Последний барьер

Когда вы играете с Фишером, вопрос не в том, выиграете вы или нет; вопрос в том, выживете вы или нет.

Борис Спасский, международный шахматный гроссмейстер.

Будучи на вершине, ты находишься над бездной.

Станислав Ежи Лец.

Глава 1

 
– У Рижского вокзала
Стою я молодой.
Подайте Христа ради
Червончик золотой…
 

– пропела себе под нос Динара Арабеска, выйдя вместе со мной, нашим общим приятелем Жориком Дюймовым и доктором Тиберием Свистуновым на площадь перед упомянутым питерской следопыткой Московским вокзалом. Правда, назвать это площадью сегодня было трудно. Вздыбленный огромными пластами асфальт, на котором еще виднелась дорожная разметка, и зияющие там и сям наполненные талой водой воронки делали окружающее нас пространство проходимым разве что для танков и шагающей техники. Ну и еще для нас – пеших бродяг, способных отыскать проход среди луж, нагромождений глыб и прочего скопившегося здесь за последние годы хлама.

– Если мне не изменяет память, петь эту песенку следовало бы, стоя не у Рижского, а у Курского вокзала, – уточнил Тиберий, окидывая взором раскинувшуюся перед нами мрачную панораму. – Хотя вы правы: принципиальной разницы нет. Особенно беря во внимание, что рядом с Курским вокзалом нынче не только не попоешь, но и просто спокойно не постоишь.

Верно подмечено. По сравнению с Курским вокзалом – одним из излюбленных мест скопления здешнего техноса – Рижский выглядел не в пример безмятежнее. Если, конечно, можно назвать безмятежным наполовину обращенный в руины, некогда весьма приглядный исторический архитектурный ансамбль. Постройки его правого и левого крыла были давно сровнены с землей, но центральная часть комплекса продолжала возвышаться среди окружающего ее хаоса и разрухи. Крыша здания также обвалилась, и укрыться от непогоды в главном зале бывшего вокзала ныне было невозможно. Что, впрочем, не так уж критично, пока в нем оставались служебные помещения с уцелевшими потолками.

– Извините, Геннадий Валерьич, – подал голос самый молодой и недотепистый – но отнюдь не лишний – член нашей компании Жорик Дюймовый, – я вас сегодня об этом уже спрашивал, но вы тогда сказали, что мы потолкуем чуть попозже…

– Ты говоришь о том, почему человек Мерлина выбрал для встречи именно эти развалины, так? – перебил я напарника, припомнив наш давешний несостоявшийся разговор.

– Ага. – Жорик кивнул и покосился на Динару, с которой его связывали более близкие, чем просто приятельские, отношения. Но Арабеску озадачившее Дюймового обстоятельство не интересовало. Будучи более опытным, чем ее кавалер, сталкером, она заранее знала, что мы прибыли в особенное для нашего покровителя Семена Пожарского – Мерлина – место. – До сих пор не возьму в толк, зачем этот «жженый» сталкер попросил нас ждать его тут, а не у тамбура. Ведь в Курчатнике нам было бы гораздо проще пересечься.

– Во-первых, потому что посланец Семена прибудет сюда не через тамбур, а через Барьер, – пояснил я, уже посвященный в эти подробности. – А во-вторых, Рижский вокзал для Мерлина и его друзей – нечто вроде местного святилища. Когда раньше он со своей группой прибывал в Московскую локацию и сталкеры об этом узнавали, они знали, что всегда могут встретиться здесь со своим кумиром и благодетелем. А не встретиться, так хотя бы оставить для него послание. Ну а те, кому не доводилось застать в «святилище» ребят из команды Пожарского, пользовались Плитой Надежды. Неужто, Жорик, ты никогда не слышал о Плитах Надежды? Я, конечно, понимаю, что гордым рыцарям Ордена было несолидно ими пользоваться, но все-таки?

– Почему не доводилось? Слышал, ясен пень. Кто же в Пятизонье не слышал об этих ваших… Плитах? – пожал плечами Черный Джордж, но по его дрогнувшему голосу было очевидно, что ни о чем таком он прежде понятия не имел.

– Жаль, что Зона лишила Мерлина обеих ног и теперь он не может здесь появляться, – горестно вздохнула Динара и призналась: – Когда я в «Светоче» впервые узнала об этом, то очень расстроилась и целые сутки напролет, словно школьница, в подушку проревела. Без Семена все стало по-другому. Нет, конечно, мир не перевернулся, но он уже не тот, что был прежде… Кстати, заметили, как тут сегодня безлюдно? А раньше у Рижского вокзала постоянно отирались какие-нибудь вольные сталкеры, которые шли мимо и надеялись, что вдруг им повезет застать Пожарского у Плиты Надежды…

Весна под куполами Барьеров лишь в самом ее «мокром» начале напоминает весну за пределами Пятизонья. Когда же в Большом мире наступает пора всеобщего цветения и благоухания, здесь все становится таким, каким вам придется наблюдать это вплоть до следующего выпадения снега. Безрадостная картина мертвого и чуждого человеку мира, в котором ощущается катастрофическая нехватка зеленых красок…

И все же, едва в Зоне начинает таять снег, а бегущие ручейки журчат и переливаются под здешним мутным солнцем, я, затихнув, обожаю слушать эти звуки и глядеть, прищурив свой единственный глаз, на искрящиеся повсюду блики. Порой, когда обстановка благоприятствует и у меня нет срочных дел, я могу пребывать в таком отрешенном состоянии довольно долго: полчаса, час… В эти моменты душу мою переполняют столь дивные ощущения, что в двух словах не опишешь. Но если все же попробовать, то… ностальгическая эйфория – вот, пожалуй, самое точное им определение. Все ручьи, созерцанию коих я предавался, как будто сливались передо мной в кристально чистый поток, который накатывал на меня, вынуждая погружаться в него с головой. Его животворные воды вымывали из моей души грязь и кровь, что налипали к ней весь минувший год. А затем поток вновь распадался на мелкие струи и устремлялся дальше, возвращая всю отобранную у меня мерзость в гадкую землю Зоны.

В Большом мире звон капели и журчанье талых вод испокон веков служат предвестниками скорого пробуждения природы от зимней спячки. Здесь они не предвещают ничего, кроме глубокой, скользкой и чавкающей под ногами грязи. А также новых водных преград, что встанут у вас на пути там, где прежде пролегали нахоженные тропы. Даже биомехи, которым грязь и вода не доставляли особых неудобств, предпочитали не рыскать в эти недели по локациям, а отсиживались в сухих местах, где на их конечности, гусеницы и колеса не налипала раскисшая глина. Это обстоятельство пусть немного, но компенсировало те неприятности, какие нервируют сталкеров, путешествующих по Пятизонью в разгар сезонных распутиц.

На рост автонов весенняя оттепель почти не влияла, разве что они становились не такими ломкими, как на морозе. Им не требовались тепло и солнце. Металлорастения росли даже под снегом, и лишь от его глубины зависело, удастся ли сталкерам пройти зимой напрямик через те или иные стальные дебри. Весной эта лафа заканчивалась, и бродягам опять приходилось корпеть над спутниковыми картами, производя новую перепланировку маршрутов.

Что за потоп разразится в апреле под Новосибирским Барьером, и подумать страшно; надеюсь, вы не забыли, по каким чудовищным снегам нам пришлось путешествовать там в феврале этого года? Однако в Москве, куда мы заявились позавчера всей нашей бандой (или, если угодно, четырехсторонней коалицией), все было не так мрачно. Точнее говоря, не мрачнее, чем обычно бывает здесь в марте. Московская весна наступала месяцем раньше сибирской, так что тающий столичный снег, ручьи, лужи и грязь не стали для нас неожиданностью. К тому же мы телепортировались сюда не напрямую из Сибири, а из более теплого Чернобыля, куда отправились сразу, как только добрались до Новосибирского тамбура.

Мы проторчали в Чернобыле две недели. Отсиживались в моем убежище, зализывали раны и периодически наведывались инкогнито на крупнейший рынок Пятизонья – Обочину. Там мы узнавали последние новости и через доверенных людей вышли на связь с находящимся по ту сторону Барьера Мерлином. Последние четыре месяца я, Черный Джордж и Арабеска были не по своей воле оторваны от сталкерского мира и теперь наверстывали упущенное, знакомясь с изменившимися за это время порядками.

После всех масштабных потрясений и баталий 2057 года, которые уже назывались не иначе как Технореволюцией, Орден Священного Узла заметно подрастерял силы и до сих пор не обрел в Зоне былую власть. Я мог бы порадоваться этому факту, но только не сегодня, когда моими главными врагами стали военные. Они, подобно Ордену, тоже были не в курсе, жив я или мертв. Но если для узловиков я бесследно исчез еще прошлой осенью, то для армейских чистильщиков, которые держали меня в плену, – лишь три недели назад. И потому вряд ли они прекратят мои поиски, пока не увидят хотя бы одно из семи доказательств моей гибели – алмаз весом в пятьсот карат.

Сбежавшая вместе с нами из плена Арабеска обрадовалась, когда разнюхала, что ее группировке – Питерцам – ослабление Ордена пошло исключительно во благо. Она разрослась, а ее лидеры – такая же дерзкая «молодежь», как и сама Динара, – наконец-то обрели в Сосновом бору тот авторитет, к какому всегда стремились. И если бы не полученный нами ответ от Семена, после Чернобыля мы, скорее всего, рванули бы на север – туда, где нас было бы сложнее всего отыскать. Но пришедшая из Большого мира весточка не оставила нам выбора. Инвалид Пожарский откликнулся на нашу просьбу: пообещал прислать нам надежного помощника и назначил место встречи с ним у Московской Плиты Надежды. Что было весьма символично, но не слишком благоразумно, ибо соваться раньше времени в локацию, где мы планировали вскорости учинить очередное беззаконие, мне не хотелось.

«Альтитуда»…

Сегодня это название стало для меня таким же наваждением, как имя Моби Дика для капитана Ахава, разве что с ума я вроде бы пока не сошел.

Испытательный полигон «Альтитуда», филиал научного центра «Светоч», куда все мы и ожидаемый нами помощник от Мерлина собирались вторгнуться, располагался на западном берегу канала Москва – Волга, в Химках, южнее МКАД. Беглый военный ученый Тиберий рассказывал, что когда-то на месте этого секретного объекта стоял какой-то крупный пансионат. Сегодня на той территории площадью примерно в четверть километра возвышалось Городище. Нетипично маленькое – прочие «муравейники» техноса были многократно крупнее и выше Химкинского – и черное, словно выстроенное целиком из вороненой стали, оно, по гипотезе того же Свистунова, возникло там не случайно. И вдобавок являлось искусственным.

Вообще искусственных Городищ, то есть Городищ, созданных людьми, а не техносом, здешняя история еще не видывала. Хотя на самом деле такой проект уже существовал. Правда, лишь в теории. Его автор – бывший коллега Тиберия и сотрудник «Светоча» Давид Талерман – не сумел заставить Центр поддержать его дорогостоящую и небезопасную идею и в знак протеста уволился. Но не покинул Зону, а решил остаться в ней и воплотить-таки свой проект «Исгор» в жизнь. Только, разумеется, уже нелегально, без участия в нем военных ученых.

Спевшись каким-то образом с одним из самых грозных и разумных монстров Пятизонья – Трояном, – Талерман (мы также знали его под прозвищем Умник) создал на пару с ним исполинского биомеха Жнеца. Которому предстояло ни много ни мало очистить под Исгор целую локацию: Керченский остров. Однако прожектеры допустили один досадный просчет, ставший в итоге для их стратегии фатальным. Похитив и поработив лучшего сталкера Пятизонья Мерлина, дабы тот помогал им управлять Жнецом, Умник не предполагал, что наши поиски без вести пропавшего товарища увенчаются успехом. И что в итоге тот будет спасен, а Жнец – разрушен. Ради чего, впрочем, нам тоже пришлось многим пожертвовать. Для Семена его спасение завершилось ампутацией обеих ног, а я, Жорик и Динара угодили в лапы запоздавших на битву, но успевших пленить нас чистильщиков.

Далее наша и Талермана истории вновь разошлись. Мы были заточены на три месяца в подвалах «Светоча», а поумеривший амбиции Давид, судя по всему, приступил к реализации своего резервного плана.

Помимо ангара, где создавался Жнец, у ученого-нелегала имелась еще одна техническая база: полигон «Альтитуда». Прежде чем прибрать к рукам собственность Центра, Давиду пришлось разобраться с кое-какими проблемами. Искусственный интеллект «Альтитуды» напрочь вышел из-под контроля, стал опасен, и потому этот научный объект был законсервирован его бывшими хозяевами на неопределенный срок. Входы в него блокировались бетонными заглушками, а некоторые ярусы заполняла вода протекающего неподалеку канала.

Умник ни за что не смог бы проникнуть внутрь этой гигантской ловушки и обосноваться там без помощи своего компаньона Трояна. Но с его поддержкой у Давида это неплохо получилось. И за полгода до того, как Жнец отправился в свой короткий, но разрушительный рейд, над Химками взметнулись ввысь черные стальные всходы. Очевидно, это и был тот самый искусственно выведенный, экспериментальный вид металлорастений, которому предстояло со временем произрастать на Керченском острове. Вдобавок Городище не позволяло приблизиться к «Альтитуде» военным, которые прежде регулярно проверяли заглушки на законсервированном объекте.

Для каких целей Талерману потребовалась энергия редкой ловушки под названием «Лототрон», мы могли лишь догадываться. Но то, с какой жестокостью он воевал за обладание ею со своими бывшими собратьями из «Светоча», свидетельствовало: Умник не остановится абсолютно ни перед чем. Тем более теперь, помимо Трояна, у него появились и другие соратники: неведомые нам, хорошо оснащенные сталкеры и боты-мигранты Гордии – созданные Давидом существа, обязанные служить в Исгоре культиваторами, контролирующими его рост.

Мы знали обо этом, поскольку стали невольными участниками той войны, что развернулась в Новосибирске три недели назад. Как и почему мы там очутились, вы, полагаю, еще не забыли: Центр заставил Динару под дулом пистолета вести к «Лототрону» его экспедицию, а я и Дюймовый последовали за Арабеской, когда исхитрились задать деру от наших тюремщиков.

Самым странным членом нашей компании был Тиберий Свистунов, он же доктор Зеленый Шприц. Этот гениальный псих стал свидетелем нашего с Жориком побега и добровольно примкнул к нам, так как был уверен, что с помощью «Лототрона» сумеет постичь тайну моего феномена. И, став первооткрывателем нового вида энергии, неплохо на этом заработает. Ну и, разумеется, попутно избавит меня от моего энергетического углеродного симбионта. Вплавленные же в мое тело алмазы ценой в триста миллионов долларов как таковые Свистунова не интересовали. Согласен, в это верится с трудом. И тем не менее за время нашего с Тиберием совместного путешествия по снегам Новосибирска он так и не воспользовался шансом завладеть моими сокровищами. Чем доказал, что имеет право считаться если не моим другом, то человеком, которому я также могу доверять.

И вот, в результате этих сибирских злоключений, в коих нам повезло выжить и повторно избежать застенков чистильщиков, мы и «Светоч» остались ни с чем. А главный приз этого турнира – «Лототрон» – был упакован в специальный контейнер и отправился с победителем-Умником в Москву, на полигон «Альтитуда». Именно так предположил доктор Зеленый Шприц, которому довелось поработать в прошлом с Талерманом. И который мог в принципе догадаться о том, где прячется Давид и что он замышляет. Нам оставалось лишь заручиться поддержкой Мерлина и нанести визит в Химкинское Городище, дабы самим проверить, прав Тиберий или нет. И риск, какому мы себя при этом подвергали, был полностью оправдан. По крайней мере для меня, ведь в этом рейде я поставил на кон больше всех: собственную жизнь и возвращение к ждущей меня за Барьером семье полноценным здоровым человеком…

Хлюпая ботинками по раскисшей грязи и внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не угодить в ловушку, я и мои спутники пересекли привокзальную площадь. Петляние между завалами с оружием наготове в ожидании того, что вот-вот на нас отовсюду набросится враг, напоминало виртуальную игру-тир, вроде «Doom – VIII», в какую я с упоением резался в школе. Разве что в той легендарной «стрелялке» графика была поярче, руины – эстетичнее, а монстры – не такими живучими. Оно и неудивительно, ведь тогдашние создатели подобных игр еще понятия не имели, каким станет реальный мир, когда его населят не менее реальные чудовища.

Расстояние, пройдя которое в «Doom – VIII» игрок прикончил бы полсотни монстров, наяву мы преодолели, не сделав ни единого выстрела. Стрелок виртуального тира наверняка заскучал бы от такого бездействия. Но нас оно, разумеется, порадовало, пускай и согнало с меня и остальных семь потов. Изучив развалины изнутри через пробоины и пустые оконные проемы, мы так и не обнаружили ничего подозрительного. После чего с оглядкой поднялись по растрескавшейся лестнице и вошли в главный зал Рижского вокзала через давным-давно выбитые двери.

Здесь, как и снаружи, также никто не открыл по нам огонь и не бросился на нас, громыхая сервоприводными конечностями и скрежеща по бетону стальными когтями. Равно как никто не вышел при виде нас из-за укрытия с дружелюбными приветствиями. Это означало, что мы опередили посланника Мерлина, явившись к месту встречи раньше его. И теперь нам придется сидеть здесь, замаскировавшись, и терпеливо его дожидаться.

Ладно, пусть так – тоже не самый плохой вариант. Было бы хуже, притащи мы за собой на хвосте стадо биомехов или отряд чистильщиков, которые превратили бы наше спокойное ожидание в маленький шумный Сталинград. Отвратительное это занятие – удерживать круговую оборону, не имея возможности покинуть занимаемую территорию. Так что будем усердно молиться, чтобы удача благоволила к нам и дальше.

Немного расслабившись, мы опустили оружие и разошлись по залу обустраивать себе огневые позиции на случай внезапной вражеской атаки. Однако Жорик первым делом направился не к окнам, а к свисающему почти до пола одному из обрушенных пролетов потолочного перекрытия. После чего встал напротив этого обломка железобетонной плиты, важно покивал и молвил:

– Так вот ты какая, Плита Надежды! Ну да, примерно такой я тебя себе и представлял. Даже не верится, что на этом вот месте стоял когда-то сам великий Мерлин и читал вот эти надписи.

Восхищение, с которым Дюймовый это произнес, вызвало у его пассии Динары вовсе не понимание, а нервный смешок.

– Какой же ты забавный, Джорджик, – прыснув в кулак, заметила она и укоризненно покачала головой. – Нет, кое в чем ты, конечно, прав: Пожарский действительно не раз стоял на этом самом месте. Вот только читал ли он внимательно то, что здесь написано, я сильно сомневаюсь.

– Как это, блин, не читал?! Не может быть! – недоверчиво округлил глаза Дюймовый. А затем, нахмурившись, подошел вплотную к плите, стер с ее края перчаткой пыль и прочел вслух первую открывшуюся его взору надпись:

– «Все узловики – уроды и извращенцы! Они дрючат технос, а технос дрючит их. И еще они…»

Далее следовало пространное откровение, в котором упоминались такие шокирующие подробности интимной жизни узловиков, в сравнении с которыми их сношения с биомехами выглядели просто невинной детской шалостью.

– «…по очереди друг другу в рот», – тем не менее прилежно дочитал до точки Жорик. По мере того как он подбирался к концу чьих-то откровений, его круглощекая физиономия краснела все больше и больше. И когда сталкер умолк, румянец неловкости растекся по ней от кончиков ушей до самой шеи. А может, и ниже – этого под одеждой было уже не видно.

– Извините, – пробормотал обескураженный Черный… или, вернее, в данный момент Пунцовый Джордж. – Это не я придумал! Так на Плите Надежды написано. Слово в слово. Но какая сволочь посмела здесь такое нацарапать?! Неужто у нее после этого руки не отсохли?!

– Если бы у всех, кто в Зоне пишет на стенах похабности, отсыхали руки, – рассудил я, – старый барыга Упырь озолотился бы, поставляя сюда грузовиками протезы верхних конечностей. – После чего, не желая больше смотреть на негодующего напарника, просветил его, в чем он ошибся. – Все в порядке, дружище. Просто ты не к той плите подошел. Это – всего-навсего обычный обломок потолка, и только. А настоящая Плита Надежды – вон она, в дальнем углу.

И указал Жорику на прислоненный к стене большой – площадью около шести квадратных метров – металлический щит. Он и являл собой главный атрибут ныне заброшенного сталкерского святилища. На щите также лежал слой пыли. Но даже издали можно было определить, что пыли не так уж много и что ее периодически стирают, дабы прочесть сокрытые под ней надписи или нанести новые.

Читают ли их сегодня люди Мерлина? И вообще как часто за последние полгода они сюда наведывались? Все послания наносились на Плиту Надежды миниатюрными лазерными резаками, которые имелись в кармане почти у каждого сталкера. Прежде, появляясь на Рижском вокзале, Пожарский или члены его команды тщательно сканировали эти надписи. А потом оплавляли боевыми имплантами поверхность Плиты, стирая с нее всю переписанную информацию, чтобы освободить место для новой и дать понять бродягам, что их старые «надежды» не оставлены без внимания. А вот исполнятся они или нет, это уже кому как посчастливится. Пусть Мерлин и считался у вольных сталкеров святым чудотворцем, тем не менее всемогущим богом он, как любой другой человек, не был. Что лишний раз и подтвердилось, когда жестокосердная Зона отняла у Пожарского ноги.

Плиту Надежды испещряли десятки надписей, под многими из которых была проставлена еще прошлогодняя дата. Это удручало. Однако «жженый» сталкер, с которым мы должны были встретиться, наверняка не пройдет мимо этих посланий и скопирует их себе на мини-комп. По крайней мере, хорошо знающие Семена и его собратьев я и Динара в этом почти не сомневались.

Близилась ночь, и настала пора подумать о ночлеге. Отмахав за день по слякоти и скользкой грязи изрядный путь, все мы вымотались, как собаки. Завтрашний день тоже не обещал быть легким, и отдых был нам просто жизненно необходим.

Отыскав в разгромленном вокзале относительно приличное помещение – судя по разбитому кафелю на стенах и сохранившейся больничной кушетке с отломанными ножками, когда-то здесь располагался медпункт – в нем мы и устроились. Не забыв, разумеется, выставить дозорного.

Ночной караул несли по давно отработанной схеме. Первым на вахту выходил я. Как наиболее выносливый из всех нас и потому наименее уставший, я мог просидеть в темноте, не смыкая глаз, довольно долго – чуть ли не полночи. После чего мне на смену являлась немного отоспавшаяся и отдохнувшая Динара. Усиленные имплантами ночного видения глаза следопытки оберегали наш покой до самых предрассветных сумерек. И когда видимость вокруг нашего убежища мало-мальски прояснялась, наступал черед дежурить Черному Джорджу и Зеленому Шприцу. Уповать на их наблюдательность особо не приходилось, хотя и тот и другой, надо отдать им должное, относились к делу со всей ответственностью. Но дабы они все же не засыпали на постах, им поручалось обозревать округу сразу вдвоем. И не более двух часов – пока окончательно не рассветало.

Жорик, само собой, был недоволен такой поблажкой, кричал, что он уже матерый сталкер и требовал, чтобы я доверил ему полноценную смену. Я всякий раз обещал над этим подумать, но дальше моих обещаний дело пока не заходило. Зато с Тиберием подобных разногласий не возникало. За время скитания с нами он тоже поднабрался кое-какого опыта, но, тем не менее, оценивал свои силы трезво. И ни словом не возражал против заведенного у нас караульного распорядка.

Оставив товарищей готовить скудный ужин и отходить ко сну, я вскарабкался на верхушку фасадной стены – наилучшая наблюдательная позиция, какую я мог подобрать. И дабы не маячить на фоне ночного неба, спрятался за расколотым надвое круглым мезонином, в центр коего прежде были вделаны большие механические часы. Накрывшись маскировочной сеткой, я стал почти неотличим от кучи мусора, на которой сидел, и мог быть обнаружен разве что с верхних этажей возвышающейся неподалеку гостиницы. Да и то маловероятно, поскольку подобные руины бродяги, как правило, обходят стороной.

Двадцатиэтажный корпус отеля выглядел так, словно его разрубили исполинским тесаком аж до самого фундамента. Однако, несмотря на зияющий посередине сквозной пролом, половинки высотки не упали. И теперь они напоминали не одно, а два стоящих по соседству здания, готовых, казалось, обрушиться даже от легкого чиха. Большинству сталкеров хватало одного взгляда на них, чтобы отправиться искать себе иное, не столь шаткое убежище.

И все равно мой обшаривающий окрестности взор то и дело возвращался к мрачным провалам гостиничных окон. Виной тому были ходящие по небосводу низкие тучи и пробивающийся через купол Барьера мутный свет луны. Те тучи, какие загораживал от меня отель, не исчезали полностью из моего зрения, а продолжали мелькать в оконных проемах. Отсутствие в них стекол позволяло видеть небо сквозь обе половины высотки, словно сквозь крупное сито. И когда за ними проплывало очередное облако, оно, подсвеченное луной, создавало иллюзию, что на верхних этажах гостиницы творится какая-то суета. От окна к окну перебегали зловещие тени, как будто здание захватывали отряды неведомых мне сил. Которые, конечно же, знали о нашем близком присутствии и теперь, заняв стратегическую высоту, поспешно рассредоточивались по огневым позициям.

Не сказать, чтобы проказы туч меня сильно нервировали, ведь я знал, чем порождена эта иллюзия. И все-таки, когда однажды мне почудилось, как сразу несколько теней пронеслись против движения облачного фронта, я был почти готов поднять тревогу, швырнув камень на порог комнаты, где дрыхли мои спутники. Доктора и Жорика это могло и не разбудить, зато спящей вполглаза Динаре такой побудки будет вполне достаточно…

Но сигнальный булыжник так и остался у меня в руке, а сон товарищей – не потревоженным. Мало ли что вдруг мне померещилось в темноте! Игра воображения – штука коварная, и если из-за каждого своего подозрения я начну бить в набат, этак нам вообще ночи напролет спать не придется. Между вокзалом и отелем не меньше полутора сотен метров. Кто бы ни бегал по этажам последнего – люди, биомехи или мои галлюцинации, – в данный момент они нам не угрожают. В противном случае они вели бы себя более осторожно и скрытно. Вот когда выйдут на привокзальную площадь, тогда посмотрим, что почем. А пока пускай дальше мельтешат себе на здоровье, как им заблагорассудится.

Звуки и тени ночной Зоны – тема для отдельного разговора. Мир техноса – не животный мир, и его жизнь не разбита на суточные циклы. Поэтому от заката до рассвета здешняя стальная фауна ведет себя так же, как днем. То есть разъезжает, разгуливает и летает по локациям, громыхая, рокоча, свистя, лязгая, скрежеща и издавая прочий нервирующий сталкеров шум. Который в итоге сливался в общий шумовой фон, напоминающий гул машиностроительного завода. А вспышки пламени и столбы пара, что вырывались из вулканических разломов, лишь усиливали подобное ощущение. Лишь росчерки лазерных трассеров да разрывы плазменных гранат и снарядов не вписывались в эту «промышленную» атмосферу. И неустанно напоминали вам, что грохот сей являет собой отзвуки отнюдь не созидательной, а разрушительной деятельности.

Чем дольше я жил в Зоне, тем больше мне казалось, что мир, где есть чистые реки, бескрайние леса, голубые океаны, заснеженные горные пики, усеянное звездами небо и нет ни одного стального чудовища – это какой-то другой мир, который однажды мне попросту приснился. Сегодня даже не верилось, что он – не сказка и существует в реальности, стоит лишь пересечь Барьер и удалиться от Пятизонья на сотню-другую километров. Однако грезить об этом чудесном мире, неся ночной караул, было неразумным занятием. Поэтому я суровым волевым усилием изгнал из головы провокационные мысли и вновь сосредоточился на наблюдении за округой.

Динара не могла карабкаться по стенам столь же лихо, как я. Ей пришлось подниматься на верхотуру по сброшенному мной оттуда альпинистскому фалу. Можно было не смотреть на часы, дабы определить, что пунктуальная питерка явилась на смену минута в минуту – ровно в час тридцать пополуночи. Взобравшись на пост, она взяла у меня маскировочную накидку и, зевнув, поинтересовалась, на что ей следует обращать особо пристальное внимание. Я не стал рассказывать ей о своих галлюцинациях, тем более что последние пару часов они меня не беспокоили. Заметил лишь, что ветер усиливается, и, значит, Динаре нелишне бы обвязаться на всякий случай страховкой. А то не ровен час еще оступится и сорвется вниз – угроза, вполне реальная даже для многоопытной следопытки.

Арабеска не стала передо мной бравировать. Вдвое укоротив привязанный к стенной арматуре фал, она послушно прикрепила другой его конец к своему поясному ремню. После чего подергала за трос, убедилась, что карабин на нем крепок, и неожиданно рассмеялась. Правда, сделала это негромко и как-то не слишком весело. На меня она при этом не глядела, а стало быть, объяснять мне причину своей загадочной усмешки ей явно не хотелось.

– В чем дело? – все же полюбопытствовал я, удивившись странной реакции Динары на вполне обычную страховочную процедуру.

– Да так, ничего особенного, – отмахнувшись, бросила питерка с неохотой. Чем подтвердила, что у нее и впрямь нет желания озвучивать свои мысли.

Я пожал плечами, не стал настаивать – не хочет, не надо – и собрался было отправиться спать. Но Арабеска опять-таки неожиданно передумала и спустя несколько секунд заявила:

– Просто забавно, как это ты и твой напарник решили не сговариваясь усадить меня сегодня каждый на свой поводок. У тебя, как видишь, это сразу получилось. А вот Джорджику повезло меньше, хотя он, конечно, очень старался…

И она снова грустно усмехнулась. Так, словно сочувствовала кавалеру и одновременно извинялась перед ним из-за постигшей его неудачи. Вот только в чем эта неудача заключалась?

– Боюсь, я все равно не понимаю, – признался я. – Жорику-то с какой стати тебя на веревку сажать? Это у вас что, такая новая любовная забава? Или у парня от буйства гормонов уже психические заскоки начались?

– Про поводок – это я, разумеется, сказала в переносном смысле, – пояснила Динара, усаживаясь за обломок стены и устремляя взор вдаль. Однако мысли ее, похоже, витали совсем в другой области. – Вчера после ужина, когда Тиберий завалился спать, Джорджик отвел меня в сторону и сделал мне предложение… Ну, ты догадываешься, какое. То самое, которое свободолюбивые женщины вроде меня и воспринимают как наброшенный на шею поводок. Давно подозревала, что у Джорджика язык чешется ляпнуть мне что-то подобное. Но я полагала, что пока мы не разберемся с «Альтитудой», у него хватит ума воздержаться от своих признаний… Не хватило – не воздержался. Хотя это в его стиле: еще больше усложнить дела там, где и без него проблем выше крыши.