000
ОтложитьЧитал
«Так і народ бойовий стародавній козацький, який раніше називався козарський, спершу був піднесений безсмертною славою, просторим володінням та лицарськими відвагами, якими не тільки довколишнім народам, а й самій Східній державі був страшний на морі й на землі, і то так далеко, що цісар східний, бажаючи його собі довічно примирити, з'єднував подружнім союзом синові своєму каганову дочку, тобто, князя козарського».
Пилип Орлик, «Пакти і Конституція прав і вольностей Війська Запорозького»[1]
Часть первая, северочерноморская
Письмо из прошлого
Початая бутылка водки, надёжно спрятанная в баре, по непонятным причинам стала опустошаться, и хотя первое апреля – день умопомрачительных розыгрышей и шуток, завершился неделю назад, мне было не до смеха с того самого дня, когда глазу открылось загадочное явление. Более месяца ни один человек – кроме меня, разумеется – не переступал порог квартиры, в которой происходили диковинные события, и при всём желании как можно скорее разыскать злоумышленника, причащающегося к злосчастной бутылке, списать преступление не на кого. Несмотря на семейные неприятности, начавшиеся после наступления Нового года, – предупреждаю бестактные вопросы любителей рыться в чужом белье: рана настолько свежа, что я не намерен откровенничать о превратностях личной жизни, – я держал себя в руках, не заглушал душевную боль рюмкой «Столичной», и не приглашал в квартиру гостей, способных скрасить унылые вечера.
Дабы удостовериться, что происходящее – не галлюцинация, верный признак начинающейся шизофрении, или слабое умопомешательство, случающееся на нервной почве в минуты душевного кризиса, я завязал на бутылке нитку и для верности отметил шариковой ручкой уровень жидкости.
На другой день – с негодованием отметил я – водочный уровень понизился на полсантиметра. Я вновь сделал метку и опустил нитку, туго завязав узелок. На следующий день, хотя я не прикасался к бутылке, водочный уровень снизился ещё на полсантиметра, а если учесть предыдущий, – на сантиметр. Некто, презрев дверные замки, пробрался в квартиру, открыл дверцу бара, и приложился к облюбованной им бутылке. Проделав изящный трюк, – стопка «Столичной» – не более! – призрак ретировался. Другие напитки, не менее крепкие, находящиеся рядом и способные заинтересовать истинного ценителя крепкого алкоголя, остались нетронутыми. Даже пыль, осевшая на крышке, не была сдута – коньяки «Hennessy» и «Metaxa» не входили в круг интересов неустановленного злоумышленника.
Я тщательно осмотрел квартиру. Следов инопланетянина обнаружено не было. Шкатулка с драгоценностями Софьи, бывшей жены, – уточняю для излишне любопытных, снимая вопрос о семейном статусе Евгения Ривилис, – стоящая открытой на трюмо в спальне, незваного гостя не заинтересовала. Равно, как не возбудило в пришельце низменные чувства мужское портмоне из крокодиловой кожи, беспечно лежащее в верхнем ящике письменного стола с крупными денежными купюрами на всякий пожарный случай, и мелкими – для текущих нужд. Однако чтобы ни у кого не возникли сомнения в умении привидения беспрепятственно проникать сквозь стены, в течение трёх дней человек-невидимка демонстрировал полюбившийся ему трюк. Хотите – верьте, хотите – нет: фантазии Герберта Уэллса материализовались в самом неподходящем месте, в несчастной двухкомнатной «хрущёвке» на Чижикова, 70. Некто уверовал в своё могущество и дерзким безответственным поведением вознамерился вывести из душевного равновесия хозяина квартиры; во исполнение подлого умысла наглец не удосужился стереть метку и переместить нитку.
В качестве альтернативной версии я готов поверить в существование нечистой силы, ошибочно зашедшей не по тому адресу, или в изощрённую месть афонских монахов за собственность, отобранную советской властью. Какая имеется в Одессе собственность у монахов Афона? Самая что ни есть частная, до года девятьсот семнадцатого всеми приличными людьми уважаемая и государственными законами защищаемая. – Где ей по реестровым книгам в северочерноморской столице положено находиться? – Через дорогу от моего дома на чётной стороне улицы. В конце девятнадцатого века на Новорыбной – так при рождении называлась улица, на карте которой жовто-блакитным флагом отмечен мой дом, – монахи афонского Свято-Пантелеймонова монастыря основали приют для паломников, отправляющихся в Святую Землю, и выстроили величественный храм с пятью серебряными куполами и высокой шатровой колокольней. Городская дума в полном составе присутствовала на открытии храма и упоённая зрелищем, переименовала Новорыбную в Пантелеймоновскую. Когда грянула Первая мировая война, паломничество прекратилось, но афонское подворье не впало в спячку и провозгласило себя мужским Пантелеймоновским монастырём. Просуществовала монашеская обитель до прихода в Одессу диктатуры пролетариата. Она превратила в щебень Спасо-Преображенский кафедральный собор, но храм на Пантелеймоновской уцелел, пережил войну, при румынской оккупации вторично был освящён и летом сорок пятого принял в своих стенах духовную семинарию. Кому и зачем тогда мстить?
Резонный вопрос оживил водочную бутылку, скучавшую без дела. Она подпрыгнула и прыснула со смеху. – Осторожно! Разобьёшься! – заорал я не своим голосом.
– Кока-колу пей, – рявкнула «Столичная» да так резко, что испугавшись, я чуть не подпрыгнул вслед за бутылкой. Нет, уж точно, сегодня кому-то пора к психиатру!
«А кому-то встать под холодный душ и глянуть на себя в зеркало», – визгливо прозвучало в левом ухе. Я прочистил его указательным пальцем, изгоняя нечистую силу, но проскользнув в едва заметную щель, демоны зашли с другой стороны, вцепились в мочку правого уха, с силой приподняли оставшуюся часть тела и приволокли в прихожую к зеркалу. Указав на зеркальное отражение Евгения Ривилис, демоны грозно потребовали: «Поговори с умным «человеком».
Зеркальный оппонент почему-то был в клетчатом костюме и в ярком галстуке. Увидев перед собой обмякшее тело в мятой фланелевой рубашке, он поощрительно улыбнулся: «Евгений, ты всерьёз считаешь, что бывшие частные собственники переполнены жаждой мщения? – Это ты мне? – расправляя плечи, осведомился Евгений, не разумея, каким образом на нём оказался пиджак. – К кому же ещё? – лукаво ответствовал зеркальный Евгений, – оглянись, мы в гордом одиночестве. В квартире никого больше нет. Поговорим по душам? – Попробуем. – Ну, так слушай. После полёта Гагарина оруэлловское государство экспроприировало афонские подворья; как казалось узурпаторам, реквизировало навечно. В одну ночь семинаристов вывезли за город, с куполов собора сняли золотые кресты, а наутро в опустевший кабинет ректора семинарии по-хозяйски вошли давно немытые галоши директора планетария. – Было такое, – подтвердил Евгений, вернувший себе уверенность. – Не перебивай! – осерчал зеркальный учитель нравов, – в детстве мама не учили тебя прерывать людей в галстуке! – Простите. – Ладно. Слушай и запоминай. С приходом галош на третьем этаже храма, в дни праздников принимавшем для богослужения две тысячи верующих, заработал кинолекторий общества «Знание». Его в «перестроечные времена» директор планетария сдал в аренду кооператорам. С наступлением темноты в афонском подворье закрутились эротические кинофильмы. Кощунство и богохульство переполнили чашу терпения служителей христовой веры. Что скажешь на это, учёный представитель атеистического поколения?»
На провокационный вопрос Евгений Ривилис не стал отвечать и показал зеркалу спину. Даже если прав тот, кто, надев модный костюм, в обличье Евгения проповедовал в зеркале, то, причём здесь он, настоящий Евгений Ривилис, лишь единожды согрешивший, поддавшись искушению ярко разукрашенной афиши фривольного содержания, и в битком набитом зале кинолектория с затаенным дыханием следивший за приключениями «Греческой смоковницы». Нет, всё не так просто и легко объяснимо!
Я повторил операцию, нарисовал новую метку, опустил нитку и, дабы бутылка постоянно была перед моими глазами, поставил её на журнальный столик.
Последующий день я пристально присматривал за бутылкой. Водка оставалась нетронутой. «Нет посуды», – злорадно ухмыльнулся Евгений, радуясь в душе, что бесы набросились на директора планетария, вытащил из бара рюмку, салютовал зеркальному оппоненту и поставил её возле бутылки, приложив к ней записку с адресом собора. Весь вечер, хотя я ненадолго отлучался, к бутылке никто не притрагивался, и я искренне уверовал, что нечистая сила отправилась гулять по указанному в записке адресу.
Ближе к полуночи я лёг в постель, оставив не выключенным ночник, и прикрыв левый глаз, в правом оставил для наблюдений маленькую щёлку.
В полночь бутылка медленно накренилась, наполнила рюмку и… выпила её.
Я мгновенно сбросил простыню и ринулся к бутылке: водочный уровень понизился на полсантиметра.
– Сволочь! Так это ты пьёшь мою водку! – вскипел я и, схватив поллитровку за горлышко, распахнул окно, широко размахнулся, намереваясь выбросить на улицу…
«Стой! – ужасная мысль схватила руку и удержала её на взмахе, – если водка перелилась из бутылки в рюмку, а затем проделала обратный путь, то уровень жидкости должен остаться на месте…»
Я осторожно опустил руку и, вглядываясь на просвет, убедился в отсутствие больного воображения – жидкость в бутылке опустилась на сантиметр ниже ранее проведенной метки. Чудес не бывает! Я внимательно осмотрел стол и для верности понюхал скатерть – ни одной капли драгоценного напитка пролито не было.
Что же это такое! Я поставил бутылку на стол и в изнеможении сел в кресло.
– За что? – вслух прозвучавший плаксивый голос был как будто не мой, но бутылка виновато повернулась и вместо привычных слов «Русская водка» на этикетке отчётливо выступило: «Українська горiлка».
– С перцем… – вырвался из горла стон.
– И со шматком сала, – насмешливо вмешался ехидный Голос.
Я быстро обернулся на звук – в комнате никого не было – однако просьба была уважена: на донышке появился малюсенький перчик, а этикетки на бутылке замелькали с калейдоскопической быстротой: «Перцовка», «Пшеничная», «Винницкая особая», остановившись, на заманчивом – «Українська горiлка з перцем».
Вслед за этим включился телевизор, спел «Ще не вмерла Україна», пропищал три раза: «Не забудьте вимкнути приймач», после чего сам и выключился.
Пока при пении национального гимна, поднятый кем-то за ухо, я стоял по стойке «смирно», скатерть на столе стала линять, превратившись, через минуту в пожелтевшую карту, на которой под надписью «Золото Сiчi заховано тут», стояла витиеватая подпись «гетьман Війська Запорозького обох берегів Дніпра, князь Священної Римської iмперії Iван Мазепа»[2].
– Почему мне? – поразился я, зная неприязненное отношение к моим соплеменникам соратников Тараса Бульбы и заглянул, на всякий случай, в штаны. Убедившись, что, несмотря на происходящие чудеса, связь с Всевышним осталась при мне, облегчённо вздохнул, но всё остальное… Бутылка горилки и карта также оставались на столе, подтверждая реальность происходящего.
В дверь постучали. Я вздрогнул, посмотрел на часы, механически отметив, «четверть первого», и продолжил изучение карты.
Стук повторился. На цыпочках, чтобы ненароком скрипом половиц не выдать себя, я подошёл к двери и, посмотрев в глазок, увидел высокого худого мужчину с яйцевидным лицом, длинноносого, лет сорока – глубокая залысина, уходящая за макушку, скрывала истинный возраст.
– Вам кого? – нервно спросил я.
– Евгений Абрамович Ривилис здесь живёт?
– Да. А что вам надо?
– Вам письмо.
– Зайдите завтра.
– Завтра уже наступило, – бодро произнёс незнакомец. – А письмо лежит на балконе. Прочтите и откройте дверь.
Всезнающий гость оказался прав. На балконе лежал аккуратно сложенный плотный свёрток, неизвестно как там оказавшийся, крест-накрест перевязанный жгутовым канатом и по размеру похожий на почтовую бандероль. Адреса получателя или отправителя не указаны. Зато, как положено при почтовой пересылке, на лицевой стороне наклеены погашенные почтовые марки, а концы каната скреплены сургучной печатью, датированной 8 квiтня 1996 року.
«Как он попал на балкон? Почему бандероль безадресная?» – эти вопросы пронеслись вихрем, не насторожив, и не напугав, ведь при иных обстоятельствах поутру я вернул бы пакет на почту, и задал почтовому служащему те же вопросы, но в заколдованную ночь, все поступки, как в пьяном бреду, – нелогичные и безрассудные. Разглядывая пакет, я зашёл на кухню, ножницами разрезал канат, и, развернув свёрток, обнаружил деревянную шкатулку, ничем не примечательную, которую прежде, окажись она случайно в моих руках, безжалостно выбросил в урну.
– Ну, что?! – нетерпеливо прокричал незнакомец и постучал в дверь. – Получили письмо?! Евгений! Вы меня слышите?! Письмо получили?!
Я проигнорировал вопль и раскрыл шкатулку, обнаружив внутри коротенькое послание. Чернила выцвели, некоторые буквы были едва различимы, но всё-таки я сумел прочесть его.
Шановний пане!
Через зраду Богдана Хмельницького, який підняв Січ проти Речі Посполитої і уклав союз з кримським ханом і московським царем почалася Тринадцятирічна російсько-польська війна, в результаті якої за умовами Андрусівського мирного договору під владу Московської держави перейшла Лівобережна Україна, Сіверська земля з Черніговом і Стародубом, і також Смоленськ, а Запорізька Січ мала перебувати під спільною владою обох держав.
Я все робив, щоб на карті Європи знову з'явилася українська козацька держава. Але зараз, вiдчуваючи кiнець потугам нашим здобути незалежнiсть, я почув Голос: тiльки тодi, коли ми дамо усiм народам, якi живуть на землi нашiй, рiвнi з козаками права, тільки тоді Україна знову стане вільною і процвітаючою державою.
Мапа, де захованi скарби Сiчi, вiдкриється тiльки прямому нащадку стародавніх козар. Частину вiзьмить на пам'ятники загиблим у всiх мiстечках, де шельмувало вiйско Богдана Хмельницького, частину – на спорудження Храму Усiх Народiв, решту – подiлiть мiж усiма вiльними хлiборобами.
Прийміть наше щире пробачення. Дай вам Боже щастя.
Гетьман Війська Запорозького обох берегів Дніпра, князь Священної Римської iмперії, Iван Мазепа [3].
– Евгений, вы прочитали письмо?! – после небольшой передышки прокричал ясновидец.
– Нет! – гаркнул я. – Подожди!
«Странное письмо, какая-то карта… Что это? – лихорадочно размышлял «счастливый» избранник гетмана. – Визуальный трюк шарлатана, требующего открыть дверь? Но письмо в моей руке, – материализованная реальность. Его можно сжечь, разорвать на мелкие кусочки. Только зачем? Я и Мазепа? Что между нами общего? Чушь собачья! Кто этот аферист, явившийся в полночь, в нарушение всех правил приличий? Не он ли подбросил пакет? Конечно, он… А бутылка, сама себя выпивающая? Как это объяснить? Телекинез? Мошенник ею руководит, используя психическую энергию? А, может, я загипнотизирован, и чистый лист бумаги кажется мне письмом двухвековой давности, а голос, который я слышу, звучит лишь в моём воображении. А на самом деле, за дверью никого нет».
Противоречивые чувства раздирали меня, версии сменяли одна другую, спорили меж собой, ни на одной разум не останавливался – я стоял как вкопанный, держа в руке письмо, не зная, что с ним делать.
– Евгений! – назойливо напоминал о себе голос за дверью.
Новая догадка, показавшаяся достоверной, обожгла мозг: «Послание гетмана ошиблось адресом, сбитое с толку переименованием улиц и отсутствием золотых крестов, служащих ориентиром, и вместо Пантелеймоновского подворья, ныне не существующего, по недоразумению попало на мой балкон».
Если это так… Я подошёл к столу и, всматриваясь в очертания скатерти-карты, пытался разглядеть хоть какое-либо название, за которое можно ухватиться и начать раскручивать ниточку, – подсказки не было. Не карта, а «китайская грамота». Ни одного географического наименования, позволяющего указать месторасположение.
Да и карта ли это! Именовать «планом», указывающим место захоронения клада, бледно-жёлтую скатерть с нечётко проступившим рисунком, равнозначно тому, что в небрежном карандашном рисунке склонной к полноте ученицы хореографического училища разглядеть будущую прима-балерину Большого театра. Ну да! Только поистине богатое воображение способно распознать в криволинейной линии, пересекающей по диагонали скатерть, – полноводную реку, петляющую с юга на северо-восток, и воспринять за речные притоки небрежные, еле заметные чёрточки, воткнутые в «реку», как ножи в дерево.
– Бессмысленная трата времени, – пробормотал я. – Не карта, а абстрактное искусство к чертям собачьим!
Инопланетянин, скребущийся за дверью, и подающий время от времени голос с просьбой впустить его, сквернословий в адрес невинных животных не слышал, и настойчиво долбил одно и то же:
– Евгений, не бойтесь, откройте дверь. Я вам всё объясню.
Галлюцинациями, гипнозом, торжеством белой или чёрной магии – не пахло. Я медлил и не спешил открывать дверь, помня о проходимцах, с наступлением весны появлявшихся в нашем дворе с душещипательными историями, достойными плутоватых героев «Золотого телёнка», преследовавших благородную цель – честно изъять у доверчивых граждан некоторое количество припрятанных про запас денежных знаков.
Предосторожность не входит в список инстинктов, передаваемых по наследству. Скатерть-карта и письмо из прошлого лежали на столе, подтверждая реальность происходящего. Раздираемый сомнениями, я растерялся; настойчивый незнакомец не терял время даром и настырно подталкивал к опрометчивым действиям.
– Евгений, вы меня слышите? – напористо вопрошал он и теребил ручку входной двери.
«Позвонить в милицию? Идея хорошая. Не мешало бы проверить, есть ли у ночного визитёра криминальное прошлое». – Продолжая рассматривать карту, я поднял телефонную трубку, прокрутил диск на цифре «ноль», перевёл палец на указатель «два» – и застыл. Возле одного из речных «притоков» глаз зацепился за неприметную стрелку, указывающую на возвышенность. На холме или у его основания – изображены три дерева. Одно – перечёркнуто крест-накрест, и сбоку еле заметно проглядывает наискосок написанное слово. Увеличительное стекло для разглядывания мелких деталей коллекционных почтовых марок, весьма кстати лежало на столе. «Росча» прочитал я. Стало быть, «роща». Параллели и меридианы – координаты любой, грамотно составленной карты, отсутствовали. Зато появилась первая, пока ещё ничего не означающая примета. Осталось выяснить географические координаты рощи, вооружиться лопатой и ломом, а ещё лучше экскаватором…
Незнакомец ёрзал за дверью, и настойчиво переспрашивал: «Евгений, ну, как? Прочли письмо? Впустите меня, я вам всё объясню».
Всё-таки позвонить в милицию? Допустим, я дозвонюсь. И что сказать оператору? Как объяснить диковинные превращения скатерти и появление странного письма от давно умершего гетмана? Дежурный офицер, которому я расскажу о письме, неизвестно когда отправленном и вероятнее всего адресованном настоятелю Пантелеймоновского подворья, совершенно справедливо сочтёт меня ненормальным и вызовет «скорую помощь». Путешествие во времени – это у доктора Булгакова в «Мастере и Маргарите». Я положил трубку, грустно признав, что служителями правопорядка неправильно буду понят…
Незваный гость, пока я терзался в раздумьях, нетерпеливо дёргал дверную ручку и, как заклинание, бубнил:
– Евгений Абрамович, я к вам по поводу письма на балконе. Вы уже прочли его?
Я подошёл к двери и вновь посмотрел в глазок, отметив детали туалета, на которые прежде не обратил внимания: серый мятый пиджак и нечищеные туфли. Внешний вид незнакомца не вызывал к нему никакого доверия.
– Кто вы такой? – прокричал я.
– Это удивительная история! – радостно завопил пришелец. – Меня привела к вам бутылка водки, стоящая на прикроватной тумбочке.
«Надо его остерегаться. Он владеет секретами чёрной магии», – страшная мысль пронзила мозг, едва ясновидец напомнил о чудесах, производимых волшебной бутылкой и точно указал её нынешнее месторасположение.
– Евгений Абрамович, не бойтесь, – читая через дверь мысли, успокаивал мошенник, – откройте дверь, я за одну минуту вам всё объясню.
Нельзя заговаривать с инопланетянами, чтобы не оказаться жертвой магии или ворожбы, но нескольких слов, сказанных провидцем, осведомлённым о чудесах, происходящих в квартире, оказалось достаточно, чтобы наперекор логике и благоразумию, я накинул цепочку и приоткрыл дверь. Хитрец заглянул в щёлочку и весело закричал: «Наконец-то! Я замучился ждать вас!»
– Может, сперва представитесь? – холодно спросил я, удерживая себя от неразумных поступков. – Так вообще-то принято у культурных людей.
– Ах да, виноват! – воскликнул пришелец, с досадой схватившись за голову, и назвался. – Григорий Дорошенко. – Он просунул в образовавшуюся щель несколько длинных и тонких пальцев и вторично отрекомендовался. – Потомок гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко.
– Что вам угодно?
– Давайте, поговорим в комнате, – вкрадчивым голосом попросил гость. – В письме всё сказано. Согласитесь, тема серьёзная, объясняться через порог неудобно.
– Завтра приходите, в дневное время поговорим.
– Я понимаю, вас смущает позднее время, но согласитесь, не каждый день на вашем столе оказывается карта, собственноручно подписанная гетманом.
«Он и об этом знает!» – удивился я и, подавшись уговорам, снял цепочку и приоткрыл дверь.
– Можно войти? – вежливо спросил Дорошенко.
– Входите.
Потомок правобережного гетмана смело вошёл в комнату. В левой руке он держал потрескавшийся светло-коричневый кожаный портфель, который я не разглядел, когда всматривался в глазок. Он поставил его на пол, прямо у входной двери и, не разъясняя причину своего появления, устремился к столу. Издав дикий вопль, напомнивший победный клич диких племён, живущих в южноафриканских джунглях, Дорошенко вцепился глазами в карту. Я терпеливо ждал, когда ночной гость соблаговолит прояснить ситуацию. Игнорируя хозяина квартиры, свидания с которым он добивался, потомок беззвучно шевелил губами и водил пальцем по руслу реки. Грязь, скопившаяся под ногтями, усилила чувство неприязни, к нему возникшее.
Я совсем растерялся – с его появлением, загадка не только не прояснилась, но ещё больше запуталась. Пришелец продолжал изучать карту, и не спешил объяснить мотивы своего поведения. Однако молчание затянулось – потомок правобережного гетмана держался нагло и самоуверенно. Он не отреагировал на предложение перерисовать план, и, отодвинув подсунутую бумагу и карандаш, вглядывался в карту, не замечая владельца квартиры.
В собственных апартаментах чувствовать себя пустым местом?
– Карта устарела, – громко произнёс я, привлекая внимание гостя. – Прошли столетия, три дерева превратились в непроходимый лес. Или, наоборот, – ёрничал я, желая досадить потомку, – местные жители распилили их на дрова, и на освободившейся территории выстроили Останкинскую телебашню.
Не поднимая голову, Гриша пробурчал под нос нечто невразумительное и пожал плечами.
«Вежливый парень», с неприязнью подумал я. «Свалился, как снег на голову, и ведёт себя так, как будто квартира со всем её содержимым, принадлежит ему на правах личной собственности. Пора приводить наглеца в чувство и выпроваживать на улицу. Наверняка, никакой он не потомок, а внук одного из тридцати сыновей лейтенанта Шмидта».
– Аллоу!
Как в пропасть кануло – Гриша и бровью не повёл.
«Хотя бы из вежливости отреагировал!» рассердился я. «Стукнуть по голове, чтобы привести в чувство?»
Почуяв неладное, гость пробурчал молитву, из которой удалось разобрать лишь одно слово: «жиемо».
«Приступаем ко второй попытке оживления трупа», со злостью подумал я. «Следующей не будет. Если мошенник не откроет рот, пристрелю из рогатки». – Я накрыл скатерть газетой, лишая «потомка» возможности изучать карту, и неприязненно заявил: «Хватит смотреть абракадабру. На карте нет главного. Все географические ориентиры: река, холм, роща – как видите, без названия. С равным успехом клад можно искать и на Днепре, и на Буге…»
– И на Припяти, и на Днестре, – очнулся Григорий и, не поворачивая головы, пояснил. – Гетман сознательно засекретил план, опасаясь, что клад попадёт в поганые руки. Ворожка окутала наследие гетмана тайными чарами и так заколдовала его, что клад сам выберет человека, которому он откроется. – Григорий лениво повернул ко мне голову и добродушно осклабился: «Мазепу избрали объединённым гетманом в 1704 году. До этого он был гетманом Левобережной Украины, а мой предок с 1665 года одиннадцать лет был правобережным гетманом. Он умер в 1698 году, и, кстати, Наталья Гончарова, жена Александра Пушкина, приходится ему праправнучкой. Но это так, к слову сказать. По материнской линии у детей Пушкина казацкие корни. А если говорить по делу, то Мазепа скончался через три месяца после Полтавской битвы. А на седьмой день старший сын Петра Дорошенко получил видение от духа умершего гетмана».
– Что угодно почудится на хмельную голову.
– И то правда. Но здесь иной случай.
– Почему же? – насторожился я.
– Видение гласит, что через фляжку гетмана Дорошенко ему или его потомкам раскроется тайна захоронения военной казны Запорожского войска. С тех пор из поколения в поколение вместе с фляжкой это предание передавалось в нашей семье.
– Когда же тайна раскроется?
– Кабы я знал. По преданию, в час Икс, фляжка станет наполняться рюмкой водки, а поскольку ничто не возникает и не исчезает бесследно, она будет переливаться из бутылки человека, выбранного для оглашения завещание Мазепы и раскрытия места захоронения клада. Вот то, что я знаю. За двести восемьдесят семь лет, прошедших после смерти Мазепы, ничто не происходило. А когда вдруг фляжка забулькала, мне оставалось только выпивать водку. Затем в моём сознании появился ваш адрес. Вот я и приехал…
– Откуда? – перебил я.
– Из Полтавы.
– А дальше? Что из того, что на столе лежит карта, которой нельзя воспользоваться?
– Ждите, – пожал плечами Гриша. – Днями прояснится. – С этими словами он поставил на стол пустую фляжку.
Моя бутылка тут же проделала известную процедуру, Гришина фляжка наполнилась ещё одной рюмкой, которую он, виновато на меня посмотрев, залпом выпил.
– Ну, как? Есть что-нибудь новенькое? – ошарашенный чудесами, спросил я, внимательно наблюдая за Гришей, и начиная верить ему. – Дать чего-нибудь закусить?
– Пока ничего, – неожиданно смутился Гриша и извиняющимся голосом попросил. – А от бутербродика я бы не отказался.
– Да, да, конечно. – Я рванул на кухню, на скорую руку соорудил хлеб с остатками «докторской» колбасы, поверх положил срез луковицы, капнул кетчуп и вернулся в комнату, неся на блюдце произведение кулинарного искусства.
Гриша, пока я был на кухне, отложил в сторону газету и перерисовывал карту. Не отвлекаясь от «государственных дел», он в три приёма проглотил бутерброд, благодарно улыбнулся и попросил повторить. Пришлось его огорчить:
– Ты съел последний кусок хлеба. Могу предложить чай.
– Спасибо, попозже, – поблагодарил Гриша и продолжил работу. Завершив деяние государственной важности, он слегка витиевато заговорил:
– Я с вашего позволения, – он запнулся, – но если вы возражаете по причине неприятия идеи незалежности… – в ожидании ответа Гриша пытливо сверлил меня взглядом.
Опровергая внезапно возникшее подозрение в крамоле, я пылко воскликнул:
– Как любой гражданин Украины, родившийся здесь и выросший после провозглашения Верховной Радой «Акта независимости Украины», подтверждённого первого декабря всеукраинским референдумом, я полностью…
Гришино лицо просветлело. Распахнув объятия и не позволив завершить фразу, он радостно огласил новую просьбу: «Тогда я немного у вас поживу».
Инстинктивно я резко выставил ладонь, предостерегая гостя от чрезмерного проявления чувств, и подтверждая патриотичность, согласился взять на постой с оговоркой: «разве что, ненадолго», – затем, осознав оплошность, принялся лихорадочно искать повод, ограничивающий гостеприимство разумными сроками: «у меня э-э…», – я запнулся, подыскивая нужные слова, – «имеются личные планы… женщины».
Радостными ужимками Гриша изобразил на лице ответ: «Что за вопрос?» – и, чтобы не возникло сомнений в его порядочности, приложил обе руки к груди и, расплывшись в улыбке, сладко пропел: «Мы же джентльмены. Как-нибудь уживёмся».
– Ты меня не так понял. Никаких «уживёмся».
Гриша посерьёзнел и клятвенно положил руку на сердце.
– Не волнуйся, в плане женщин я не побеспокою. Перед появлением дамы моментально ретируюсь.
Возражения замерли на губах. Считая вопрос решённым, Гриша воспрянул духом и деловито поинтересовался:
– Час-два на всё про всё, вам ведь хватит? Что долго церемониться? Вытащил саблю из ножен, погарцевал, азартно помахал ею, а затем аккуратненько протёр и вложил в ножны. Всего-то. Кому-то и пяти минут достаточно на все подвиги.
Я тяжело вздохнул, осознав, что так быстро от него не отделаюсь.
– Неделя. Максимум, – исправляя промашку, скрепя сердцем, оговорил я срок Гришиного пребывания, и безоговорочно добавил. – Опосля, извините.
– Спасибо! – Гриша оживился. – Я знал, вы человек благородный! – Он прищурил глаза и стал что-то подсчитывать, сгибая пальцы рук, и беззвучно шевеля губами.
Я внимательно следил за его лицом. Морщины – следствие глубинных мыслительных процессов, происходящих в его мозгу, – плавно скользили по лбу. Волны перемещались к губам, вызывая непроизвольное дёрганье щёк. Я терпеливо ждал. Наконец, подсчёты закончились. На лбу установился штиль, и Гриша объявил результат: