Глава 1. Маша, Паша и питбуль
Телефонный звонок разбудил меня на два часа раньше, чем полагалось по мнению будильника. Нащупав мобильник, я с секунду тупила, глядя на экран, а потом просто сбросила звонок. Откинувшись на подушку, услышала ворчливое:
– Опять звонят. Опять. Опять звонят.
– Отстань, Паш, – пробурчала я и накрылась одеялом с головой.
– Звонят. Опять.
– Спи!
Трындит и трындит без толку. Но поспать нам не удалось. Телефон настойчиво запиликал опять. Я застонала. Да что ж такое, неужели даже в воскресенье нельзя выспаться?! А от окна снова раздалось противное:
– Звонят-звонят-звонят!
И дьявольский хохот. О, господи… Я откинула одеяло и взяла трубу, приняла звонок:
– Слушаю…
– Машенька, дорогая, прости, пожалуйста, что беспокою так рано в выходной, но ты сама понимаешь, у нас ни выходных, ни отпусков, ни праздников!
– Елена Сергевна, ничего страшного, – пробормотала я, пытаясь разлепить веки. – Что случилось?
– Золотце, мы на объекте как раз! Блин, тут такое! В общем, изымаем, как обычно, сама понимаешь, ну тут мелочь – йорки, шитцу, чихуашки, мопсы… Это мы пристроим, это ничего, но тут питбулиха на цепи сидит! С течкой! А куда я её с течкой дену? Мои с ума сойдут, ты же знаешь, а девочкам уже звонила, нигде нет свободной клетки, только коллективные. А куда её в коллективную? Может, возьмёшь, Машенька?
Я села на кровати, свесив ноги. В тапки не попала и поджала пятки, спасаясь от холодного пола. Питбулиха с течкой. Только этого мне и не хватало!
– Машенька, собаку стерилизуем, вот течка пройдёт, и сразу на операцию, а держать пока негде, помогай, золотце, я тебе за это корма привезу! Машунь!
– Елена Сергевна, у меня же Малыш. Ну, вы же в курсе.
– Малыш дурик! – отозвался Паша.
– Пашке привет от меня! – снова зачастила Елена Сергевна. – Слушай, ну подержи эту красотку на цепи пока, я же видела, у тебя цепь от старых хозяев осталась.
– Вы живодёр, знаете ли. На цепи!
– Машенька, лучше у тебя на цепи, чем в приюте. Она же всех порвёт! А в клетке дома держать не могу, понимаешь? Не мо-гу!
Я понимала. У Елены Сергевны четыре кобеля дома, и все не маленькие. В двушке. И пять с половиной кошек, если считать месячного котёнка, выкормленного из пипетки. А у меня кисы – свободные, гулящие дамы, да и Малыша можно ограничить. Подниму заборчик, который сняла. Цепь… Да, цепь висит, я к ней шину для Малыша привязала.
– Ладно. Когда привезёте? – сдалась я, нагнувшись в поисках тапочек. Их под кроватью не оказалось. Опять Цезарь спёр! Вот зараза!
– Сегодня к вечеру нормально будет? У нас этой мелочи целая стая, просто не представляешь себе ужас, который тут творится! Вот как разгребёмся – я к тебе сразу, договорились?
– Договорились, – со вздохом ответила я, сбрасывая звонок. Спать сегодня уже не придётся.
Я встала и погладила потревоженную Касю. Чёрная кошка лениво подняла голову, зевнула и повернулась на спину. Лапы в стороны, хвост верёвочкой, поза буквой зю. Артистка! Ладно, где же мои тапочки?
Накинув халатик, завязала пояс, огляделась. Бася на кресле, розовый нос в белое брюшко – прямо уроборос кошачий какой-то. Мисс Гранжер – в лукошке у печки. Любимое место. Тепло, светло, вся комната как на ладони. Где же тапочки? Дверь-то закрыта.
– Где мои тапочки? – спросила в пространство. Пашка отозвался немедленно:
– Цезарь, мелочь пузатая. Цезарь. Цезарррь, ко мне!
– Ты уверен? – я, поджав губы, уставилась на него. Попугай встопорщил остатки перьев на загривке, встряхнулся, совсем как собака, и сообщил:
– Цезарь опять украл тапочки. Цезарь – мелочь пузатая. Фу, нехорошая собака.
А потом наклонил голову, кося выпуклым чёрным глазом, и осведомился ласково:
– Яблочко будешь?
– Не буду. Мне надо кофе, – вежливо отказалась я. Пашка фыркнул моим голосом:
– Макария-Швейцария! Кофе. Фу, какая гадость.
Фейспалм летучий, а не попугай! Я похлопала по плечу:
– Ладно, пошли, дам яблочка.
Пашка распустил крылья, словно чайка на взлёте, нерешительно потоптался по своей жёрдочке и тихонечко пропел:
– Ма-а-ашенька, хорошая Ма-а-ашенька!
– Подлиза, пошли уже. Ногам холодно!
В доказательство я переступила пятками по крашеным доскам пола. Пашка резво запрыгнул мне на плечо, почти не помогая себе крыльями, уцепился за ткань халатика когтями и принялся нежно перебирать мне волосы за ухом:
– Ма-а-ашенька. Яблочко будешь?
– Отстань, – открыв дверь в кухню, я ступила на старенький тканый половик, доставшийся от старых хозяев.
– Цезарь – мелочь пузатая. Каська, пусти попугая! Рыжая зараза. Малыш. Р-р-рав! Ав-ав!
– Перестань ябедничать, – против воли прыснула я, а Пашка придержал моё ухо и доверительным тоном просвистел прямо в барабанную перепонку:
– Опять тапочки спёр! Мышка, мышка! Бася хитр-р-рожопая.
– Да знаю я всё это! Чего бы нового рассказал.
– Пашка – порода русскоговорящих попугаев с красным носом, отличается умом и сообр-р-разительностью, – заявил ябеда и перепрыгнул на стол, пока я искала тапки, приподняв скатерть. – Пашка отличается умом! Пашка с носом.
– Пашка балбес, – отмахнулась я, оглядывая кухню, по совместительству хомячатник, птичник и гостиную. Отдёрнула шторы. В клетках сразу зашевелились, подали голос. Пашка захлопал крыльями, вытянувшись, издал громкий вопль и с усилием перелетел на вольер волнистиков:
– Тишина в стр-р-рою! Молчать! Всех на улицу! Всех! На улицу!
Птички тут же притихли перед строгим генералом, только хомячиха Мышка ломанулась к своему колесу и побежала ежедневный марафон. Колесо заскрипело как несмазанная телега, и я поморщилась. Как буду чистить клетки, капну маслом, а то невыносимо просто.
Да где же тапочки?!
– Цезарь! – громко, но ласково позвала я, внимательно оглядывая возможные нычки противной собаки. – Цезарь, иди ко мне, маленький! Иди ко мне, что я тебе да-а-ам!
– Цезарь – мелочь пузатая, – презрительно отозвался Пашка и, вытянув голову, залился самым натуральным лаем крохотной собачонки. Волнистики зачирикали громче воробьёв, а щеглы засвистели от возбуждения.
– О гос-с-споди, – прошипела я. – Пашка, ты балбес!
Но попугай не замолчал, а продолжил лаять, взвизгивая периодически. И ему в ответ раздался точно такой же лай из-под печки. Пашка резко оборвал свою песнь и, чистя клювом коготь на лапе, сказал обличающим тоном:
– Цезарь. Тапочки спёр. Цезарь – пузатая мелочь.
Я присела на корточки и заглянула в подпечье. Там хранились собачьи кастрюли и миски, а среди этого богатства залёг Цезарь прямо на моих тапочках.
– Ай-ай-ай, какая нехорошая собака, – покачав головой, я вытащила чихуашку за ошейник из-под печи, и он приехал в кухню лапами в тапочках. В больших выпученных глазёнках ясно читался укор и возмущение, но хвост был поджат под задние лапы. В прошлом Цезаря носили исключительно на руках и в сумочке, оставляли в машине на полдня и спускали на пол, только чтобы позволить сходить в лоток. В результате собака заработала хроническую почечную недостаточность и фобию на траву, снег и асфальт. Ещё Цезарь кусался в любой непонятной ситуации, а укусы крохотных и острых, как зубчики вилки, клыков – это, знаете ли, ещё «приятнее», чем кошачьи царапки.
– Цезарь противный! – снова вякнул Пашка и захохотал, как доктор Зло. А я всё никак не могла привыкнуть к этому его смеху, даже вздрогнула и плюнула:
– Пашка, прекрати! Цезарь хороший мальчик. Правда, Цезарь?
Хвостишко выбрался на свободу и завилял легонечко. Я вытащила тапки из-под собаки, с облегчением сунула в них ноги, старательно игнорируя обслюнявленный верх, и вздохнула:
– Ну, вот и новый день.
– День, тень, пень на плетень, – перечислил Пашка. Гугл-рифма, да и только. Включила чайник и достала из шкафчика яблоко. Пашка тут же вспорхнул на стол, крутясь возле ножа, которым я кромсала фрукт:
– Яблочко будешь? Будешь? Яблочко! Пашка с носом!
– Смотри, обрежу – останешься без носа, – предупредила я попугая и протянула ему кусочек: – На, лакомись, оторва!
– Пашка… чавк-чавк… хороший мальчик.
– Да-да, конечно.
Чайник зашумел, вызвав оживление в клетках. Но на волнистиков с их чириканьем я уже давно научилась не обращать внимания. Две ложечки растворимого кофе, ложечка сахара, кипяток и сливки. И день может начинаться.
Выпив свою законную утреннюю чашку, я сунула босые ноги в валенки, надела старенький ватник и позвала:
– Цезарь, гулять!
Рыжая молния метнулась мне под ноги и завертелась угрём, поскуливая. Открыла дверь на террасу, а потом и входную, скинув засов. Чихуашка вылетел во двор, оставив на крыльце цепочку крохотных следов, и нырнул под штакетины палисадника в глубокий снег. Сбоку чихнули, а из кухни донёсся голос Пашки:
– Малыш дурик!
Закрыв дверь, я фыркнула:
– Прямо Пашка не дурик!
Большая лохматая голова ткнулась мне в бок. Я запустила руку в шерсть на загривке и с силой почесала. Малыш чуть двинулся, и мне пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть. Оттолкнув собаку, с нежностью пожурила:
– Ты всё-таки дурик! Убьёшь меня когда-нибудь.
Ласковое ворчание было мне ответом. Малыш отряхнулся от снега и наледи очень обстоятельно: сначала головой помотал, потом всем мохнатым телом, закончил кончиком пушистого хвоста – и начал медленно спускаться по ступенькам. Я проследила за толстым бело-рыжим задом и с наслаждением вдохнула морозный воздух. Середина января выдалась снежной, а в городе, наверное, слякоть. Нет, всё-таки отличный домик мне дали, несмотря на воду из колодца и печное отопление. Небольшой, но тёплый. И пол не проваливается, как у некоторых. Видала я эти бесплатные дома для детей-сирот.
– Цезарь, ты где?
Крикнула и вгляделась с улыбкой в припорошенный снежком двор. По следам можно найти чихуашку. Пусть гуляет. Это уже счастье, что Цезарь не трясётся от ужаса, как раньше, стоит лишь его спустить на землю. Писался и какался, просто оказавшись на снегу. Теперь вон – бегает, скачет из сугроба в сугроб.
Малыш попёрся с весьма деловым видом обходить вверенную ему территорию. Он у меня парень серьёзный, не то что некоторые попугаи. Впрочем, московская сторожевая на то и сторожевая, чтобы сторожить. Обходить тут не слишком много, весь участок шесть соток – как дача. Но Малыш относился к своим обязанностям очень ответственно. А я пошла отвязывать от цепи шину.
К обеду всё было готово к приезду новой пансионерки. Заборчик осталось только укрепить. Я вбила штакетины в мёрзлую землю – не без обуха и такой-то матери. Цепь натяну, чтобы мадам питбулиха не доставала до забора, а вот Малыш вполне может всей тушей опереться на него и снести часть. Поэтому надо примотать проволокой секции одну к другой. Но как тут закончить всё, когда: впусти Цезаря, выпусти Цезаря, отгони кур, отгони Цезаря от кур, отгони Цезаря от Малыша?..
Поэтому в обеденный перерыв я накрепко заперла чихуашку в доме, решив не обращать внимания на его возмущённый скулёж, а Малышу велела охранять крыльцо. Мало ли, вдруг кто-то решит украсть ступеньки! А тут как раз Малыш. Зарычит, залает басом, и воры сразу убегут.
Шутки шутками, но питбулиха с течкой казалась мне чем-то сакральным и ужасным. Не для того я принимаю собак на передержку, чтобы потом раздавать щенят-метисов. И почему Елена Сергевна решила осчастливить именно меня? Впрочем, к чему этот вопрос? Она знает, что я не откажу. Но не наглеет, понимает, что всю зарплату я трачу на своих постояльцев. И питбулиху с течкой я приму, и Малыша от неё буду отгонять.
Жареная картошка с сосиской вызвала повышенное слюноотделение у Цезаря, который внезапно вспомнил, что был рождён карманной, ручной собачкой, принялся скакать на задних лапках и умильно складывать передние перед грудью. Пашка, пользуясь своим положением крылатого, утащил с тарелки кусок картошки и склевал потихонечку, дразнясь:
– Цезарь, нет! Фу! Цезарь, противная собака. Кушать, кушать!
– Пашка, отстань от бедного Цезаря, – не прекращая думать о заборе, попросила я. Попугай бочком, осторожно поглядывая на меня, подобрался к тарелке, примерился и стащил второй кусок картошки. Ускакал с ним на другой конец стола и вредным голосом Елены Сергевны выкрикнул:
– Машенька, золотце! – и продолжил уже моим голосом: – Цезарь спёр тапочки. Бася мышку притащила. Малыш дурик. Пашка дурик, хороший мальчик.
Клюнул картошку и нежно пропел:
– Пашка, не воруй, перья повыдергаю. С носом.
– Ага, и повыдергаю, вот увидишь! – усмехнулась я. – Тебе вредно есть картошку.
– Кар-р-ртошку! – Пашка изобразил звуки страстного поцелуя. – Кар-р-ртошку Пашка. Перья!
– Они у тебя сами повылазят от такой диеты.
Пашка фыркнул и принялся расклёвывать добычу. Я только покачала головой.
К вечеру секции заборчика были примотаны одна к другой так крепко, как я только смогла затянуть проволоку. Правда, от экспериментов пришлось отказаться ввиду полного и окончательного равнодушия Малыша к ограде. Я не смогла заставить эту тушку даже подойти, не то что ломануться сквозь нее. Ну, посмотрим по обстоятельствам. В крайнем случае, Малыш будет ночевать на террасе. А для питбулихи я вытащила из сарая будку, в которой когда-то давно жила цепная собака прежних хозяев дома, натаскала туда тряпок, положила старый пуховик, найденный на чердаке, и даже игрушку добавила. Мне иногда присылали корм и игрушки для собак благодетели с сайта приюта. Но Малыш играть не любил, а Цезарю даже самый маленький жгут не влезал в пасть.
Курочки заполошно гонялись за зёрнами, которые я кидала в стайку, чтобы не скучно было. Цезарь залез на загривок Малыша, который лежал на дорожке, уткнув нос в бедро. Когда они не ссорились, эти двое были просто идеальными друзьями. Хотя я подозревала, что со стороны чихуашки тут было больше выгоды, чем дружбы.
Зафырчал мотор. Из-за чёрной пелены веток показался кузов старенького внедорожника. И как эта колымага ещё не развалилась? Впрочем, Елена Сергевна способна даже разваленную машину склеить скотчем и закрепить скрепками и снова рулить по городам и весям, чтобы спасать собак и кошек. Бросив последнюю горсть зерна, я закрыла загон с курочками и пошла навстречу гостям. Машина тормознула у ворот, дверца открылась, и я услышала голос женщины:
– Да ну ё-моё, что ж такое?! Машенька, золотце моё, тут кто-нибудь снег разгребает или всем вообще пофиг?
– Здрасьте, Елена Сергевна, – весело поздоровалась я. – Я разгребаю, когда наметёт. А что?
– Ой, умаялась я, вообще…
Она шумно выдохнула, вытирая пот со лба, и упёрла руки в необъятные бока:
– Ладно, принимаешь красавицу? А то она уже всю сидушку мне истоптала! Чесслово, скачет туда-сюда, будто волнуется: а куда я её везу?!
– Принимаю, куда ж я денусь, – со вздохом я открыла заднюю дверцу. Питбулиха сидела на жопе и улыбалась во всю ширь своей сорокадвухзубой пасти. Натурально улыбалась, да ещё и так заискивающе, что я аж замерла. Надо же! Никогда не думала, что питбули, да и вообще собаки, могут заискивать. А эта даже в глаза заглядывает, хотя не должна. Такое поведение вообще не свойственно собаке.
– Ну, гляди, какая чудная девка!
Елена Сергевна протянула руку и достала поводок, подтянув питбулиху к выходу:
– Пошли, милая моя, давай! Я тебя доставила на временное место проживания, уж будь лапочкой!
Получив петлю поводка из рук начальницы приюта, я присела на корточки перед спрыгнувшей на землю собакой и протянула ей ладонь:
– Ну, привет! Ой, а как её зовут?
– Пока никак. Чипа нет, татушки тоже, поискали в базе потеряшек – нету. Неопознанная девица. Никаких записей в этом борделе, то есть в питомнике, не нашли.
– Что ж ты такая неудачливая? – спросила я у питбулихи, осторожно вытянув руку и почесав шею. Собака сначала зажмурилась от удовольствия, позволяя теребить коротенькую шерсть под пастью, а потом снова глянула мне в глаза. Причём таким взглядом, что у меня всё перевернулось внутри. Словно просила помощи и говорила: «Я хорошая, правда, честно!»
Непонятно.
Ну да ладно. Я встала, обернулась к Елене Сергевне. Та уже вовсю чесала через забор загривок Малыша и пыталась достать подпрыгивающего Цезаря:
– Ах вы, мои хорошие! Ах вы, мои сладенькие! Малы-ы-ыш! Заинька мой! Цезарь, заразонька мелкая! Слушай, Машунь, а Цезарь поправился или мне кажется?
– Рррав! Ав! – сказал Малыш по направлению питбулихи. Та отвернулась и даже, как мне показалось, задрала нос. Цезарь же залился своим противным мелкопсовым лаем, стараясь протиснуться между штакетинами забора. На него гостья не обратила ни малейшего внимания, даже носом в его сторону не повела. Зато присела прямо у калитки, глядя на дом напротив, и напрудила лужу в мгновенно подтаявший снег.
– А ну! – Елена Сергевна прикрикнула на моих кобелей. – Тишина! Будто девочку никогда не видели! Давай, Машенька, нарекай красотку!
– Почему я? – поглаживая завертевшуюся возле меня питбулиху, удивлённо спросила я.
– Ну а кто? Не я же! У меня мозги плавятся уже.
– Ну, пусть будет Глаша.
– Глаша?
Елена Сергевна с недоверием посмотрела на меня:
– Почему Глаша?
– Потому что гладиолус, – усмехнулась я. – Ну посмотрите на неё: вылитая Глаша-колхоз! И в то же время она совсем не так проста, как кажется.
– Глаша так Глаша, – пожав плечами, согласилась Елена Сергевна. – Сейчас так и запишу. Чип мы ей поставили, веткнижку завели, надо только имя вписать.
Она достала с переднего сиденья пухлую папку, вытащила одну из множества синеньких книжечек и прицелилась ручкой на первую страницу. Оглянувшись на притихших собак, которых гипнотизировала улыбающаяся питбулиха, я сказала:
– Пишите лучше «Глафира». Походу, она не такой уж и колхоз, эта сука!
– Чего это?
– К ней хочется вообще на «вы» обращаться.
– Даже на «вы» и даже шёпотом – с питбулями это обычно не проходит! – хохотнула Елена Сергевна, но вывела на первой страничке округлыми буквами имя «Глафира». – Всё, забирай паспорт, собаку, а я попробую задним ходом выбраться от вас. Ни пуха ни пера. Звякни, как течка прекратится. Прооперируем и заберём в приют.
– Замётано. – Я сунула книжечку в карман ватника и, пристально глядя на питбулиху, похлопала по верху забора: – Прыгай!
– С ума сошла девка! – всплеснула руками Елена Сергевна. Глаша презрительно, как мне показалось, глянула на женщину, потом так же пристально – на меня и одним махом, как распрямившаяся пружина, перескочила через штакетины.
– И – вуаля, – подытожила я. – Пойду привяжу её.
– Развлекайся, – засмеялась Елена Сергевна и полезла в машину. А меня пронзило странное ощущение, что сегодня в моей жизни приключился лютый пи…, то есть новый поворот.
Глава 2. Неизвестный науке найдёныш
С утра снег подтаял и почти сошёл. А потом ударил морозец. Я этому делу очень обрадовалась, потому что месить грязь, пусть и резиновыми сапогами, мне не хотелось. А с Глашей надо гулять. Это существо, которое я собиралась оберегать от Малыша, построило и москвича, и чихуашку. Малыш сделал всего одну попытку добраться до течной суки и убежал на крыльцо с поджатым хвостом. Пришлось на ночь впустить его на террасу, потому что трусишка царапался в дверь и скулил. А Глаша гремела цепью, бегая вдоль заборчика, и рычала на пса. Цезарь же припёрся к дамочке – пролез под штакетинами – и попытал счастья, пока она лежала возле будки, но одним взмахом хвоста был отметён далеко. И надолго, если не навсегда.
Поэтому за честь и достоинство Глафиры я больше не волновалась. Но просто оставить её сидеть на цепи до конца течки не могла. Собака была мускулистой, подтянутой, не жирненькой, чем часто грешат стаффы и питбули, пролёживающие диваны без долгих прогулок. Значит, с этой собакой гуляли, бегали, наращивали ей мышцы. Вот и я погуляю, а то и сама засиделась на месте.
Взяв с террасы крепкий поводок, выданный когда-то для Малыша, я спустила Глашу с цепи и застегнула карабин поводка на ошейнике питбулихи. Карабины – крепкие, ещё советские, прислал приюту один старик, бывший скалолаз, а поводки плели из паракорда ребята-инвалиды. В общем, за Глашино обмундирование я была совершенно спокойна: сделано на совесть. А вот свои силы явно не рассчитала.
До забора Глаша вела себя прилично. А вот когда я закрыла калитку, собака рванула так, что, не намотай я петлю поводка на запястье, провезла бы меня по дороге животом. Я рванула в ответ, чувствуя боль в руке, но Глаша этого даже не заметила.
– Не зли меня, девочка! – бросила я собаке, подтягивая поводок. – Я и не таких слоников выгуливала!
Глаша подняла на меня взгляд, вывалив язык, и села. Плюхнулась на жопу, поджав хвост. А вот сейчас я не поняла. Не легла, отказываясь двигаться, не потянула, хрипя и задыхаясь. Не как нормальная питбулиха. Не как нормальная собака.
– Ладно. – Я выдержала пристальный взгляд и прищурилась: – Чего ты хочешь, Глафира?
Собака улыбнулась, поднимаясь, и затрусила по улице. Даже так? Окей. Я пошла за ней, потихоньку попуская поводок. Глаша довела меня до конца улицы, нырнула в проход между домами и потянула дальше, за околицу посёлка. А там – поля. Когда-то колхозные, а теперь фермерские. Грязные. Чуть подсохшие.
– Глаша! – взмолилась я. – Давай по тропинке до леса, а?
Но собака упрямо трусила вперёд, по прямой. Даже не трусила уже, а пёрла. Трактор, блин, а не питбуль! И не откликается, даже внимания на меня – ноль! Я уж и дёргала, и пыталась ногами тормозить… Всегда думала, что смогу управлять любой собакой, ведь опыт есть! Но Глафира вела себя настолько упрямо, что я сдалась. Пусть выпустит пар, а потом займёмся воспитанием этого танка.
За полчаса прогулки у меня совершенно задубели руки. Ещё бы: так вцепилась в поводок, пытаясь хоть как-то притормозить Глашу. В лесу вообще стало страшно. Ведь собака тащила меня туда, куда могла пролезть сама, а пролезу ли я – её не интересовало. Перебираясь через бурелом, протискиваясь сквозь кусты, я тихо материлась, пыхтела, вспоминала мать Глафиры и всех любовников оной матери, но следовала за питбулихой. «Кто кого переупрямит» – это же мой девиз по жизни!
Но внезапно Глаша коротко взвизгнула и метнулась к груде валежника под деревом. А я закричала:
– Фу! Глаша! Фу! Не трогай это!
Какая-то тёмная масса валялась на снегу, почти скрытая ветками. Главное – не дать противной собаке вымазаться в дерьме или слопать падаль! Я ж не отмою потом эту заразу! И ветеринара вызывать денег нет. Однако Глафира ничего такого делать не собиралась. Она принялась лизать и подпихивать носом тёмную массу, которая оказалась… ящерицей! Огромной, застывшей, но, похоже, ещё живой.
– Господи, это ещё что такое?! – воскликнула я, подходя ближе. И снова собака удивила меня: глянула таким взглядом, что всё в груди перевернулось. Словно умоляла спасти. Осторожно коснувшись пальцем холодной чешуи, я глянула: может, откроет глаза или шевельнётся? Но тушка осталась неподвижной. Глаша метнулась вокруг меня, начала с остервенением вылизывать страшную ушастую и рогатую морду. И чудо случилось: веко дёрнулось, ужастик шевельнул лапкой.
Я только охнула. Мне стало жарко. Сорвав с плеч куртку, аккуратно накрыла ящерицу, подхватила её на руки и скомандовала Глаше:
– Давай-ка теперь, веди нас домой!
Ещё бы: самой мне ни за что не найти дорогу. Однако умная собака поняла сразу. Подняв нос, понюхала воздух, метнулась туда-сюда и попёрла снова через лес. Надеюсь, что у неё встроенный навигатор, потому что без куртки холод начал кусаться, да и ящерица оттягивала руки. Приду домой, откачаю это существо и посмотрю, что за вид такой непонятный.
Обратная дорога заняла у нас даже меньше времени, потому что Глафира врубила шестую скорость, а я неслась, едва успевая перебирать ногами, и думала, что руки точно отвалятся. Только бы не уронить эту тяжесть! Завтра я точно буду стонать от такой прогулки и ноющих мышц.
Ворвавшись на участок, я бросила поводок Глаши и ногой захлопнула калитку. Понадеюсь на ум питбулихи, если он у неё есть. А пока надо очень быстро согреть ящерицу. Положу в корзинку возле печки. Мисс Гранжер подвинется. Ну, или сверху ляжет. Так даже лучше.
Цезарь прыгнул лапками мне на ноги, встречая, попытался дотянуться до свёртка в руках, но ничего не вышло. Тогда чихуашка залаял – пронзительно и требовательно. Тут же отозвался Пашка с клетки волнистиков:
– Цезарь, фу! Хорош визжать, дурик!
– Ну вас, – бросила я обоим и открыла дверь в комнату. Бася лениво подняла голову и вопросительно мяукнула. Корзинка у печки пустовала, видно, Мисс Гранжер решила прогуляться. Ну и слава богу. Я сгрузила обмякшее тело ящерицы в корзинку и, вытащив из-под него куртку, накрыла одеялом, которое сушилось на печке. Укутала хорошенько, подоткнула, потом распрямилась и обвела взглядом комнату. Что бы ещё накинуть на этого найдёныша? Нашла в шкафу свою тёплую кофту, которая грела меня ещё в детдоме, и положила на одеяло. Подкинув пару полешек в печь, услышала визг собак на улице.
Ох, хоть бы Глафира Малыша не покусала! Она способна!
Распахнув входную дверь, увидела москвича, который жался к стенке дома. А Глаша метнулась между моих ног, прежде чем я смогла схватить её за поводок.
– Куда?! – завопила я, перепугав попугайчиков и щеглов, бросилась за питбулихой в комнату, едва не наступив на Цезаря. Тот шуганулся под печь, Пашка заорал:
– Аларм! Аларм! Свистать всех наверх! Перья повыдергаю!
Кошки! В комнате же кошки! Я же не знаю, как питбулиха относится к кошкам. Влетев в комнату, обнаружила Басю на шкафу, Каську на шторке у карниза, а Глашу… в корзинке с ящером. Питбулиха лежала, обнимая лапами укутанного в тёплое найдёныша, и с остервенением вылизывала тупорылую мордочку.
– Ну, Глафира… – протянула я. – Ты меня удивила!
Собака подняла на меня взгляд, на миг прервавшись, словно сказала, что я зря сомневалась, и с удвоенной силой принялась лизать ящерицу. Скребя коготками по крашеным доскам, пришкандыбал Пашка, осторожно заглянул в корзинку и удивился:
– Дурик?
– Сам ты дурик. – Я протянула руку к попугаю: – Иди сюда, оставь их в покое.
– В покое, в покое, – проворчал Пашка, отскакивая от меня и косясь на Глашу. – Дай яблочка! Дай, Ма-а-ашенька!
– Дам, погоди. Не хочешь со мной, ну и сиди тут. Тебя Глаша съест, и поделом тебе.
– Гла-а-аша, хорошая Гла-а-аша, – тут же попытался подлизаться к питбулихе Пашка, а я против воли захохотала:
– Ну ты, Пашка, жук!
– Пашка – попугай, – обиделся он. – Отличается умом и сообразительностью. С носом.
И гордо заковылял под кровать. Глафира только башкой повела, и мне почему-то показалось, что она мысленно профейспалмила. Глупость, конечно, но мало ли, мы же не знаем, о чём думают собаки.
Сняв Касю с занавески и прижав к себе, я присела на кресло у окна и взяла телефон. Для начала надо попытаться узнать, как лечить ящерицу, если она вдруг заболеет. Нет, даже не так. Ящерица точно заболеет: провести неизвестно сколько времени в лесу на снегу – не пройдёт даром. А к ветеринару её везти не вариант, у меня же машины нет. Если только договориться с тем, которого обещала прислать Елена Сергевна?
А что это вообще за ящерица? За бытность свою передержкой и приёмной «мамой», я два раза видела агам: взрослую тварь в сорок сантиметров и мелкого детёныша с ладонь длиной вместе с хвостом. Но на агаму мой найдёныш похож только отдалённо. У него рожки, как у козы, только не острые и не загнутые, а смотрящие вперёд. А ещё, похоже, у него есть крылья. Самые настоящие. Разве бывают ящерицы с крыльями?
Яндекс уверенно сказал, что бывают. А ещё они бывают с рогами. Но не вместе. Или – или. Мой же экземпляр, получается, мутант какой-то. Хотя до Чернобыля отсюда далеко.
Я встала, переложила кошку на кровать и присела к лукошку. Глаша задрала морду, приподняла брыли и оскалилась. А я погрозила ей пальцем:
– А ну, не балуй! Мне нужно посмотреть.
Питбулиха отвела взгляд и опустила морду на одеяло, предоставив мне доступ к ящерице. Я откинула ткань, коснулась жёсткой шеи и с удовольствием отметила, что чешуйки уже не были холодными. Нагрелись. Погладив животное, я подумала, что надо обустроить ему какой-нибудь террариум. Но потом. Сначала, наверное, просто лампу. Ящерицам нужно тепло, много тепла, а печки будет недостаточно. Бедный малыш… Настрадался. Но теперь всё будет хорошо, я его выхожу.
* * *
Это утро началось, как и десяток предыдущих. Я проснулась от звука будильника, потянулась за телефоном, кряхтя. Отключив звонок, вытянула руки и погладила тёплое, даже жаркое тело ящерицы. Я назвала её Нексус, как магический источник энергии трёх сестёр-ведьм. Ну вот как-то решила, что это мальчик. Некс совершенно оправился от пребывания в холодном лесу, каждый день с наслаждением грелся под лампой, полуприкрыв глаза, а потом бегал по всему дому за Пашкой, стараясь достать его из-под дивана или с клетки. Даже волнистиков один раз опрокинул. Пришлось ругаться. Некс вроде как устыдился, сразу сбежав в свою корзинку у печки, а попугай выучил несколько новых выражений.
Вот и теперь он сонно подал голос с жёрдочки:
– Ма-а-ашенька, крылья пообрываю! Рога обломаю!
– Если ты мне, Пашка, то у меня крыльев нет, – усмехнувшись, я оторвала от себя цепкие лапки Некса и сгрузила тяжелое тело ящерицы на пол. Потянувшись, Некс расправил крылышки и потрепыхал ими в воздухе, потом зацокал коготками к двери, поднялся на задние лапы и дотянулся до ручки.
– Некс, зачем безобразия творишь? – усмехнулась я. – Пашка, пошли, яблочка дам.
Попугай встрепенулся, услышав знакомое слово, и распустил крылья:
– Яблочко! Яблочко будешь?
– Буду, буду, – пробурчали из кухни тонким голоском. Я замерла. Кто это? Пашка тут, а в комнате только волнистики и щеглы, которые говорить не умеют. Выглянув из комнаты, я осмотрелась. Цезарь носился кругами вокруг стола, пытаясь в прыжке цапнуть Некса, который взобрался на стул и уже торчал столбиком, опираясь передними лапами о стол, в ожидании завтрака. А больше никого не было.
– Во. Глюки. Началось, – сказала я сама себе. – Пора к врачу идти и таблетки глотать.
Лежавшая на подстилке у двери Глафира подняла голову с лап и смачно зевнула, будто посмеялась надо мной. А мне стало совсем не по себе. Надо что-то с этим делать, надо найти хотя бы соседку какую-нибудь. Вон, комната маленькая стоит, барахлом от прошлых хозяев забитая. Разобрать тряпки и коробки, матрас поменять и найти жиличку, чтобы было с кем словом перемолвиться, кроме безмозглого попугая.
Я взяла из шкафчика яблоко, потом ещё одно – вспомнила, что теперь не только Пашка лакомится, но и Некс, принялась резать их кусочками. Попугай, тяжело хлопая крыльями, прилетел из комнаты и уселся на стол, опасливо поглядывая на ящера. Тот тянул когтистую лапку за яблочком, не боясь ножа, а Пашка, щёлкнув языком, сказал моим вредным голосом:
– Останешься без носа!