000
ОтложитьЧитал
7.2. Судьба семьи Гени Каплун (Цивлиной)
После выпуска первой книги редактор обратился к Зине Соколинской – дочери Гени (старшей сестры Петра Григорьевича), с просьбой рассказать подробнее о судьбе её семьи, погибшей в 1941 г. от рук гитлеровских палачей. Зина прислала письмо, содержание которого изложено ниже.
В 1941 г. в связи с наступлением немецко-фашистских войск началась эвакуация жителей Запорожья. Людей везли в Ташкент в теплушках через Северный Кавказ. В эшелонах было много еврейских семей, к которым, как известно, немцы были беспощадны. Среди них была и семья старшей сестры Гени, в том числе сама Геня, ее муж-Моисей, старшие дочери Маня и Сара (Зина) (1923 и 1925 г.р.), младшие дети Таня и Изя (13 и 10 лет). Кроме того, с ними была Лида с малолетним сыном Вадиком – жена брата Аркадия, арестованного как “врага народа” в 1937 г и расстрелянного.
Старший сын Гени – Яков (Яня), был мобилизован в Красную армию, участвовал в войне с Финляндией. После ее завершения, окончил военное училище в Москве. В 1941 г. он был направлен с воинской частью на оборону Ленинграда. В дороге немцы часть разбомбили и Яня погиб.
После прибытия эшелона на Северный Кавказ стало известно, что дальше он не пойдет, т. к. в Ташкенте свирепствует тиф. Эвакуируемым предложили, либо ехать в окрестные села для участия в сельхозработах, либо – на возведение оборонительных сооружений и рытье противотанковых рвов в районе Минвод. Лида с сыном поехала в село на сельскохозяйственные работы и уцелела. Оставшиеся еврейские семьи ждал страшный конец.
После прорыва немцев в этом районе, всем евреям, включая стариков, больных и детей, было велено собраться на огороженной площади с носильными вещами и драгоценностями, якобы, для отправки в родные места.
Моисей, заподозривший неладное, велел Мане и Зине уходить, но не бежать, чтобы не привлекать внимание немцев. Дело в том, что яркая брюнетка Зина и белокурая Маня внешне не были похожи на евреек, напоминая скорее армянку и русскую. Девочки стали отставать, а потом отправились на вокзал и, в конце концов, сумели добраться до Москвы.
Моисей, Геня, Таня и Изя в толпе евреев были загнаны немцами в ими же выкопанные глубокие противотанковые рвы и засыпаны сверху землей.
После войны Зина в поисках могилы родных посетила эти места и встретила там свою давнюю подружку, в те годы еще юную русскую девочку. Она рассказала, что после того, как немцы сняли оцепление, она прибегала сюда и видела, как на третий день после расправы земля во рву еще шевелилась из-за конвульсий тел закопанных живых людей.
Добравшись до Москвы, Маня и Зина поступили работать на авиационный завод № 23 на Филях. Однажды, Зина, получив продовольственные карточки на себя и Маню, пошла в районную поликлинику. Карточки спрятала во внутреннем кармане пальто, которое сдала в раздевалку. Вернувшись от врача и одевшись, она обнаружила, что карточки пропали. Она обратилась к гардеробщице, но та сказала, что ничего не знает.
Придя в комнату общежития, Зина нашла веревку, поставила табурет, влезла на него, накинула петлю на шею и стала закреплять веревку к трубе центрального отопления, чтобы повеситься. Но в этот момент вернулась Маня. Увидев Зину с веревкой, она закричала, сняла ее с табурета и стала успокаивать. Но Зина рыдала, говоря, что без карточек им не выжить.
На следующий день Маня, вернувшись с работы, сказала Зине, что, проходя мимо райвоенкомата, видела очередь, желающих записаться в действующую армию. Обсудив эту новость, девочки пошли записываться добровольцами на фронт. Когда очередь дошла до Зины, ее спросили про год рождения. Она ответила, что – 1925 г, т. е. ей еще не было 18 лет, и военком отказал. Маню брали, но без сестры она не пошла. Через день они пошли снова, но теперь Зина набавила год. Паспорта были в отделе кадров завода, так что проверить было нельзя. Их записали, и они стали бойцами формирующегося зенитно-стрелкового полка, который вскоре был отправлен на Ленинградский фронт. Во время оформления военком предложил девочкам изменить в документах национальность с еврейской на русскую.
Мотивировал он это тем, что, если они попадут в плен, то фашисты будут глумиться над ними, могут отрезать груди и т. п. Но девочки не согласились. Они сказали, что идут в действующую армию добровольцами и пусть все знают, что евреи не отсиживаются в тылу, как часто говорят. Впоследствии эти документы помогли Зине при отъезде в Израиль, т. к. ей не верили, что она еврейка (не похожа), но документы это подтвердили.
На фронте у Мани открылся туберкулез легких и в 1944 г. она умерла в Вологодском госпитале. Зина тоже заболела туберкулезом и лечилась в госпитале. Потом она участвовала в боях и, со временем, вышла замуж за командира своей артиллерийской батареи Жору Соколинского. После войны у них родилась дочь Женя. Сейчас Зина с дочерью живет в Израиле, ей 82 года. Она перенесла инсульт, но сохраняет ясную память, и это она помогла восстановить трагическую историю своей семьи. Ниже приведен ответ Мемориала на письмо Зины о сохранении памяти её семьи, погибшей от рук фашистов.
Ответ Мемориала на письмо Зины Соколинской
7.3. Из воспоминаний Н. Н. Селихова
(Запись воспоминаний Н. Н. Селихова произведена и отредактирована в 1983 году И. Цивлиным – сыном П. Г. Цивлина, когда Николаю Николаевичу было 86 лет).
От редактора
Во время гражданской войны Н. Н. Селихов был начальником комендантского управления Юго-Западного фронта. После войны он работал управляющим делами народного комиссариата по делам национальностей (наркомнаца), руководимого И. В. Сталиным, а затем управделами Наркомпроса под руководством В. П. Потемкина. Николай Николаевич был близко знаком со многими интересными людьми: маршалом Советского Союза А. И. Егоровым, писателями А. Н. Толстым, А. А. Игнатьевым, В. Г. Финком, Т. Л. Щепкиной-Куперник, знаменитыми артистами и учеными. Он обладал красивым голосом и на дружеских вечерах пел дуэтом с Народной артисткой СССР Н. А. Обуховой. Стены его квартиры были увешаны фотографиями этих людей с дарственными надписями.
Воспоминания Николая Николаевича записаны на магнитофон и сохраняют особенности его устной речи. По мнению редактора, они представляют историческую ценность, передавая характерные черты того времени и его героев.
В. П. Потемкин
Вот смотрю я сейчас на фотографию Владимира Петровича Потемкина. На нем шлем, кожанная куртка. Между прочим, этот шлем я ему подарил в 1920 году, когда он был болен тифом. А познакомился я с ним так. В 1919 году я с последним эшелоном отступал от Орла: Козлов, Орел, Тульская губерния, станция Поточная. Штаб Южного фронта стоял как раз на этой станции в бывшем имении Гагарина.
Я был занят организацией отправки командования на фронт, формировал поезд, определяя, куда поставить какой вагон. И, вдруг, подходит ко мне человек в чеховском пенсне, бородка у него, и похож очень на учителя. Ну, в то время все как-то относились с некоторой осторожностью к появлению новых людей. Как-никак – 1919 год, белогвардейцы, шпионы всякие и прочее. Я на него подозрительно как-то посмотрел. А он мне говорит:
– "Моя фамилия Потемкин, мне нужен штаб Юго-Западного фронта. Как мне пройти?".
Ну, я тогда ему откозырял и говорю: – "Селихов Николай Николаевич меня зовут, из комендантского управления штаба фронта".
Вот так мы с ним познакомились. Он, оказывается, был назначен начальником Политуправления штаба Юго-Западного фронта. Ну, начальник Политуправления, это ясно, – большая, крупная фигура. У него была постоянная связь со всеми армиями Юг-Запа.
Ну, о Потемкине рассказывать мне надо очень много. Помимо того, что он управлял политической частью всех армий, которые подчинялись штабу Юго-Западного фронта, он еще выезжал в качестве председателя выездных трибуналов и наводил порядки в армиях. Ну вот, пожалуй, мне стоит напомнить одну поездку по армиям фронта.
В 1920 году были очень большие измены на Юго-Западном фронте. Не вспомню сразу, как там эти места назывались, но бандитизм был страшный. Тут и Махно, и Маруся какая-то, и «зеленые», и другие бандитские формирования. И вот начальник Политуправления фронта должен был возглавить поездку в качестве председателя Ревтрибунала, а для охраны взяты были в Харькове курсы политработников.
В частности, я вспоминаю одного из курсантов, который потом стал моим товарищем, а тогда он был в охране выездного трибунала В. П. Потемкина.
Вот у меня сохранилась фотография. На ней мы видим маленького Цивлина, молоденького мальчика. Ну, было ему, может, 18 лет, он мой ровесник. Потом Петр Григорьевич вырос в большого человека, был управляющим громадных строительных трестов. Я принимал участие в его трудных положениях. Писал в ЦК в отношении некоторых неправильностей в строительном деле, о которых мне рассказывал Петр Григорьевич.
Между прочим, вот сейчас я его очень часто вспоминаю. Теперь, ведь, 1983 год (Петр Григорьевич умер в 1964 году, прим. ред.). Он говорил в свое время, что нельзя возить сырой лес на стройки, надо фасонные пилы, станки, сушилки, перенести в лес. Теперь это все делается, теперь на стройку привозят и готовые рамы, и двери, и полы, а раньше привозили сырой лес, и вся обработка производилась на стройке. И я, помню, написал в ЦК, что как-то странно, что не прислушиваются вот к такому замечательному указанию великолепного строителя.
Да! Так вот, выездные трибуналы – это очень интересно, конечно. Вот, передо мной фотография. На открытом воздухе собирали народ со всей окружающей местности, из городов и сел. Всех тех, кто пострадал от бандитов, грабивших, насиловавших и убивавших людей. И вот на этом, на открытом таком большом собрании был накрыт небольшой красный столик, за которым сидел Потемкин. Ну, охрана, конечно, здесь вокруг была и жителей очень много: – крестьян, рабочих.
И вот Потемкин, он не был юристом, но он удивительно подходил к каждому случаю разбора, если человек наказывался расстрелом. И, если после многократной проверки, расстрел все же назначался, то председатель трибунала обращался к народу и говорил:
– "Ну, как Вы считаете? Вот Вы – народ весь! Если мы постановим, что нужно его расстрелять, то, как Вы к этому отнесетесь?
Все поднимали руки и были даже выкрики женщин:
– "Обязательно нужно его расстрелять, он у меня сыновей убил!". Таким образом, это было широкое такое, народное решение. И преступление рассматривали здесь же на виду у всего народа.
Вот так, с помощью народа, именем народа и для народа вершился революционный суд над шпионами, предателями, бандитами и провокаторами".
Наркомнац
Я уже давно не открывал этот стол, где храняться документы о Народном комиссариате по делам национальностей, но это очень интересно. Вот на этой фотографии видно знамя, а перед ним группа работников Наркомнаца. Вот здесь ряд товарищей, которые Вам неизвестны, а я их хорошо помню. Вот и я тоже на фоне этого знамени стою. Дальше тут Стрельников, Брегман, Быкова, тут много, конечно, интересного. А вот на этом фото коллегия Наркомнаца – люди очень интересные. Вообще комиссариат был тем интересен, что здесь в одном здании можно было встретить все национальности, представляющие наш Советский Союз. Здесь два заместителя наркома по делам национальностей Сталина, самого Сталина здесь нет.
А вот сидят его заместители Бройде Григорий Исаакович и Клингер Густав Каспарович. Клингер это тот, который был в свое время управляющим делами Коминтерна. Потом представители Советских республик: Дагестана, Узбекистана, немцев Поволжья, Чувашии, в общем, все национальности здесь представлены. Они так и назывались представители. Сначала, правда, они себя называли “полномочные представители”.
Однажды, не знаю насколько это интересно, пришли ко мне представители, кажется Казахстана, и штамп на документе стоит: – “ Полномочный представитель”.
Ну, я, не отдавая себе отчет, возьми и зачеркни, слово “полномочный”. Говорю, что это значит – полномочный? Что это заграничное, что ли, представительство?
Но из-за этого вышла целая история. Этот представитель обратился в Совет национальностей с жалобой на меня, и председатель Совета национальностей вызвал меня через какое-то время, когда Совет национальностей рассматривал эту жалобу.
Тогда Совет национальностей был при народном комиссаре И. В. Сталине. Вот Сталин меня вызвал и говорит:
– "Знаете, на Вас жалоба поступила".
– "Какая жалоба, говорю, товарищ Сталин?".
– "А вот Вы зачеркнули слово «полномочный» на бланке представителя, а они пожаловались на Вас. Что же, зачем Вы это сделали? Я, ведь, Вас пригласил на организационно-хозяйственную работу, а Вы политикой начинаете заниматься?".
Я и говорю: – "Ну, что Вы, какой политикой?".
– "Да вот, видите, была жалоба такая. Правда, Совет национальности решил, что слово «полномочный» не нужно, потому что это действительно не заграничное представительство, а наше, советское, и это постановление было нами принято. Но это же наше дело, а не Ваше. Надо быть дипломатичнее" и так далее.
Я ему сказал, что избегаю говорить неправду. А он говорит:
– “ Это, что такое, почему? ”
– “Да, говорю, что такое дипломатия? Дипломатия – это сплошное вранье”… Ну, вот, на этом все и закончилось.
После того, как Совет национальностей при Наркомнаце был ликвидирован, на его базе была создана вторая палата – Совет Национальностей Верховного Совета СССР.
В народном комиссариате по делам национальностей я начал работать после окончания гражданской войны. Это было в 1921 году и, будучи военным, распоряжением народного комиссара по делам национальностей был оставлен на гражданской службе.
Расскажу подробнее о народном комиссариате по делам национальностей (Наркомнаце). О нем можно многое рассказать. Вот, например, интересна организация институтов и учебных заведений, которыми ведал Наркомнац совместно с Наркомпросом. Мы имели такие институты как Институт имени Нариманова, Институт востоковедения, затем КУТВ – Коммунистический универсистет трудящихся востока, затем Среднеазиатский институт, потом, значит, был рабфак северных народностей, на базе которого вырос Институт северных народностей. Это были очень интересные учебные заведения.
Между прочим, когда меня командировали в Ленинград для помощи в работе Института живых восточных языков, он был имени Енукидзе, этот институт. Ну, потом, имя Енукидзе было снято. Там создали мы рабфак северных народностей. Мне пришлось организовывать, некоторую часть его, главным образом, конечно, хозяйство. Ну, этот рабфак был в Детском селе – бывшее Царское село. Туда приехала масса, интересных национальностей, сейчас я не могу их всех перечислить: ну и чукчи, и якуты, и нагайцы, ну, в общем, много.
Нужно бы взять мою статью, опубликованную. Мне приходилось контролировать, между прочим, работу этого рабфака. У меня сохранился один "Акт проверки" работы этого рабфака северных народностей.
Ну что же, это был такой народ, который не знал, конечно, европейских городов и не бывал в них. Все они были неграмотными. Были случаи, когда слушатели, приехавшие на учебу, не зная назначения унитазов в мужских туалетах, использовали их для умывания. Это теперь Якутия колоссальная, интересная очень республика, в которой много очень бывших нацменов, получивших высшее образование у нас в Институте востоковедения, в Институте северных народностей. Сейчас, оказывается, один из председателей исполкома Якутии – это воспитанник одного из наших институтов.
Ну, трудно так сейчас мне, знаете, говорить, ведь эта запись ведется экспромтом, надо же все-таки подготовиться: взять свой материал, взять мои статьи, которые были в свое время опубликованы. Скажу в каких газетах они были опубликованы: – в "Учительской газете", в журнале «Москва», в "Ленинградской газете", потом были, значит, в книжках разных. Вот, надо же все это держать возле себя, чтобы можно было рассказывать. Да, а так, все на память, мне трудно, поэтому я, конечно, начинаю уставать. Потому что мне вчера, нет, не вчера, а в день Парижской Коммуны, исполнилось 86 лет, а это было позавчера.
Граф А. А. Игнатьев
А, вот, знаете ли, попалась мне книжка. Это книжка "Пятьдесят лет в строю". Автор Алексей Алексеевич Игнатьев. Это бывший граф, который был сыном министра.
Очень неприятный министр был, Игнатьев, при царе. Это его сын. Он был военным атташе царской России во Франции в свое время. И вот он написал книжку. Между прочим, он долго собирался писать, не верил в свои способности. И надо сказать, что помог ему в этом деле Виктор Григорьевич Финк.
Виктор Григорьевич уверял его, что он может писать, что он должен писать, и он написал хорошую книгу. Сначала она была в нескольких частях, а затем перешла в настоящую, большую книгу. Он мне подарил две книги с такими надписями: "Старому другу, Николаю Николаевичу Селихову на добрую память от автора. А. А. Игнатьев".
И здесь его девиз: "Для того, чтобы ценить настоящее, надо знать прошлое. Для того, чтобы верить в будущее, необходимо познать настоящее. 10 октября 1949 года".
А вторая книга вот с такой надписью (мне очки надо бы взять). Вот: – "Старому, верному другу Николаю Николаевичу Селихову от всегда высокопочитающего автора. Ваш Игнатьев".
Ну вот, эти две книжки. Они, конечно, напоминают мне встречи с Алексеем Алексеевичем. Познакомился я с ним, кстати, совсем недавно. Почему он называет меня старым другом? Не знаю. Ну, правда, мы с ним были, всё-таки, лет двадцать знакомы, конечно, после того, как он вернулся к нам, в Советскую Россию.
Он – очень интересный человек. Жена у него была известная артистка-балерина, Наташа Труханова. Она выступала почти голая, на определенном месте у нее был бант. И вот, ее забрасывали богачи деньгами и, в особенности купцы, фабриканты, когда она танцевала в Санкт-Петербурге. Звали её – Наталия Владимировна.
Наталия Владимировна была очень хороша собой в свое время, когда была молодой. А в наше уже время, когда я с ней познакомился в конце сороковых годах, она, вдруг, ставила меня в такое неудобное положение.
Помню как однажды на вечере у Потемкиных, он жил в свое время на… (вот забыл, вдруг, как эта улица называется). У них была великолепная квартира, не квартира – музей. Так же, как и квартира у Игнатьевых – тоже музей. Ведь, когда он переехал к нам в Советскую Россию, то ему разрешили перевезти все его личное имущество из Франции. Я у него бывал два или три раза, квартира была очень богато обставлена.
Был я у него, помню очень хорошо, с Людмилой Ильиничной Толстой – женой Алексея Николаевича Толстого.
Вот один вечер можно вспомнить, для того, чтобы показать, как он относился ко мне. Он, ведь, бывший военный, с великолепной выправкой. Вот эта книжка, которую он выпустил, называется "Пятьдесят лет в строю", и мы над ним подтрунивали, говоря, что пятьдесят лет в строю, но ни одного дня в бою. Потому, что он был в свое время, главным образом, гостиный кавалер – кавалерист или гусар, в общем, в этом духе. Ведь в детстве был он паж царицы Марии Федоровны.
Вот у меня есть его фотография. Великолепный костюм с этими жирными эполетами, держит свою каску, совершенно невероятная лента через плечо и надпись здесь такая: "А. А. Игнатьев, корнет кавалергардского полка, 1896 год. Н. Н. Селихову". Потом на второй фотографии, уже в наше время он в костюме нашего генерал-лейтенанта Советской Армии с надписью такой: "А. А. Игнатьев на память дорогому Н. Н. Селихову. 1941 год, гор. Куйбышев".
А вот он с женой Натальей Владимировной. Она уже, конечно, пожилая дама, но очень мила собой. Хотя я уже начал говорить, что она меня в гостиной ставила в ужасное положение. Я ей говорю, Наталья Владимировна, как Вы сегодня выглядите хорошо! А она мне, вдруг, говорит: "Какая хороша – накрашенная старая дура!". Она говорила с таким французским акцентом. "Ну, что же, Наталья Владимировна! Ну, как Вы такое можете говорить?!".
А вот еще ее портрет. На ней нарядное жабо с бриллиантами – очаровательная женщина. Мне рассказывали, не помню уже кто, что она была королевой бриллиантов России. И мы, как-то, задали ей вопрос с Алексеем Захаровичем Морозским – это муж Елены Петровны Потемкиной:
– "Наталья Владимировна! Скажите, пожалуйста, вот говорят, что Вы королевой бриллиантов были. Что же это, верно?".
– "Да, говорит, не знаю, конечно, как насчет королевы бриллиантов, но бриллиантов у меня была вот такая шкатулочка", – и показала на руках.
– "Я не хотела увозить из России эти бриллианты и, когда уезжала во Францию, сдала их на хранение в Государственный банк. Но, когда произошла Октябрьская революция, то все банки национализировали, и все мои бриллианты там и остались”.
Вот так легко она отвечала на этот вопрос. Но вот на фотографии у нее эти бриллианты еще видны. А вот интересно, как познакомились Алексей Алексеевич с Натальей Владимировной. Как я говорил, Алексей Алексеевич был военным атташе царской России. Это был период войны 1914 года, когда они там были, и военный атташе должен был интересоваться всякими вопросами.
И вот он узнал, что в Булонском лесу есть особняк, в котором собираются вот эти самые богачи, Ротшильды и прочие. И что оттуда идут какие-то указания насчет боевых операций с Россией. Он узнал, что хозяйка дома, а она была в то время, очевидно, любовницей Ротшильда – это бывшая балерина императорских театров Наташа Труханова. И он решил познакомиться с ней. И так как Алексей Алексеевич был очень красив собой, ему удалось влюбить ее в себя. И, в конце концов, она стала его женой и работала в посольстве, нашем посольстве – уже советском, переводчицей и помощницей во всех его делах.
Интересно подчеркнуть, как относились белогвардейские эмигранты к Игнатьеву. Его всячески хотели заполучить в свои ряды белогвардейцы, так как он, как военный атташе, был хранителем всех богатств царской России во Франции. Он же отклонял всякие знакомства и, в конце концов, с ним перестали здороваться. Но он не хотел, чтобы эти богатства использовались против России, так как он любил свою Родину.
Когда же он переехал к нам, он спас и передал нашему государству 200 миллионов рублей золотом. Но сохранить эти деньги ему было очень трудно. Однако, он это сделал. Его, конечно, проверяли, но он стал советским человеком, генерал-лейтенантом Советской армии, а это говорит о многом. В книгах, которые он мне подарил, рассказано, как он передал все эти богатства Советскому Правительству, и как его встретили здесь, в частности, В. П. Потемкин, который был тогда послом СССР во Франции, и В. М. Молотов. И когда он попал на Октябрьский парад в форме советского генерала, он сказал, что это лучшая для него награда.
Нужно сказать, что также плохо, как белогвардейцы, к нему относились и в его семье. У христиан, в свое время, было принято, что если человек умирает (у него в это время умер брат), то старший брат должен читать молитву у гроба. Но семья его не допустила к гробу. Когда Алексей Алексеевич был уже, в Советской России мать передала ему через кого-то, что она должна скоро умереть и хочет, чтобы он похоронил ее в русской земле их имения (у них несколько имений было в подмосковье).
Алексей Алексеевич отнесся к этому желанию очень внимательно, добился разрешения Правительства, чтобы похоронить мать в ее имении. Но когда он сообщил матери, что получил необходимое разрешение, она сказала:
– "Да ты что, с ума сошел? Чтобы я согласилась на похороны в Советской России?! Ты пришли мне землю с нашего имения. Я хочу быть похороненной в русской земле, но ехать туда не хочу. Что ты!". Вот такой разговор был у них с матерью, то ли по телефону, то ли в письмах, я уже сказать не могу. И Алексей Алексеевич послал матери вагон земли в Париж, где его мать и была похоронена.
Был еще такой случай, когда Алексей Алексеевич обращался к нашему Правительству с просьбой перезахоронить его отца. Он был похоронен в Ленинграде в Алексадро-Невской лавре. Это бывший министр внутренних дел при царе, неприятный был человек. Он его перезахоронил и сделал на памятнике такую надпись:
"Его Высокопревосходительству генералу Алексею Михайловичу Игнатьеву от сына генерал-лейтенанта Советской Армии А. А. Игнатьева".
Т. Л. Щепкина-Куперник
Татьяна Львовна Щепкина-Куперник была известной писательницей, которую, конечно, хорошо помнит российская интеллигенция. Я был с ней в очень большой дружбе. Она обычно писала мне такие небольшие записочки, но в стихах. И вот попался мне на глаза последний ее стих перед смертью. Мы были у нее на дне рождения. Ну и она в нашем присутствии написала это стихотворение. Вот оно:
Когда подходим мы к концу своей дороги,
Когда к последнему все ближе рубежу,
Невольно прошлому подводим мы итоги,
Вот так сейчас и я их подвожу.
Мне довелось дожить до старости преклонной.
Пришлось увидеть то, о чем мечтал поэт.
Увидеть, как в стране народ освобожденный
Старается забыть о рабстве прежних лет.
Я в жизни видела все то, что только может
Дать смысл и радости: – любовь, искусство, труд.
И редкий день был без труда мной прожит,
И до сих пор в труде все дни мои текут.
Я с благодарностью ушедших вспоминаю,
Оставшихся ценю теперь вдвойне.
И первый тост мой за тебя родная,
За все, что ты дала и что даешь ты мне.
Второй за тех, кто дарит мне хоть каплю чувства,
За тех, кем щедро жизнь украшена моя,
Тех, кто меня ведет в волшебные края,
Неся мне светлые сокровища искусства.
За жизнь, за мир, за труд, еще один бокал
За то, что в будущем, надеюсь я далеком,
Жизнь каждый проводил бы не с упреком,
И так, как я, за все спасибо ей сказал.
Вот это стихотворение было написано за праздничным столом вечером 25 января 1952 года в день рождения Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник.
Вот о Татьяне Львовне следует говорить много. Когда ей было сто лет (выделено ред.), я написал статью, которая была опубликована в газете "Советская культура". В этой статье я привожу некоторые данные о ее жизни, и письмо Колонтай Александры Михайловны, которое было в свое время написано. Когда Колонтай уже приехала из эмиграции, она остановилась на квартире у Татьяны Львовны в Ленинграде на Кирочной улице, дом я сейчас не помню. Ну, вот, она заканчивает это письмо таким образом:
– "Танечка! А ведь твоя квартира историческая, потому что в Октябрьские дни в ней проходило совещание, где было принято решение о начале вооруженного восстания!". На нем присутствовали Ленин, Свердлов, Колонтай и др.
Однажды я прочел вступительную статью к книге одного из работников литературного архива Ираклия Андронникова, где он пишет об очень интересных вещах, хранящихся в этом архиве, которые все еще не опубликованы. При этом он сделал ударение на одном из писем Колонтай к Щепкиной-Куперник. Вот в этой статье он и пишет о квартире Щепкиной-Куперник, где присутствовал Владимир Ильич Ленин.