Звездная пирамида

Глава 6. Цезарь и другие

А вот не спрашивайте, когда меня впервые осенило, что не на той планете я родился. Не скажу. Никаких секретов – просто не знаю. Давно это было. Сколько себя помню, столько и сидит во мне эта мысль. Устроишься этак, бывало, на чужом сеновале, а то и просто заночуешь в стогу посреди поля, лежишь себе, значит, жуешь что бог послал, а если он никакой шамовки не послал, то со скукой в животе лежишь и смотришь в небо. А там – звезды. Иные ровно светят, а иные помаргивают, будто намекают: они не просто так звезды, а обитаемые миры. Вот и мне бы туда. Чего я на Зяби не видел?

Были бы тут хотя бы железные дороги – я бы при депо устроился. Техника – она красивая и лязгает. Чего мне еще? Но последнюю железную дорогу у нас разобрали, если попы не врут, лет этак с тысячу назад, когда на Зяби победило учение Девятого пророка. Всякий зябианин знает, когда, где и зачем он добровольно лег на рельсы перед поездом. По мне, лучше бы он лег на что-нибудь другое, потому что езда по железной дороге с тех самых пор была объявлена грехом. Ну, ясное дело, новых железных дорог у нас больше не строили, старые разобрали, а тот рельс, где лежал пророк, распилили на мелкие части. В каждом храме теперь по куску. Раз в год примерным прихожанам позволяют потрогать этот кусок, подержать в руке священный костыль от того рельса и поцеловать святую шпалу.

И меня в разных исправительных заведениях заставляли целовать, только я не целовал, а чмокал мимо. По-моему, сколько ни целуй дерево, лучше не станет ни ему, ни тебе. Вот если бы пророк умер, подавившись котлетой, я бы первым встал в очередь на целование. Боюсь только, что следующему целовальщику уже не досталось бы котлеты.

Зато обряд посечения кнутами паровоза – веселая штука! Правда, паровоз там ненастоящий – грубый макет. Настоящих-то нигде не осталось, хоть обойди всю Зябь.

Конечно, я всегда помалкивал о том, что мне жаль железных дорог.

Ну ладно, ладно, не всегда… Лет примерно с четырех, когда мне за эту жалость, высказанную вслух, надрали уши и оставили без обеда.

А теперь – что мне эти паровозы? Звездолет в миллион раз круче.

Между прочим, Девятый пророк учил радоваться успехам ближнего своего, а я гляжу – Ипат что-то не очень рад за меня. А за себя и того меньше. Вот чудила! А еще близ столицы живет. Хотя фермер – он везде фермер, навозная душа.

И ладно. Без него разберусь.

Не так-то просто мне было не запрыгать от восторга, когда судьи предложили мне это дело вместо битья и каторги. Но уж я постарался изобразить огорчение. Поверили мне судьи, нет ли – не знаю. Главное, что не забрали свое предложение назад.

Не прошло и часа, как в нашу камеру привели третьего. Этот был лет двадцати пяти, чернявый, узколицый, по одежде и манерам – городской житель, да еще не из всякого города. Пожалуй, столичная штучка. Вот только костюм его был изрядно помят, а под левым глазом красовался сизый фингал. Войдя, этот тип метнул быстрый взгляд на валяющегося на койке Ипата, чуть больше времени уделил разглядыванию моей персоны и без всяких слов принялся охорашиваться, как привередливый кот, вернувшийся домой с весенней спевки. Стряхнул с себя пыль, а потом давай вертеться – и тут попытается разгладить складочку, и там, и через левое плечо на себя посмотрит, и через правое, и по-всякому. Зеркала ему не хватало. Никогда не видел, чтобы человек мог так зверски выворачивать шею – как сова, ей-ей. А пальцы у него были тонкие, нервные, раза в полтора длиннее, чем у нормального человека, и запястья не толще, чем у меня. Примерно такие же руки я видел только однажды – у одного музыканта. Правда, у музыканта пальцы были все-таки короче. А главное, музыкант вряд ли вывернулся бы из наручников, а этот тип – запросто. Раза в четыре быстрее, чем я, сразу видно.

– Эй, дядя! – позвал я его. – А поздороваться?

Тут он вновь обратил на меня внимание. Интересный у него был взгляд – быстрый, колючий и такой проницательный, что мне стало малость не по себе. Если бы рядом не было Ипата, я бы не рискнул указать новичку на нарушение тюремных обычаев. Ипат хоть и деревенщина, но сразу видно: добрая душа при здоровых кулаках и в обиду меня не даст.

Новичок сразу это понял. Я так и подумал, что соображать он должен быстро.

– Желаю здравствовать всем присутствующим, – отозвался он с отменной вежливостью. – Разрешите представиться: Ной Заноза, человек творческой профессии. А вас как величать?

Я назвался и назвал Ипата, а Ной отвесил мне шутовской поклон, шаркнул ножкой и опять давай охорашиваться. Я сроду не видал таких людей. Вымерший зверь павлин, а не человек. Расправив последнюю складочку, Ной добыл из внутреннего кармана роговую расческу и с полчаса причесывался перед оконным стеклом вместо зеркала, а потом отколупал от рамы щепочку и аккуратнейшим образом почистил под ногтями. Я думал, на том он и успокоится, так ведь нет: извлек откуда-то маленькую бархотку и давай полировать ногти, а на меня с Ипатом ноль внимания. Видать, и впрямь не бандит, а человек творческий. Перемещает деньги из чужих карманов в свой так, что залюбуешься, если, конечно, ты не жертва.

Больше я с ним заговаривать не пытался. А еще через полчаса пришел архистарейшина из суда – тот, у которого на черепе цыплячий пух вместо волос. Даже для архистарейшины он выглядел необычайно внушительно, то есть примерно как покойник не первой свежести. Полицейский за дверью аж каблуками щелкнул – то ли от усердия, то ли со страху.

Вошел, значит, этот загробный житель и говорит:

– Собирайтесь.

Ной даже не посмотрел на него, а Ипат вскинулся на койке и глаза вытаращил.

– Куда?

– Туда, где вам будет удобнее. Не в суде же вам жить.

Это «жить» меня слегка подбодрило: видать, архистарейшины собираются честно выполнить свое обещание. Поначалу – уж точно. А там поглядим, что будет.

Нас погрузили в кузов полицейской машины – ну, вы их знаете, а если не знаете, то скажу: это закрытая коробка без окон, обитая изнутри жестью, а чтобы арестанты не задохлись, в стенах под самым потолком просверлены отверстия, причем так высоко, что глядеть сквозь них невозможно – макушка в потолок упирается, а глаз до дырочки не достает. Заработал движок – я сразу определил по звуку, что клапана скверно отрегулированы, – завоняло угольным дымом, и машина тронулась. Богато в столице живут – автомобили у них не на дровах, а на каменном угле бегают.

Положим, по тряске в кузове тоже можно понять, куда тебя везут. Машина так долго тарахтела по булыжной мостовой, что уже наверняка выехала из Пупырей, а булыжная мостовая все не кончалась и не кончалась. Значит, дело ясное: везут в сторону космодрома. Я так и думал.

Потом мостовая все-таки сменилась грунтовкой, повеяло запахом трав и навоза. Даже Ипат стал принюхиваться и уже не выглядел таким несчастным. И вот – приехали.

Дом был довольно большой, одноэтажный, кирпичный, с замазанной трещиной по фасаду, появившейся, наверное, при посадке или старте какого-нибудь уж очень тяжелого корабля. Дом стоял на краю поля в стороне от прочих космодромных построек и был окружен деревянными столбами – сразу видно, что недавно вкопанными, – с колючей проволокой. Будка для караульного тоже была сколочена из свежих, еще пахнущих смолой досок. Внутри оказалась прорва всяких помещений: гостиная с камином, столовая, четыре спальни, туалет с водяным смывом, душевая и еще кухня со всей необходимой утварью. Другой бы на моем месте заважничал – ведь всякий понял бы, что архистарейшины распорядились приготовить здание специально для нас. Распорядились, конечно, заранее, еще не зная, кто попадет к ним в лапы и согласятся ли попавшиеся на это неслыханное дело.

Тут я подумал: а если бы мы отказались – что тогда? Ну, с нами-то понятно что, а с проектом? И сам же дал ответ: наверняка у архистарейшин был выбор. Зябь – планета тихая, но большая, и народу в ее обитаемой зоне живет порядочно, а где народ, там всякое случается. И без нас нашлись бы покоенарушители. Нормального-то обитателя Зяби лететь в космос нипочем не уломаешь, чего он там не видел.

Так что Ипату еще повезло, только он этого пока еще не понял. А что об этом думает Ной, я и гадать не стал.

В доме Ной тут же осмотрелся, повертел носом, заглянул во все спальни и объявил, что берет себе крайнюю справа. Мы с Ипатом не возражали. По мне, все равно, где спать, лишь бы в тепле и без побудки сапогом по ребрам. А тут было еще и мягко – набитые шерстью тюфяки! Подушки с наволочками! Одеяла, простыни, занавесочки на окнах! В тумбочке – мыло, зубная щетка, меловой порошок для чистки того, чем пищу кусают! Два чистых полотенца на спинке кровати! Уж не помню, когда я в последний раз спал в такой роскоши. Пожалуй, что и никогда.

Мы с Ипатом выбрали себе две спальни слева, причем я попросил себе крайнюю, на что Ипат согласился. Он до сих пор был не в себе. Я потоптался возле кровати – уж очень она была чистая, – а потом решился и прыгнул на нее плашмя. Честно скажу, сеновал лучше: и запах приятнее, и мышки внизу шебуршатся, отчего мне покой и уют. Но я не привередливый, могу жить и в доме, особенно если в тюфяке нет клопов. А их тут, судя по всему, либо вовсе нет, либо не слишком много.

Не успел я понежиться как следует – позвали к обеду. Стол уже накрыт. Каша с мясом, студень с хреноперцем, салат из свежих томатобананов, вареный топинамбур, сколько угодно белого хлеба, по кружке пива каждому – пир, настоящий пир! Ничего вкуснее я в жизни не едал. Правда, пиво оказалось хвойным, а после него во рту такой привкус, как будто шишку съел, но это терпимо. Все трое наворачивали так, что только за ушами пищало. Ну, на Ипата, думаю, напал жор от нервного потрясения, а мы с Ноем проголодались по-настоящему. С места мне не сойти, если этот Ной Заноза не швырял снедь в рот артистично. По-моему, он вообще все так делал, то есть на людях все, а в сортире я за ним не подглядывал. Свой фингал под глазом он запудрил – кажется, зубным порошком. Очень незаурядный человек, какая-нибудь деревенщина и не подумает, что жулик.

После такого обеда первое дело – поспать. Ной достал колоду карт и предложил было Ипату перекинуться в «шито-крыто», но тот отказался – и правильно сделал. А я ушел в спальню и заполз под одеяло.

Проснулся от воплей и визга. Визг был бабий, да такой, что ввинчивался в уши не хуже сверла. В гостиной вопила какая-то тетка и все никак не могла успокоиться. Ну и мощный же голосина! Я было накрыл голову подушкой, только это ничуть не помогло. Сна как не бывало.

– Да что они себе позволяют?.. – доносилось из гостиной вперемежку с нечленораздельными визгливыми выкриками. Казалось, что там режут скотину тупым ножом. – Да я Семирамида!.. Вся Зябь знает… Это что – суд называется?! Дерьмо, а не суд!..

Я осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Ну точно – в гостиной находились Ной, Ипат и пуховолосый архистарейшина с заправленной за пояс бородой, причем все трое жались к стенам, а посреди металась, непрерывно вопя, не кто-нибудь, а сама Семирамида Великолепная – та самая, чьи песенки мурлыкала под нос вся Зябь, почти такая же, как на афишах, только ростом пониже, а лицом погрубее. На самом-то деле зовут ее иначе; Семирамида – это сценическое имя. Я и сам однажды ее слушал, сидя на заборе в летнем театре, пока сторож не спихнул меня метлой. Но тогда она пела, а сейчас совсем наоборот.

Я не сразу понял, чего ради ее занесло в нашу компанию, и лишь когда она еще раз прошлась насчет суда, сообразил, что ее тоже загребли по обвинению в покоенарушении. И знаете, глядя на нее, в это сразу верилось. Покоя в ней было не больше, чем в землетрясении, а словечки она употребляла такие, что пуховолосый то и дело морщился, Ипат зажал ладонями уши, и даже я чуть не покраснел. Один Ной прислушивался с интересом. Для начала она изругала в пух и прах столичную публику, затем своего импресарио, потом не оставила живого места от некой Изабеллы Заозерной, после чего вновь перешла на архистарейшин и их судейскую коллегию, а в конце, когда я уже было подумал, что она наконец заткнется, услышал кое-что обо всех присутствующих, не исключая и меня. Но и это был еще не конец концерта, это был только конец вступления к нему. Она вновь обрушилась на Пупыри, на порядки в них, на выживших из ума старцев, обругав каждого порознь и всех скопом, и продолжалось это так долго, что я тоже заткнул уши. В жизни не слыхивал, чтобы женщина так орала. На афишах писали, что она сладкоголосая, а только я вот что скажу: если этот голос сладкий, то подавай мне горчицу. Наконец у нее кончились слова, и в качестве финала концерта она выдала такой визг, что я пожалел, что не родился глухим. Даже Ноя передернуло.

Потом слышу – тихо. Вынул пальцы из ушей – ничего, жить можно. Стоит Семирамида вся красная, злая-презлая, не подступись к ней, а голос все-таки решила поберечь. Сразу бы так. Пуховолосый старец и раньше-то выглядел как выкопанный покойник, а теперь я мысленно прибавил ему целую неделю, проведенную в могиле. У него даже пух на черепе как-то полинял, а пигментные пятна выступили резче – ни дать ни взять трупные. Даже жутковато мне стало, что он еще шевелится. Поковырял он костлявым мизинцем в одном ухе, потом в другом и сказал негромко:

– К сведению нездешних: меня зовут Сысой Кляча. Совет архистарейшин назначил меня уполномоченным по вопросам, касающимся проекта «Небо». Иметь дело вы будете только со мной. Разговаривать о проекте с охраной и обслуживающим персоналом запрещено. Вопить и визжать не возбраняется, но это не улучшит вашего положения. Вот ухудшить – может. От оскорблений в адрес Совета архистарейшин настоятельно советую воздержаться. Напоминаю один из пунктов подписанного вами соглашения: попытка побега будет расценена как покоенарушение вне категорий. Я полагаю, что каждый из вас понимает, что это означает. – Тут он повернулся ко мне. – Ты понимаешь?

Чего тут не понять. Разговаривать с покойниками не в моих правилах, поэтому я просто кивнул. Внекатегорийное покоенарушение – это выдворение в Дурные земли на веки вечные. Если, конечно, покоенарушителя поймают.

А ведь поймают рано или поздно.

– Всем понятно?

– Дураком надо быть, чтобы бежать, – подал голос Ной. – А дураков здесь нет. – При этом он посмотрел почему-то на Ипата. Помедлил самую малость и добавил: – Не знаю только, кем надо быть, чтобы остаться. То ли большим умником, то ли окончательным идиотом.

Сысой улыбнулся, но лучше бы он этого не делал. Когда улыбаются ожившие мертвецы, мне становится не по себе.

– Поздно сетовать, – сказал он. – Соглашение вами подписано и отмене не подлежит. В течение некоторого времени вы будете жить здесь. Я буду навещать вас ежедневно. Выход за огороженную территорию – только с моего ведома и в сопровождении охраны. Никаких увольнительных. Вам будет передан звездолет, полученный нами в виде зародыша от посланца планеты Рагабар. На первом этапе вы должны следить за развитием упомянутого зародыша в полноценный корабль. Вы должны также освоить управление им. Но берегитесь, если он у вас сдохнет или откажется подчиняться! – Тут Сысой сделался столь грозен, что я подумал, что оживший мертвец просто щенок перед живым архистарейшиной. – Говорю это вам, поскольку предполагаю, что не все из вас внимательно прочли соглашение. На втором этапе проекта вы отправитесь в Галактику на поиски обитаемых планет, еще не включенных в имперскую пирамидально-иерархическую структуру. Это понятно?

Мы дружно закивали. Даже Семирамида. Что это за пирамидальная структура, я не знал, но решил не спрашивать – как-нибудь разберусь потом. Немного смягчившись, Сысой вновь улыбнулся, на сей раз почти по-человечески.

– Главное, на обоих этапах не нервничайте, – продолжил он доверительным тоном. – Спешка не нужна, но и терять время даром вам никто не позволит. Космические полеты – дело для нас новое, неосвоенное и, вероятно, не совсем безопасное. Поэтому не жалейте усилий на подготовку. Далее. А ну-ка, кто скажет мне, как зовут нынешнего императора?..

Я промолчал, потому что не знал, как его зовут. Ипат неуклюже пожал плечами. Семирамида презрительно вздернула носик: мол, вот еще – интересоваться всякой чепухой. Один только Ной оказался на высоте.

– Леопольд Двести Тридцатый.

– Именно так, – подтвердил Сысой. – Для чего вам это надо знать? Только для того, чтобы уяснить себе еще кое-что: нынешнюю пирамидальную структуру империя начала приобретать при императоре Леопольде Двести Двадцать Седьмом, то есть около века назад. Что из этого следует?

Я не знал, что из этого следует, зато Ной и тут не растерялся. Речь у него была правильная, как у учителя, да еще со столичным выговором. Никаких воровских словечек.

– Конечно, из этого следует, что все богатые миры уже включены в имперскую пирамиду, и чем богаче мир, тем раньше это произошло.

– Так, – сказал Сысой. – Допустим. Но это пока домыслы. Может, найдутся и факты?

Ной засмеялся, показав мелкие белые зубы.

– Один факт точно есть: включение в пирамиду Зяби. В Галактике десятки тысяч обитаемых планет, а все-таки вербовщик пожаловал к нам. Почему?

– Почему? – спросил Сысой.

Ной картинно вздохнул и развел руками.

– Не в моих интересах злить архистарейшин печальной правдой…

И замолчал.

– А все-таки?

Ной глядел приветливо, но молчал, как пень. Тогда Сысой по очереди оглядел всех нас, понял, что ни я, ни Ипат, ни Семирамида никогда не интересовались такими вопросами, вздохнул и сказал:

– Все верно. У одного из вас голова работает как надо, и знаете, один из четверых – это уже неплохо. Зябь – отсталый мир со слабой экономикой. Наши месторождения полезных ископаемых вычерпаны, наша промышленность не развивается, внешняя торговля смехотворна, океаны отравлены, девять десятых суши заражены и опустынены. Мы влачим дремотное существование. Наши далекие пращуры слишком много воевали и слишком мало думали о будущем. Властям Рагабара это, конечно, ничуть не интересно. Их волнует лишь совокупный годовой доход планеты, чтобы брать с него свои проценты. Наш доход мал, и все-таки Рагабар включил нас в свою орбиту. Причина тут может быть только одна: его вербовщики не нашли более богатых планет.

– Предполагается, что мы их найдем? – Ной иронически поднял бровь.

Плевать Сысою было на его иронию.

– Совет архистарейшин надеется на это, – сказал он спокойно, выпростав бороду из-за кушака и степенно оглаживая ее. – У вас будет корабль и полномочия официальных посланников Совета. У вас будет документ, дающий вам право вербовки. Вы найдете пять миров, желательно более богатых, чем Зябь, и уговорите их правительства включиться в имперскую пирамиду под нашим патронажем. Вы подпишете с ними договоры и зарегистрируете их в Комитете по расширению империи. Вы не станете обращать внимание на миры малолюдные, нищие и одичалые. Повторяю: нам нужны миры богатые или хотя бы перспективные. Понятно ли я говорю?

Мы дружно кивнули. Я вроде все понял, но за Ипата и Семирамиду не поручусь. Что до Ноя Занозы, то он, по-моему, уже прикидывал в уме какую-то пакостную комбинацию.

Сысой сделал паузу, во время которой достал из кармана коробочку с таблетками и забросил одну в безгубый рот. Поискал глазами, нет ли где воды, не нашел и заглотнул всухую, причем кадык у него дернулся так, что аж борода пошла волнами.

– А чтобы кое у кого из вас, – продолжил он, не глядя на Ноя, но я сразу догадался, кого он главным образом имеет в виду, – не возникло соблазна сделать работу кое-как, а то и вовсе удрать с кораблем в неизвестном направлении, я неофициально, но все же от имени Совета, обещаю вам следующее. Если вы вернетесь с удачей, все ваши прегрешения перед законом будут забыты – это раз…

– Это было в бумаге, которую я подписала! – выпалила Семирамида, да так, что стекла зазвенели. Гляжу – опять раскраснелась, как плита, того и гляди задымится. А Ной только осклабился.

– Кроме того, с первых отчислений каждой планеты в пользу Зяби, – невозмутимо продолжал Сысой, – вы получите одну десятую процента в личное и безраздельное пользование в любой валюте, имеющей хождение в империи, но лишь в том случае, если эти отчисления превысят наши отчисления в пользу Рагабара. Совет надеется, что это побудит вас быть осмотрительнее в выборе подходящих для нас планет. Если доход планеты окажется меньше дохода Зяби, вы с него ничего не получите. Понятно ли?

– Одну десятую процента – каждому? – быстро спросил Ной.

– Каждому – по двадцать пять тысячных, – отрезал Сысой. – В случае гибели или дезертирства кого-нибудь из вас его доля не достанется остальным. Это условие окончательное и не обсуждается. Есть еще вопросы?

– Эти двадцать пять тысячных процента – только с первых отчислений?

– С отчислений за первый год. Однократно. А вы бы хотели пожизненно?

– Я бы не отказался, – сознался Ной. – Может, договоримся? – Сысой покачал иссохшей головенкой. – Может, хоть на пять лет? На три?.. Нет? А как насчет того, чтобы зафиксировать эти наши проценты в официальном документе? Тоже никак?

Он кривил рожу, жмурил подбитый глаз и как бы в сомнении жевал губами, изображая полное отсутствие восторга. Актер бы из него вышел что надо.

– Вам придется положиться на мое обещание, – сказал Сысой. – Если не желаете, можете хоть сейчас разорвать соглашение…

Ага. Разорвать. И получить то, что назначил нам суд, плюс еще довесок за отказ? Спасибо, подумал я, что-то не хочется.

– Ну уж нет! – пробасил Ипат. Молчал-молчал, а тут его вдруг прорвало. – Я согласен. Ежели за моими кенгуроликами присмотрят…

– Соглашение есть соглашение, – отозвался Сысой. – Присмотрят. Совет наймет пастуха и ветеринара. Что же касается письменных гарантий насчет ваших процентов с каждой удачной сделки, то этого не будет, и точка. Мнения в Совете разделились, и мое предложение не набрало большинства голосов. Однако я вам гарантирую: когда вы вернетесь с удачей, я вновь поставлю этот вопрос перед Советом и обещаю, что добьюсь своего. Кто-нибудь может упрекнуть Сысоя Клячу в том, что он хоть раз не сдержал своего слова?

Тут выцветшие глаза Сысоя засверкали, он надулся и без спешки оглядел нас всех – ну прямо как орел со скалы. Росточка он был небольшого, не выше Семирамиды, но мне показалось, что сейчас он перерос тот обелиск, в который я въехал в Земноводске. И уж величествен стал до того, что дальше некуда.

– Не можем, – ответил за всех Ной, и за меня тоже, несмотря на то что до сегодняшнего дня я знать не знал Сысоя Клячу. – Однако наша экспедиция может затянуться, а люди, увы, смертны.

Сысой метнул на него не сказать чтобы очень любезный взгляд.

– Верно. Все верно, черт возьми. И с этим связано дополнительное условие. Советую хорошенько его запомнить. Если я отойду в лучший мир до вашего возвращения, никаких процентов вы не получите. Стало быть, в ваших интересах выполнить задание не только честно и с выгодой для Зяби, но и быстро. Как раз потому, что люди смертны, а старики в особенности… Вопросы есть?

У меня был вопрос, и совершенно лишний, потому что у этих архистарейшин все всегда предусмотрено, но все-таки я его задал:

– А звездолет? Когда мы получим звездолет?

– Прямо сейчас. – Тут Сысой бережно достал из кармана нечто маленькое, завернутое в чистую тряпочку. Развернул – и показал нам бесформенный предмет размером с некрупное яблоко, только коричневый и весь бугристый, как не знаю что. – Вот ваш звездолет.

И тогда Устинья Компост, более известная как Семирамида, закричала.