© Ал. А. Громыко, 2017
© Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт Европы Российской академии наук, 2017
© Издательство «Нестор-История», 2017
* * *
Посвящается светлой памяти моего отца Анатолия Андреевича Громыко
Вместо введения. Постоянство и изменчивость в истории
В восприятии международных событий часто сталкиваются две интерпретации. Первая апеллирует к взрывному характеру мировых и региональных процессов, неожиданности происходящего и поражающей обывателя стремительности, с которой происходят изменения. Как правило, главным субъектом истории считается личность. Речь идёт о «событийной истории». Вторая интерпретация делает упор на инерционность, закономерности глобального развития, его неповоротливость, своего рода «обломовщину» в поведении системы международных отношений (МО), ощущение, что на фоне мультипликации событий всё остаётся по-старому. Здесь главным двигателем прогресса (или регресса) считаются такие крупные агрегированные категории, как государства, социальные классы, цивилизации, общественно-экономические модели, перед которыми субъективный фактор отступает на второй, если не на третий план. Речь идёт об истории структур, о «медленной истории».
Эти два подхода к истории непосредственно сказываются на изучении международных отношений. Для кого-то падение Берлинской стены в 1989 г. или распад Советского Союза двумя годами позже предстают историческими землетрясениями, которые ещё накануне мало кто предсказывал, неожиданным даром с небес или их проклятием. Тех же, кому такие предсказания удаются, считают либо эксцентриками, волею случая угадавшими что-то тектоническое, либо чудесными пророками. Одним словом, события интерпретируются как стечение обстоятельств или как рукотворные, как проекция роли личности в истории.
В противоположную крайность впадают те, кто в гипертрофированном виде делает упор на «суперструктуры» истории, скажем, на культурные архетипы или цивилизационную подоплёку событий, которые якобы программируют всю сущность происходящего. В экономической науке к такому типу исследований тяготеет теория «кондратьевских волн», в политической науке – концепция «конца истории», в международных отношениях – идея «столкновения цивилизаций» и т. п. Методология непредсказуемости истории МО ведёт к релятивизму, когда всё относительно (потому что непредсказуемо), а методология инерционности – к фатализму, восприятию неизбежности тех или иных событий, их повторяемости по трафарету на каждом новом витке истории.
В обоих случаях – абсолютизация изменчивости истории, в частности истории МО, или абсолютизация их постоянства – существует опасность попасть в одну и ту же логическую ловушку. Действительно, если переломные моменты в истории столь стремительны, что непредсказуемы, или, напротив, если происходящее на наших глазах, как бы ни потрясало воображение, – лишь событийная рябь на глади «медленной истории», то прогностическая функция науки теряет смысл. Можно спорить о том, стоят ли за первым и вторым типом абсолютизации истории МО субъективный или объективный факторы, но это уже становится неважным. В любом случае, если невозможно прогнозировать, то международные исследования обоих типов представляют интерес лишь с точки зрения изучения истории ретроспективно, т. е. того, что уже произошло. Другими словами, надо было бы признать, что они целесообразны только для изучения прошлого, но бессильны в анализе будущего.
Вернёмся к первому случаю – абсолютизации изменчивости МО, когда многие события представляются «прорывными» и неожиданными, меняющими правила игры, ломающими всю привычную логику эволюции мирового политического пространства. Так, террористические атаки на США «9/11» для большинства американцев, да и для большинства жителей других стран, были как гром среди ясного неба. Они застали всех врасплох. Только затем стала модной их интерпретация как чего-то неизбежного, например в рамках теории «столкновения цивилизаций».
Другой пример – начальный этап мирового экономического кризиса на рубеже 2007–2008 гг., олицетворением которого стал крах банка «Леменз Бразерс», приведший в ужас мировые торговые площадки. Не сотвори себе кумира – казалось бы, прописная и извечная истина, но для международного финансового капитала Алан Гринспен[1] (точнее, связанный с его именем рыночный догматизм) стал именно кумиром, т. е. в данном контексте – ложным пророком. Тогда, после долгих лет растущей как снежный ком уверенности в незыблемости неолиберальной модели глобализации, «смерти инфляции», «выравнивании» экономических циклов, «вдруг» земля стала уходить из-под ног международных бирж, трейдеров, брокеров, джобберов.
Ещё пример «спонтанного» типа МО – «арабская весна», которая многим её участникам и адептам казалась очищающим ураганом, новой волной демократизации, которую невозможно контролировать, но которая обязательно будет носить созидательную природу. Или более локальный пример – «неожиданность» нападения грузинской армии по приказу М. Саакашвили на Цхинвал в 2008 г., или «Майданная революция» на Украине в 2014 г. Все эти перипетии роднит то, что к ним мало кто оказался готов. События «вышли из-под контроля», и судьбы миллионов людей оказались в плену у обстоятельств, случая.
Но какими будут оценки этих событий с точки зрения абсолютизации постоянства в истории МО? Место «непредсказуемости» занимает «запрограммированность». Так, можно сказать, что падение берлинской стены и развал Советского Союза были лишь вопросом времени, были предопределены с самого начала их возникновения. Но если согласиться с такой логикой, то само понятие прогноза теряет смысл, так как речь идёт не о научном обосновании вероятности, которая может реализоваться, а может и нет, а о пророчестве неизбежного. Или атаки на «башни-близнецы» в 2001 г. в Нью-Йорке, «арабскую весну», межгосударственные кризисы на постсоветском пространстве можно представить в виде закономерного столкновения тех или иных структур «медленной истории», например варварства и цивилизации, архаики и постмодерна, демократии и тоталитаризма. Мировой экономический кризис, разразившийся в 2008 г., многие видят как очередной циклический кризис рыночного хозяйства, один в череде многих, начиная с XIX в., после которого, испытав косметический ремонт, докризисная модель глобализации и финансовой архитектуры переутвердится вновь.
Итак, с одной стороны, гипертрофированная зыбкость и изменчивость истории МО, с другой – гипертрофированное постоянство, «законы истории» против случая или случайности. Представляется, что преодоление двух противоположных типов абсолютизации возможно в рамках концепции циклического подхода к истории МО и «горизонтального» подхода к цивилизационным исследованиям.
Циклический подход предполагает, что на каждом новом этапе международных отношений их субъекты не движутся поступательно в одном направлении, разделённые на лидеров и догоняющих. Эти субъекты, переходя из одной системы МО в другую (вестфальскую, венскую, версальскую, ялтинско-потсдамскую, постбиполярную и т. д.), могут в целом сохранять свою природу, но должны для поддержания эффективности адаптироваться к изменяющимся условиям внешней, в том числе международной среды. В результате нескольких циклов такой адаптации субъект МО может измениться, казалось бы, до неузнаваемости. В действительности его глубокая трансформация, если считать её успешной, возможна в случае, если обновление достигается с помощью адаптации фундаментальных характеристик, но не отказа от них. Хрестоматийными являются примеры послевоенной Японии, а позже Сингапура, модернизация которых не свелась к вестернизации.
Также такой циклический подход предполагает, что история МО движется «рывками», посредством череды более длительных периодов стабилизации и более коротких транзитов всплеска насилия. Фундаментом моделей международных отношений является экономика, но не только. Это и цивилизационно-культурный, и религиозный, и ценностный факторы. Их переплетение создаёт фундамент для «надстройки» – структур и механизмов, а также человеческого, субъективного фактора, с помощью которых выстраивается на каждом следующем этапе истории международных отношений новая иерархия государств и их альянсов.
В том же русле классификация цивилизаций «по горизонтали» означает, что в ходе столетий их существования приоритетность и иерархия принципов, на которые они опираются, меняются[2]. Классификация же цивилизаций «по вертикали» рассматривает их в качестве «застывших» исторических феноменов.
Находясь между «молотом» постоянства в истории МО и «наковальней» изменчивости, важно определиться с постоянными и переменными в уравнении мировой геополитики. Например, климат, географию, религию, культуру, исторический опыт можно отнести к постоянным факторам. Международное право, экономические, политические ресурсы, качество государственного управления и т. п. – к переменным. Без учёта обеих категорий факторов исследователь рискует стать проводником той или иной методологии абсолютизации в изучении истории и современного состояния МО. Когда же этого удаётся избежать, открывается возможность эффективно применять прогностическую функцию науки, в данном случае в исследовании международных отношений, а значит, на основе этого заниматься и стратегическим планированием.
Задача усложняется тем, что политические и социальные системы не только формируются под воздействием постоянных и переменных факторов, но и сами имеют способность изменять «внешнюю среду». Например, с помощью определённого «нарратива», т. е. оценки состояния дел с точки зрения определённого понятийного трафарета, «заливочной формы», включая массовое мышление и сознание, стереотипы и клише, которые можно как создавать, так и манипулировать ими. Например, «угроза с востока», дихотомия Европа – Россия, исключительность нации, «коллективный Запад», «упадок Европы», духовность против потребительства, индивидуализм против коллективизма и др.
Следовательно, необходимо не только стремиться к научно обоснованным и взвешенным подходам к истории МО в рамках цеха экспертов-международников, но и культивировать такие подходы в массовом сознании, в том числе с помощью создания «нарративов», отвечающих национальным интересам конкретного государства. У России в этом определённый положительный опыт уже имеется, например в популяризации концепции Русского мира и собственного ви́дения глобализации (полицентризма), идеи суверенной внешней политики, в позиционировании себя как стратегически мыслящей державы.
Часть I
Глобальные перемены
1. Концепции и практики глобального регулирования
Представления об управлении мировыми процессами после окончания холодной войны чрезвычайно быстро менялись. Распад Советского Союза и социалистического лагеря положил начало длинной череде концепций и практик, претендующих на окончательное подведение черты под новым переформатированием международных отношений. Но каждый раз оказывалось, что переходный характер этого процесса не только не завершён, но что неожиданность и непредсказуемость событий вновь и вновь отодвигали временной горизонт утверждения контуров нового мирового порядка.
Мир в начале XXI в. во многом превратился из вместилища надежд и ожиданий в среду, наполненную возросшими рисками и угрозами. Ощущение разочарования напрямую относится и к «европейскому миру», к которому в основном принадлежит Россия. Среди обездоленной части человечества по очередному кругу насилия идёт арабский мир. Эти и другие регионы оказались подвержены «большой дестабилизации», охватившей экономические, социальные, политические структуры государств, их объединений и общества в целом.
После распада биполярной системы и окончания холодной войны казалось, что разрушение действительно может быть созидательным. Вслед за привычными для экономической теории и практики представлениями о череде банкротств и восстановления деловой конъюнктуры утвердились ожидания того, что социальные структуры, целые государства и даже их союзы, потерпев крах, могут затем успешно возродиться в обновлённом виде. Но выяснилось, что международные отношения не принимают упорядоченную форму «на автопилоте», что, перефразируя, в мировой политике не существует «невидимой руки», которая может всё расставить по своим местам, что «государство – ночной сторож» – такой же миф в экономической практике, как и в практике глобальной политики.
Научные подходы и всесторонний анализ состояния системы международных отношений в очередной раз оказались неизбежно востребованы для того, чтобы разобраться в хаосе событий. На этом поприще отечественные учёные достигли важных результатов мирового уровня; во многом им нет равных[3].
В поиске идеальной модели управления
История идей об управлении глобальными процессами, о более гуманном мироустройстве насчитывает многие столетия. Речь идёт о том, как научное мышление может влиять на управление миром, воплощаясь то в образе философа на троне, то мудрого советника государя, то принимая облик просвещённого правителя (например некоторые из «семи мудрецов» Древней Греции). Между наукой и государственным управлением отношения всегда были сложными, очевидно, такими они останутся и впредь. «Ты заслоняешь мне солнце», – говорил Диоген Александру Македонскому в IV в. до н. э., а воспитателем последнего был Аристотель. Прошло почти две с половиной тысячи лет, и появился манифест Б. Рассела и А. Эйнштейна, взывающий к разуму политиков. Затем учёные стремились сделать мир лучше в рядах Пагуошского движения, на Дартмутских встречах[4] и т. д. Мир прошёл через эпоху «просвещённых монархов», включая Екатерину Великую. Школа научного коммунизма в XIX–XX вв. претендовала на окончательное решение того, как сделать мир счастливым и свободным от насилия и войн. Позже идея «конца истории» повторила эту попытку с противоположных мировоззренческих позиций.
Прежние механизмы глобального регулирования уходят в прошлое, уступая место новым проектам и практикам. Эти процессы происходят на фоне снижения их управляемости, роста неопределённости и дестабилизации обширных регионов планеты. В условиях формирующегося полицентричного миропорядка усиливается конкуренция в деле создания современной системы глобального управления.
В этих условиях в центре научных дискуссий находятся феномены глобализации и глобального регулирования, их взаимосвязь. Если первый феномен мы рассматриваем как данность, которая находится в непрерывном развитии, то второй – как «большую идею», которой предстоит либо ещё воплотиться в жизнь, либо остаться недостижимой[5]. Если прибегнуть к сознательному упрощению, то глобальному управлению / регулированию (в отличие от неуправляемого и хаотичного мира) можно придать три конфигурации: с пирамидальной структурой, ярусной и сетевой.
В первом случае цель состоит в том, чтобы одному-единственному субъекту международных отношений играть роль бесспорного лидера, другими словами – гегемона. Во втором – чтобы создать коллективную систему управления миром, в котором последний делится на несколько категорий более влиятельных и менее влиятельных, но формально равных государств. Организация Объединённых Наций стала первой в истории человечества достаточно успешной попыткой направить развитие международных отношений по этому руслу. Создание ООН и современное международное право, тем не менее, не привели во второй половине прошлого столетия к активному развитию полицентризма, ростки которого длительное время были подмяты соперничеством двух сверхдержав. После окончания холодной войны утверждение полицентризма как жизнеспособной и эффективной системы стало зависеть от способности международного сообщества выстроить глобальное управление или по хорошо знакомому ярусному принципу, но на новых принципах, или по более амбициозному и новаторскому – сетевому.
Попытки воплотить в жизнь одну их трёх перечисленных конфигураций не предпринимались ранее XX столетия. До него мир был глобальным с точки зрения освоения европейцами водного и сухопутного пространства Земли. Но наиболее мощные образования – империи Нового времени – не претендовали на глобальное управление в современном смысле этого слова. Более того, опыт истории свидетельствует, что с эпохи Великих географических открытий, т. е. со времён, когда человек опытным путём обрёл полноту знания о мировом пространстве, и до XX столетия, лидеры прошлого предпочитали делить мир между собой, претендуя на собственное доминирование лишь над его частью. Так, в 1494 г. Испания и Португалия с помощью Ватикана поделили мир на две зоны влияния – западное и восточное полушария. Позже, по мере умножения колониальных империй, таких сфер прямого контроля или подчинения становилось всё больше.
XX век привнёс в эти процессы новизну, выразившуюся в том, что впервые в истории были предприняты сразу три попытки создать систему глобального управления в виде мировой гегемонии в различных её формах. Первая из них состояла в идее распространить социалистическую революцию в России на весь мир и превратить человечество, опираясь на принцип равенства, во всеобщее идеальное общество. Вторая попытка была предпринята Третьим Рейхом, который стремился завоевать весь земной шар на основе идеи сверхчеловека и чистоты «арийской расы». После разгрома нацизма Советский Союз и Соединённые Штаты также претендовали на глобальную миссию, но в условиях холодной войны и ядерного сдерживания довольствовались биполярностью. Наконец, в 1990-е гг. в США утвердилась идея единоличного мирового лидерства, основанная на идеологии либеральной демократии и идеях избранности и исключительности. Она принимала причудливые образы «одинокой сверхдержавы», «милосердной империи» и т. п., но мало продвинулась в своём практическом воплощении, столкнувшись с непреодолимыми трудностями.
После того как идея однополярности начиная с 2001 г. продемонстрировала свою нежизнеспособность в ходе войн в Афганистане, Ираке, мирового экономического кризиса, распространившегося по миру из США, полицентризм открыто или молчаливо был признан большей частью мирового экспертного сообщества магистральным путём развития архитектуры международных отношений в XXI столетии. Одновременно встал вопрос о том, какая конкретно форма полицентризма возьмёт верх: полицентризм, основанный на общих правилах и учитывающий коренные интересы ведущих центров силы и влияния; на многосторонности (мультилатерализме) с преобладанием интересов всё того же коллективного Запада, которые перераспределены в пользу Европейского союза за счёт США; на выделении категории двух первых среди равных – США и Китая (Чаймерика), или на чём-то ещё?
Шансы на обретение международным сообществом эффективной системы глобального регулирования снизятся, если будет поставлена под вопрос глобализация. Если она будет и дальше задавать общие «правила игры», как это происходило со времен Колумба, оставаться определяющей средой мирового развития, тогда можно ожидать, что рано или поздно в мире (по крайней мере, между ключевыми акторами) установится новый модус вивенди, а следовательно, утвердятся и конкурирующие концепции и практики регионального и, возможно, глобального регулирования. Так было в истории до сих пор. Однако если закрепится нарастание деглобализации как долговременного движения вспять, а не просто как временного отката глобализации, то дальнейшего ослабления не избежать и существующей системе глобального регулирования.
Можно ли определить возраст глобального регулирования? Ялтинско-Потсдамский миропорядок представлял собой действенный вариант устроения мира после 1945 г. Можно ли утверждать, что он перестал существовать с исчезновением СССР или даже раньше? Ведь этот порядок не только утвердил биполярный мир, к настоящему времени уже давно ушедший в прошлое, но и всю систему ООН, конфигурацию её Совета Безопасности, современное международное право и многое другое, что до сих пор задаёт систему координат в мировой политике.
Тема, достойная дальнейшего развития, – возможный сценарий деглобализации, который не исключён в случае, если будут нарастать процессы противопоставления региональных интеграций, если новые и возникающие центры влияния не смогут добиться модернизации существующей мировой финансово-экономической архитектуры, если продолжит распространяться практика санкционного противоборства.
На фоне роста дестабилизации в ряде регионов мира, очевидно, потребуется ещё несколько лет для того, чтобы сделать обоснованные выводы о том, насколько интеграционные процессы на нашей планете будут в целом дополнять друг друга, или центробежные силы возьмут верх.