и мы встречались. Ее взгляды на жизнь были «раскрепощеннее» моих – взглядов советского человека. С нею мне открывался новый мир. Я чувствовал себя свободнее и смелее… Я еще долго затем впитывал в себя ее понимание окружающей действительности.

А в одном из писем я получил лоскуток ткани что она предлагала на свадебное платье… В итоге, лоскутку и суждено было в него превратиться…

Когда Анн получила работу в московской редакции журнала «Спутник», я перевелся на учебу в Москву, – по месту жительства жены.

Я долго не мог привыкнуть к Москве: мне не хватало там природы – той, что была у меня в Курске. И вообще, в мои планы на послеинститутскую жизнь входило поехать на работу куда‐нибудь в глубинку, где наблюдая местную жизнь, думал стать там новым доктором Чеховым…

Но к Москве я стал привыкать, и даже очень быстро, особенно, когда начали появляться друзья: по институту, по курсам французского языка, куда меня направила Анн, считавшая необходимым, чтобы я освоил ее родной язык (но ни в коей мере, она не собиралась уходить от русского языка, в качестве языка нашего семейного общения).

По мере освоения французского, с его аффективным лексиконом, и особенно, с поездками во Францию, интерес к английскому начал угасать. Английский язык стал восприниматься мною языком технического, или научного обмена, а сама Америка – страной денег и потребительства. И за прошедшие десятилетия я совсем не задумывался о поездке туда, хотя ничто этому не мешало.

Да и сейчас, мой выбор – на что использовать остающиеся отпускные дни этого года, – пал на Америку совсем случайно…

Миша

Звонит мне из Монреаля мой друг Миша и спрашивает, может ли он с семьей приехать к нам в период школьных каникул:

– Дети захотели посмотреть Париж.

Миша – это мой большой друг по жизни Москве. Он моложе меня почти на десять лет. Мы встретились с ним – тогда начинающим аспирантом физмата МГУ – на курсах французского языка. А я в это время только начинал свою врачебную деятельность, по окончании мединститута.

Тонкий, высокий, суперинтеллектуальный, – таким я увидел его придя на курсы.

Однажды спрашиваю его что‐то по согласованию слов в предложении. Он посмотрел на меня с недоумением так – что мне сразу стало неловко за такой видимо, глупый вопрос. Открыв мне страницу с правилом в учебнике грамматики, он непонимающе заметил:

– Ведь мы же это уже проходили?!

Для него, раз сказанное, откладывалось в голове навсегда.

– Да, – подумал я после этого, – уж с таким – мне не придется подружиться.

Однако все получалось иначе.

Язык он изучал с математической точностью правил и произношения. Они записывались в его памяти, словно вводимая в компьютер программа. В процессе освоения языка он шел намного впереди всех в группе.

Однажды после занятий, в канун Нового Года, я пригласил в гости всю нашу группу, где всех ждал сюрприз – живой носитель, а точнее, носительница изучаемого нами языка. Каждый мог опробовать себя во французском – не по учебному, как на курсах – а словно оказавшись на родине языка, и мог говорить о Франции с «первоисточником».

Такие вечера у нас дома стали частыми – по праздникам, да и просто так. Интересы всех в нашей группе сходились очень во многом – больше, чем то было, скажем, в школе, или в вузовских группах. На языковые курсы приходили, по большей части, молодые люди по окончании вузов: аспиранты, как Миша, или же начавшие работать молодые специалисты. Были также и студенты вузов, школьники старших классов. В общем, изучать язык приходили те, кому хотелось расширить свое представление о мире, и кто мечтал о новых горизонтах… Эти встречи стали душой наших курсов, а наш дом – частицей самой Франции – с ее обычаями, праздниками, и конечно, с ее кухней…

Что касается Миши, то его математическая логика оценок окружающего мира, меня все больше очаровывала, дополняя мою эмоциональную составляющую восприятия жизни.

В свою очередь, его аналитическое видение мира, я знал, дополнялось моей эмоциональностью.

И ко всему прочему, я полагал, что в такого симпатичного парня, с головой будущего Эйнштейна, должна влюбляться каждая девчонка – что мне весьма импонировало.

Его же привлекала моя контактность – с девушками, разумеется… Ведь в отличие от меня, ему – до того как что‐то сказать – нужно было сначала точно просчитать ход своей мысли, чтобы предопределить последующий ответ. Поэтому в контактах он был очень собранным и, соответственно, не самым быстрым.

Но однажды он представил мне симпатичную, изящную девушку, про которую после встречи спросил:

– …И как она тебе?

Я ответил – что очень даже в моем вкусе!

Оля – так звали девушку – в то время была студенткой факультета журналистики МГУ. Уже само слово, «журналистика», воспринималось мне чем‐то из высших сфер, – я и сам когда‐то о журналистике помышлял.

В общем, Оля в дальнейшем, стала Мишиной женой. Возможно, тот мой ответ на его вопрос, «…как она тебе?», сыграл свою роль…

После аспирантуры Мишу взяли в один крупный институт разработок на оборонку. Он занимался методикой обнаружения подводных лодок «противника», и был невыездным.

А с началом семейной жизни, по совету и примеру своего начальника, он решил приобрести себе загородный домик, коим оказался домик‐сруб в настоящей русской глубинке под Суздалем – «наследие» умершего лесника – куда однажды, Миша пригласил нас на новоселье.

Дорога по Ярославской трассе была не ближний свет, но удивительно живописная, особенно во Владимирской области. Силуэты то голубых, то золотых маковок церквей пробуждали воспоминание о поездке студенческой группой в Суздаль. Я с благоговением вновь созерцал пейзажи истоков земли русской, часто останавливаясь на фотографию.

Когда я, наконец, добрался до места, «пир» был уже в разгаре. Пылала жаром русская печь. Мне налили стакан. Всю ночь мы праздновали Мишино новоселье.

Такие поездки в деревню на выходные стали частыми. Я любил этот переход – всего за несколько часов машиной – от шумной Москвы, к девственной природе на деревне. Свежесть и красочность деревенских трав, переносили меня мысленно в детство, когда у детсадовских клумб, мы детворой, рассматривали удивительных форм и раскраски лепестки цветков, дотрагиваясь до них, словно то были живые существа. И это ощущение возвращения в детство я испытывал каждый раз, приезжая в Мишину деревню.

Уезжая после десяти лет московской жизни в Париж, я с тяжестью на душе думал, что таких как он, да и других появившихся у меня в Москве друзей, в мои 38 лет там уже не появится.

Но дружба с Мишей, конечно, продолжалась – теперь на расстоянии. Каждый раз приезжая в Москву я останавливался у Миши с Олей, в их квартире на Ленинском проспекте, и непременно, совершал с ними «паломническую» поездку в их деревенский дом.

А в начале девяностых, мы с Мишей снова географически сблизились: он получил контракт на работу во французском городе Брест – по его же научной тематике.

О Франции он всегда мечтал; французский язык знал досконально, с тонкостями, и на работе его очень ценили. Однако, с продлением контракта после двух лет работы ему не повезло: ужесточились правила на продление виз, и ему было предписано вернуться в Москву.

Но, это возвращение оказалось временным…

Дело в том, на Мишу с Олей выпала нелегкая доля: у сына, вскоре после рождения, выявилась серьезное неврологическое заболевание. И хотя после операции болезнь стабилизировалась, частичный паралич оставался. В это сложное время перехода России к рынку нужно было серьезно думать о будущем ребенка. От кого‐то они узнали, что в Канаде, для детей‐инвалидов созданы особо благоприятные условия, и ради будущего их сына, они решили попытать счастья там, – уехали во франкоговорящий Квебек, а точнее – в его столицу, Монреаль. И там судьба им благоволила: ситуация с Даниилом складывалась хорошо, а чуть позже у них родилась дочка.

С Мишей мы продолжали, время от времени, встречаться: то в Москве – когда наши поездки туда совпадали, то во Франции – когда он приезжал кататься с нами на лыжах в Альпах. Я же, за пятнадцать лет их жизни в Монреале, у них ни разу не был.

Решение

Договорившись с Мишей об их поездке к нам на весенние каникулы апреле, я уже собирался с ним попрощаться – как последовал встречный вопрос:

– А вы‐то сами, не хотите к нам приехать? Осень здесь очень красивое время года! Пофотографируешь! Да и мой день рождения, заодно, отметим….

Я не был готов к ответу: слишком неожиданной была для меня идея столь необычного для моих отпускных поездок направления – ведь дальше Европы, моя нога еще никуда не ступала. Однако, вспомнив о необходимости «добить» неиспользованные отпускные дни этого года, я подумал, а почему бы, и в самом деле, не воспользоваться случаем – не съездить в гости к Мише, и заодно, впервые ступить на новый для меня континент, Америка.

В общем – ответил, что подумаю.

С каждым днем, идея увидеть осень в Канаде, и встретиться с Мишей, все больше овладевала мною.

Спросил на этот счет дома у Анн.

– Почему бы и нет? – отвечает. – Поезжай! Заодно, съездишь и в страну твоей давней мечты, Америку… Ведь от Монреаля – это близко.

Сама же Анн, вот уже как несколько лет не покидает Парижа – разве что куда‐нибудь недалеко – по причине ухода за ее девяностотрехлетней матерью. Таким образом, я был волен выбирать любое, что мне не заблагорассудится направление моих отпускных поездок.

Миша советовал мне взять для поездки первые две недели октября:

– Самое красивое время для фотографирования в Канаде, – говорил он, – и погода, обычно, хорошая. В подтверждение этому он приводил факт, что все его дни рождения, приходящиеся на этот период, всегда проходили при исключительно хорошей погоде.

Дело с поездкой начало продвигаться: на работе, хоть и не совсем уверенный, что поеду, я все‐таки, поставил себе в графике отпуск на первые две недели октября.

Я убеждал себя в том, что отправиться в традиционном для меня отпускном направлении – в Курск, или Москву нет смысла – ведь я ездил туда этим летом на 35‐летие выпуска института, и впечатления были еще свежи.

«Значит – Канада…» – все отчетливее прозревало во мне в пользу поездки к Мише.

Правда, обе мои дочки предлагали, чтобы я провел остаток моего отпуска у них в Берлине. Но выяснилось, что одна из них в это время будет в отъезде, а у другой – работа. То есть, видел бы я из них только одну, да и то, лишь вечером. А оставаться в Берлине целыми днями одному не очень хотелось, ведь я его уже достаточно исходил. А вот если поехать в Монреаль, то оттуда, можно будет добраться и до НьюЙорка, – рассуждал я, – ведь это всего шесть сотен километров пути – вроде, как мне привычный маршрут от моего Курска до Москвы.

К тому же, в это время в Нью‐Йорк приезжает моя приятельница, Нина, с которой меня связывает общий интерес к таланту Анны Нетребко. Нина следует за каждым выступлением оперной дивы – где бы то ни было. На этот раз она ехала на спектакль – с Анной в роли Аиды, на сцене Метрополитен‐Опера.

Когда я написал Нине, что еду в Новый Свет, и что подумываю добраться до Нью‐Йорка, она – чтобы подтолкнуть меня к решению, пообещала мне место на спектакль, при содействии ее приятелей Анны и Юсифа.

Ко всему прочему, Нина – не новичок в НьюЙорке. Я понимал, что с нею мне будет куда интереснее, чем одному, знакомиться с городом.

В общем, аргументы в пользу поездки к Мише и затем в Нью‐Йорк, явно перевешивали – идея окончательно захватила меня.

Оставалась лишь неделя до октября. Надо было решаться. Я начал просматривать варианты авиарейсов. Прикидывал, как буду добираться из Монреаля в НьюЙорк: автобусом – чтобы заехать на Ниагару – или же прямиком, на самолете. Рассудил, что если поеду через Ниагару, то у меня останется совсем мало времени на Нью‐Йорк, – ведь в Канаде, кроме Монреаля, меня ожидала еще и поездка в гости к квебекской подружке моих девчонок, Елене. С ее парнем, Максом они запланировали небольшой поход в горы по случаю моего приезда.

В общем, вернувшись однажды с работы в более решительном расположении духа, я поставил точку над «і», купив билет на самолет до Монреаля – с вылетом в обратный путь из Нью‐Йорка.

Теперь надо было всерьез взяться за подготовку к поездке.

Я рассматривал карту Канады, Америки, план НьюЙорка.

Надо было решить, сколько дней я пробуду в Монреале, и сколько в Нью‐Йорке.

Миша, побывавший с семьей в Нью‐Йорке год назад, утверждал, что более трех дней там делать нечего. Нью‐Йорк ему не понравился. Но я сомневался в объективности его суждений. В итоге я решил: пять дней – на Монреаль, и пять – на Нью‐Йорк.

Далее, нужно было искать жилье в Нью‐Йорке, – в Монреаль‐то я ехал на все готовое, и меня там ждали. Другое дело – Нью‐Йорк: здесь нужно было самому обо всем позаботиться.

Вспомнив о моих юношеских связях с Америкой – о Лорри, об Эмили, я подумал, что окажись я там в те времена – меня бы и в Нью‐Йорке наверняка ждали…

Надо сказать, что несколько лет назад я нашел в Фейсбуке странички и Лорри, и Эмили.

Тогда, я так и не решился дать им о себе знать, посчитав неуместным сделать это без особого повода.

«Но сейчас‐то ситуация была иная: первая поездка на американский континент, и Нью‐Йорк – это значительное событие, которое не может не пробудить память…» – рассуждал я.

Все более проникаясь идеей встречи, я вновь разыскал их странички в Фейсбуке.

На фотографиях Лорри выглядела вполне такой же, какой я её знал: худощавая, с короткой, как и в те годы стрижкой. Ее лицо совсем не было тронуто морщинами.

Как‐то, в конце восьмидесятых, я попробовал ей написать на прежний адрес. И мне пришел ее восторженный ответ, правда, под другой фамилией… У нее были две дочки – того же возраста, что и мои. Она преподавала искусствоведение в школе.

Она писала, что была очень рада моему письму, и что наша переписка возобновилась.

Но с переездом во Францию, про переписку я забыл.

На фотографиях, что открылись мне теперь в Фейсбуке, Лорри пеленала двух младенцев, судя по всему – внуков. Она по‐прежнему живет в Ричмонде.

Я все время представлял себе этот город находящимся севернее Нью‐Йорка, и поэтому подумал, что если из Монреаля в Нью‐Йорк я поеду автобусом, то по дороге можно будет сделать остановку в Ричмонде, и Лорри наверняка предложит мне встречу.

Но до того, как взяться за письмо, я решил, удостовериться в правильности моих знаний географии Америки. И открыв карту, я увидел, что Ричмонд находился не между Монреалем и Нью‐Йорком, а куда южнее последнего. На такой крюк у меня тоже не хватало времени. Вариант отпадал.

Я открыл страничку Эмили. Она была представлена все той же фотографией, что и несколько лет назад – с двумя крохотными собачонками в руках. Создавалось впечатление, что с того времени Фейсбук она вовсе не «посещала». Правда, ее журнал был отмечен недавним мужским комментарием: «Ты все так же прекрасна!».

Я всматривался в её черты, искал сходство с той Эмили, что знал – но не находил.

Являлось ли причиной тому то, что из брюнетки она теперь «превратилась» в блондинку, или же просто, неудачная фотография получилась? – я не мог понять.

Впрочем, мне было все равно – узнаваемая ли она сейчас, или нет. Главное – что это была она!

Кстати, ее фамилия не изменилась…

«Неужели – одна?» – невольно возникал вопрос.

Атмосфера конкурса, встречи с Эмили между прослушиваниями все отчетливее всплывали перед глазами. Я взял с полки брошюру конкурса пианистов, нашел страничку с ее портретом и конкурсной программой, пролистал странички других пианистов. Казалось – все это было совсем недавно. Тем не менее, с тех пор прошло сорок лет.

Я разыскал в фотоальбоме фотографию Эмили, что она подарила мне перед возвращением домой, перечитал памятные слова с автографом, на обратной стороне.

Мне начинало казаться, словно то далекое прошлое, когда звонил ей, договаривался о встречах, нежданно вернулось, смешиваясь так значительно с моим настоящим, что я больше не чувствовал неуместности написать ей.

И открыв её страничку Фейсбука я начал писать уже давно во мне созревшие строки:

«Дорогая Эмили, ты будешь удивлена этому письму, так как оно унесет тебя в далекое прошлое… Готовясь сейчас к своей первой поездке в Нью‐Йорк, мне подчас кажется, будто я уже нахожусь там. И тогда приходят другие мысли – те, что возвращают меня далеко назад: в Москву эпохи Конкурса Чайковского, открывшего мне имя Эмили М…

 

Мысль о том, что может быть, в это время ты тоже будешь в Нью‐Йорке, одолевает меня… Ведь как интересно было бы встретиться…Так много лет спустя.

Я указал даты моей поездки, и отправил письмо – наконец, избавившись от груза нерешительности.

Что же касается жилья в Нью‐Йорке, то дочки посоветовали мне искать его на сайте «Airbnb» – к чему я и приступил.

Но какой выбрать район? Манхэттен, – центр Нью‐Йорка? Или Бруклин, что по ту сторону пролива Ист‐Ривер?

Побывавшая в Нью‐Йорке дочка, уверяла меня в том, что жить на тридцатом этаже небоскреба в шумном Манхэттене мне не понравится.

Я переключился на поиск жилья в Бруклине, но быстро понял, что каждый раз тратить время на метро до Манхэттена – а именно там сконцентрировано все самое интересное в Нью‐Йорке – нерационально.

Я долго тянул с выбором, словно ждал до последнего, приглашения Лорри, или Эмили.

Кстати, от Эмили, ответа на мое послание неделю назад так и не пришло. Я понял, что она или совсем не заходит в Фейсбук, или же просто, не находит нужным мне отвечать.

Просматривая в очередной раз предложения жилья, я нашел интересный вариант на островке Roosevelt Islande – что в проливе Ист‐Ривер между Манхэттеном и Бруклином. Я рассматривал детали острова на фотографии со спутника. Небоскребов здесь не было – простые дома. И станция метро находилась поблизости. Манхэттен, с островом Рузвельт разделяла всего одна остановка метро. Имелся даже запасной вариант связи: канатная дорога между островом и Манхэттеном.

Рекламное наименование квартиры «Моя солнечная комната на острове Рузвельта» меня окончательно подкупило, и я решился на бронирование.

От хозяйки, по имени Лэди, я получил контактные данные.

Моя американская виза Vista и канадская AVE были готовы, вещи – уложены.

Можно было расслабиться в ожидании дня вылета.