Ryan Graudin
THE WALLED CITY
Печатается с разрешения издательства Little, Brown and Company, New York, USA, и литературного агентства Andrew Nurnberg.
All rights reserved.
© 2014 by Ryan Graudin
© В. Савельева, перевод на
© русский язык, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
ДИТЯМ ПРЕДВЕСТИЯ, НАУЧИВШИМ МЕНЯ ВИДЕТЬ СОКРЫТОЕ
ТЬМА УКРЫВАЕТ КРЫШИ ДОМОВ, НО СЛЫШЕН В НЕЙ МОРЯ ЛАСКАЮЩИЙ ЗОВ.
– ГЕНРИ УОРДСВОРТ ЛОНГФЕЛЛО
18 дней
ЦЗИН ЛИНЬ
В Городе-крепости есть три главных правила выживания: Беги, что есть силы. Никому не доверяй. Всегда носи с собой нож.
В данный конкретный момент моя жизнь всецело зависит от первого.
Бежать, бежать, бежать.
Лёгкие мои горят огнём, жаждая воздуха. Пот щиплет глаза. Мятые обёртки, недокуренные сигареты. Мёртвое животное, уже слишком разложившееся, чтобы понять, кем оно было при жизни. Ковёр из осколков – разбитые пьяницами бутылки. Всё отдельными фрагментами проносится мимо.
Эти улицы – настоящий лабиринт. Они сплетаются воедино, узкие, с расписанными граффити стенами и светящимися вывесками. В дверных проёмах виднеются люди; во тьме огоньки их сигарет светятся подобно глазам чудовищ.
Куэн с приспешниками преследуют меня стаей: яростно, быстро, вместе. Если разделятся и постараются зажать добычу, возможно, у них будет шанс. Но пока я быстрее, потому что мельче. Я могу проскользнуть в такие щели, которые они даже не заметят. Ведь я девчонка. Но они этого не знают. Никто не знает. В этом городе быть девчонкой (без семьи и крыши над головой) – смертный приговор. Прямой билет в один из множества борделей, выстроившихся вдоль улиц.
Мои преследователи не кричат. Они же не дураки. Крики привлекают внимание, а внимание – это Братство. Погоню нашу сопровождает лишь дробь шагов и тяжёлое дыхание.
Мне знаком здесь каждый закоулок. Это моя территория, западный район Города-крепости. И я точно знаю, в каком переулке можно скрыться от погони. Он совсем скоро, через пару десятков шагов. Я проношусь мимо ресторана госпожи Пак, от которого исходят тёплые, по-домашнему уютные ароматы курицы, чеснока и лапши. Вижу кресло господина Вонга, куда приходят, если нужно вырвать зуб. Дальше – лавка старьёвщика, господина Лама, вход в которую закрывает толстая металлическая решётка. Сам Лам на корточках сидит на ступеньках. Пятки прочно прижаты к полу. Он харкает, когда я пробегаю мимо, и добавляет новый плевок в большую жестянку.
На противоположной стороне крыльца, ссутулившись, сидит остроглазый паренёк и ковыряет в пластиковой миске лапшу с морепродуктами. Живот урчит, и я понимаю, как легко было бы стащить у него миску. Но продолжаю бежать.
Нельзя останавливаться. Даже ради еды.
Я так увлекаюсь мыслями о лапше, что едва не пропускаю нужный переулок. Поворот такой крутой, что легко можно сломать ноги. Но я продолжаю бежать, боком влетая в узкий проём между двумя чудовищными зданиями. Бетонные стены прижимаются к моей груди, царапают спину. Если буду дышать слишком часто, то просто не смогу протиснуться.
Проталкиваюсь дальше, не обращая внимания, как сдираю локти о грубую влажную поверхность стены. В оставшемся пространстве снуют крысы и тараканы – они давно уже позабыли, что такое страх быть раздавленными. Злые, тяжёлые шаги эхом отдаются от стен, бьют по ушам. Куэн со своей бандой беспризорников упустили меня. Пока.
Опускаю взгляд на ботинки, которые сжимаю в руке. Крепкая кожа, толстая подошва. Хороший улов. Стоил нескольких минут паники, потраченных на погоню. Даже господин Чоу – сапожник западного района, вечно корячащийся над верстаком с гвоздями и кожей – не делает такой прочной обуви. Где только Куэн достал такие ботинки? Должно быть, они из Внешнего города. Все хорошие вещи оттуда.
Сердитые крики проникают в моё укрытие, сливаясь в череду проклятий. Я вздрагиваю, и мусор под ногами приходит в движение. Неужели парни Куэна всё же нашли меня?
Спотыкаясь и падая, в переулок вваливается девушка. Дыхание её тяжёлое, по рукам и ногам ручейками стекает кровь – из кожи торчат осколки стекла и мелкий гравий. Под скользким шёлком платья можно пересчитать все рёбра. Ткань голубая, блестящая и очень тонкая. В нашем городе такое не носят.
У меня из легких вышибает весь воздух.
Это она?
Девушка поднимает голову, и я вижу густо накрашенное лицо. Только глаза на нём настоящие, живые. Они полны огня, словно девушка готова сражаться.
Кем бы она ни была, это не Мэй Йи. Не сестра, которую я ищу уже столько времени.
Я протискиваюсь дальше в темноту. Поздно. Куколка замечает меня. Раскрывает рот, будто собирается что-то сказать. Или укусить меня. Не знаю точно.
И никогда не узнаю.
Её настигают. Набрасываются, как стервятники, вцепляясь в платье, пытаясь вытянуть из переулка. Огонь в глазах девушки разгорается ярче. Она оборачивается – пальцы согнуты, и ногти впиваются в лицо ближайшего нападающего.
Мужчина отшатывается. Четыре яркие полосы рассекают щёку. Он взвывает, сыпля ругательствами. Хватает девушку за косу.
Она не кричит. Продолжает извиваться, пинаться, царапаться – отчаянные телодвижения. Девушку держат четверо, но эта битва не из лёгких. Мужчины слишком заняты попытками её удержать, что не замечают меня, спрятавшуюся во тьме переулка. Наблюдающую.
Её хватают за руки и ноги, крепко удерживая. Она брыкается, спина выгибается дугой, когда девушка плюёт обидчикам в лицо. Один из мужчин ударят её по голове, заставляя осесть на землю в зловещей, неправильной тишине.
Теперь, когда девушка перестала вырываться, есть возможность лучше рассмотреть её преследователей. На всех четверых метка Братства. Чёрные рубахи. Пушки. Татуировки и украшения в виде драконов. У одного даже на лице набит красный дракон. Монстр крадётся вверх по щеке и прячется в волосах.
– Тупая шлюха! – орёт мужчина с царапинами на щеке на истерзанную, недвижимую девушку.
– Тащим её назад, – требует тот, что с татуировкой. – Лонгвей ждёт.
Только когда они уходят – и бессознательное тело девушки подметает волосами землю, – я понимаю, что всё это время почти не дышала. Руки мои трясутся, но всё так же крепко сжимают ботинки.
Эта девушка. Огонь в её глазах. Ей могла быть я. Моя сестра. Любая из нас.
ДЭЙ
Я плохой человек.
Нужно доказательство? Могу показать свой шрам, сказать, сколько трупов на моей совести.
Даже в детстве я притягивал неприятности, будто магнит. Мчался по жизни на максимуме, оставляя за собой след из осколков: ваз, носов, машин, сердец, мозговых клеток. Побочный эффект беспечности и безрассудности.
Мама всю жизнь пыталась сделать из меня хорошего мальчика. Она обожала фразы: «О, Дэй Шин, почему ты не можешь быть похожим на брата?» и «Ты никогда не найдёшь себе хорошую жену, если будешь себя так вести!» Повторяла это снова и снова, стараясь не краснеть, а брат стоял у неё за спиной, и в позе его читалось: «Я же тебе говорил». Руки скрещены, нос сморщен, густые брови насуплены, как у щенка. Я каждый раз уверял, что, если он не перестанет ябедничать, то таким и останется, шагнёт во взрослую жизнь с проклятием моноброви. Впрочем, его это никогда не останавливало.
Отец же предпочитал страх. Он ставил портфель на пол, ослаблял узел галстука и рассказывал мне об этом месте: о Городе-крепости Хак Нам. Коктейле из самых тёмных компонентов человечества – воров, шлюх, убийц, наркоманов, – замешанном всего на шести с половиной акрах. «Ад на земле» – так называл отец это место. Настолько беспощадное, что даже солнечный свет обходит его стороной. Если я продолжу так себя вести, поговаривал отец, он сам меня туда отвезёт. Швырнёт в логово наркобаронов и воров, чтобы было неповадно.
Отец изо всех сил старался меня запугать, но ничего не добился. Я всё равно оказался здесь. Какая ирония! Я бы посмеялся, но смех – пережиток прошлой жизни. Его место в Сенг Нгои, в сияющих небоскрёбах, торговых центрах и снующих по улицам такси.
Семьсот тридцать дней. Ровно столько я заперт в этой выгребной яме всея человечества.
Восемнадцать. Столько мне осталось, чтобы выбраться отсюда.
У меня есть план – сложный и чертовски рискованный, – но чтобы он сработал, мне нужен посыльный. Очень быстрый.
Не успеваю даже наполовину прикончить полное блюдо вонтон-мейн, когда мимо облюбованного мной крыльца проносится пацан. Вот он тут – и уже нет, мчится быстрее лучших атлетов из моей бывшей школы.
– Парень опять за старое, – ворчит господин Лам, выхаркивая остатки слизи из глотки. Его вылупленные черепашьи глаза вновь изучают улицу. – Интересно, кого осчастливил на этот раз? Половина лавок на нашей улице от него пострадало. Хотя мою решётку на прочность не пробует. Только покупает.
Я как раз откладываю палочки, когда мимо проносится очередная компания. Куэн – во главе своры, взгляд его сосредоточен и яростен. Его я давно уже вычеркнул из списка возможных посыльных. Слишком жесток, безжалостен и слегка туповат. Такой мне не нужен.
А вот первый пацан может подойти. Если удастся его поймать.
Ставлю недоеденную лапшу на крыльцо, натягиваю худи и пристраиваюсь следом.
Куэн со своей сворой бегут ещё несколько минут, прежде чем остановиться. Крутят головами по сторонам, задыхаются, глаза дикие. Кого бы они ни искали, удача не на их стороне.
Я замедляюсь и прячусь в полутьме улицы. Запыхавшиеся парни меня не замечают. Слишком заняты: трепещут пред царственной подгорающей задницей Куэна.
– Куда он делся? Куда, чёрт подери, он делся? – кричит бродяга и пинает пустую банку из-под пива.
Она с металлическим лязгом врезается в стену; по бетонному блоку врассыпную кидается целый выводок тараканов. Меня передёргивает. Смешно. Я столько всего пережил, столько повидал здесь, а от вида насекомых всё равно тошно.
Куэн тараканов не замечает. Он неистовствует, пинает мусор, бьёт стены, бросается на парней. Его прихлебалы отшатываются в надежде не стать очередным козлом отпущения.
Он поворачивается к ним:
– Кто дежурил?
Все молчат. Но я их не виню. Бродяга сжимает кулаки, руки его подрагивают.
– Кто, чтоб его, дежурил?
– Ли, – тоненько выдавливает ближайший к кулакам Куэна пацанёнок. – Ли дежурил.
Вышеозначенный парень мгновенно вскидывает руки в знак капитуляции:
– Простите, босс! Такого больше не случится. Клянусь.
Лидер делает шаг вперёд, наступая на дрожащего Ли. Кулаки его крепко сжаты, готовы к битве.
Я прячу руки глубоко в карманы худи. Мне жаль Ли, но не настолько, чтобы вмешиваться. Мне сейчас некогда вляпываться в чужие проблемы. На свою-то времени почти не осталось.
Кажется, Куэн собирается дать несчастному по морде. Никто не пытается его остановить. Съёживаются, ждут и пялятся, как кулак старшего поднимается на один уровень с носом Ли. И замирает.
– Кто это был? А? – спрашивает Куэн. – Надеюсь, ты его увидел.
– Да, да, да. – Ли яростно кивает.
Прискорбно видеть, как он жаждет выслужиться, насколько сильно Куэн зашугал этих мальчишек. Если б они жили в цивилизованном мире – играли б в футбол, ходили в караоке с друзьями, – то, скорее всего, выбрали бы себе другого лидера. У которого больше мозгов, а не мышц.
Но мы в Городе-крепости Хак Нам. Здесь правят сила и страх. Выживают сильнейшие.
– Это Цзин. Он уже крал у нас вещи. Кусок брезента. Рубашку, – продолжает Ли. – Помнишь? Ну, тот, который явился Снаружи несколько лет назад. С котом…
– Мне плевать на грёбаного кота, – рычит Куэн. – Мне нужны мои ботинки!
Его ботинки? Я опускаю взгляд и понимаю, что громила действительно босой. От погони по замусоренным улицам ноги его в крови. Спасибо битому стеклу и гравию. Может, ещё парочке использованных шприцов.
Неудивительно, что он так рассвирепел.
Ли прижимается спиной к стене. Лицо сморщено, словно парень сейчас разрыдается.
– Я верну ботинки. Обещаю!
– Сам об этом позабочусь.
Кулак старшего бродяги заканчивает свой путь. Раздаётся громкий, ужасный звук удара костяшек о челюсть. А Куэн продолжает бить – опять и опять, – пока лицо Ли не равняется по цвету с тёмными засаленными волосами. Смотреть на это неприятно. Картина в разы противней парочки насекомых.
Я могу остановить это. Могу достать пушку и полюбоваться, как банда Куэна бросается врассыпную подобно тараканам. С каждым новым ударом у меня самого кулаки ноют и горят, но я лишь глубже заталкиваю руки в карманы.
На улицах каждый день умирают дети – жизни их обрывает голод, болезни и лезвия ножей. Я не могу спасти всех. А если буду поднимать голову и не сделаю всё необходимое, чтобы свалить за восемнадцать дней, то и сам не спасусь.
Я повторяю это себе вновь и вновь, наблюдая, как искажается лицо парня, покрываясь кровью и ссадинами.
Я плохой человек.
– Снимай ботинки, – рычит Куэн, наконец опуская кулаки.
Ли лежит на земле, хнычет:
– Умоляю…
– Снимай, пока я не выбил из тебя всё дерьмо!
Пальцы Ли дрожат, расшнуровывая ботинки, но он всё же умудряется их снять. Куэн хватает обувь и натягивает на свои кровоточащие ноги. Завязывая ботинки, он сообщает остальным прихлебалам:
– Кто-нибудь знает, где прячется этот Цзин?
В ответ все лишь качают головами и осоловело смотрят на предводителя.
– Ка Минг, Хо Вей, найдите, где он спит. Я собираюсь вернуть ботинки. – Последнее предложение Куэна больше напоминает рык.
Улица взрывается криками. Сначала я думаю, что это Ли, но избитый босой мальчишка удивлён не меньше остальных. Все, как один, обращают взгляды в другой конец улицы, крутя головами, как сурикаты, которых частенько показывали в любимом шоу брата.
Крики раздаются откуда-то издалека, оттуда, где остывает на крыльце моя лапша. Столько шума разом может означать только одно – Братство.
Пора сваливать.
Должно быть, свора Куэна решает так же, потому что парни панически принимаются отступать. Прочь от криков. Прочь от Ли. И от меня.
– Пожалуйста! Не оставляйте меня! – Ли протягивает руки, его всхлипы выглядят жалко.
– В лагерь можешь не возвращаться, – выплёвывает Куэн парнишке, теперь уже изгою, и исчезает.
Я ничем не могу помочь, но гадаю, что будет теперь с ним? Если пацан такой же, как и остальные прихлебалы Куэна, значит он либо сирота, либо у родителей его нет денег даже на миску риса. Детям, у которых есть крыша над головой и горячая еда, есть чем заняться и без игр в бандитские разборки. Без родителей, без обуви, с разбитым лицом, когда зима в самом разгаре… К счастью, она нынче тёплая (как и всегда), но холод чувствуется, особенно когда у тебя нет даже носков.
Шансы у Ли не слишком высоки.
Я иду прочь, глубже натянув капюшон и по-прежнему пряча руки в карманах, пытаюсь выглядеть как можно менее подозрительным. И исчезаю в тёмном переулке, как раз когда мимо проходят члены Братства. Девушка, которую они тащат за собой, больше напоминает кровавое месиво. Волосы её распущены, волочатся по земле. Платье шёлковое, блестящее – явно одна из бордельных куколок. Должно быть, пыталась сбежать. И судя по тому, что я вижу, побег не удался.
Вонтон-мейн пытается выбраться наружу. Я проталкиваюсь дальше, в тёмные недра города, оставляя девушку наедине с её судьбой.
Я не могу спасти всех.
Цзин. С котом. В улье с населением в тридцать три тысячи человек это не так уж много, но господин Лам, кажется, его узнал. Первая зацепка. Нужно действовать быстрей, найти его до того, как Куэн пронюхает, где пацан хранит его кусок брезента. Видимо он одиночка, а это значит – учитывая, как только что поступили с Ли, – что он умён. Умён и быстр. Плюс к тому, продержался на улицах города несколько лет, а это сложно даже в Сенг Нгои, не говоря уже этой дыре.
Именно такого я и ищу. Ещё один шаг к обратному билету на волю.
Остаётся только надеяться, что он готов сыграть свою роль.
МЭЙ ЙИ
Спасенья нет.
Первые слова, которые хозяин борделя сказал в ту ночь, когда Жнецы вытащили меня из фургона – после бесконечных часов езды по ухабистой дороге в кромешной темноте. Я по-прежнему была в ночной рубашке, надетой много дней назад – в тонкой и хлопковой, с кучей дырок. Девочки, приехавшие со мной, плакали. Я же… я ничего не чувствовала. Была кем-то другим. Не той девочкой, которую выдернули прямо из кровати. Не той, кто стояла в ряду других девочек, ожидая пока мужчина с длинным багровым шрамом оценит нас. Не Мэй Йи.
Той ночью, дойдя до меня, хозяин долго стоял, рассматривая меня со всех сторон. Я ощущала, как взгляд его крадётся по коже, словно насекомые, забирающиеся в укромные места. Туда, где им быть не следует.
– Её, – бросил он командиру Жнецов.
Мы смотрели, как монеты кочуют из рук в руки. Столько денег я, дочка простого рисового фермера, не видела никогда в жизни. В десять раз больше, чем Жнецы заплатили за меня отцу.
– Спасенья нет. Забудьте свой дом. Забудьте семью. – Голос хозяина безжизнен, бесстрастен. Мёртв, как и его тяжёлые, затуманенные опиумом глаза. – Теперь вы принадлежите мне.
Именно эти слова я изо всех сил стараюсь не вспоминать, когда Мама-сан зовёт:
– Девочки.
Я сижу на кровати. Страх струится по венам, я смотрю на остальных. Нуо разместилась в изножье кровати, выронив вышивку из рук. Вэнь Кей – на ковре, Инь Ю стоит рядом с ней на коленях, заплетая в косы тёмные шёлковистые волосы младшей девочки. Инь Ю – единственная не замирает, слыша голос Мамы-сан. Пальцы её продолжают двигаться, вверх и вниз, переплетая пряди волос.
Вэнь Кей застыла с открытым ртом, оборвав на полуслове очередной бесконечный, потрясающий рассказ о море. Я как раз пытаюсь представить, как выглядят волны, когда на пороге появляется Мама-сан.
Мама-сан – смотрительница, следит за нами, девушками. Она кормит и одевает нас. Она зовёт врача, когда мы болеем. Управляет борделем и распределяет клиентов. Некоторые девочки считают, что когда-то её привезли сюда так же, как и нас: в кузове фургона Жнецов. Но это, должно быть, случилось очень-очень давно, когда кожа её была ещё гладкой, а спина – прямой.
Сейчас женщина уже немолода. Лицо её всё в морщинку, взгляд отсутствующий.
– Девочки. Хозяин желает вас видеть. Сейчас же. Он закрыл салон. – Мама-сан удаляется так же внезапно, как вошла, отправляется звать девушек из трёх других комнат.
– Её поймали, – голос Вэнь Кей, самой младшей и маленькой из нас, похож на щебетанье птенца, такой же слабый и дрожащий.
Инь Ю так сильно дёргает её за волосы, что Вэнь Кей взвизгивает.
– Ни одна из вас даже не заикнётся об этом. Если Хозяин и Мама-сан узнают, что нам было известно о плане Синь… хорошо это не закончится. – Она смотрит на меня, ища поддержки.
– Мы ничего не скажем. – Стараюсь казаться взрослой, как подобает семнадцатилетней, но, по правде, чувствую я себя не лучше, чем они. Такая же испуганная, на вид бледнее рисовой лапши.
Не понимаю, почему я так взволнована. Я же знала, что это случится. Все мы знали. И пытались отговорить Синь.
Спасенья нет. Спасенья нет. Мы хором шептали ей слова хозяина, приправляя их десятком причин. Здесь у неё одежда, еда, вода, друзья. А что снаружи? Что? Голод. Болезни. Неумолимые улицы с длинными волчьими клыками.
Но её было не остановить. Я заметила это уже несколько месяцев назад, дикость, которая пылала в глазах, когда Синь рассказывала о прежней жизни. Она распространялась повсюду, зажигала её изнутри. Всякий раз, заходя ко мне в комнату, она отдёргивала алую занавеску и смотрела, смотрела, смотрела в окно – единственное на весь бордель. Она никогда не умела держать чувства внутри, как все мы. Инь Ю считает, это из-за того, что семья Синь её не продавала. Они любили дочь, кормили, учили читать, а потом вдруг умерли. Жнецы забрали её из приюта.
Синь распростёрлась на полу курительной комнаты, волосы её всклокочены, выдраны клоками, руки вывернуты назад под немыслимым углом. Я не могу понять, в сознании ли Синь и жива ли вообще, пока один из людей хозяина не вздёргивает её. Кровь, яркая, блестящая, стекает по ногам и рукам. На лице её тоже кровь, заливает щёки, спускается из уголков губ. Её платье – прелестный наряд из небесно-голубого шёлка с вышивкой цветущей вишни – превратилось в лохмотья.
Мы стоим, выстроившись в ряд, пока хозяин медленно, бесконечно обходит Синь по кругу. Когда он, наконец, останавливается, носки его тапочек повёрнуты к нам. Хозяин не кричит, но оттого слова его звучат ещё более устрашающе.
– Знает ли кто-либо из вас, как живётся на улицах бродягам? Как работается другим девушкам?
Мы все молчим, хоть и знаем ответ. Его Мама-сан всякий раз вдалбливает нам, если замечает на лицах пустоту. Его мы упорно пытались донести до Синь.
– Боль. Болезни. Смерть.
Слова соскакивают с языка точно удары. Закончив, хозяин подносит трубку к губам. Дым вырывается из ноздрей, напоминая мне алого дракона вышитого на его курительном халате.
– Как вы считаете, что вы будете делать там, совсем одни? Справитесь без моей защиты?
На самом деле ответ ему не нужен. Его вопрос скорее риторический, подобный тем, что папа обычно задавал за первой чашкой рисового вина. Перед тем, как взорваться.
– Я даю вам всё необходимое. Даю вам лучшее. Единственное, чего я прошу взамен, чтобы наши гости чувствовали себя здесь желанными. Такая малость. Такая крошечная просьба.
Только то, что хозяин сам с нами разговаривает, должно холодить кровь. Нас всегда наказывает Мама-сан, шипя и ударяя тыльной стороной жёсткой мозолистой руки. В те редкие разы, когда с нами разговаривает сам хозяин, он всегда напоминает, насколько лучше живётся нам, чем обычным проституткам. У нас есть собственные комнаты, шёлковые платья, чай и благовония. Выбор блюд. Всевозможная краска для лиц. У нас есть всё, потому что мы избранные. Лучшие из лучших.
– И вот Синь, – он произносит её имя так, что у меня по коже бегут мурашки, – плюёт в лицо моего великодушия. Я даровал ей безопасность и роскошь, но она отбросила мои дары, словно мусор. Оскорбила меня. Моё честное имя.
Синь сидит у его ног, дрожащая, окровавленная. Мужчины в чёрных одеждах тяжело дышат. Интересно, насколько далеко Синь удалось сбежать, прежде чем её поймали?
Хозяин щёлкает пальцами. Его люди вчетвером вздёргивают Синь на ноги. Она, как кукла, повисает в их руках.
– Раз ты не чтила моё радушие, нарушила правила, ты будешь наказана. Хочешь, чтобы с тобой обращались, как с обычной проституткой, ты это получишь.
Он закатывает рукава. Фанг, мужчина с алой татуировкой на лице, передаёт что-то хозяину.
Я плохо вижу предмет, зато видит Синь и испускает такой дикий визг, какой бы и мёртвого пробудил ото сна. Она оживает, пинается и вырывается так яростно, что удерживающие её мужчины не могут устоять на месте. Крики её превращаются в слова:
– Нет! Пожалуйста! Мне жаль! Я больше не убегу!
А потом хозяин поднимает руку, и я вижу причину ужаса Синь. Там, в плене сжатых полных пальцев, поблескивает игла. Шприц, полный грязно-коричневого вещества.
Остальные девушки тоже его видят. Даже Мама-сан напряжённо застывает рядом со мной. Невозможно узнать, что сокрыто внутри маленькой пластиковой трубки. Боль. Болезни. Смерть.
Синь вырывается и царапается, крики её становятся громче, в них уже не слышно слов. Но всё же мужчины сильнее неё.
Я не могу смотреть, как острый металл вонзается в её вены. Когда крики стихают – когда я, наконец, вновь поднимаю взгляд – игры уже нет, а Синь лежит на полу, съёжившись и дрожа. Тени, отбрасываемые толпящимися вокруг людьми, окружают свернувшуюся калачиком фигурку, отчего она кажется сломанной.
Хозяин отряхивает руки и поворачивается к нам.
– Первая доза героина всегда лучшая. Во второй раз удовольствие не так сильно. Но ты всё равно нуждаёшься в дозе. Всё больше, и больше, и больше, пока это не станет единственным твоим желанием. Не станет для тебя всем.
Героин. Он решил сделать наркоманку из нашей умницы и красавицы Синь. Понимание сворачивается в моей груди: пустое и безнадёжное.
– Вы принадлежите мне. – Хозяин оглядывает наш ряд радужных шёлковых платьев. Он улыбается. – Вы все. Если попытаетесь сбежать, вас ждёт такая же участь.
Я закрываю глаза, стараясь не смотреть на девушку, сломанной куклой валяющуюся на полу. Стараясь прогнать из памяти слова, сказанные хозяином в ту далёкую ночь. Они тянутся вне времени, оплетая меня подобно верёвкам: Спасенья нет.
ЦЗИН ЛИНЬ
Прошло два года. Два года назад Жнецы забрали мою сестру. Два года назад я последовала за ними в Город-крепость, мечтая её найти. За это время я узнала, как передвигаться, словно призрак, и развить все свои чувства. Единственный способ выжить здесь – превзойти себя или же совсем превратиться в невидимку.
Я была невидимкой с самого детства. Мей Йи старше меня всего на три года, но именно её все и всегда замечали. Личико её было круглым и нежным. Как луна. А прямые блестящие волосы напоминали полночное небо.
Но на рисовой ферме от красоты толку мало. Она не поможет часами бродить в мутной воде и гнуть спину под палящим солнцем, срезая ряды хлещущей по рукам травы. Я знала, что всегда была сильнее Мэй Йи. И совсем не красива: с грубыми от мозолей ногами, тёмной кожей и слишком большим носом. Всякий раз, когда мама собирала мне волосы в шишку и отправляла к пруду за водой, в отражении я видела мальчишеское лицо.
Иногда мне так хотелось, чтобы это было правдой. Быть мальчишкой проще. Я была б сильнее и могла обуздать отца, когда он напивался и впадал в бешенство. Но чаще всего я просто мечтала о брате. Брате, который сам занялся бы бесконечными рисовыми полями. Брате, который защищал бы нас от пьяных дебошей отца.
И в самой глубине души мне хотелось быть красивой. Прям как Мэй Йи. Поэтому я всегда распускала шишку. Позволяла волосам свободно падать на плечи.
Волосы я тоже потеряла, когда отец продал Мэй Йи Жнецам. Я слышала истории и знала, что девчонке в этом городе не выжить. Нож был тупым. Стрижка получилась ужасной, грубой и неровной, длиннее на одну сторону. Но с ней я выглядела так, как и хотела: голодающим, чумазым уличным мальчишкой.
Им я и стала с тех пор.
Когда я добираюсь до лагеря, содранные локти болят. Назад шла долгим путём, кружа по заплесневелым, испещрённым трубами проходам, чтобы убедиться – хвоста нет. Достаточно долго, чтобы коросты содрались и раны вновь начали кровоточить. Если не перевяжу в скором времени, они покраснеют и опухнут. Зарастать будут неделями.
Я проскальзываю сквозь отверстие в своё жалкое убежище и осматриваю пожитки. Их немного. Коробок с единственной спичкой. Промокшая, наполовину исписанная рабочая тетрадь с иероглифами, которую я стащила из сумки безответственного школьника. Два апельсина и мангостан, спёртые из храма предков. Одна простыня, тяжёлая от плесени и крысиной мочи. Один грязный серый кот, который сейчас мурчит и мяукает. Делает всё возможное, чтобы я не чувствовала себя совсем одинокой.
– Я сегодня везунчик, Чма. – Ставлю ботинки на пол. Кот крадётся через всю палатку. Трётся мордой о старую кожу и с собственническим мявком – мяуё – плюхается пушистым телом на шнурки.
Я тянусь к простыне. Придётся. Достаю нож из-под туники и принимаюсь нарезать её на полосы, стараясь не обращать внимание на вонь, исходящую от влажной ткани.
Раньше повязки мне всегда делала Мэй Йи. Раньше. Сестра смотрела на оставленные отцом ссадины со слезами на глазах. С грустью. А пальцы казались легче пёрышка, когда она накладывала ткань. Нам приходилось использовать повязки столько раз, что на них оставались ржавые следы старой крови. Но Мэй Йи всегда убеждалась, чтобы они были чистыми. Всегда тщательно их отстирывала. Заботилась обо мне.
Но теперь я одна. А наложить повязки самостоятельно гораздо сложней. В конце концов, мне приходится затягивать ткань зубами, борясь с рвотными позывами от вкуса и вони. Мэй Йи с ума бы сошла, узнай она, что я перевязываю раны этой старой гнилой простынёй. Что я вообще здесь.
Пойти за Мэй Йи или нет, выбора у меня не было. Она – моё всё. Без неё у меня не было причин оставаться на ферме и терпеть побои отца. Смотреть, как мать увядает подобно рисовым побегам на наших полях.
Не знаю, с чего я решила, что найти сестру будет легко. Я вообще не думала, когда запрыгивала на старый ржавый велик и гналась следом за большим белым фургоном. Не думала, когда отрезала волосы. И когда впервые попала во Внешний город и медленно, по-деревенски расспрашивала прохожих.
Теперь я понимаю, какой молодой и глупой была тогда. Считала, что могу просто зайти сюда и найти её.
Город-крепость занимает не такую уж большую площадь – всего три-четыре рисовых поля, – но он компенсирует это высотой. Дома громоздятся друг на друга, как неряшливые кирпичи, забираясь так высоко, что полностью заслоняют солнце. Улицы, которые когда-то были полны света и свежего воздуха, теперь погребены под переплетением проводов. Порой я ощущаю себя рабочим муравьём, бесконечно носящимся по этим тёмным извилистым тоннелям. Вечно что-то ищущим. Но тщетно.
Но я продолжу поиски, пока не найду её. А я обязательно найду.
Чма прекращает обнюхивать новую обувь-лежанку. Его жёлтые глаза прикованы ко входу в наше убежище – огромные, широко раскрытые. Уши стоят торчком. Шерсть вздыблена. Я задерживаю дыхание, прислушиваясь к вечному мотиву Города-крепости: вдалеке рокочут двигатели; за тонкими стенами мать отчитывает ребёнка; где-то внизу в переулке завывают собаки; каждые пять минут над городом с рёвом проносятся самолёты.
Есть и другой звук. Тише, но ближе. Шаги.
Меня выследили.
Пальцы крепко обвивают рукоять ножа. Я подкрадываюсь к брезентовому пологу, страх сжимает горло. Бёдра сводит судорогой, пока я жду. Прислушиваюсь. Рука, сжимающая нож, бледнеет, дрожит.
Шаги затихают. Раздаётся голос, хриплый, с нотками сомнения:
– Есть тут кто?
Не Куэн. Но это не значит, что я в безопасности. Эти улицы – рассадник воров и пьянчуг, в любой момент готовых тебя зарезать.
– Проваливай! – Стараюсь, чтобы голос звучал как можно более гортанно. По-мужски. Угрожающе.
Через щель в брезенте я разглядываю гостя. Парень, довольно взрослый. Прислоняется к стене переулка, засунув руки в карманы и согнув одну ногу в колене. Морось, всегда покрывающая городские стены, пропитывает ткань его толстовки. Но парень этого словно не замечает. Или ему плевать.
Взгляд парня направлен прямо на брезентовый полог моего убежища. Глаза его не такие, как у большинства жителей Хак Нам. Они тёмно-карие, но совсем не похожи на дикие, яростные глаза Куэна. И на бесстрастные очи старушек, сидящих на перекрёстках и потрошащих рыбу. День за днём, одна за одной.
Нет. У этого парня глаза, как у лиса. Зоркие. Блестящие. Умные. Жаждущие чего-то. Очень, очень сильно.
С ним нужно быть настороже.
– Ты ведь Цзин, да?
Моё имя. Он знает, как меня зовут. Этого хватает, чтобы я откинула полог и, оскалившись, выскочила из палатки. Готовая к драке.