004
ОтложитьЧитал
–Не слышу, – грозно сказал ее муж, желая, чтобы она озвучила свое (его) решение четче.
–Аборта не будет, – чуть слышнее и ровнее повторила моя мать.
На том и успокоились.
В тот день Алина поняла, что Седой тот еще изверг, страшный человек. Она поняла, что его грубое, а часто и жестокое обращение с родной матерью является нормой и его прихотью; она поняла, что его поведение с родителями надо воспринимать не с гордостью на свой счет, а бояться его; она поняла, что за наркотики он ее бил не только ради излечения, но и ради развлечения. Она поняла все это и задумалась, а не развестись ли с ним. Человек, способный поднять руку на свою мать, любую другую присвоенную им себе женщину способен будет и вовсе убить. К черту истеричного муженька, ребенок ей тоже не нужен. Она молода, красива, способна устроить свою жизнь и получше. Алина думала об этом первое время, но очень скоро эти мысли покинули ее, ведь часто так бывает: после ссоры, драки мы хотим бросить все, принять роковое решение, но проходят минуты, часы, дни, месяцы, и мы успокаиваемся, оставляя все как есть. Делая это из раза в раз, мы привыкаем. Так можно говорить о мелочах, подобных пустяковым ссорам из-за разбросанных носков, а можно говорить и о более серьезных вещах, таких, например, как домашнее насилие.
После этого скандала чувства обоих моих родителей друг к другу остыли. Мать поняла, что вышла замуж за безумного тирана, которого и не любила вовсе. Отец понял, что женщина, способная убить его ребенка – просто тварь, а с тварями надо обращаться соответствующе, ведь твари, они не люди, а животные. Постепенное нарастание ненависти друг к другу свело на нет всю ту прежнюю страсть, в которой они купались. Мать стала более грубой в своих обращениях к Седому. Отец стал наплевательски относиться к Алине. Но они оба старались не переступать ту страшную черту, которая могла привести к диким последствиям, к неконтролируемому взрыву Седого.
Шло время, мои родители поуспокоились, но нежность в их отношения уже так и не вернулась. Особенно холодна была мама. Она разлюбила мужа. А вот отец мой продолжал ее любить, только теперь уже любовью жестокосердной, словно тиран, заперший в клетке женщину, не поддавшуюся его воле. Нет, его жена не была жертвой, хотя до статуса жертвы было рукой подать, но пока оба держались. Беременность положительно повлияла на образ их жизни на какое-то время: отец, переживавший за мое здоровье, прекратил попойки. Не сказать, что мама была довольна таким положением дел, но возникать не решалась. Друзья тоже хмурились, получая отказы, но не спорили. Квартиру 37, ставшую тихой и приличной, никто не узнавал, соседи радовались за семейную пару и стариков Коневых.
Такое благополучие продлилось до конца ноября. Все испортил день рождения моей матери. Отец, поутихший в своей ненависти к бездушной жене, за несколько месяцев сумел придать немного былой нежности и прошлого восторга своим чувствам к ней. Ее поспешное решение сделать аборт отошло временно на второй план, передний же план отцовского восприятия Алины занимал ее статус будущей матери. Он все больше и больше окунался в мысль о том, что эта женщина, прекрасная и юная, носит его дитя в своей утробе. Одурманенный этой идеей, он вернулся временно в процесс боготворения Алины. Было твердо решено отметить ее день рождения по всем правилам: стол, гости, еда, алкоголь, музыка. Бывшие собутыльники Олега были неописуемо рады возможности наконец напиться за его счет. Накрыли стол. Пришли четыре семейные пары, которые были завсегдатаями жилища Коневых. Алина была рада не меньше гостей, потому что очень соскучилась по пьянкам, так умело расслаблявшим и лечившим расшатанные нервы. Какое еще развлечение могут придумать себе заурядные жители спального района среднестатистического российского городишки, кроме попойки? На курорты у таких семей денег нет, а до театров и выставок такие люди душой своей и умом не доросли. Вот и развлекаются, как позволяет бюджет и воспринимает мозг.
Отец накупил целую гору продуктов, из которых Алина должна была соорудить праздничный стол, и еще гору бутылок с различной дешевой выпивкой. С самого вечера мама корпела над готовкой. Она была так воодушевлена тем, что в свой день, наконец сможет нажраться… Нет, не салатов, а водки, которую будет запивать пивом. Ура!
В обед начался праздник. Пришли гости. Алена и Слава, лучшие друзья моих родителей, пришли первыми. Они жили в соседнем подъезде. Не самый лучший вариант взрослых, как по мне. Алена была старше своего мужа на десяток лет. Кондуктор трамвая, любившая выпить, она выглядела не на свои тридцать шесть, а на полтинник. Слава на ее фоне смотрелся сыном, а не мужем. Как эта страхолюдина умудрилась вцепить молодого красавцы, понять не мог никто. Они жили у Алены. На их шее сидел ее сын от первого брака и лежала престарелая бабка, выжившая из ума. В их квартире воняло испражнениями и дешевым табаком. Муж Алены, к слову, не работал, но доходы их семьи считал общими. Если бы не пенсия той самой бабки, они бы все пошли по миру, ведь на зарплату кондуктора не проживешь, особенно учитывая то, что недавно Алена родила Кристину, в которой Слава души не чаял. Лучшие друзья подарили маме пятьсот рублей, расцеловали ее и пошли к столу.
Сразу за ними подтянулись еще двое: Ирка Грачевская с мужем Димой. Эти жили неподалеку в разваливающемся частном доме. Их семейную идиллию никто не тревожил, жили они вдвоем. Пара эта состоялась, кстати, совсем незадолго до маминого дня рождения. Раньше Ирка была женой Иволгина, которого в тот день не пригласили. С Иволгиным она жила через улицу у его родителей, зажиточных людей, между прочим. Также недавно она родила дочку Стешу, а потом влюбилась в Димана, развелась и моментально взяла его фамилию. У Димана к сорока годам детей не было, он и не хотел, поэтому Стешу мать оставила в семье Иволгиных, ну ей там и лучше. Ирка и Диман тоже подарили маме пятьсот рублей, кучу пожеланий и пошли за стол хвататься за штрафную.
Потом пришел Давид по кличке Чепуха со своей женой Лизой. Семья их была куда хуже нашей, а ребенок их рос в еще более отвратительных условиях. Наверное, на этой почве мы и дружили: два оборванца, маленьких голодных рта, которым надо было обо что-то греться. Ну об этом потом, ведь Вано пока не родился. Семейство это представляло собой грузинскую чету низших слоев. Точнее, Давид был большеносым грузином, отсидевшим больше половины жизни за разбои, а Лиза – русская баба, которую он подцепил после очередного освобождения на какой-то вписке. Бесправная бесхребетная Лиза подчинялась суровому мужу-самодуру и с завидным артистизмом играла роль послушной грузинской жены. Те подарили маме банку соленых огурцов.
Последними пришли соседи по лестничной клетке, единственные приличные люди. Они заскочили из-за прежнего уважения к родителям Олега, подарили Алине целую тысячу, посидели совсем немного и ушли.
Скажите, стоил ли весь стол, на который Седой угрохал кучу денег, двух пятисоток и трехлитровой банки огурцов?
Все эти четыре семьи, о которых я рассказала, сопровождали Седого на протяжении всей моей жизни. У него было много знакомых, приходящих и уходящих, но эти фигурировали в его жизни всегда. Кто-то делал нам добро(соседи по лестничной площадке), а кто-то плохо (все остальные).
Основная гулянка началась, когда ушла приличная семья. Опытные пьяницы могли себя уже больше ни в чем не ограничивать. Водка полилась рекой, пиво тоже. Мама, как и планировала, запивала белую пенным, отчего чувствовала себя превосходно, как ей самой же и казалось. Бабы почти не ели, зато мужики (особенно муж Грачевской и Чепуха) с жадностью сметали все салаты, попадавшие в их поле зрения. Алкогольное опьянение не заставило себя ждать, поэтому к вечеру все уже были хороши. Настолько хороши, что папа достал микрофон для караоке, который успел запылиться за время беременности моей матери. Да, все были пьяны и веселы, пели блатняк, разносившийся на все пять этажей нашего панельного дома, звенели, чокаясь, полными рюмками, ржали и визжали, как грязные свиньи. Как это часто бывало на попойках в доме моего отца, ночью явились незваные гости в лице представителей правопорядка, потому что озлобленные соседи уже не могли терпеть всей той гурьбы, творившейся в нашей квартире.
Каково человеку, непомерно любящему алкоголь, завязывать с его употреблением на такой долгий срок? Само собой, это трудное испытание. И мама, и папа раньше не ограничивали себя в употреблении любимого спиртного, поэтому сухой закон, который ввел мой отец по причине зачатия меня любимой, оказался тяжелым испытанием для семейной пары. Никто не предполагал, что прервать это испытание ради празднования дня рождения Алины будет означать завершить его. Очень сложно пьющему человеку, живущему в режиме сухого закона, сорвавшись, не начать пить вновь. День рождения мамы стал срывом. Понятно, что ни мать моя, ни отец не считали себя зависимыми от бутылки. Но они были зависимыми, пусть и не в конечной стадии, как алкаши, пропивающие последнее, с разлагающимися органами и сморщенными лицами. Но ведь были же! Эта зависимость взяла верх снова после дня рождения Алины. Супруги пустились во все тяжкие.
Родители мои проснулись к обеду в комнате, смердящей дешевым табаком, перегаром и грязными носками. К такому зловонию им было не привыкать, потому оно их не смущало. Моя мать проснулась первая, замученная жаждой. Ох уж этот подлый сушняк… Ее голова была настолько тяжелой, что Алина была не в силах встать с дивана. Она растолкала мужа, чтоб тот принес стакан воды. Седой чувствовал себя чуть лучше, поэтому не отказал жене. Он налил ей воды из-под крана и стыдливо заметил, что самочувствие у него ужасное, как, видимо, и у нее.
–Да, – согласилась Алина, – не мешало бы похмелиться.
–Ну, – хмуро возразил Олег, – завязывай. Мы ребеночка ждем.
Седой все еще не забыл, что у него будет ребенок. Но его праведные намерения разбились о слабую волю и случай: как на зло зазвонил телефон и обломал все папины планы на возобновление праведной жизни.
–Эй, Седой, – хрипел в трубку Чепуха, – как ты там? Не хочешь похмелиться?
Папаша замялся. Он и хотел, и боялся. Седой знал, что если согласится поправить здоровье, то Алина тоже последует его примеру. Пока отец размышлял, что же делать, Алина вырвала у него трубку и решила все сама:
–Чепуха, здорова, бери свою мадам, и приходите сюда.
Папа хотел было возразить, но не стал, потому что слишком сильно было его желание поправиться. Алкогольная зависимость взяла верх над будущими родителями.
–Эх, какая! – засмеялся в трубку веселый грузин. – У нас спирт. Будете?
–Будем, – ответила мама.
На том и порешали. Отец лишь безвольно промолчал, хотя и мог все это остановить. Так и понеслась карусель пьянства во время беременности.
Мама пила спирт с Давидом и его женой и даже не морщилась, с удовольствием запивая его дешевым лимонадом. Седой тоже не отставал. Эти четверо беспринципных ублюдков любому нормальному человеку показались бы жалкими тварями, свиньями, но мне, к сожалению, довелось родиться и расти именно в таком окружении.
Хороша картина: беременная баба распивает спирт, муж ее в этом поддерживает, гости подливают. Не кажется ли вам, что это абсурд? Ни один нормальный человек не останется равнодушным, глядя на женщину, убивающую свой плод спиртом, и на людей, ее окружающих, которые этот плод добивают. Но те, кто был тогда вместе с мамой в комнате, люди абсолютно ненормальные.
В общем, время шло, я росла в животе, не подозревая о том, что меня ждет там, снаружи, а папа и мама возобновили свои гулянки, казалось, забыв о моем грядущем появлении. Мои родители слабые люди, неспособные бороться со своими пороками. Зеленый змей поборол их, и ничто разумное не могло вернуть эту парочку в реальность. Я продолжаю утверждать, что отец любил меня с момента зачатия и до самой своей смерти, несмотря на то, что позволял разрушать меня, находившуюся в утробе матери. Я продолжаю это утверждать, потому что знаю, что говорю правду, просто слабости моего папы оказались сильнее его любви ко мне.
Под натиском алкоголя рассудок сдавал позиции, покидал отца. А тот и не замечал этого. Алкогольный психоз становился все более возможным. Похмельный синдром все чаще лишал Седого самообладания. Где-то внутри он понимал, что происходящее в корне неверно, что невозможно родителям в ожидании чуда пороть так беспросветно и люто. Он понимал все это, но не хотел признать своей вины, поэтому втайне ненавидел с каждым днем все больше мою мать, считая, что лишь она является причиной этого отвратительного запоя. Ох уж эта черта Седого винить во всех бедах кого угодно, кроме себя любимого. Эта особенность, присущая трусам, отравляла жизнь как самому ее носителю, так и его близким людям. Захлебываясь в своей слабости, он злился, что не может ничего изменить, а злость надо было выплескивать.
И почему старость вызывает жалость? Из-за уважения? Из-за немощности? Старый человек прожил долгую жизнь, видел больше – у меня это вызывает зависть, ведь старик получил в жизни гораздо больше меня. В моей семье не было уважения к старикам, не было жалости, поэтому я этого не понимала. В нормальных семьях старость жалеют, уважают, берегут априори. А я не видела с рождения, что подобное выражать к пожилым людям до'лжно, поэтому я задавалась вопросами, за что и почему мне следует уважать и жалеть своих седых и дряблых предков, ведь именно такое воспитание вкладывалось в меня в малолетстве. Из семьи я вынесла лишь грязь. Только с годами другим институтам удалось вложить в мою рыжую голову что-то другое и изменить взгляды на жизнь. Сейчас я хотя бы не считаю, что стариков нужно унижать и презирать. Сейчас мне хотя бы все равно. Не вините меня. Еще в утробе матери я впитывала жестокость по отношению к старым людям. Моя бедная бабушка стала получать в разы больше тумаков в то время. Мой любимый деда Митя все чаще рыдал от страха перед разъяренным сыном. Первое время Седой не решался поднимать руку на Алину, потому что все еще помнил, что она носит в своем животе меня, но позже гнев все же смог поработить остатки его сознания, окунуть в беспамятство и заставить мстить предательнице жене за то, что они вместе подвергают их ребенка риску. Седой начал бить и мою мать.
Впервые она получила во время беременности, когда пошла все к тому же Чепухе ранним утром похмеляться. С Нового года мои родители загуляли, забыв о необходимости просыхать хотя бы временно. Числа третьего-четвертого мама проснулась с чугунной головой, в которой звоном отдавалась похмельная боль, и обнаружила, что в холодильнике нет абсолютно ничего: ни алкоголя для подкрепления здоровья, ни еды для беременной женщины. Будить отца она не стала, потому что он настолько опостылел ей, что возможность хотя бы какое-то время провести вне его влияния казалась ей счастьем. Вместо этого она созвонилась с Чепухой, с которым успела тесно сдружиться. Да, старый бывалый Чепуха проникся к беременной молодой Алине. Он считал ее за дочь, которой ему так не хватало. Дело в том, что этот бездушный сиделец когда-то был даже женат, у него была маленькая чернобровая дочурка, в которой он души не чаял, но ее мать (мудрая женщина) оградила свое чадо от такого нерадивого отца. Чепуха скучал по ней, но как и у всех остальных падших лицемерных людей, тоска его была насквозь фальшивой, выставляемой на всеобщее обозрение самыми показушными методами, чтобы поплакаться и получить порцию жалости в свой адрес, которой так часто не хватает обитателям синих ям. Так вот, Алине было примерно столько же лет, сколько дочери Чепухи, которую он давно не видел. Грузин относился к моей матери с большим теплом и поддержкой, той поддержкой, какую обычно могли оказать люди его сорта: опохмелить, угостить сигареткой, даже если она последняя, побыть собутыльником и даже предоставить ночлег в трудную минуту. Медвежья услуга, не так ли? Это для нас с вами так, а для им подобным это была самая настоящая помощь. В то утро мама пошла за очередной порцией такой вот свойской поддержки. С большим удовольствием она расположилась на кухне Чепухи в компании хозяина и его жены. Тетя Лиза тоже любила маму. Пьянка сближает. Алина сидела на задымленной кухне с пузом и запивала водой спирт, который Чепуха обычно покупал в частном секторе напротив их дома у местного барыги. Мама, ты же убийца… Правда. Я выжила. А если нет? Она ведь могла меня убить.
Пока мама наслаждалась обществом друзей, в соседнем доме проснулся папа. Как ни странно, он чувствовал себя не так плохо, попил воды из-под крана, умыл опухшую рожу и вдруг вспомнил, что чего-то не хватает. Кого-то. Жены. Он сел, нахмурился и набрал ее номер телефона. Она не брала. Ой, зря… Отец сильно разозлился. Эта шалава оставила его, так еще и трубку не берет? Каково! Нет, эту сука надо наказать. У отца зачесались кулаки, гнев норовил вырваться наружу. Когда Седой позвонил второй раз, мама сразу взяла трубку, но было поздно, потому что отца уже было не остановить.
–Где ты шляешься?! – кричал Седой в трубку.
–Ты что, опух? – парировала Алина. – Чего разорался, старый? – нагрубила она. Старым Алина его называла, когда он ее раздражал, чтобы ущемить остатки мужчины в нем. – Я у Чепухи. Чего ты там себе надумал?
–Да мне наплевать, у кого ты там! – орал он, не желая успокаиваться. – Домой!
–Ну уж нет, – отказалась мать, – пока не успокоишься, я не приду. Мне и тут неплохо сидится.
–Олег, – перебил разговор Чепуха, выхватив трубку у мамы из рук, – ты чего разорался? Она ж у нас. Все хорошо. Приходи и ты. Мы тут сидим, отдыхаем.
–Домой, я сказал! Домой! – не унимался отец.
–Я не пойду! – крикнула в трубку мама, отняв ее назад, и сбросила звонок.
–Ну ты даешь, Алинка, – вздохнул обеспокоенный грузин. – Не зря?
Моя мама тогда рассмеялась и сказала:
–А ты мне на что? Не защитишь?
–Ну, – Давид пожал плечами, – защитить-то не проблема. Но зачем ругани лишние.
–Раз защитишь, – отмахнулась мама, – то не гони. Налей лучше. Выпьем.
Пока мама в компании друзей продолжала безмятежно отдыхать, отец оделся, наполнился злостью до самых краев и двинулся в их сторону. Громкий стук напугал веселую троицу – это отец тарабанил в дверь руками и ногами. Обитатели прокуренной кухни напряглись.
–Олег, – пояснила мать.
–Догадался, – сказал Чепуха, – пойду открывать.
Грузин впустил Седого, а тот, даже не поздоровавшись с хозяином, тайфуном влетел внутрь и набросился на жену. Он схватил Алину за волосы и стал мотылять за черный густой хвост. Как он орал… Что он орал… За что он орал? Он же сам позволил все эти пьянки. Да и в то утро ничего сверхъестественного не случилось, рядовая ситуация. Но мой папаша неконтролируемый псих, поэтому сорвался. Давид, обещавший заступиться за маму, остался в стороне как истинный трус. Только Лиза встала между ними, что смогло немного успокоить моего разъяренного отца. Женщины часто бывают смелее и отчаяннее мужчин, вот и в семье Чепухи было так. Грузин обычно с легкостью быковал на свою жену, а вот с мужиками старался не связываться. В тот день благодаря усилиям тети Лизы особых побоев не было.
А вот через неделю случилась ситуация пострашнее. Мама стояла возле подъезда и курила с Иркой Грачевской. Ирка ждала мужа с работы, а Алина составляла ей компанию. Димка приехал с напарником. Они подкатили на десятке Грачевской и вышли поздороваться. Муж Грачевской приволок с собой того залетного, чтобы вместе с ним пропить заработанный калым, а Иринка была только за.
Несмотря на положение, Алина была уже на приличном сроке, но таким беспринципным парням, как напарник Грачевского, плевать на то, беременная баба или хромая: если есть вариант ей воткнуть, то можно и флиртануть. Алина всегда была шалавистой бабенкой, как иногда любя говорил о ней отец, поэтому с радостью отвечала флиртом на флирт, само собой, когда Седой не видел. Но Седой увидел. Это все происходило под нашим балконом. Когда отец глянул в окно и заметил, что Дима подкатил не один, а с каким-то вертлявым сосунком, он вышел на балкон и открыл форточку, стал слушать. Мамин бойкий смех и громкие комплименты залетного мгновенно разозлили Седого. Он выскочил на улицу. Его сильная мужская рука схватила жену, не ожидавшую такого поворота, за голову и с силой ударила о дом. Залетный хотел было вступиться, но Грачевские остановили его, трое прыгнули в машину и уехали, а мама осталась валяться в страхе на снежной куче в палисаднике. Тогда Алина получила сотрясение мозга. Она долго отходила от этого удара, падала в обмороки, висела над унитазом, измученная тошнотой, глотала горстями обезболивающие таблетки. Стыдно не было никому из моих родителей. Каждый искренне считал себя правым.
Еще раз он взбесился, когда в порыве ссоры мама сбежала из дома. Он несколько дней не видел ее, был в неведении, куда делась его жена, где ночует, с кем спит. А потом она явилась. В разъяренном забвении Седой избил Алину, не думая о последствиях. То был конец января, пузо ее было уже очень большим, и сложно было не попасть по нему. Я, такая маленькая и беззащитная, уже терпела сильные удары отца, находясь в утробе матери. Удивительная штука этот жребий жизни: благополучные семьи борются, стараются, отдают все силы, чтобы завести детей, лечатся, используют все мыслимые и немыслимые методы, но у них ничего не получается; а такие вот беззаботные алкоголики, плюющие на все, плодятся, как кролики, и все им ни по чем, ни побои, ни спирт, ни табак, да вообще ничего. Ну разве это справедливо? А детям как быть? Жребий судьбы так часто обрекает безвинное дитя родиться в такой вот неблагополучной семье и жить в мучениях и страданиях, ломающих детскую психику; зато людей, которые могли бы быть прекрасными родителями, обрекает на бесплодие. Мне искренне жаль, что я родилась в такой вот семье. И не надо говорить, что надо довольствоваться тем, что есть, что могло быть даже хуже. К черту! Я ненавижу все, в чем я возилась все свое детство! Я имею на это право! И никто меня не переубедит.
Примерно в таких чертах происходило мое развитие: дешевый алкоголь, сигареты, побои… А потом я родилась.
Это было ледяное время, похожее на то, в которое похоронили отца. Тоже февраль. Конец февраля. Родилась я слабой, выходила на свет долго, мать прокляла все и вся, пока меня рожала. Встречали ее из роддома верные друзья Лиза и Чепуха и мой отец. Дедушка и бабушка и знать меня тогда не хотели, поэтому даже не поздравили моих родителей с появлением долгожданного дитя.
Что такое семья? Для кого-то это святое место с теплым чаем и любимыми родителями. Еще семьи бывают «для приличия»: там отношения основаны лишь на том, как должно быть, вся любовь там фальшива, а сама эта ячейка общества построена в угоду мнения социума. Иногда семья может быть такой: все друг другу чужие, ненавидят друг друга, презирают, воюют за наследство. Еще семья бывает такой, как у меня… Когда я родилась, в нашей ячейке уже сформировались определенные отношения, они были ужасны. И в этом мусоре мне предстояло расти. Мусор этот менялся, отходы со временем перегнивали, появлялись новые, но суть того, что я расту в духовных помоях, оставалась всегда одной.
Отмечали мой день рождения после выписки из роддома долго и громко. Странно, хотя это и был праздник в мою честь, но до меня особо не было никому дела. Пришли все те же, кто был на дне рождения Алины. Соседи, как и до этого, ушли быстро, оставив после себя в подарок розовый комбинезончик для новорожденной девочки. Остальные три семьи и не думали поздравлять меня с появлением на свет, они поздравляли моих родителей, напиваясь за счет пенсии дедушки. Три дня, кажется, шел этот пир горой. Я постоянно кричала, голодная и обоссанная.
Оглядываясь назад, я недоумеваю, какого черта эту парочку так и не лишили родительских прав? Хотя… В моей истории будет много вопросов к власть имущим. Но этот, наверное, главный. Не то чтобы я хотела… Просто странно.
Я сильно раздражала мать, пока была грудным ребенком, а мать раздражала отца. Я раздражала, потому что много плакала, а мать раздражала, потому что не могла меня успокоить. Седой все чаще стал поколачивать жену. Мне жалко маму, правда, но мне кажется, что Алине на самом деле нравилось такое обращение.
Я все еще уверена, что отец всегда меня любил. Я обманываюсь, наверное, потому что любящий отец вряд ли будет пропивать деньги, предназначенные на смеси и ползунки своему малышу. А еще лекарства, которые нужны были, потому что я много болела. Мой педиатр Иван Иванович говорил маме, что я болею гораздо чаще и сильнее, чем среднестатистический ребенок. Но на мое здоровье клали болт.
А я продолжаю утверждать, что отец меня любил. Никто и никогда не переубедит меня в этом, потому что мне плевать на здравый смысл, когда дело касается этого вопроса. Ну как вы не поймете?! Я ребенок, который столько страдал… Не отнимайте у меня хотя бы надежду на ту любовь. Отец меня любил. Просто своей особой любовью.
У отца все мировосприятие было необычным, ненормальным. Его образ чувств тоже был из ряда вон. Как странно он любил меня, так же странно он любил и мою маму. Несмотря на всю проявленную к ней жестокость, он обожал ее, болел ей, и этого моего знания не сможет оспорить никто. Сколько раз я слышала, как он называл ее малышом от всего сердца. Все дивились, с какой нежностью Седой произносил это романтичное прозвище. Да, он любил ее. По-своему. Его любовь чередовала ту облачную нежность со звериной злобой. «Малыш, – говорил он, виновато поглаживая маму по голове, – прости, я не рассчитал, бил слишком сильно». Эти извинения звучали так сладко, и мама прощала. Забавно, однако, что вину он действительно чувствовал, но не за сами побои, а за их чрезмерность. В том, что избиение было, уверялся отец, он несомненно прав. А мама, уже привыкшая, даже не спорила. Вот в таком мире абсурда мы и жили. Когда-то, несколько веков тому назад, муж, колотивший жену, являлся нормой в обществе. Когда-то это не было абсурдом. Но в наши дни это дикость! Общество давно эволюционировало до той стадии, на которой мужчине бить женщину постыдно и наказуемо. Но моего отца, который выбивался из уровня развития общества, мало кто стыдил и уж точно никто не наказывал, что придавало краскам моего мира еще больше дикости и бредовых оттенков.
Способность всю свою злость на себя за свои ошибки переносить на невинных окружающих – верный признак тщеславия. Мой отец был очень тщеславен. Особенно до тех пор, пока не скатился в яму безнадеги. А моя мама, его беспомощные родителя, брат с группой инвалидности – все это инструменты воплощения его тщеславия.
Иногда я жалела Алину, но чаще мне были безразличны гематомы на ее теле. Я циничная и бесчувственная тварь? Возможно. Если кто-то скажет мне это в лицо, я просто пожму плечами и буду жить дальше, забыв о случившемся в ту же секунду. Я не жалею никого, потому что я должна жалеть саму себя. Кто еще, кроме меня, это сделает? Странно, но люди, видевшие, как протекает моя жизнь, если и помогали, то настолько поверхностно, что это почти не ощущалось, а надо было трубить во все рога о происходящем в притоне Седого. Общество? Да ну! Я плюю на общество точно так же, как и оно на меня. И я не жалею свою мать. Во-первых, она всегда была строгой и холодной и никогда не жалела меня. А во-вторых, она сама была вольна выбирать образ жизни. Люди-жертвы по внутренней природе своей привыкли к состоянию бичевания. Там, где нормальный человек взорвется, уйдет, ответит, люди-жертвы будут покорно терпеть и жить как ни в чем не бывало. Жены, которых бьют из раза в раз – это и есть типичные люди-жертвы. Нечего их жалеть, некоторым из них это даже нравится. Нормальная хотя бы разведется и уйдет. А жертву и имеющееся положение дел устраивает. Так зачем дарить ей свое сострадание? Она в нем не нуждается. Если бы ей требовалась помощь, она бы о ней просила. Сострадание можно дарить в комплекте с помощью, в противном случае от него нет никакого толка. А жертвам помощь не нужна, так и на чувства тогда нечего тратиться. Побои – это их привычный образ жизни, ими же и выбранный, поэтому не стоит их жалеть; жалеть надо тех, кто этого заслуживает, кто в этом нуждается: нормальных. Жалеть и предлагать им помощь. Но мою маму жалеть не надо.
Мама… Такое важное слово в жизни каждого, но в моем сознании оно так похабно и мерзко, потому что мой пример этого слова был именно таким. Алина, несмотря на то, что была молодой мамой, совсем не подходила внешне этому статусу. Она, уделяя мне так мало внимания, могла позволить выглядеть себе очень хорошо. Привычный ее образ не изменился. Она не променяла на воспитание ребенка мини-юбки, ботфорты и алую помаду. Все завидовали Седому, еще бы, такая жена, горячая штучка. Седой гордился. К моему глубокому сожалению, гордость эта была ему важнее, чем то, как росла родная дочь. Разумеется, отец мог грозным кулаком заставить Алину уделять мне чуть больше времени, но он был так одурманен комплиментами, которые ему источали все знакомые по поводу красавицы-жены, что даже и не думал о том, что я, возможно, не доедаю. А ведь это так страшно, когда грудничок не получает свое.
Алина тоже гордилась. Собой. Брак и рождение дочери не выбили из нее всей дури. Как была она вертихвосткой, так и осталась. Она грешила со страшной силой. Началось это через месяца три после моего рождения, когда фигура ее приобрела божеский вид. Любую возможность вильнуть хвостом Алина использовала. А гордилась она тем, какое восхищение выражают мужчины, которым эта грязная шалава отдается, пока ее муж качает колыбель их маленькой дочки. Немудрено, что она с такой легкостью прыгала по чужим постелям, ведь когда-то раздвинутые ноги даже приносили ей доход, поэтому чувство морали и стыда было напрочь стерто из мировосприятия Алины. Как она умудрялась гулять, если мой отец был так тоталитарен? Очень просто: Алину прикрывала жена Чепухи, которая и знать не знала, что подруга ее гуляет по кабелям, как течная сука. Алина врала тете Лизе, что надо съездить в приют к сыну, что надо поискать работу, что.... А тетя Лиза верила и, так как мать убеждала ту, что Седой ей всего этого не разрешает, становилась соучастницей греха Алины. Само собой, это случалось не каждый день, но случалось.
У отца был сложный период. Нормальному человеку это покажется смешным, но только не Седому: сложность заключалась в том, что Седой разрывался между компаниями старых добрых друзей с выпивкой и ухаживанием за маленькой дочерью. Часто он старался совмещать, но тогда второй пункт выполнялся через одно место, хотя выполнялся ли он вообще…