WARNING: Adult content.
ВНИМАНИЕ: некоторые сцены написаны исключительно для взрослых.
Cover art by Len Grossman
Оформление обложки: Лен Гроссман
В оформлении обложки использованы фото с https://stock.adobe.com по Стандартной лицензии, а также http://stocksnap.com и https://pixabay.com/ по лицензии CC0.
Пришельцы с планеты Земля
(Вместо предисловия)
Мой бедный Йорик, балагур известный!
Где твои шутки, от которых
Застолье хохотом взрывалось?
Не то теперь. Истлев, твоя улыбка,
Развлечь не сможет больше никого.
Уильям Шекспир, «Гамлет» (перевод автора)
Эта сцена в трагедии самая смешная. Ее нельзя ни забыть, ни спутать ни с какой другой. Принц пытается понять, был ли он счастлив. Ему хочется думать, что он знал лучшие времена. Ведь было же у него детство, в конце-то концов! И у детства был символ – лицо веселого простака под колпаком с бубенцами. Дурацкое лицо Йорика.
И это все, что осталось от детства.
Потому что было лицо, а стало… то, что стало. Осклабившийся в ухмылке череп на ладони у принца.
Все, что осталось, занимает не так уж много места. Совсем немного. Еще и по этой причине Гамлет не уверен, что именно баюкает он на своей руке.
Всего лишь череп?
Свое детство?
Даже принцу крови, способному видеть то, что не дано больше никому, трудно распознать в сращении охристой желтизны костей знакомое лицо. Единственное лицо на фоне безликой дворцовой челяди.
Не маску.
Не личину.
Лицо.
Такое вдохновенное, что ему больше пристало слово «лик».
Лик шута.
Йорик – так звали заводилу вечного праздника. Бесконечность имеет реальный смысл в одном только детстве, верно? В точном соответствии со своей профессией, Йорик был острословом, неутомимым фантазером и записным шутником.
Уголок неухоженного погоста, открытого всем ветрам. Он за пределами круга жизни, очерченного городской стеной. Приходить сюда небезопасно. Даже для наследника престола, которому можно все. Вернее, почти все.
Принц глядит в пустые глазницы прошлого. Только здесь и сейчас Гамлет понимает, что детство вычеркнуто из жизни, будто его и не было.
Но оно ведь было!
Или принцу так только кажется под гипнозом пустых глазниц шута?
Не боясь испачкаться, Гамлет оглаживает ладонью шершавую округлость темени. Под ним покоится траурная пустота – все, что осталось от прошлого.
Все, что осталось от Йорика.
Бедный Йорик!..
По черепу в разные стороны разбегаются трещинки. Гамлет касается неровного их рисунка и баюкает на ладони…
Нет, не череп.
Воспоминания.
Прошлое, которого коснулась увиденная Гамлетом тень. Она одна осталась у принца от счастья, которого не было никогда.
Отчего всем так памятна эта сцена? Не оттого ли, что, поднабравшись жизненного опыта, рано или поздно мы прозреваем? То, что раньше было важным, получает наконец свое подлинную размерность в самом низу списка вещей, без которых, как это еще вчера казалось, никак нельзя. Шкала ценностей переворачивается с ног на голову, и только тогда все становится на свои места. Мудрые, мы наконец получаем доступ к сокрытому до тех пор источнику правды и лжи.
Начиная отсюда, можно уже не бояться опоздать и делать все с мудрой размеренностью отшельника: жить не спеша и пить не спеша. Столько, сколько нужно.
С этого момента мы принимаемся охотно отыскивать скрытые изъяны в так называемых подарках судьбы и очевидные преимущества в изменах наших ближних. Мы поневоле нарабатываем здоровый скепсис и не ждем от жизни уже ничего такого, что заставило бы нас хоть на одно мгновение завидовать самим себе.
Довольно скоро по той же причине изо всех видов юмора мы больше всего начинаем ценить смешное не самого светлого свойства. Нас больше привлекает теперь прямая его противоположность – от серебристо-серой самоиронии до беспробудно черного сарказма. Да и как может быть иначе, если мы понимаем, наконец, с искренней отрешенностью: нетленное утеряно навсегда.
Дальше все зависит от калибра души.
Мудрые с улыбкой добавляют про себя: и слава Богу!..
Остальные поступают веселее.
Они плачут.
Но в каждом из нас рано или поздно то, что казалось неизбывным – земное, – растворяется, отступает, и пустоту, что раньше казалась святостью, заполняет его противоположность, со знаком минуса перед ним. И нет ничего более честного и кривого, чем этот минус, нарочитый, как скабрезная улыбка шута под срезом черепной коробки.
Знаменитая фраза «бедный Йорик» собственно к Йорику не имеет никакого отношения. Полуистлевшие останки если в чем и нуждаются, то разве что в покое, не в утешении. Действительно бедный в этой сцене, невзирая на состояние его финансов, принц крови. Он бедный уже потому, что понимает: наследное право владения не только другими, но и собой, ничего не значит.
В мире земных реалий незачем быть королем.
Смысла нет.
Потому что даже если числишься под первым номером, готовиться к измене нужно как можно раньше. Лучше всего – начиная с рождения, с самого первого своего дня на Земле.
И иначе не будет.
Никогда.
По этой причине все, что Гамлету остается, – это не спешить в короли. Более того, принц старается оградить себя от неустанной опасности. Он делает все возможное для того, чтобы беда обошла его стороной. За шанс разминуться с короной он готов уплатить любую цену, отдав врагам даже жизнь. И не только чужую, но и свою.
Принц в самом деле умнее всех в этой трагедии. И вот почему. Он открыл для себя истину, важнее которой нет на свете: королем никогда не станет тот, кто… не хочет быть королем.
А Гамлет этого не хочет. Уже не хочет. У него нет желания вписать в историю датского королевства еще одну точно такую же историю – ту, что уже имела место в прошлом.
Историю о победе низости.
И нищете любви.
Ту историю, что уже случилась.
С отцом.
Скучные дворцовые будни. Этикет, менуэт, букет. Цветы робко выглядывают из вазы, задвинутой в угол дворцовой залы. Букет, разумеется, сухой. Как и менуэт, исполняемый в строгом соответствии с этикетом.
И ни с того ни с сего – будто взрыв петарды на фоне стынущих похорон. И вот уже в радужном облаке конфетти тает памятная деталь – плывущий по воздуху силуэт.
Профиль отца.
Предвестие крови.
Обещание трагедии.
Той самой трагедии, которая – принц еще мал, несмышлен, и ему хочется в это верить – обойдет его стороной.
Семя сомнений еще не выбросило в небо трепетное пламя ростка, но грядущее уже вспарывает острыми углами бледность кожицы на зернышке судьбы.
Разрыв.
Рана.
Смерть.
Судьба мудра. Она дарит Гамлету шанс забыться на время. Ровно настолько, сколько длится детство. И вот уже на сером фоне дворцовой жизни – фоне окаянном и обреченном – царствует беззаботность праздника, нескончаемая феерия игры. Ее оттенки далеки от изящества, это всего лишь буйство грубой фантазии и скабрезного веселья. Что поделать – у каждого времени свое чувство юмора!
Больше всего ребенку нужна беззаботность. Та, которую излучает шут. В ней принц находит замену тому, в чем нуждается больше всего, – в безопасности. Только по этой причине презренный шут становится властителем детской вселенной, символом лучшего из того, что было.
Одному изо всей челяди, шуту дозволено держать кроху-принца на руках. В свою очередь, только Гамлету, одной-единственной на весь дворец душе, дозволяется играть талисманом, что хранит праздник, – бубенцом на шутовском колпаке. Малыш смеется и вызволяет заключенное в нем звонкое баловство.
Едва приметив озорной огонек в глазах мальчика, шут берет малыша на руки и позволяет ему коснуться символа шутовского своего величия. Самого шумного изо всех атрибутов королевской власти.
Принц поддевает пальцем свою усладу – символ до смешного глупого королевства. Он уже знает, что прикасаться к символу небезопасно.
Последствия могут быть разные.
Непредсказуемые.
Небезопасные.
Принцу кажется, он к ним готов. По этой причине он не слишком удивлен тому, что прикосновение к дурацкому бубенцу дарит ему прозрение.
Постижение.
Проницательность.
В полутьме дворцового перехода принцу видятся разрытая могила в уголке нищего кладбища, и череп на ее краю. Малыш догадывается, чей череп – последнюю из своих игрушек – он будет баюкать на ладони, прежде чем расстанется с мечтой о счастье. Теперь уже навсегда.
Шут наблюдателен и не глуп. Он замечает, что с мальчиком творится что-то неладное. Он встряхивает нечесаной головой – и мальчик вновь заходится в смехе от половодья звона.
Смех – подтверждение.
Смех – доказательство.
Слава те Господи, принц вернулся к реальности!
К дурацкой реальности. В ней королями служат шуты.
Незамысловатый звон взрывает похоронную тишь дворцовых покоев. Маленький принц хохочет от всей души. Он хочет уверить всех, будто у него все в порядке. Он старательно делает вид, что еще ни о чем не догадывается. И не знает о том, что уготовано для него судьбой.
Наверное, самое трогательное в детстве, самое притягательное в нем – обещание успеха. Лишь в этом возрасте мы не требуем гарантий на будущее. Мы знаем: все сбудется в точном соответствии с мечтой.
Но не всем наследникам престолов суждено стать королями. И не каждому принцу дано услышать фразу, с которой начинается взрослая жизнь: как будет угодно Вашему Величеству!
Для Гамлета сцена на кладбищенском пятачке – прощание с обещанием, проводы мечты. Только здесь он понимает, что от прошлого ему достался один только прах, и поправить уже ничего нельзя.
«Бедный Йорик!..» В этой фразе звучит немереная тоска. Это печаль по невозможности снова распахнуть дверь в детство. Лучше и не пытаться вспомнить код, что открывает все двери.
Кроме этой.
К этой двери нет кода.
К ней нельзя подобрать отмычку, а ключ утерян давно и навсегда. Взломать ее не по зубам никому. Даже тем, кому кажется, будто им все по плечу, – инопланетянам земного происхождения.
У героев серии фантастических историй под названием «Бедный Йорик» от детства осталось не так уж много. Поначалу кажется, что их это ничуть не смущает. Тем более что всегда не так уж трудно укрыться от правды за бравадой. Все равно за какой. Возможностей для этого хоть отбавляй. Можно, например, спрятаться за не такой уж прочной броней космического корабля. Или нацепить на себя самый нелепый изо всех маскарадных костюмов – скафандр для выхода в открытый космос.
Но любая попытка вернуться в то, что утрачено, обречена на провал. Пройдет не так уж много времени – и герои серии поймут несостоятельность затеянной ими игры, безуспешность подмены, гибельную суть лжи во спасение. И лишь воспоминание о счастье, магическое заклятье «Бедный Йорик!» будет по-прежнему звучать в их ушах.
Эхо символа.
Отклик проклятья.
Тающий знак беды.
Три туза в прикупе
(грустная фантастика)
– Так вот где прячутся боги Олимпа! У жертвенника, объятого пламенем!..
Четверо астронавтов, которые неторопливо завтракали вокруг пластикового стола, приветливо помахали опоздавшему коллеге. На краю стола стоял сандвич-тостер. В эту минуту примитивное устройство изо всех сил тужилось, пытаясь превратить в бутерброд набор из двух хлебцев с ломтиками копченого мяса и сыра. Из прорези между двумя половинками электрического устройства то и дело вырывались струйки дымка и крохотные искорки. Это хлебные крошки сгорали на раскаленной спирали дотла, распространяя манящий запах поджаренной корочки.
– О, муза муз! – трагическим тоном с подвыванием продолжал вошедший. – Нет зрелища смешней, чем завтрак сытых с вечера людей! Прямо на наших глазах они пожирают размороженные витамины и – что там еще в нашем меню? – ну, конечно же, консервированные белки! Утро нового дня, а в космосе ничего не изменилось: все та же кухня, все тот же завтрак, все то же надоевшее меню! Одно и то же! Навсегда!.. Вы только вдумайтесь в зловещий смысл этого слова: навсегда!
Астронавт не столько говорил, сколько пел, старательно пародируя речитатив героя-любовника классического театра. При этом правую руку он задрал как можно выше, старательно пародируя представление трагедии на сцене театра восемнадцатого века. Почему-то в те времена считалось, что герой-любовник может появляться на сцене только так – с задранной в небо рукой. Объяснялось это, скорее всего, тем, что в противном случае публике он показался бы слишком мелким в сравнении с масштабом готовых вот-вот обрушиться на его голову несчастий.
– А самое смешное заключается в том, что все то же меню остается неизменным на нашем столе не только по будням, но и…
Голос говорившего снизился до шепота:
– …по праздникам!
– Бен Моллиган! – представил только что появившегося астронавта командир корабля, – полиглот, дипломат, психолог. По совместительству – восходящая звезда наших кухонных посиделок! Мастер оригинального жанра!..
Он отставил чашку с кофе и принялся аплодировать. Жесты были подчеркнуто выразительными, скорее даже преувеличенными, но звуков овации никто не слышал. Разыгранный восторг оказался всего лишь крохотной пантомимой.
Сидящие за столом переглянулись и обменялись понимающими улыбками. Им не нужно было объяснять, что они вот-вот станут жертвами очередного розыгрыша и в очередной раз позволят себя надуть. Самое удивительное при этом заключалось в том, что на Бена никто никогда не сердился. От расплаты за розыгрыши его неизменно спасала подчеркнутая безобидность придуманных им кухонных мистификаций. Впрочем, никто не обижался на Бена еще и потому, что этот астронавт был чем-то вроде талисмана на корабле. Одно его присутствие разрешало едва ли не любые конфликты. В экспедициях, которые длились более полугода, это качество было на вес золота.
Скучная до тех пор утренняя беседа за столом оживилась. Все пытались угадать, кто же из них на этот раз станет жертвой очередного подвоха. Чаще всего определить это заранее было невозможно. Никто не смог бы прочитать в глазах Бена ничего, кроме правдоподобной невинности и подкупающей искренности. Взгляд его, как всегда, оставался серьезным.
– Вы притворяетесь или в самом деле не понимаете, о чем идет речь? – не унимался Бен. – О, муза муз, пошли богам немного ясности и просветленья!.. Нет уж, вы себе как хотите, но я не позволю никому испортить наш с вами праздник! Так дело не пойдет! Попрошу всех наполнить свои бокалы и поднять тост за юбилей!
– Какой юбилей? Обожаю любые юбилеи, кроме своих собственных! – Лицо навигатора Карли Мейси оживилось и потеплело.
– Хотелось бы верить, что хотя бы на этот раз он не шутит! – командир с готовностью улыбался, но по его лицу было видно, что он разрывается между желанием поверить Бену и голосом разума, призывающим не поддаваться на очередной розыгрыш. В конце концов, день еще только начался, и Стивену Андрузу не хотелось рисковать графиком полета по непростительно шуточному поводу.
– Хотите – верьте, хотите – нет, – продолжал Моллиган, – но нам с вами улыбнулись небеса! Поздравляю всех с круглой датой: прошло ровно двести пятьдесят суток с того момента, как мы покинули Землю!.. Двести пятьдесят! Это, знаете ли, не шутка!.. С юбилеем, друзья мои!..
Самый молодой член экипажа – Эбби Куинси – радостно захлопала в ладоши:
– Как здорово!..
Достаточно было посмотреть на засветившиеся глаза юной женщины, чтобы понять: в ее возрасте причина праздника не имеет значения. Он просто нужен, и желательно как можно чаще! В ее восприятии реальности не было ничего предосудительного, тем более что по будням Куинси привычно вписывалась в свои довольно жесткие, профессиональные рамки.
Так уж вышло, что Эбби освоила две первые свои специальности – биологию и минералогию – прежде, чем поняла, что обе эти науки имеют самое непосредственное отношение к поиску природных ископаемых. С тех пор при заполнении анкет она перестала испытывать неловкость всякий раз, когда ей нужно было ответить на вопрос о профессии. Более чем молодая женщина с полным на то правом стала для краткости называть себя одним словом, не вызывающим ни у кого вопросов, – геологом. Это было тем более разумно, что геологи во все времена были в цене.
А вот третья из ее специальностей сделала вчерашнюю выпускницу астрошколы незаменимой для любого экспедиционного экипажа. Благодаря ей топограф Куинси составляла объемные карты маршрутов экспедиции. Без них экипажу лучше было бы и не возвращаться на Землю. Дело в том, что по стопам первопроходцев должны были отправиться астронавты – представители других профессий, с другими целями, другой техникой, с другими поводами для розыгрышей и с другими шутками. Без объемных карт, составленных Эбби, их работа была бы неосуществима.
– Гуляем, гуляем! Три дня подряд! – Эбби хлопала в ладоши, и глаза ее светились от предчувствия хоть какого-нибудь разнообразия в рамках рутины полетного графика.
Даже Майк Хауард, обычно неизменно бесстрастный, оживился.
– Вы как хотите, – мечтательно воскликнул он, – а я себе загул устрою! Заткну уши пробками и не встану со своего рабочего кресла, пока не решу от начала до конца кроссворд пятой степени сложности!
Сказал и замурлыкал себе под нос какую-то бравурную мелодию, скорее всего, застрявшую в его памяти с тех времен, когда маленький Майк лихо управлялся с огромной тубой в составе школьного духового оркестра.
Один только командир астробота не проронил ни звука. Вместо этого он с головой ушел в расчеты. В помощники себе он взял программное приложение в виде калькулятора на своих часах.
– Хочется верить, что капитан не останется в стороне от общего праздника? – стараясь быть услышанной, лукаво спросила помощник командира Карли. Спросила и заговорщицки подмигнула своей подружке Эбби.
Рассеять свои сомнения она не успела, потому что в следующее мгновение произошло нечто неожиданное. До тех пор погруженный в себя командир вдруг оторвался от калькулятора и ни с того ни с сего громко захохотал.
Его смех был таким заразительным, что не ответить на него хотя бы улыбкой было нельзя, тем более что никто из членов экипажа не имел ничего против праздника. К тому же реакция командира, как всем показалось поначалу, довольно точно отвечала общему настроению. Но очень скоро все убедились в том, что неверно поняли свое начальство.
– Ай да пройдоха! Ай да шутник! – радостно восклицал капитан. – И я хорош, нечего сказать!.. Это просто невероятно, но ведь я ему поверил!.. Нет, все-таки, что значит сценический дар, а? Я ведь в самом деле ему поверил!..
С этими словами он постучал указательным пальцем по экрану своих часов. На них все еще светились кнопки приложения для выполнения подсчетов. Все посмотрели на полупрозрачный пластик. На экране отчетливо светилась трехзначная цифра, составленная из жидких кристаллов.
– Двести тридцать восемь! – воскликнула Карли и, не удержавшись, тоже захохотала.
Ее примеру последовали остальные члены экипажа. Только теперь смысл нехитрого розыгрыша стал для всех очевиден.
– Я вам этого ни за что не прощу! – – сквозь смех прокричала Эбби.
Одна лишь рассудительная Карли, которой показалось, что дело принимает нежелательный для шутника оборот, попыталась всех вразумить.
– Он ведь хотел, как лучше! – сказала она. – Хотя бы изредка нам нужен праздник. Верно, командир?
Стивен Андруз не ответил. Он в очередной раз с головой ушел в изучение некоего списка на экране своего монитора. Карли достаточно было одного взгляда, чтобы понять: на этот раз командир изучает перечень того, что, в соответствии с предполетным планом, должно быть выполнено экипажем сегодня. Для капитана очередной розыгрыш Бена стал уже частью прошлого.
Похоже, один только Бен все еще не мог успокоиться. Ему хотелось выжать из не слишком остроумной затеи максимум занимательности. В соответствии с одной из своих профессий, он был психологом межличностных отношений. Еще и по этой причине ему не нужно было объяснять, чего больше всего не хватает людям, которые столько месяцев подряд лишены маленьких радостей земной жизни.
– Произошла ошибка! Нелепая ошибка в расчетах! – с самым искренним видом каялся он. – Я ведь лирик по профессии. Мне разрешено ошибаться!.. У меня, между прочим, с арифметикой всегда были проблемы!..
– Ладно бы только с арифметикой! – беззлобно прошептала Карли. Похоже, у нее были причины вымещать свои проблемы на Моллигане.
– А я уж совсем было собрался поблагодарить вас за выходной в моем рабочем расписании! – сказал Майк Хауард, и в его голосе послышалась нотка разочарования.
Впрочем, грустил Майк недолго. В отсутствие каких бы то ни было помех он довольно скоро погрузился в состояние, которое лучше всего можно описать словом «полусон». Из одного только уважения к себе Майк называл это состояние совсем по-другому, «на взводе», хотя это было не более чем самообманом. Эбби часто шептала на ухо Карли, что больше всего на свете Майк опасается постареть раньше времени и потому выкраивает время для сна так часто, как только ему это удается.
– Судя по увлеченности, с которой он засыпает, – говорила Эбби, – Майк собирается жить вечно.
Что же касается Бенджамина Моллигана, то, в отличие от Майка, вечность его, судя по всему, интересовала гораздо меньше. Куда как больше ему хотелось постичь прихотливые законы мирного сосуществования членов экипажа в более чем ограниченных пределах астробота.
Причин для возникновения проблемных ситуаций внутри небольшой по количеству людской общности всегда хватает. Отсутствие ярких событий при одном и том же составе экипажа – испытание не из легких. Командир астробота Стивен Андруз знал об этом не понаслышке. Еще и по этой причине, не говоря уже о личной симпатии, испытываемой к Моллигану, он искренне ценил присутствие на космическом корабле Бедного Йорика – так за глаза привычно называли Бена. При этом никто почему-то не задавался вопросом о том, откуда взялось это прозвище.
Но сглаживание трений, неизбежно возникавших в изоляции от земных декораций, было лишь одной из профессий этого видавшего виды астронавта. Разносторонняя одаренность позволила Бену добавить к диплому психолога межличностных взаимоотношений еще один диплом – переводчика. И в новой профессии он стал специалистом не из последних. В дополнение к нео-линго – самому распространенному из языков межгалактического общения – Бедный Йорик овладел несметным количеством других языков, которыми пользовались разноголосые племена, населявшие ближнюю к Земле часть Вселенной.
Но даже получив вторую профессию, Моллиган не успокоился на достигнутом.
– Ты что, решил собирать коллекцию из собственных дипломов? – спросила у него жена, когда он, вернувшись после сдачи последнего по счету экзамена в школе при Центре управления полетами, положил перед ней на стол еще один свой диплом. Это был редкий день для четы Моллиган, когда случайность в виде совпадения дат вылета позволяла обоим астронавтам провести вместе несколько дней подряд. Такое случалось не так уж часто.
– Коллекцию? – переспросил Бен. – Нет, конечно. Памятуя о прежних своих профессиях, было просто неразумно отказываться от того, что само плывет в руки. Новый диплом дает мне право заниматься делом, которое в равной степени включает в себя владение обоими моими ремеслами. Так как, на твой взгляд, я буду смотреться в роли специалиста по международным отношениям?
Бетти взяла в руки диплом, раскрыла его и устремила на мужа удивленный взгляд.
– Так ты теперь будешь получать деньги за то, что не будешь говорить правду?
– Ты только что осчастливила мир новой трактовкой понятия «дипломатия», – в том же ироничном ключе отозвался Бен.
Бетти отложила диплом в сторону, подошла к мужу и легко коснулась губами заросшего подбородка. Бен старательно брился дважды в день, утром и вечером, но щетина на его лице в промежутках между сеансами бритья успевала отрасти вновь быстрее, чем ему хотелось. Бетти даже шутила по этому поводу, утверждая, что целовать мужа она может только в ванной, сразу по окончании бритья. Стоит ему выйти из ванной – и об этом лучше и не мечтать: слишком поздно!
Овладение новой профессией не раз выручало Бена и его коллег в непростых ситуациях, в которые они то и дело попадали сразу после посадки на очередную обитаемую планету. Общение с представителями аборигенов было неизбежным и далеко не всегда напрасно потерянным временем, хотя и такое бывало.
Обычно никто заранее даже предположить не мог, как далеко зайдут проблемы в общении с аборигенами из других миров. Разумеется, земляне как могли пытались избежать неприятных последствий в ходе такого общения. Увы, одного лишь благого желания, как случалось иной раз, было мало. Вот тогда на помощь экипажу приходил Бен со своей неизменной доброжелательностью и готовностью исправить все, что пошло вкривь и вкось в результате общения коллег-непрофессионалов с чужеземцами.
– Как бы то ни было, – подвел итог под своим очередным розыгрышем Бедный Йорик, – я честно пытался заслужить свой завтрак! Я просто упустил из вида тот факт, что у каждого из вас, включая капитана, есть часы с калькулятором! Как бы то ни было, не поскупитесь на то, что никому из вас все равно не нужно! Я имею в виду, на пакетик чая с запахом, от которого голова идет кругом так, что мне начинает казаться, будто я провел весь вчерашний вечер за стойкой бара, пропуская один стаканчик за другим! И пожалуйста, не забудьте добавить к пакетику чая еще и полчашки ух какого забористого кипятка!..
– А ваш любимый шоколадный батончик? Вы о нем забыли?
Одарив опоздавшего к завтраку астронавта лучезарной улыбкой, штурман-навигатор, а по совместительству еще и врач Карли Мейси протянула ему конфету.
Все знали, что Карли любит сладости не меньше, чем Бен, и тем не менее все старательно делали вид, что не догадываются, по какой причине Карли всегда брала из автомата по продаже чего угодно на один шоколадный батончик больше, чем ей было нужно. Это оказывалось кстати, когда вечно рассеянный Бен, приготовив напиток для себя, надолго застывал в углу кухни, с мучительной миной на лице пытаясь вспомнить, что именно он в очередной раз забыл.
– Ах, Карли, – вздохнул Бен, принимая сладость с благодарностью. – Стоит вас увидеть – и я теряю все разом: и речь, и разум, и даже свои привычки! Пожалуйста, не говорите никому о том, куда подевался второй из двух батончиков, которые вы взяли для себя, ладно? Что-что, но грабеж среди бела дня с отягчающими обстоятельствами мне точно не простят!
С этими словами он взял Карли за руку и осторожно коснулся губами ее ладони, в которой только что была зажата приготовленная для него конфета. Эта старомодная вежливость была предметом неустанной зависти подружки Карли – Эбби.
Что же касается Бена, то, чтобы не терять времени, он поспешил развернуть упаковку, в которую была завернута залитая шоколадом смесь молотых сухофруктов. На сгибах бумажного золота играли разноцветные огоньки. Умевший ценить маленькие радости жизни Бен несколько мгновений наслаждался этим крохотным салютом, прежде чем отправить батончик в рот. Сразу после этого он направился к полке с чайными принадлежностями. Здесь он выбрал из простенькой вазочки пакетик брусничного чая и положил его на дно чашки. Следом за бумажным пакетиком туда же, на самое дно пластикового сосуда, отправился лесной орешек из вазочки, в которой хранилось все для чая. После этого Бен с благоговением, словно распорядитель чайной церемонии в императорском доме, залил содержимое чашки кипятком.
– Вкусно пахнет даже отсюда! – Самый молодой член экипажа Эбби Куинси потянула ноздрями воздух. – Вот есть же у некоторых коллег из нашей звездной команды маленькие секреты, вроде рецепта чая с волшебными свойствами, но они почему-то ни с кем не желают делиться своими тайнами!
Она снова втянула в себя воздух и с откровенным сожалением добавила, глядя на свою чашку:
– Ну очень вкусно! А как это, должно быть, полезно!..
– Освободите вашу чашку, и я с удовольствием поделюсь с вами моим волшебным напитком, – с улыбкой отозвался Бен. – Что же касается рецепта волшебства, то я, увы, не в силах его разглашать. Эта страшная тайна умрет вместе со мной!
Женщины рассмеялись. На то была причина. Сохранить в тайне секрет приготовления чая, творимого у всех на глазах, было, разумеется, невозможно, тем более что он состоял всего лишь из двух известных всему экипажу компонентов, не считая кипятка. Тем не менее сидящие за столом астронавты пытались уверить друг друга в том, что Бен, незаметно для всех, подбрасывает в чашку нечто такое, что и является главной и, разумеется, тщательно скрываемой частью рецепта. Попробовать и оценить вкусовые качества знаменитого чая успели все, включая и капитана астробота. Он нравился всем. Еще и по этой причине о якобы засекреченном рецепте ходили слухи, а сам рецепт по-прежнему оставался так называемой тайной. Разумеется, на Земле на «волшебный» чай Бена никто из членов экипажа не обратил бы никакого внимания. Но в открытом космосе, в отсутствие каких бы то ни было развлечений взрослые всегда охотно придумывают доступные для них игры. И с не меньшим удовольствием в них играют.
– Мне просто времени жалко! – неожиданно для всех отозвался вдруг Майк Хауард. – Один вечер, посвященный экспериментам, – и можете не сомневаться: в результате у меня получился бы чай не хуже, чем у Бена!
Такого заявления от молчавшего обычно Майка никто не ожидал. Женщины переглянулись между собой и снова рассмеялись.
В обязанности Майка входила техническая поддержка полета. Как и подавляющее большинство представителей сильного пола, он по-настоящему оживал лишь тогда, когда нужно было проявить свои профессиональные качества. При этом Майк в самом деле всегда и неизменно выкладывался на все сто.
В отличие от остальных юношей, с трудом пытающихся найти свое призвание, Майку не пришлось долго ломать голову по этому поводу. Едва ли не единственным критерием в выборе профессии была слабая надежда на то, что и десять лет спустя выбранное занятие не будет вызывать у него смертельную скуку.
Майку, можно сказать, повезло. Самый важный в жизни каждого мужчины выбор сделала за него судьба. Мать Майка – Бонни Хауард – была известным специалистом в области техподдержки полетов. Ее авторитет еще более возрос после того, как она опубликовала книгу по оптимальному алгоритму поиска неисправностей на космическом корабле.
Но невзирая на славу, молодая женщина продолжала тратить едва ли не все свое свободное время на овладение всеми без исключения тайнами ремонта технических поломок. Сделать это легче всего было в многочисленных лабораториях астрошколы при Центре управления полетами, который для краткости именовался ЦУП.
Это было хорошо известно подругам Бонни Хауард. Потому никто не удивился, узнав, что даже такое событие, как рождение своего первенца, молодая женщина встретила в одной из лабораторий. Произвести Майка на свет ей удалось на удивление споро и ладно. При этом обошлось даже без вызова мультикоптера скорой помощи. Профессионал во всем, она стала матерью без надрывного крика и запредельного волнения. Все прошло с той же легкостью, с которой Бонни устраняла очередную поломку в одном из устройств очередного астробота.