Тогда Уповающий решительно встал на ноги…
– Куда? – спросил Пляши-нога.
– Идём.
– Чего ты так? Вспорхнул…
– Идём!
– Пойдём… – Пляши-нога тоже встал. – Только без толку…
– Ладно, – что будет! – махнул рукой Уповающий.
– Расхрабрился!
– А как? Пилил ты меня, пилил, корил, корил, – господи!
– А зачем поступаешь зря?
– Зачем?
– Н-да!
– Да ведь мне, чай, жалко?
– Чего? Кого?
– Кого! Человека, чай…
– Человека? – протянул Пляши-нога. – Нате – возьмите, понюхайте да бросьте!.. Ах ты, добрая душа! Да он кто тебе, человек-то? Понимаешь ты это? Он вот поймает тебя за шиворот да, как блоху, – под ноготь! В ту пору ты его и пожалей… да! Тогда ты ему и обнаружь глупость-то свою. Он тебя за твою жалость – семью муками измучает. Кишки твои все на руку себе навертит… по вершку в час жилы из тебя вытянет… Ах ты – жалость! Ты моли бога, чтобы без всякой жалости просто прикокнули тебя и шабаш! Эх ты! Чтоб тебя дождём размочило!
Жалость… тьфу!
Он был возмущён, этот Пляши-нога. Его голос, резкий, полный иронии и презрения к товарищу, гулко носился по лесу, и ветки кустов с тихим шорохом качались, как бы поддакивая суровым, верным словам.
Уповающий медленно шагал дрожащими ногами, сунув руки в рукава своей куртки и опустив голову низко на грудь.
– Погоди! – сказал он наконец. – Чего уж? Я поправлюсь… Вот придём в деревню… я и пойду… один пойду… ты не ходи совсем. Стяну – что первое под руку попадёт… и домой!..
Придём – лягу я! Трудно мне…
Он говорил задыхаясь, с хрипом, с клокотанием в груди. Пляши-нога подозрительно взглянул на него, остановился, хотел что-то сказать, – махнул рукой и, ничего не сказав, опять пошёл…
Долго шли молча.
Пели петухи где-то близко; собака провыла; потом печальный звук сторожевого колокола прилетел из дальней сельской церкви и утонул в молчании леса… Большим чёрным пятном в мутный лунный свет ринулась откуда-то большая птица, и в овраге зловещим звуком проплыл свист крыльев.
– Ворон… а то грач, – заметил Пляши-нога.
– Вот что… – заговорил Уповающий, тяжело опускаясь на землю, – иди ты, а я тут останусь… не могу я больше, – душит, – в голове круженье…
– Ну, – вот те раз! – недовольно сказал Пляши-нога. – Неужто так-таки не можешь?
– Не могу…
– С праздником! Тьфу!
– Ослаб я совсем…
– Ещё бы! не жрамши шляемся с утра.
– Нет, это уж – шабаш мне! Вон она, кровища-то, как хлещет!
И Уповающий поднял к лицу Пляши-ноги свою руку, выпачканную чем-то тёмным. Тот покосился на руку и пониженным голосом спросил:
– Что же будем делать?
– Иди ты, – а я останусь… Отлежусь, может…
– Куда я пойду? В деревню если – сказать им – человеку, мол, плохо…
– Смотри, побьют.
– Это – как есть… Им только попадись!.. Уповающий откинулся на спину, глухо кашляя и выплёвывая изо рта целые шматки крови…
– Идёт? – спросил Пляши-нога, стоя над ним, но глядя в сторону.
– Шибко идёт, – еле слышно сказал Уповающий и закашлялся.
Пляши-нога цинично и громко ругнулся.
– Хоть бы позвать кого!
– Кого? – грустным эхом повторил Уповающий.
– А может, ты – встал бы, да и пошёл – помаленьку?
– Нет уж…
Пляши-нога сел около головы товарища и, обняв колени руками, стал смотреть ему в лицо. Грудь Уповающего подымалась неровно, с глухим хрипом, глаза провалились, губы как-то странно растянулись и как бы пристали к зубам. Из левого угла рта по щеке ползла живая, тёмная струйка.
– Всё ещё течёт? – тихо спросил Пляши-нога, и в тоне его вопроса было что-то близкое к почтению.
Лицо Уповающего дрогнуло.
– Течёт… – раздался слабый хрип.
Пляши-нога наклонил голову к коленям и замолчал.
Над ними висела стена оврага, изборождённая глубокими рытвинами от весенних потоков.
С вершины её смотрел в овраг косматый ряд деревьев, освещённых луной. Другой скат оврага, более пологий, весь порос кустарником; кое-где из его тёмной массы вздымались серые стволы, и на их голых ветвях ясно были видны гнёзда грачей… И овраг, облитый луной, был похож на скучный сон, лишённый красок жизни; а тихое журчание ручья ещё более усиливало его безжизненность, оттеняя тоскливую тишину.
– Умираю!.. – еле слышно шепнул Уповающий и вслед за тем громко и ясно повторил: – Умираю я, Степан!
Пляши-нога дрогнул всем телом, завозился, засопел и, подняв голову с колен, смущённо, тихонько, точно боялся помешать чему-то, заговорил:
– А ты не того, – не бойся! Может, это так просто, – ничего, брат!
– Господи Иисусе Христе!.. – тяжело вздохнул Уповающий.
– Ничего! – шептал Пляши-нога, наклонясь над его лицом. – Ты поддержись немного…