Утраченный дневник Гете

© Горелик Л.Л., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Пролог

Анна Павловна Философова очень хотела вернуться домой, в Россию. Она уже седьмой год жила в Германии и сильно соскучилась по родине – по Петербургу, по своему поместью Богдановскому… Муж, дети приезжали, конечно, но и их она не видела подолгу. А более всего угнетали оставленные, брошенные дела, требующие ее присмотра: школа для крестьянских детей и сельская амбулатория, «общество дешевых квартир», Бестужевские женские курсы. Месяц назад Анна Павловна, следуя совету мужа, отправила покаянное письмо царю и теперь надеялась на возвращение. Тяжело жить вдали от дома, от семьи. Ладно, все ж лучше, чем в Вятке…

Семь лет назад Александр II сказал ее мужу, Первому государственному прокурору, тайному действительному статскому советнику Владимиру Дмитриевичу Философову: «Лишь ради тебя она выслана за границу, а не в Вятку».

Конечно, Анна Павловна и в Европе не теряла времени зря. Здесь она стала активно участвовать в Международном женском движении, увлеклась и начала серьезно заниматься теософией. На одном из женских съездов она познакомилась с Ульрикой фон Левецов. Несостоявшаяся невеста Гете не входила в Международную женскую организацию, она не была, подобно Анне Павловне, борцом за равноправие женщин, однако проблема в какой-то степени ее занимала. Дамы оценили друг друга высоко, и в дальнейшем знакомство сохранялось, хотя и не переросло в дружбу.

Последняя встреча произошла в январе 1881 года. Получив уже незадолго до возвращения в Россию от «Ульрики» (так она ее называла про себя) приглашение в гости, Анна Павловна обрадовалась возможности попрощаться с симпатичным ей человеком. Как и многие русские, Философова была поклонницей Гете, однако «Ульрика», эта пожилая дама, последняя любовь поэта, интересовала ее не только в качестве живого приложения к биографии великого немца. Все знали, что более полувека назад, 19-летней девушкой, Ульрика фон Левецов, обворожив 73-летнего Гете, отвергла его предложение руки и сердца. Теперь ей было 77, замуж она никогда не выходила, а любопытствующим объясняла, что у них с Гете не было романа и она вообще никогда не имела желания выйти замуж. Ни за кого. Анне Павловне, однако, г-жа фон Левецов была интересна и сама по себе. Эта пожилая фрау обладала живым умом и сильной волей, а кроме того, была невероятно тактичной и воспитанной. Нет, не только свежесть и непосредственность юности привлекли к ней великого немца.

Фон Левецов принимала у себя Анну Павловну не первый раз. В предыдущие две встречи дамы обсуждали преимущественно женское движение и проблемы теософии. Это были наиболее нейтральные темы из тех, что принадлежали к сфере их общих интересов. Г-жа фон Левецов задавала вопросы и о положении в России. Философова рассказывала тогда в основном о проблемах женского образования: тема была ей хорошо знакома и действительно волновала ее. Философовой было 44 года, фон Левецов – 77. Однако между ними имелось много общего, обе понимали это и симпатизировали друг другу.

В этот раз Анна Павловна почувствовала в собеседнице напряжение. Впрочем, разговор поначалу шел по накатанным рельсам. Говорили о Блаватской, о начале теософского движения в Европе. Потом о развитии реформ в России – слишком медленном, по мнению Философовой. Заговорили о новейших политических течениях. Анна Павловна упомянула про знакомство с Кропоткиным, рассказала, как прятала Веру Засулич.

– Я сочувствую им, – сказала она. – Уверяю вас, я далеко не сторонница революции, но мне хочется улучшить жизнь окружающих людей, причем (тут она усмехнулась) иногда возникает желание сделать это прямо сейчас!

– О да, – кивнула фон Левецов и тоже усмехнулась. – Нечто подобное я слышала от господина фон Гете в тысяча восемьсот двадцать третьем году…

За все время их знакомства она впервые упомянула Гете. Анна Павловна выдержала паузу, надеясь на продолжение.

– Да, – продолжила Ульрика, – мы беседовали на всякие темы, даже о политике – он много рассказывал мне… Ведь он столько видел!

Она помолчала, нахмурив брови, а потом продолжила в ином, доверительном тоне:

– Мне скоро восемьдесят. Я долго думала, с кем я могу позволить себе быть откровенной, – и выбрала вас. Я не могу сказать, что у нас с Гете совсем не было романа. Понимайте это как хотите. Тогда… Тогда у меня были причины отказать. Пока я раздумывала, не зная, как поступить, Гете поразил меня в самое сердце своим юношеским легкомыслием. Признаваясь мне в любви, он завел роман с польской пианисткой! Могла ли я решить иначе?!

Анна Павловна легко провела ладонью по старческой руке собеседницы.

– О да! – воскликнула она. – Я тоже влюбилась и вышла замуж в восемнадцать лет; муж был вдвое старше меня. Это была страстная любовь, и я никогда не пожалела о своем замужестве. Мой муж редкий человек… Однако я прекрасно понимаю вас, понимаю ваше душевное движение…

Фон Левецов улыбнулась и кивнула:

– Я знаю, что очень скоро вы вернетесь в Россию, а я… мне много лет! Вряд ли мы с вами увидимся еще когда-нибудь. Но я хочу, чтобы этот дневник был у вас. Этот дневник господин Гете вел летом тысяча восемьсот двадцать третьего года, когда вернулся из Мариенбада.

Двадцать пять лет назад господин Эккерман, секретарь Гете, передал мне дневник поэта, который он писал сразу после нашего расставания.

Гете тогда много рассказывал Эккерману об этих заметках, однако просил не включать его рассказы о дневнике в повседневные записи секретаря. Поэтому после смерти поэта, когда дневники оказались у Эккермана, тот их не опубликовал. Впоследствии он передал их мне. Он не решился опубликовать их, так как не был уверен, что господин Гете этого хотел. Не решаюсь и я. Между тем я, подобно господину Эккерману, не могу допустить и того, чтобы они канули в Лету. Я поступлю так же, как он. Вы много моложе меня. Я хочу передать эти бумаги вам, поскольку твердо верю как в вашу безусловную порядочность, так и в ваш незаурядный ум и деловитость. Россия – культурная страна, где любят и высоко ценят Гете. Пройдет время, вы сами увидите, когда настанет пора этих записок. Опубликуйте их, когда сочтете нужным и возможным, когда придет их время. Читайте их, если вам угодно, но, пожалуйста, до публикации не показывайте никому.

Она встала, подошла к ломберному столику в углу и, взяв лежащую на нем не очень толстую стопку хорошо упакованных бумаг, протянула ее Философовой.

Глава первая
Внезапная смерть

Июнь 2014-го в Смоленске выдался теплым, однако по утрам бывало прохладно, и, отправляясь на рынок, Елена Семеновна Шварц накинула легкую курточку из плащевки. Теперь, возвращаясь по послеобеденной жаре, она не могла ее снять, поскольку руки были заняты сумками. Картошку и лук пенсионерка покупала на рынке – раз в месяц ездила вниз, в Заднепровье. С трудом, обливаясь потом, она подняла сумки по лестнице. Когда отпирала дверь, услышала, что в комнате звонит – давно уж, видимо, – телефон.

– Леля, – это был голос Наташки. Необычный какой-то, будто сквозь слезы. – Что ты не подходишь? Ты, конечно, уже знаешь, что Соня умерла?

– Какая Соня? – не сразу сообразила Елена Семеновна.

– Ну, Соня Аргуновская… Как же ты не знаешь, ведь она жила в твоем подъезде?! Я тебе рассказывала, что она болеет!

– Подожди… – Шварц опустилась на диван, взяла трубку поудобнее, – ты ж в субботу говорила, что она выписалась?

– Ну, вот так и бывает: в субботу выписалась, а в среду умерла…

Соню Аргуновскую, иначе Софью Дмитриевну, Елена Семеновна знала очень мало. Но довольно часто слышала о ней от Наташки и от Милы. Наташка была ее школьной подругой, а с Милой они вместе учились на иностранном факультете в Смоленском пединституте, тоже тысячу лет назад. Были, конечно, и другие общие знакомые – не такой большой город Смоленск. Пару раз она с Соней пересекалась – встречались на концертах. Близко общаться не приходилось, хотя с недавних пор Соня стала ее соседкой. За пару дней до того как Елена Семеновна переехала в эту квартиру, Соня легла в больницу, и от подруг периодически поступали сведения о ней.

У Елены Семеновны было очень много знакомых. С кем-то в школе училась, с кем-то в институте, с другими работала, кто-то случайно встретился, да так и остался в друзьях. С одними на концерты вместе ходила, с другими в баню. Да, Елена Семеновна, или Леля Шварц, как называли ее друзья и подруги, несмотря на неюный возраст, регулярно ходила в баню, на концерты, играла в настольный теннис… А с Наташкой Тюриной они в детстве не то чтобы дружили, но учились в одном классе. С тех пор много воды утекло, и все одноклассники стали Леле Шварц близкими – сам срок знакомства сближал. Одноклассников оставалось все меньше. В прошлом году пятьдесят лет окончания школы отметили.

С Соней она тоже намеревалась познакомиться ближе, тем более что теперь они стали соседями. На лето ее семья – племянник Юрка с женой Машей, с годовалым сыном Левушкой и котом Бунькой – отправилась отдыхать в Пржевальское. У них там имелся свой домик; купили сразу после рождения Левушки на деньги, полученные в качестве вознаграждения за найденный в подземелье «наполеоновский» клад^[1]. На этот раз Маша в Пржевальском и рожать собралась – через два месяца уже.

Елена Семеновна ехать с ними отказалась, так как хотела отремонтировать квартиру. Все довольно большое семейство жило в старом доме на улице Бакунина. Трехкомнатная квартира, принадлежавшая когда-то родителям Лели, была просторной, с высокими потолками, однако запущенной, ремонт не делали давно – еще Колька, третий муж, делал, а ведь много лет прошло с развода… Колька и с новой женой давно развелся.

Шварц жила в этой квартире сколько себя помнит: с родителями, потом последовательно с тремя мужьями, затем одна, после с Юркой. Младшая сестра Лели, Светлана, более тридцати лет назад поселилась в Десногорске, но ее сын Юрий, повзрослев, переехал в Смоленск и разместился в той самой дедовской квартире, где продолжала жить Елена Семеновна. Жили тетя с племянником душа в душу, а когда Юрка женился, тетя Леля и с Машей подружилась.

У Маши была своя однокомнатная квартира, тоже в старом доме, но с другой стороны парка – на 1-й Красноармейской, рядом с музучилищем. Она пустовала с момента Машиного выхода замуж. Сразу после отъезда молодых на дачу энергичная, несмотря на пенсионный возраст, Елена Семеновна переехала в маленькую Машину квартиру и занялась ремонтом квартиры на Бакунина. Она решила, что если ей на 1-й Красноармейской понравится, то здесь она и останется – пусть молодые живут отдельно. А ремонт сделать необходимо сейчас – с двумя малышами уж точно не до него будет.

Узнав, что подруга ее подруг Соня Аргуновская стала теперь ее соседкой, Леля обрадовалась. Соня жила в такой же однокомнатной квартире, как та, где расположилась Шварц, только на первом этаже. И надо же… Какая неожиданная смерть!

– Наташа, так она сегодня умерла? Ведь среда – это сегодня, – удивилась Елена Семеновна.

Она взглянула на часы, было уже почти четыре. Из дома она вышла в одиннадцать и отправилась прямо на рынок. Проходя мимо Сониной двери, еще подумала, не позвонить ли: пора познакомиться поближе. Однако неудобно показалось в дверь ломиться, в гости напрашиваться. Решила узнать у Наташки Сонин телефон и, может, для начала втроем встретиться – пригласить их обеих к себе. И вот, пожалуйста…

– Наташа, а когда похороны? У нее родственники-то есть?

– Никого у нее нет! Я вот думаю уже, как хоронить… Мы с Милой, скорей всего, этим заниматься и будем. У нее ближе нас никого не было. Она одна совершенно и чувствовала себя в последнее время неважно. Может, для нее и лучше, что Бог ее прибрал так быстро, без мучений… Хотя ее не оставили бы без помощи. Ее ученики помнят. Прекрасная была учительница – выдающаяся, таких мало. Танька моя и сейчас к ней часто ходит, почти каждый день забегает… то есть забегала. Это она еще не знает – в школе с утра. Там слез будет… Не знаю, как и сказать ей.

Таня, Наташина внучка, теперь сама учительница, в свое время училась у Софьи Дмитриевны. В те годы, кстати, Наташа и подружилась с учительницей внучки. Таню она воспитывала практически одна. Дочь умерла при родах. Поначалу жили втроем – с зятем. Девочке было почти шесть лет, когда отец вновь женился. Уйти с ним в квартиру мачехи Таня не захотела. Тем более что у них вскоре родились свои дети. Зять, правда, и старшей дочери продолжал помогать деньгами, так что больших материальных лишений девочка не испытывала. А заботу и тепло ей старалась дарить бабушка. Сознание, что ребенок растет без матери, толкало ее к повышенной опеке.

Сейчас Таня – взрослая замужняя дама, но бабушка по-прежнему любит о ней поговорить. Вот и теперь свернула на ту же тему:

– Из-за Сони она и специальность эту выбрала. А что хорошего? В школе с утра до вечера, а денег нет. Замуж тоже неудачно вышла. Не послушалась меня, теперь мучается… Никакой перспективы для них не вижу. Придется им, уж видно, моей смерти ждать, чтобы ребенка завести…

– Ну, не говори глупостей, – огорчилась Елена Семеновна. – Павлик старается, работает по вечерам. Подожди, у них все наладится. Года через два возьмут ипотеку… И внуков понянчишь! – И вернула разговор к прежней теме: – А отчего же Соня умерла? Известно уже?

Елена Семеновна была… ну, любознательная, что ли. Ее чрезвычайно интересовал мир вокруг, интересовали люди и события, тем более необычные. Ей всегда хотелось понять причины и следствия.

– Нет, точно пока неизвестно. Мне позвонила Мила, сказала, что Соня умерла, – и все. Я думаю, что, скорее всего, от язвы. Она ведь с язвой в больнице лежала. И вот чем кончилось лечение! Не очень-то врачи внимательны к старикам, – начала новую тему подруга. И тут раздался звонок в дверь. Извинившись, Елена Семеновна положила трубку и пошла открывать.

За дверью был полицейский. Войдя, он покосился на сумки с луком и картошкой, так и стоявшие в маленькой прихожей, и предъявил удостоверение. «Лейтенант Демочкин», – прочитала Елена Семеновна. Пока выясняли, по какому праву проживает в этой квартире гражданка Шварц, прописанная на улице Бакунина, Леля успела внутренне переполошиться: не из-за прописки же он пришел, сейчас с этим нестрого. Неужели что-то с детьми случилось – там, в Пржевальском? Разговаривали по скайпу вчера вечером…

– Я к вам зашел поговорить о событии в третьей квартире, – сказал Демочкин, и Елена Семеновна вздохнула с облегчением: не с детьми.

Глава вторая
Пластиковый мешок

В комнате Демочкин сел на стул, достал из портфеля бумагу и ручку. «Прямо допрос!» – изумилась Елена Семеновна.

– Ну, что я могу сказать… – начала она, пока полицейский раскладывал на столе документы. – Я сама только что узнала от подруги, что Соня умерла.

– От какой подруги? Из этого подъезда? – заинтересовался Демочкин.

– Нет, из другого совершенно дома – далеко отсюда, на Киселевке. Они с Соней, то есть с Софьей Дмитриевной Аргуновской, хорошо знакомы, потому что внучка подруги училась у нее в школе. И у них имеются общие друзья. Поэтому подруга узнала раньше меня. Я ведь здесь живу всего две недели, мало кого из соседей знаю.

Демочкин кивнул:

– Я в курсе. Вчера вечером, или сегодня утром, или ночью вы не слышали какой-либо шум в третьей квартире?

– Нет. – Елена Семеновна покачала головой. – В этом доме перекрытия между этажами мощные и пространство большое между перекрытиями – довоенный дом, эти стены бомбежки выдержали. Поэтому снизу ничего не слышно. Внутренние-то перегородки слабые, их уж после войны восстанавливали. А снизу вообще никаких звуков не доносится.

– Понятно, – кивнул полицейский. – Вы сегодня выходили из квартиры?

– Да. Я только что вернулась с рынка. А вышла из дома в одиннадцать часов.

Тут Демочкин поднял голову от своих записей, взглянул внимательно:

– Когда проходили мимо третьей квартиры, закрыта ли была дверь? Не слышали голосов или иных звуков из-за двери? Никого не встретили на первом этаже или возле подъезда? Может, из соседей кто-то шел?

Елена Семеновна на все вопросы ответила отрицательно: дверь была закрыта, ничего не слышала, никого не встретила.

– А окна? – спросил Демочкин. – Вы не обратили внимание, не было ли у нее открыто окно?

– Закрыты были окна, – быстро ответила Шварц. – Вот на это я точно обратила внимание: ночью уже тепло, а у Сони и форточки закрыты были. Я еще подумала: как люди переносят такую духоту – сама я и зимой на ночь форточку открываю.

Полицейский молча записывал.

– А в чем дело? – спросила женщина напоследок. – Ведь это не насильственная смерть? Соня… Софья Дмитриевна плохо себя чувствовала в последние месяцы. В больнице лежала совсем недавно. Вы знаете, наверно.

– Да. Мы в курсе, – ответил Демочкин. Потом посмотрел на Елену Семеновну, будто задумался, продолжать ли разговор. И решил не продолжать: – Расследование в случае внезапной смерти проводится всегда, порядок такой. Так что, если что вспомните – сообщите.

После ухода полицейского Елена Семеновна разобрала наконец принесенные с базара сумки. Разогрела вчерашний борщ. Готовить она любила, но на одну себя как-то не хотелось. Пока наливала суп в тарелку, резала хлеб, вынимала сметану из холодильника, думала. Демочкин все квартиры обходит, после нее на третий этаж пошел. Что-то здесь не так. Умерла женщина под семьдесят, что в этом особенного? Тем более на здоровье Соня жаловалась, только что в больнице лежала после открывшейся язвы желудка… Зачем такое тщательное расследование? Чего-то не сказал этот полицейский – подозревает он что-то. Может, у него вызывает сомнения, что женщина совсем недавно прошла курс лечения в больнице от хронического заболевания…

Она вспомнила, как полицейский оживился, когда она сказала, что вышла из дома в одиннадцать. Видимо, Соня умерла в это время, около одиннадцати. Елена Семеновна начала вновь перебирать в памяти детали.

На первом этаже только одна Сонина квартира: другие помещения заняты под парикмахерскую, вернее, салон красоты, и вход в салон с улицы. В подъезде не видела никого… Было тихо. Тихо? Ах да, из Сониной квартиры слышалась музыка – Шуберт, кажется. Какой-то фортепьянный дуэт. Потому и возникло тогда у нее желание зайти к соседке. Последний раз они встретились на концерте, во время глинковской декады, то есть больше месяца назад. Даже пообщались тогда в антракте – Соня как раз с Наташкой пришла, а сама Леля была с Иркой Савраскиной.

Однако, отвечая полицейскому, о музыке она забыла. Ну, это вряд ли существенно, утешила себя Елена Семеновна. Что же там еще было? Выйдя на улицу, она оглянулась на Сонины окна. Занавески раздвинуты… Значит, соседка уже встала, музыку слушает. Что показалось Шварц удивительным – форточки закрыты, хотя сейчас и ночью тепло. Впрочем, в свете дальнейших событий это скорее положительный факт. Это означает, что никто в квартиру влезть с улицы не мог.

Так что напрасно полицейский что-то подозревает. Соня была дома одна, слушала музыку, потом ей стало плохо, в «Скорую» позвонить не успела. А все же, отчего она умерла? Кто ее обнаружил? Нельзя ли было спасти? Может, если бы у нее тогда, утром, достало наглости позвонить в Сонину дверь… Ох, и почему она не решилась зайти?!

Елена Семеновна набрала телефон Милочки.

Трубку взяли сразу:

– Леля! А я тебе тоже собиралась звонить… Ты про Соню знаешь уже?

– Мне позвонила час назад Наташа. Вот как неожиданно это бывает! Не успела я с ней познакомиться.

– Лелька! А я ведь с Соней дружила по-настоящему, с юности. И мне сейчас очень тяжело.

– Милочка, ну приезжай ко мне. Наташку прихвати, приезжайте вместе. Кофейку попьем…

На той стороне провода помолчали.

– Нет, – ответила наконец Мила. – Нет, не смогу сейчас. – Послышался всхлип.

Елена Семеновна озаботилась. Что ж с ней делать-то?! Мила, Людмила Сергеевна, раньше преподавала английский язык в университете, а в прошлом году вышла на пенсию. С Наташей ее лет двадцать назад познакомила Леля. Мила жила на Киселевке, в одном районе с Наташей, поэтому Елена Семеновна посоветовала к ней обратиться, когда искали Тане учительницу по английскому языку. Сама Леля жила в центре. С годами расстояние стало играть все большую роль. Подруги чаще перезванивались, чем встречались.

– Приезжай, Мила, – повторила она.

– Нет. – Мила опять всхлипнула. – Я не смогу сейчас на Сонину дверь смотреть. Ее ведь опечатали, наверно?

– Когда шла с рынка, я не заметила, но теперь уже, возможно, и опечатали, – кивнула Елена Семеновна. – Полицейский, во всяком случае, ходит, соседей расспрашивает. Скорее всего, подозревают врачебную ошибку. – Всхлип повторился, раздались рыдания. – Мила, Мила, ну что ты? Что с тобой? – засуетилась Елена Семеновна. – Хочешь, я к тебе приеду?

– Нет, – опять отказалась Мила. – Я сейчас успокоюсь. Лелечка, будь сама осторожнее – ты ведь рядом там… Страшно как! Ведь ее убили!

– Мила, – совсем растерялась Елена Семеновна, – что ты такое говоришь? Расследование в случае внезапной смерти всегда проводят. Конечно, меня не удивит, если имела место врачебная ошибка…

– Леля… – Мила на том конце провода понизила голос: – Я тебе скажу, хоть и обещала не говорить: Соню нашли с мешком на голове!

– С каким мешком? – опешила Леля.

– С обычным пластиковым мешком! Из полиэтилена.

– С чего ты взяла? Это тебе в полиции сказали?

– Нет, в полиции они, наоборот, ничего не говорят, скрывают. Мне сказала Галя! – ответила подруга.

– Какая Галя?! – удивилась Шварц.

– Понимаешь, Леля, я хорошо знакома с Сониным соцработником. – Мила теперь не всхлипывала, а говорила почти спокойно, хотя и громким шепотом. По-видимому, ей действительно необходимо было выговориться, это ее успокаивало. – Ну, соцработник к Соне ходила, Галей ее зовут, молодая женщина, от собеса: покупки для нее делала. Я пока не нуждаюсь в помощи соцработника – сама в состоянии на рынок сходить. Но большую уборку в квартире сделать мне уже тяжело. Голова кружится, до люстры – пыль смахнуть – не долезу. И Соня в прошлом году еще надоумила меня обратиться к этой самой Гале. За плату, конечно, Галя мне несколько раз убирала в квартире. Это удобно оказалась. Ты знаешь, что мне сын всегда поможет, если понадобится, так что нанять для уборки женщину два-три раза в год я могу.

Леля покивала телефону: да, сын у Милы хороший.

– А сегодня, часа три назад, Галя звонит мне и плачет. И рассказала, что утром, когда принесла заказанные с вечера продукты, застала Соню мертвой. Лежит на диване, ноги на пол свесила, а на голове мешок завязан. В комнате кавардак. И окно открыто.

– Как открыто?! Я шла в одиннадцать, закрыты были оба окна.

– Галя уже где-то ближе к двенадцати зашла. Вчера договорились, что она в двенадцать продукты принесет. Тут вот еще что… У Сони была какая-то встреча утром. Она вчера Гале сказала: «Рано не приходите, у меня назначена деловая встреча». Какая у нее может быть встреча?! Насчет квартиры, скорее всего. Галя говорит, ее донимали соседи с четвертого этажа, хотели ухаживать за ней в обмен на квартиру. Мне-то Соня не рассказывала. Она вообще не жаловалась никогда… – Людмила Сергеевна опять всхлипнула, помолчала некоторое время, потом продолжила: – Наверно, с ними и была встреча. Она Гале вечером звонила, попросила прийти в этот день попозже – к двенадцати. Галя так и пришла. У нее свой ключ был – Соня ей доверяла. Она и зашла. И такой ужас застала. Они у Сони что-то искали, перерыто все. Может, и не соседи, откуда нам знать? Может, не в квартире дело. Но вряд ли у нее денег много. Зачем туда лезть?! У нее, конечно, книги хорошие, однако больше ничего и нет. Неужели в наше время кто-то из-за книг убивать будет? Да их выбрасывают сейчас… И книги были по полу разбросаны, и вещи… Так Галя сказала. Скорее всего, убийца в окно выскочил, когда Галин звонок услышал. Полиция скрывает подробности. Ты тоже не рассказывай. Но будь осторожнее, Леля. Это из вашего дома кто-то.