Делай, что до́лжно. Царственные страстотерпцы: в чём их христианский подвиг

Книга допущена к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви (ИС Р21-023-0613).

© Григорян В., 2023

© Оформление. АНО развития духовно-нравственных начал общества «Символик», 2023

Делай, что должно, или Вместо предисловия

Вспоминаю, как в 1993-м мы с друзьями смогли организовать во дворе Зимнего дворца поминовение Царственных мучеников, тогда ещё не прославленных. И директор музея, и другие сотрудники самых разных убеждений, верующие и неверующие, как могли помогали нам. Без их участия панихида не состоялась бы. Все действовали как единое целое, каждый вносил какую-то маленькую лепту, и, быть может, впервые я увидел так отчетливо, как люди становятся народом. Господь был посреди нас, и этот опыт сильно меня утешил в то довольно страшное время.

Иногда кажется, что все наши усилия пропадают втуне, ведь ненавистников Государя не становится меньше. Но вспомним почти век Вавилонского пленения, из которого народ Израильский вышел окрепшим, победившим язычество, которое успело пустить в нём глубокие корни.

Делай, что дóлжно, а Господь сделает остальное.

Настоящим чудом стало прославление Государя, его родных и верных ему людей. Путь к прославлению был пройден меньше, чем за десять лет. А ведь начиналось всё с полной безнадёжности, можно было лишь мечтать об этом в какой-то дальней перспективе. Никаких рациональных объяснений случившемуся я не вижу – это было немыслимо, но это произошло.

Делай, что должно, и не останешься огорчённым.

В книге, которую мы осмеливаемся предложить вам, собраны характерные случаи из жизни Государя и его семьи, проясняются некоторые моменты, до сих пор вызывающие ожесточённые споры (даже среди православных). Это нельзя назвать биографией – скорее, ещё одной формой поминовения тех, кто последовал путём Христовым, смертью своей пробив брешь во вратах, которые должны были замкнуться, заключив в прошлом историческую Россию.

Первым это с поразительной ясностью понял святой Патриарх Тихон, заложив основание и для своего исповедничества, и для будущего прославления Царя. Святитель сказал: «Мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией». В захваченной большевиками Москве было произнесено первое слово будущего жития, сделан первый шаг для покаяния тех людей, которые не смогли защитить своего Богом данного Государя, его жену, детей, верных, отдав их на погибель: «Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падёт и на нас, а не только на тех, кто совершил его»^[1].

Так в кромешной тьме явился первый проблеск воскрешения Святой Руси, казалось, безнадёжно погубленной.

Делай, что должно, и она просияет вновь, как бы ни был ты слаб.

Делай, что до́лжно.

Владимир Григорян

Часть I
Детство, любовь, семья

Начало

У наследника престола великого князя Александра Александровича было пятеро детей, и всех воспитывали, как воинов. Даже девочек. Спали на солдатских железных койках с тонкими матрацами и жёсткими подушками, да и вся прочая мебель была самая простая. В шесть утра дети поднимались, обливались холодной водой, получали на завтрак кашу с чёрным хлебом. Несмотря на строгое воспитание, они росли весёлыми, радостными, чувствуя каждую минуту, что их любят. Благородство прививалось им с младенчества. Друг детских игр Государя (в ту пору Николеньки, или Ники) Владимир Олленгрэн вспоминал о Страстной неделе: «В пятницу был вынос Плащаницы, на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подавленным и всё просил маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя. Глазёнки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: «Эх, не было меня тогда там, я бы им показал!» И ночью, оставшись одни в опочивальне, мы втроём разрабатывали план спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас. Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошёл Ники и, плача, скорбно сказал: «Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?». И до сих пор я не могу забыть его больших возбуждённых глаз»^[2].

Что-то пророческое было в этом детском отвращении Николая к Пилату – человеку, который мог спасти Сына Человеческого, но не спас. Так же отступились от Царя: высший командный состав Русской армии, известные патриоты, в том числе монархисты, и прочие люди, которые, зная, что тот ни в чём не повинен перед народом, выдали его на верную смерть. В феврале 1917-го, а многие ещё раньше, они отреклись от своего Государя. Отреклись из равнодушия и страха перед общественным мнением.

Через всю свою жизнь пронёс Николай Александрович и любовь ко Христу.

Его вера была простой и сильной, такой же, как и вся его личность, мало понятая и современниками, и потомками. Сдержанность Государя – свойство сильной души – люди принимали то за бесчувствие, то за ограниченность, не зная следующего, например, факта из его детства: «Бывало, во время крупной ссоры с братьями или товарищами детских игр Николай Александрович, чтобы удержаться от резкого слова или движения, уходил в другую комнату, брался за книгу и, только успокоившись, возвращался к обидчикам и снова принимался за игру, как будто ничего не было» (воспоминания воспитателя цесаревича К. И. Хиса)^[3].

Быть может, это шло от воспитания. Император Александр II, прозванный Освободителем, был очень ласков с младшими внуками, но к Николаю относился строго. Однако придворные не раз замечали, как по пути из кабинета, который шёл мимо детских, Государь сворачивал, подходил к спящему Ники и целовал его. Он, как никто, понимал, сколь тяжкая ноша ждёт этого ребёнка в будущем, предчувствовал, что жизнь внука может сложиться трагически. За два года до рождения Николая участник тайной организации дворянин Дмитрий Каракозов выстрелил в императора Александра, когда тот гулял по городу. Убийству помешал Осип Комиссаров, выходец из крестьян, шапочных дел мастер и, по удивительному совпадению, земляк легендарного Ивана Сусанина.

Но с тех пор покушения следовали одно за другим.

Николаю ещё не исполнилось двенадцати лет, когда в феврале 1880 года устроили взрыв на первом этаже Зимнего дворца. Погибло 11 солдат-участников Русско-турецкой войны, служивших в Финляндском полку; более пятидесяти человек оказались ранены. Они лежали вповалку, окровавленные, в обгоревших мундирах – хорошие русские люди, принявшие муки, охраняя своего Царя.

Спустя год с небольшим было совершено последнее, седьмое покушение. Царь мог бы спастись, но пожелал подойти к воинам, погибшим и раненым при взрыве первой бомбы. В этот момент ещё одна разорвалась у него под ногами.

Незадолго перед тем возле кабинета Императора стали находить тела мёртвых истерзанных голубей. Выяснилось, что на чердаке дворца поселилась хищная птица. Александр II воспринял это как предзнаменование скорой гибели и не ошибся.

Ники в матроске стоял возле гроба деда, предчувствуя, что и его мирной жизни настал конец, и ему тоже придётся принять смерть от врагов русского народа. Первый дневник совсем ещё юного Николеньки открывается песней о добром молодце, кудри которого расчёсывает старуха-смерть^[4]. Государь часто пел её в юности:

 
Вниз да по речке,
Вниз да по Казанке,
Серый селезень плывёт.
Вдоль да по бережку,
Вдоль да по крутому
Добрый молодец идёт.
Он со кудрями,
Он с русыми
Разговаривает…
Кому ж мои кудри,
Кому ж мои русые
Достанется расчесать?
Досталися кудри,
Досталися русы
Старой бабушке чесать.
Сколь она ни чешет,
Сколь она ни гладит,
Только волосы дерёт.
 

Он воспитывался рыцарем. Был рыцарем. Умер рыцарем, ни разу себе не изменив. Задолго до его кончины блаженная старица Параскева Ивановна Дивеевская говорила: «Он выше всех царей будет»^[5]. Не было в истории России Государя более близкого по духу нам, православным, и просто более человечного. История русского народа увенчалась им, чтобы даже после гибели он остался нашим Царём на долгие-долгие годы смуты.

Семья и власть

Царица целовала подушку мужа, когда его не было рядом, а он страдал даже от недолгой разлуки с нею и детьми. «Их медовый месяц длился 23 года», – говорили современники. Это было тем удивительнее, что характеры царственных супругов были весьма различны. По словам близкой подруги и фрейлины Императрицы Анны Вырубовой, «у Государыни был вспыльчивый характер, но гнев её так же быстро и проходил. Ненавидя ложь, она не выносила, когда даже горничная ей что-нибудь наврёт; тогда она накричит, а потом высказывает сожаление: "Опять не могла удержаться!". Государя рассердить было труднее, но когда он сердился, то как бы переставал замечать человека, и гнев его проходил гораздо медленнее. От природы он был добрейший человек… В нём не было ни честолюбия, ни тщеславия, а проявлялась огромная нравственная выдержка, которая могла казаться людям, не знающим его, равнодушием».

Никакие бедствия не могли умалить их счастья, которое черпалось в любви друг к другу. Ни тяжелейшая болезнь Наследника, ни мучительные переживания за Отечество не охладили этот семейный очаг. Тепло от него согревало и страну. Самый безумный упрёк в адрес Царя: он был прекрасный семьянин (этого не отрицают и самые заклятые его враги), но лучше бы столько же внимания уделял стране. Вопрос, способен ли облагодетельствовать свой народ человек, не сумевший даже вокруг себя создать атмосферу, в которой хочется жить?

Жена Иосифа Сталина покончила с собой. Мы не знаем, как могла сложиться жизнь его сына Якова, но Василий вырос совершенно несчастным человеком, как и Светлана, в конце концов сбежавшая в Америку. Ещё страшнее особенности характера Сталина отразились на миллионах ни в чём не повинных людей, погибших от раскулачивания, голода, расстрелянных и сгинувших в тюрьмах и лагерях.

Вовсе не тот холодный мрак, который царил в душе Сталина, сделал несчастным его семью и миллионы других семей, погубил в мирное время огромное число людей, —вовсе не он привёл нас к Победе 1945 года. Можно твёрдо сказать: будь у Сталина хотя бы толика того дара любви, которым обладал Император Николай Александрович, мы обошлись бы куда меньшей кровью в 30-40-е годы. Это ответ на нелепое обвинение в том, что Царь был счастлив в браке.

«Мне снилось, что я влюблена…»

Алиса Гессен-Дармштадская, причисленная к лику святых как Императрица Александра Фёдоровна, рано потеряла мать. Сироту приютила у себя её бабушка – королева Британии Виктория, называвшая внучку «моё солнышко». Цесаревича Николая Алиса впервые увидела, когда ему было шестнадцать, а ей на четыре года меньше. Он понравился ей, и спустя несколько лет девушка приехала в Россию снова. Что они любят друг друга, стало ясно на второй прогулке. Отказ родителей благословить брак нисколько не охладил будущего Государя. Его можно было убедить изменить своё мнение лишь тогда, когда он не был уверен в своей правоте. И наоборот, никто на свете не мог на него повлиять, когда он твёрдо знал, что всё делает верно. Алиса была такой же. Выслушав королеву Викторию, которая была далеко не в восторге от её выбора, она осталась при своём.

Главное препятствие состояло в другом. Алиса, глубоко религиозная девушка, была убеждённая протестантка. Пять лет Николай Александрович молил Бога, как сам он вспоминал, «облегчить Аликс переход в православную веру и дать мне её в жёны». Наконец, много передумав, она согласилась. Стены, разделявшие влюблённых, рушились одна за другой. Когда Николай признался Алисе в мимолётном увлечении балериной Кшесинской, девушка от всего сердца его простила: «Я люблю тебя ещё сильнее после того, как ты рассказал мне эту историю. Твоё доверие глубоко тронуло меня. Я постараюсь быть достойной его. Благословит тебя Господь, мой любимый…»^[6]

«Мне снилось, что я влюблена, – написала будущая Царица в дневнике жениха в один из дней. – Я проснулась и узнала, что это – правда, на коленях я благодарила Бога за это счастье. Истинная любовь – это дар Божий. Каждый день она становится сильнее, глубже, полнее и чище»^[7].

До конца жизни Николай и Александра праздновали не только день венчания, но и день помолвки. Мы знаем об этом из письма Императрицы мужу, написанного во время Первой мировой: «В первый раз за 21 год мы проводим этот день не вместе, но как живо я всё вспоминаю! Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты дал мне за все эти годы… А знаешь, я сохранила то "платье принцессы", в котором я была в то утро, и я надену твою любимую брошку»^[8].

Хотя началось их супружество с несчастья: не стало Императора Александра III Миротворца. Юная невеста и её будущий муж отправились в длинное путешествие – сопровождать гроб из Крыма в Петербург. «Так я въехала в Россию, – вспоминала Александра Фёдоровна. – Государь был слишком поглощён событиями, чтобы уделить мне много времени, и я холодела от робости, одиночества и непривычной обстановки. Свадьба наша была как бы продолжением этих панихид – только меня одели в белое платье»^[9].

Кстати, отчество Фёдоровна не имело никакого отношения к имени отца новобрачной герцога Людвига. Дело тут в старинной русской традиции: цариц из рода Романовых как бы удочерял святой мученик Феодор Стратилат, а Феодоровская икона Божией Матери была главной семейной святыней этой семьи.

Анна Вырубова вспоминала забавную историю: «Возвращаясь с докладов от юной Государыни, мой отец делился с нами своими впечатлениями. Так, он рассказывал, что на первом докладе он уронил бумаги со стола и что Государыня, быстро нагнувшись, подала их сильно смутившемуся отцу. Необычайная застенчивость Императрицы его поражала. "Но, – говорил он, – ум у неё мужской – une tete d'homme". Прежде же всего она была матерью: держа на руках шестимесячную великую княжну Ольгу Николаевну, Государыня обсуждала с моим отцом серьёзные вопросы своего нового учреждения; одной рукой качая колыбель с новорождённой великой княжной Татьяной Николаевной, она другой рукой подписывала деловые бумаги. Однажды, во время одного из докладов, в соседней комнате раздался необыкновенный свист.

– Какая это птица? – спрашивает отец.

– Это Государь зовёт меня, – ответила, сильно покраснев, Государыня и убежала, быстро простившись с отцом.

Впоследствии как часто я слыхала этот свист, когда Государь звал Императрицу, детей или меня; сколько было в нём обаяния, как и во всём существе Государя»^[10].