Ромик «Тросс» Темкин
Про бокс
Всех отсутствующих построить в одну шеренгу.
Из армеизмов
А знаете ли вы, друзья, что когда я служил в советской армии, я участвовал в соревнованиях по боксу в легкой весовой категории?
В очень легкой.
В воздушной, блядь, весовой категории.
Чтоб вы поняли – это сейчас я разожрался до семидесяти килограмм, а когда шел в армию, весил сорок два. Ага. Сорок два килограмма. Мне военком так и сказал:
– У тебя, дружище, два кило лишнего весу. Годен.
Как с этими сорока двумя килограммами я попал в морскую пехоту – это отдельная история. Но попал.
Короче, на каком-то месяце моей службы вызывает меня командир и говорит:
– Темкин, у нас в части проводятся соревнования по боксу. Приказ комдива – от каждого подразделения выделить одного человека. Мы, Темкин, выделяем вас.
Я грю:
– Вы, Василий Петрович, воля ваша, никак с дуба рухнули? Ну вы посмотрите на меня – какой я, к ебеням, боксер? Вы что? Мне же одного удара буит достатошно, чтобы меня унесло, и никакие канатики не помогут эти… ну, на ринге которые. Не-не-не-не-не! Не согласный я, и не упрашивайте.
– А вашего согласия, Темкин, никто и не спрашивает. Я вас в приказном порядке отправляю на соревнования. В субботу вы должны быть в спортзале. Идите в спортроту, выпишите себе это… Ну, слово забыл. Оборудование? Нет. Обмундирование, типа. О! Инвентарь.
Я плетусь в спортроту, а надо сказать, что с пацанами-спортсменами я дружил – хорошие пацаны.
Вот прихожу я к ним.
– О! Ромка! Здоровка. Чего убитый такой? Обидел кто? Отпиздить кого?
– Да не, пацаны. Я к вам за перчатками пришел. Боксерскими.
– Да ты что?! Спортом решил заняться? Ай, молодец! Правильно. В здоровом теле здоровый дух, как говаривал Ювенал. (Про Ювенала они не знали, это я сам сейчас написал, чтобы повыебываться.)
Ну, я объясняю им ситуасьон, они как давай ржать.
– Парни, может можно мне в перчатки еще пяток килограмм железа добавить?
– Нельзя, Ромик, тебя тогда при замахе просто-напросто назад снесет – на рефери.
– А что же делать, пацаны? Мне мое лицо очень нужное. Я им кушаю и на трубе им играю.
– Да ладно, что ты парисся? Ты же в легкой весовой категории.
– Ну да, но мне противника нужно в категории до пятнадцати килограмм, чтобы я его хотя бы смог поднять и откинуть.
– Короче, Ромка, все очень просто. Если твой противник не придет на соревнования, то ему автоматом засчитывают поражение, а тебе, соответственно, победу. Устраивает такой расклад? Кто твой соперник, знаешь? Мы с ним проведем разъяснительную беседу.
– Не, ребят, спасибо, конечно, но не надо. А то потом он меня еще без ринга обнаружит и без перчаток. Не, ну его на хуй. А вот если, скажем, я не приду, то по всему выходит, что мне поражение засчитают?
– Выходит так.
– Но все равно как бы получается, что я участвовал, а просто не выиграл, так?
– Так.
– О! Вот этот расклад меня охуительно устраивает.
* * *
Короче, настал шаббат, пришли мы с пацанами-спортсменами в спортзал, сидим на трибунке, сечем, что будет происходить.
– На ринг вызываются Сергей Ким…
Кореец у нас был такой, нихуя не маленький. Тайсон сосет не нагибаясь.
– …и Роман…
А я уже охуел. Какой, думаю, на хуй… Там тушка под двести кило. Это же вафли. Хотел уж было встать, кричать, что это ошибка. Но тут этот ведущий продолжил:
– …Залупенько.
Ну, слава яйцам, вроде пронесло.
Сидим с пацанами, прикалываемся. Один там месит другого на ринге, в общем, все хорошо.
Долго ли, коротко ли, настает мой черед.
– На ринг вызываются Роман Темкин…
Я, бля, притих, за пацанами зашкерился. Вдруг, думаю, кто-нить на меня пальчиком тыкнет и этот конферансье меня за шкирку на ринг потащит? В общем, стремно мне.
– …и Владимир Полипчук.
Вовка!!! Вован-братан! Вован-моркован, дружочек мой, дружбан-корефан. Такой же дохлый, как и я, даже хуже. Классный пацан, с Полтавы. Оттель они грозили шведу. Я начинаю его глазами искать: вон он, на соседней трибунке пришкерился за своими и меня высматривает. Тут мы взглядом-то и встретились. Я ему знаками показываю: «Пошли, мол, Вован, поприкалываемся». Он только головой мотает в ступоре: «Нет, мол, нуивонахуй».
Короче, нам обоим тогда поражение засчитали. Мы с ним долго еще потом эту фишку вспоминали и прикалывались.
Однако поражение поражением, а участие-то засчитано.
Про телефоны и патрули
В роте семь разгильдяев, а ты волосы на пробор носишь.
Из армеизмов
Армия, как известно, родина долбоебизма. «Это же просто песня», – говаривал старшина Черепахин и был прав!
Самое, пожалуй, радостное воспоминание об армейском раздолбайстве у меня осталось от лета 1992 года.
Именно тогда мне посчастливилось дежурить в штабе полка и
ждать звонка
по неподключенному телефону
от самого себя.
* * *
Вообще, лето в армии называют «римскими каникулами» – все командование в отпуске, никто ничего не делает, всем на все глубоко насрать. Именно этим и воспользовался матрос оркестра Бушуйкин, подавшись в бега.
Вообще, самовольная отлучка из расположения части – это всегда ЧП: особенно когда речь идет не о простой самоволке, а о дезертирстве. А так как ЧП произошло в оркестре, то, соответственно, оркестр и должен сам жрать свое дерьмо. В общем, из числа двух матросов и одного сверхсрочника был назначен патруль по поиску беглеца, и еще один сверхсрочник должен был сидеть в специально отведенном кабинете штаба полка и ждать сообщений от патруля – мол, «поймали» или же – «нет».
* * *
Через пару недель такого вот патрулирования мы получили телеграмму от мамы Бушуйкина из Красноярска: «Приезжайте, люди добрые, забирайте моего сына-дезертира».
Как он попал в Красноярск – неизвестно, но выслали за ним прапорщика Николая Лаврентьича с еще одним сверхсрочником, для пущей важности снарядив их пистолями. А пока суть да дело, пока парня не привезли, патрули никто не отменял. Мало ли?
Как так получилось, что два графика вот этих вот дежурств составляли два разных человека – непонятно. Но в какой-то момент произошло следующее: я должен идти в патруль. «С удовольствием», – подумал я себе и начал собираться. Ан нет. Согласно второму графику, я в это же время должен находиться на дежурстве у телефона…
Ну, накладки – вещь обычная, и не такое бывало. В таких случаях просто меняешься с кем-нибудь, и вся недолга. Ага, не тут-то было: половина народу в отпуске, другие только что оттрубили ночное дежурство, третьи должны заступать вечером, в общем – теребить некого.
А я что? Я человек военный.
Мне, ежели чего непонятно, я к командиру иду – у него голова большая, пущай себе думает.
– Товарищ майор, старшина Темкин. Разрешите обратиться? – и руку так лихо к виску.
– Обращайтесь, старшина.
(Это я сейчас так выебываюсь, по-военному, на самом деле мы его обычно по имени-отчеству звали, а он нас по фамилии.)
– Василий Петрович, накладочка произошла, – и сую ему в руку два листочка с расписаниями.
– Что вы мне, Темкин, даете?
– Вот тута, Василий Петрович, написано, что я должен дежурить в штабе полка у телефона.
– Так идите, дежурьте.
– А вот туточки написано, что я должен идти в патруль.
– Так идите в патруль, что вы хотите?!
– Василий Петрович, глобально я хочу мира во всем мире и счастья для всего человечества. Менее глобально я хочу большой и чистой любви, а уж совсем неглобально – хочу есть.
– Перестаньте кривляться, Темкин, что вам от меня надо?
– Ну, так как вы, товарищ майор, не сможете мне дать ни одного, ни другого, ни третьего, то малую малость я попрошу у вас – разрулить ситуацию.
– Какую ситуацию? – начинает терять терпение командир.
– Вот смотрите сюда. Число, месяц: со стольки-то до стольки-то старший патруля Темкин. Так?
– Так.
– А вот тут вот: число, месяц, дежурный по телефону Темкин. Так?
– Так. И что, из-за этой мелочи вы мне голову морочите? Поменяйтесь с кем-нибудь.
– Никак невозможно, товарищ майор. Бурнышев только сменился и отдыхает, а Дьяченко заступает вечером.
– А где Мышкин?
– В отпуске, товарищ майор.
– А Черепахин?
– В командировке, товарищ майор, с прапорщиком.
– А этот… как его? Ну, толстый такой…
– Карпуха?
– Да, Карпуха. Что-то я его давно не видел.
– Неудивительно, товарищ майор. Старшина Карпуха еще год назад спиздил пулемет КПВТ, уволился из рядов армии, но был пойман в Белоруссии и сейчас отбывает наказание.
– Да вы что? – делает большие глаза майор.
(С памятью у него, прямо скажем, хуево.)
– Василий Петрович, что делать-то будем? Куда мне идти?
И командир принимает соломоново решение:
– Все равно моряка скоро должны привезти, так что смысла в патруле нет. Идите в штаб.
– Василий Петрович, если смысла в патруле нет, то и смысла в дежурстве тоже нет, не буду же я ждать звонка от самого себя?
– Будете, Темкин. Смысл есть. Вас будет видеть командир полка и другие офицеры, а это значит, что оркестр не бездельничает, а несет службу. Ступайте в штаб.
Сказать честно, конечно, хотелось в патруль – свобода, по городу погулять, пирожков поесть, – вместо того чтобы сидеть в душном кабинете. Но приказ есть приказ.
И пошел я дежурить.
* * *
А теперь начинается самое интересное.
Перенесемся на две недели назад.
…Первым «посчастливилось» дежурить на телефоне Борьке Черепахину. А я у него, соответственно, принимал дежурство.
– Здорово, Борька, че делать-то надо?
– Да вот, сиди, журнал «Огонек» читай.
– Не, ну это само собой. А так, по должности?
– По должности, старик, ты должен сидеть у телефона и ждать от патруля известий о том, что беглец пойман, и немедля доложить об этом командованию полка.
– Отлично. А где телефон?
– Нету еще. Но в течение дня должны принести.
– Охуительно. А че ты сидел?
– А хули? Приказали, вот и сидел. Че тебе-то? Сиди вон, газеты читай, кроссворды решай.
И остался я один в пустой комнате. Но ненадолго. Заходит морячок-связист. Из роты связи, стало быть.
– Телефон вот принес. Куда ставить?
И протягивает мне полевой телефон, с ручкой, который – «бжик-бжик».
– Да куда хочешь, туда и ставь. Куда подключать-то будешь?
– А подключать мне не сказали.
– Это что это еще значит «не сказали»? Как он работать-то будет? Я тебе что, спутник?! Я на него сигналы ртом передавать буду?! Пик-пик-пик?!!
Морячок молоденький, в пол уставился и плечами пожимает, мол: «Отъебись, дядя, не мое дело. Мне сказали принести, я принес».
– Мне сказали принести, я принес, – повторил он часть своей мысли.
– Не, старина, так дело не пойдет. Давай сюда агрегат. Как он подключается?
– Вот сюда должны вставляться два проводка, и кидаются концы на общую коробку.
– А коробка где?
– Не знаю. В штабе ее нет. В штабе же нормальные телефоны, с цифрами. Вот и розетка есть.
– Так а че ты эту хуету приволок? Неси нормальный телефон. – Это я уже сердиться начинаю, хотя по натуре человек добрый.
– Мне сказали принести, я принес.
– Так притащи теперь нормальный аппарат, уебан!
– Не могу. Мне старшина этот выдал.
– Блять! Где твой старшина? – Хватаюсь за телефон, кручу ручку и отшвыриваю трубку, потому как – а хули?
– Чувак, передай своему старшине, что он долбоеб! Скажи, пусть поставят такой телефон, по которому можно будет разговаривать!
…Морячок исчезает за дверью, а я остаюсь у неподключенного аппарата.
* * *
К слову сказать, аппарат этот так никто никогда и не подключил, потому что в красной армии логики не бывает.
Зато бывает совершенно замечательный армейский долбоебизм, благодаря которому через две недели я и сидел у неподключенного телефона и ждал звонка от самого себя.
Про группу «Крематорий»
Здесь вам не Англия, копать надо глубже.
Из армеизмов
Когда я служил в советской армии, играл я в оркестре морской пехоты. Большой такой штатный оркестр, а при нем ма-а-ахонький внештатный, разумеется, ансамбель.
В оркестре я игрывал на трубе (второй корнет, между прочим!), а в ансамбле – на клавишах. Ну ансамбель-то, такой, халтурный был: свадьбы офицерские, всякие халявные дела…
Как-то в январе 91 года играли мы «елочки». С третьего по десятое января. Тут подходит ко мне майор и говорит такой:
– Темкин, а вы знаете, что ваша группа заявлена на конкурсе «Песня в матросских сердцах»?
– Никак нет, Василь Петрович, знать не знаю, ведать не ведаю. А когда состоится мероприятие?
– Пятнадцатого января.
– Абсолютли, товарищ майор, импасибл. Мы же на «елках» до десятого, а пяти дней никак не хватит группе, чтобы подготовиться. У нас ни репертуара, ничего нет. Мы же не будем там «Синий туман», да «Бабушки-старушки» лабать?
– Поздно, Темкин, заявка уже в штабе флота. Ничего не поделаешь, придется участвовать. Сразу после «елок» я вас освобождаю от всех занятий, занимайтесь ансамблем.
Ну, что оставалось делать? Партия сказала: «Надо»…
Заперлись мы в клубе с пацанами. Стали думу думать. Нам сказали три песни приготовить, причем желательно нашего же сочинения. А где их взять-то? Мы отродясь ничего не сочиняли, кроме мелких стебов. В общем, за пару дней сваяли две песни. Поэтов среди нас вообще не было, поэтому одну песню написали на стихи Есенина (что-то такое лирическо-панк-роковое), а другую – хевиметал – на стихи из сборника военных песен. Что-то там, типа: «Шагает морская пехота, идут представители флота…»
Мы их быстренько захуярили и начали над третьей думать. А думать особо времени нет. Тогда басист Серега и говорит:
– Парни, у меня есть заебательская кассетка. Группа «Крематорий». Слышали?
– Нет, – отвечаем, – не слышали.
И в самом деле, с творчеством этой замечательной, и с той поры любимой, группы я ранее знаком совсем не был. В общем, послушали мы кассетку и выбрали «Безобразную Эльзу». А там совершенно дивный припев: «Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть», – и музычка такая – ля-ляля, ля-ля-ля. Короче, за ночь, под бутылку спирта, мы эту песню разучили и отрепетировали. А наутро, за день до конкурса, приходит майор и говорит:
– Я хочу вас послушать.
– А может, не надо, Василий Петрович? Ей же богу, одно расстройство из-за вас, то конкурсы дурацкие, то послушать…
– Ничего не знаю, играйте, что вы там насочиняли.
– Ну, значицца, насочиняли мы две песни, одна лирическая на стихи советского поэта Сергея Есенина, другая про морскую пехоту, а третью песню мы исполним из репертуара известной группы «Крем» (полностью-то название нельзя же было майору говорить).
Короче, поем. И вот доходим до Эльзы:
Безобразная Эльза, королева флирта,
С банкой чистого спирта я спешу к тебе…
В общем, у майора постепенно шапка подымается, глаза, за и без того увеличивающими стеклами очков, выпрыгивают из орбит, а на словах: «Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть» – командир не выдерживает и начинает орать:
– Какой спирт? Какая Эльза?! Вы что, с ума посходили? Отставить!
– Василий Петрович. У нас три варианта: либо мы не выступаем вообще, либо выступаем с двумя песнями, либо с тремя, но заменить мы ее уже не успеем – завтра конкурс.
И тогда майор принимает соломоново решение:
– Хорошо, исполняйте, но «сдохнуть» замените на «выжить».
Охуительно! «Мы живем для того, чтобы завтра выжить». Бред сивой кобылы. Но делать нечего, приказ есть приказ.
* * *
Короче. День конкурса. Все волнуются, куча разных военных ансамблей за сценой. Пустой зал, лишь в центре горстка погон тусует – жюри, типа. Генералы разные, адмиралы, дела – волоса. И перед началом конкурса председатель жюри толкает речь:
– Так, мол, и так, перестройка, гласность, необязательно петь на военную тематику, пойте о наболевшем.
Ага, щаз. Мы где-то ближе к концу выступали, а перед нами все как из передачи «Служу Советскому Союзу» сбежали:
– Мы-ы-ы бравые танки-и-исты-ы-ы!
– Шторрррма! И мы, морячки бесстра-а-ашные-е-е!
В общем, «фуражка да шинель» в тематике. И тут мы такие выходим. Сначала хевиметал про морскую пехоту. Ну, этим никого не удивишь. Потом панклирика, тут народ заинтересовался, к кулисам подтянулся, те, кто в зале был, к сцене подошли. И тут мы дали:
– Безобразная Эльза, королева флирта, с банкой чистого спирта я спешу к тебе…
Народ в шоке, свистят, беснуются, но с положительными эмоциями.
И тут Колеся, гитарист-вокалист, – на меня оглядывается и бровьми двигает, мол, какую версию петь?
«Нашу, нашу пой, оригинальную», – показываю ему знаками.
И понеслась:
– Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Лай-ла-ла, лай-ла-ла, лай-ла-ла.
Народ перед сценой уже в полном ажиотаже, из-за кулис, как сейчас помню, пацаны-конкурсанты большой палец тянут, мол, «клево замочили»…
Отыграли мы последний аккорд, робкие жидкие аплодисменты, и все на жюри оглядываются. И тут – гробовая тишина. Дюжие полковники-генералы с суровыми лицами сидят и молчат. Те братки, что перед сценой тусовались, сдрыснули от греха подальше. И вот в тишине один из членов жюри произносит:
– Ну что ж. Будем считать это неудавшимся экспериментом. Следующая группа!
* * *
Усталые, но довольные дети возвращались домой. По большому счету, насрать нам было на победу, зато мы их, сука, всех сделали. И пофигу была выволочка от майора.
Зато волшебная сила искусства в очередной раз зажгла над нами фонарик и капельку осветила наши души. И подняла, разумеется, настроение.
Разрешите обратиться?
Тут один комик приходил, спрашивал, можно ли это заменить на то. Я ему сказал: «Нет, сначала там, потом здесь».
Из армеизмов
Я сейчас вспомнил. Про строй.
Когда я служил в советской армии (какой же строй без армии, а армия без строя?), служил в оркестре мой дембель – Вовка Лыков. Вован-моркован, как он себя называл. Шутник, балагур и ваще веселый парень.
Командира выводил из себя на раз.
Шли мы как-то по городу строем, майор рядом, все как положено. И проходим мы это мимо ШМАСа – Школа Младших Авиационных Специалистов. Знаменита тем, что там нес службу Алексей Глызин и по этому поводу имеется табличка на двери казармы и даже почетные кровать и тумбочка Алексея Глызина. На эту кровать кладут спать в качестве поощрения отличников боевой и политической подготовки.
Ага, так проходим мы мимо этого ШМАСа, а там, у ворот, стоит самолет. Невысоко так, стоит, можно было даже полазить по нему. ЯК-40. Маленький такой. И тут Вован говорит командиру:
– Товарищ майор, разрешите обратиться?
А мы, чтоб ты понял, мы никогда таким уставным обращением в жизни не пользовались. Мы ваще нашему майору кровушку пили, хуй на него ложили, называли по имени-отчеству и уставные «разрешите», «есть», «так точно» – никогда в жизни не применяли. Понятное дело, что майор от такой хрени не только опешил, но и сразу заподозрил неладное.
– Обращайтесь, Лыков.
– Товарищ майор, разрешите выйти из строя.
– Зачем?
– Разрешите потрогать носик самолета ЯК-40.
И это же все на серьезном тоне таком.
Торжественном, я бы сказал.
…Мы этот носик самолета ему до самого дембеля помнили.
* * *
Этот же Лыков однажды еще раз подобную хрень учудил. Я уж не помню очередность событий – до или после самолета.
Сидим раз с оркестром на репетиции, играем. А Вован, как всегда, балуется. И сам не играет, и другим мешает. Дирижер на него рассердился и послал в бытовку – бытовая комната такая – заниматься самостоятельно.
Лыков ушел, через минуту приходит. И к майору:
– Товарищ майор, разрешите обратиться.
– Что случилось, Лыков?
– Я никак не могу в бытовке играть. Там темно и страшно.
– Там что, света нет?
– Никак нет, товарищ майор.
– Лампочка перегорела?
– Не могу знать. Я выключатель не нашел.
– Лыков! Перестаньте паясничать! Вы мешаете работать. Идите занимайтесь!
– Есть!
Уходит.
Мы начинаем играть, снова появляется Вован-моркован.
Прямо посредине игры обращается к дирижеру:
– Товарищ майор, разрешите обратиться.
– Лыков, что вы от меня хотите?!!! – Это с ним уже нервный срыв случился.
А Лыков, хвастливым тоном:
– Товарищ майор, а я знаю, где в бытовке свет включается.
* * *
Позже, после демобилизации, он писал письма в оркестр: «Служу в пожарной части. Сутки сплю, двое отдыхаю».
Про гауптвахту
Каждый матрос должен быть либо поощрен, либо наказан.
Из армеизмов
Рассказ про то, как я на кичу попал (кичей у нас называли гауптвахту, она же «губа»).
Было так (я с самого начала начну).
В девяностых годах пошла мода на дружественные визиты зарубежных военных в наш город. Всякие приезжали – французы, канадцы, корейцы, америкосы дважды были и даже индийцы.
Так вот, в очередной приезд дружественной нам американской морской пехоты решило командование дать им концерт, блять, художественной самодеятельности силами военнослужащих дивизии.
Оркестр играл марши и всяческую хуйню, подполковник Лыюров читал стихи про Родину, сынишка командира танкового полка под аккомпанемент папы на баяне спел песню крокодила Гены «Теперь я Чебурашка» (так и было – комполка объявил: «Песенка крокодила Гены», и пацан запел: «Теперь я Чебурашка») – в общем всяческая хуебень. Да еще и на русском – а как же? – языке.
Понятное дело, америкосы скучали, зевали, откровенно смеялись и переговаривались промеж собою. Под занавес концерта было приготовлено выступление вокально-инструментального ансамбля «Девятый вал» (который на самом деле назывался «Темкин-бэнд», но неофициально).
Приготовились мы, надо сказать, основательно – две бутылки водки на пятерых и несколько песен, последняя из которых с припевом на английском языке: «Гуд-бай, Америка, о-о-о». Все помнят, да? Незабываемый хит Бутусова.
Эта песня должна была стать гвоздем программы не только потому, что она на английском, но и потому, что в середину песни мы вставили соло на гитаре, но не просто соло, а с выебоном. Корешочка нашего, Серегу, который служил в клубе, попросили натереть мастикой центральный проход зала, чтобы скользить можно было, а гитаристу нашему Колесе (с ударением на второй слог кликуха) нарастили длиннющий шнур на гитару.
Соло происходило так: Колеся бежал на самый верх, в конец зала, разбегался, падал на колени и скользил так к сцене с гитарой за головой и ебашил соляк. Зрелище не для слабонервных.
Естественно, командование о таком финте ушами ничего не знало, это явилось сюрпризом.
Со сцены, стоя за клавишами, я видел, как вспотела фуражка у нашего комполка, а у дирижера Василия Петровича заиндевели очки.
Но это все хуйня по сравнению с американцами. Еще на первых знакомых их сердцу словах – «Гуд-бай, Америка» – они начали оживать и постукивать ладошками в такт, а когда Серега проехался по залу с гитарой за ушами, те и вовсе вскочили ногами на казенные стулья и радостно заорали.
Такого ажиотажа третий матросский клуб еще не видел!
* * *
На следующий день после концерта приходит посыльный со штаба дивизии.
– Кто руководитель ансамбля?
– Я руководитель, – отвечаю.
– К комдиву!
«Нихуя себе, – думаю, – ща пизды получу». Шутка ли, не каждого моряка к себе комдив вызывает – а это же я еще на срочной был. Прихожу:
– Товарищ полковник, матрос Темкин по вашему приказанию прибыл.
– Это ты, стало быть, ансамблем занимаешься?
– Так точно, товарищ полковник. Я думал… Вы понимаете, американцы, они… Я… Мне… А то, что вот Серега… ну… то есть товарищ матрос-гитарист наш, так это элемент шоу, я по телевизору видел. В передаче «Служу Советскому Союзу».
– Отличное шоу, – говорит комдив. – Охуительное вы, товарищ матрос, выступление подготовили. Не ожида-а-ал, не ожида-а-ал. Нашим гостям очень понравилось. Объявляю вам отпуск сроком на десять суток с выездом на родину. Где живете, товарищ матрос?
– На Камчатке, товарищ полковник.
– Вот и поедете на Камчатку. А может, хотите вместо отпуска у знамени части сфотографироваться? А? Матери фотографию вышлете, вот она за сына порадуется.
– Да нет, спасибо, товарищ комдив, я лучше в отпуск.
– Ну, как знаете, езжайте.
– Целую ручки, ваше святейшество… то есть, тьфу, рад стараться, ваше высокобродь… то есть служу Советскому Союзу! России, то есть, служу. И дивизии нашей, и вам лично, бля буду!
* * *
Ага. Думаете, поехал я? Хуй на рыло.
Я вместо отпуска на гауптвахту угодил.
* * *
Так вот. Пришел я, такой радостный, в расположение и кричу с порога:
– Василий Петрович, Василий Петрович! Товарищ командир дивизии мне отпуск объявили, с выездом на родину! Счастье-то какое!
– Вот и отлично, Темкин, отдохну от вас пару недель. Когда собираетесь ехать?
– Дык прямо вот, как оформим все, так и поеду. Чего тянуть-то? Вот прямо щас вот рапорт вам и подам.
А это вот так вот в армии было: все через рапорта делалось. То есть от комдива поступает приказ: «Отпустить матроса Залупу в отпуск сроком на десять суток», а матрос Залупа, со своей стороны, тоже должен рапорт командиру подать: «Прошу отпустить меня в отпуск сроком на десять суток, согласно приказу командира дивизии…»
– Нет, Темкин, прямо завтра вы никакой рапорт мне не подадите, у нас на этой неделе несколько игр, вы должны присутствовать.
А я же, бля, незаменимый, бля. Я, ссука, исполнял партию первой, блять, трубы. Это охуительная партия. В ней всю дорогу паузы, а потом она сигнальчик такой подает: «ту-ту-ту», и все. Но как эти сигналы окромя меня исполнять некому, так меня сделали незаменимым. Ну ладно, отыграли игры, я к майору:
– Василий Петрович, разрешите рапорт подать.
– Какой рапорт?
А у него феноменальная память была, я уже упоминал. Ничего не помнил он. Напрочь.
– Как зачем? Отпуск, с выездом на родину, как положено, согласно приказу за нумером… от такого-то числа сего месяца…
– Да-да-да, Темкин, я помню. У меня к вам одно только дело: надо одну аранжировочку написать. Напишете и поедете.
А я, надобно сказать, аранжировки писал для оркестра. Очень мне нравилось это занятие, интересно же. В общем, я ему, майору, и говорю:
– Аранжировку, Василий Петрович, плевое дело. Что нам надо оркестру аранжировать?
– Это не оркестру. Мне нужна аранжировка песни «Очи черныя» для скрипки, фортепиано и голоса.
Вот те на!
А тут фишка в чем была? Фишка в том, что у Васи знакомая была скрипачка, которая в этом трио играла. Я так понял, что Вася вызвался для нее аранжировку замастырить, а сам решил на меня свалить. А мне, блять, вожжа под хвост попала, я на дыбы:
– Никак нет, Василий Петрович, данные инструменты в составе военного духового оркестра никак не значатся, соответственно и аранжировку делать я не буду.
– Как это не будете? Я вам приказываю!
– Товарищ майор. Согласно приказу номер 222 от 18.02.88 года министра обороны маршала Язова по военно-оркестровой службе, написание аранжировок вообще не входит в обязанности матроса-музыканта. И то, что я это делаю, так это в силу большой любви к искусству, которая никакими уставами не регламентирована. А моя любовь к искусству распространяется только на духовую музыку, но никак не на скрипичную.
– А если вы не сделаете то, о чем я вас прошу, то приказ об отпуске не распространится на вас.
Но я уже в залупе. И если я туда залез, то никаким отпуском меня оттуда не выманишь.
Так и ходили мы с ним: я обиженный на него, он на меня. Но надежды, надо сказать, Василий Петрович не терял и периодически меня спрашивал:
– Ну что, Темкин, вы напишете аранжировку?
– Никак нет, Василий Петрович, не могу. Гражданская совесть военного не позволяет.
– А мне моя совесть позволит посадить вас на гауптвахту.
– Да за что же это?
– А найду за что. У вас вон сапоги не чищены и бляха.
– Василий Петрович, побойтесь Бога. Не боитесь Бога, так побойтесь хотя бы командира полка. Он же записку об аресте из-за такой хуйни не подпишет.
– Ничего, Темкин, я найду на вас управу.
* * *
И стал Вася с тех пор меня выцеплять и доебываться.
Но и я не лыком шитый, каждую ночь моряки выстирывали мне форму, драили сапоги, начищали бляху до блеска, и стал я с тех пор образцово-показательный матрос – стрижечка короткая, берет на два пальца от бровей, форма выстиранная, выглаженная, бляха на ремне сверкает.
Прямо хоть на амбразуру бросайся, такой образцовый я стал.
Пионер, блять, герой. Валя Котик и Марат Казей в одном флаконе.
И на все Васины «сделайте аранжировку» отвечал: «Ни – за – что!»
Короче, и так майор, и сяк, а доебаться-то не до чего – мальчик-колокольчик, блять. А тут как-то у нас политинформация проходила…
О! Это вообще песня! Для молодого поколения объясню: каждый понедельник мы собирались за большим столом, и тот, кто отвечал за проведение политинформации, зачитывал передовицу какой-нибудь газеты, а моряки должны были все это конспектировать. Так как я был на дембеле, то и, соответственно, эту шнягу проводил я. Ну не конспектировать же на старости лет?
А тут Вася, такой, появляется:
– Сегодня я буду вести политзанятия сам.
Сел во главе стола и начал:
– Не секрет…
А Серега Митрофанов, приколист наш, перебивает:
– …что друзья не растут в огороде, товарищ майор?
Ну, когда все, кроме него, отсмеялись, майор продолжил. И вот сидит он, что-то там тулит, про политику партии, а я сижу и туплю, и мне хуйово и скучно, и пишу на автомате в тетрадку всяческую хрень. И вот только я задумался как-то, как тут выводит меня из прострации голос командира:
– Темкин, а почему вы не пишете?
– Да как же не пишу, Василий Петрович? Господь с вами! Пишу, все тщательно конспектирую. Каждое словечко ваше прозрачным янтарем капает в мою тетрадку, наполняя ее глубинным смыслом, словно небо наполняется светом, когда вы вместе с солнцем просыпаетесь, Василий вы мой Петрович, лучик вы мой золотой, жара вы моя красная!
– А ну-ка, Темкин, дайте-ка мне вашу тетрадь. Та-а-а-ак. Что это? – А там, надобно сказать, совсем не по теме. – Это что это такое, Темкин?
– Это, товарищ майор… я… мнэ… это вот я… это знаете ли…
* * *
Короче, пошли мы с Васей в штаб, выписали записку об аресте, и повел он меня, радостный, на кичу.
С формулировкой «отказ от конспектирования политзанятий».
* * *
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Собственно, в этот день я так и не сел, потому что на киче не было свободных мест. Но упорный Вася меня все-таки туда через несколько дней отправил.
И там меня ожидал приятный сюрприз.
Но об этом чуть позже.
* * *
Несколько слов о самой киче.
Наша, морпеховская, гауптвахта славилась особой жестокостью нравов, в силу этого к нам приводили на отсидку и «кузнечиков» – бойцов сухопутных войск, и «мореманов» – то есть моряков с «коробок», как мы называли корабли. Вот этим друзьям действительно сиделось у нас не сладко. Но в природе должен быть баланс, поэтому угодившие на кичу морские пехотинцы жили вполне себе вольготно.
Собственно, сама кича представляла собой небольшой домик, в котором находилось и караульное помещение первого караула, и собственно тюрьма. В гауптвахте было несколько камер: две или три «одиночки», две общих – рассчитанных на десяток человек, и так называемый «трамвай» – карцер.
Карцер – совершенно жуткое место. Это такая клетуха примерно метр на метр с утыканными камнями стенами, так что можно в ней только стоять. Не получится ни сесть, ни прислониться к стене. Сажали туда бойца, раздетого до трусов, а палубу заливали водой, чтоб на жопу не садился. Мрачная камера. Но, по счастью, я ее видел только снаружи.