Черная царевна

Часть I

 
Я только девочка. Мой долг
До брачного венца
Не забывать, что всюду – волк,
И помнить: я – овца.
 
 
Мечтать о замке золотом,
Качать, кружить, трясти
Сначала куклу, а потом
Не куклу, а почти.
 
 
В моей руке не быть мечу,
Не зазвенеть струне.
Я только девочка, – молчу.
Ах, если бы и мне,
 
 
Взглянув на звезды, знать, что там
И мне звезда зажглась,
И улыбаться всем глазам,
Не опуская глаз!
 

Марина Цветаева

Жолтень еще не закончился, но в Северной Варте потускнели листья, а воздух наполнился звенящей чистотой и запахом близкого снега. Всю неделю шли дожди: холодные, серые, долгие. Вода текла по черепице крыш и позолоченным куполам храмов, облизывала каменную кладку дворовых стен, затапливала пустые цеха заводов, превращала единственный городской сад в болото. Вода засоряла стоки, била родниками-обманками, подхватывала опавшие листья, обрывки газет и конский навоз, несла вниз по улицам. Спешила. Мимо магазинов и лавок, через Базарную площадь, под стенами-акведуками Серединного города в Окольник и дальше – мимо бараков для рабочих, мимо притонов и игорных домов к окружной стене, спешила нырнуть в желоба, стать грязными водопадами в глиняный карьер и в огороды.

За ночь город сковывало морозом, и поутру, выбеленная первым инеем, Северная Варта была почти хороша. Но к обеду иней вновь превращался в воду и город погружался в грязь.

Мирослав Третий Проклятый снял позолоченные очки, потер переносицу и поднялся из-за стола. Портьеры были раздвинуты, чтобы впустить в кабинет остатки дневного света. Царь оправил фрак и манжеты рубашки и подошел к окну.

Каминные часы пробили два часа пополудни. На подоконнике собралась лужица воды. Мирослав растер ее, встряхнул рукой и посмотрел в окно.

Вот оно, его царство: от стен дворца до внешней городской стены. Город-крепость. Город-государство. Царский двор на месте старого форта. Серединный город, обросший новыми этажами, втиснутый в узкие улицы, как панночка в платье не по размеру. И Нижний город – он же Окольник – место, где не живут, а выживают.

Триста лет назад Северная Варта была временным поселением беглецов. В долине шла Вторая Чародейская война. Люди поднялись в горы, чтобы переждать битву, перевязать раны, спрятать детей и женщин. Неделя шла за неделей, но сражения в долине не утихали. Чародеи жгли леса и испаряли реки, превращали города в пыль, а людей – в птиц. Беглецы остались в лагере. Лагерь стал поселением, поселение – деревней, деревня – городом. Северная Варта поползла по склону, как пена с закипающего молока. Из долины приходили новые беглецы, население росло, люди разрабатывали гору, добывали медную руду. Поля битв ощетинились лесами, покрылись болотами, а жители Варты уже не думали возвращаться назад.

Мирослав перевел взгляд на запад.

Над заводскими бараками Окольника поднимаются трубы мертвых заводов. Освещает пустые цеха кровь солнечного бога. Дыхание бога-кузнеца наполняет легкие машин. Краснеют от жара печи, готовые пожирать руду, но людям нечего дать им. Руда в горе иссякла три месяца назад, и люди не в силах это исправить.

В Яблоневом Крае правят боги. Ина и Ян создали Край из зерна Великой Яблони. Подняли с океанского дна континенты, заселили их животными, птицами и людьми. Управлять новым миром оставили своих детей, богов-сиблингов: Ярока-солнце, Марину-море, Марка-кузнеца, Лешего-лес, Мокошь-судьбу и Анку-смерть. В помощь людям лучших и благороднейших из смертных наделили даром чародейства. А затем демиурги ушли создавать новые миры, оставив несовершенных детей одних.

За следующую тысячу лет чародейские войны почти уничтожили Яблоневый Край. Ушли под воду континенты, рассыпались в пыль горы, озера стали морями, моря превратились в пустыни, перемешались народы, провалилось в Царство Мертвых южное полушарие. Мир разваливался на части, но тут вмешались боги.

Они сплели паутину канатных дорог, соединив лесные города с Побережьем. Леший накрыл изувеченную землю лесом, спрятал шрамы. Ярок дал кровь, чтобы осветить города. Марк-кузнец – дыхание, чтобы вдохнуть жизнь в железные машины. Люди снова строили города и не боялись рожать детей, но…

Боги дают, они же отбирают. Лесные города, пойманные в ловушку собственных стен, выживали, лишь добывая металлы и производя железные машины. Их обменивали у городов Побережья на зерно, овощи, фрукты, бумагу, ткани и тысячи других нужных вещей. Без руды Северной Варте нечего предложить Побережью. И вот горят в храме Марка-кузнеца дорогие свечи из южного воска, гниют на алтарях фрукты, но бог молчит.

Мирослав потер глаза и вышел из кабинета.

Ветер гнал с севера тяжелые, беременные дождем облака. На каретном дворе его встречал особый отряд гвардейского корпуса. Генерал-лейтенант Хилькевич отдал честь и открыл дверцу кареты. Мирослав, не глядя по сторонам, запрыгнул в подготовленный экипаж. Дверь за ним закрыли, и царь плотно задернул шторы. Карета тронулась.

Было два часа пополудни, но за плотными шторами в карете сгустился полумрак. Мирослав начал засыпать, когда они наконец остановились.

Башня возвышалась над городом, как черная свеча на алтаре. Никто уже и не помнил, откуда взяли этот известняк в их части Яблоневого Края. Камень обладал редким даром сдерживать колдовство, отчего ходили легенды, что башню выстроили первые боги. Здесь Мирослав хранил чародейские книги. А еще здесь жила Надежда, старшая дочь, которую горожане шепотом называли Проклятой…

Семнадцать лет назад царица обещала своего первенца богу-мертвецу в обмен на услугу. Девочка родилась раньше срока, и никто не ожидал, что она выживет. Во дворец не звали жрецов, не трубили в трубы, не устраивали фейерверков.

Прошел день. Прошла ночь.

Пришлось звать кормилицу, потому что девочка кричала, держалась за жизнь, а бог так и не явился. Мирослав приказал забрать ребенка в Черную башню, подальше от жены, которую детский плач сводил с ума.

Прошла неделя. Еще одна. Закончился месяц.

Город делал вид, что ничего не произошло. Царевна крепла и умирать не собиралась. Тогда Мирослав набрался смелости взглянуть в глаза дочери. Взглянул и полюбил ее так, как не любил больше никого в этом мире.

Прошел год.

Царевна Надежда жила в башне, окруженная молчанием горожан и ожиданием скорой смерти. Царица ждала второго ребенка и постаралась вычеркнуть из памяти первого. Втайне от жены Мирослав позвал в Черную башню жриц Мокоши-судьбы. Они предрекли, что царевна вырастет красивой и доброй, а еще сказали, что Наденька станет чародейкой.

Три века назад чародеи почти уничтожили Яблоневый Край, а затем погибли сами. Болезнь пришла с севера, ее принесли птицы и ветер. В один год она поразила всех, в ком была хоть капля колдовства: женщин, мужчин, стариков и младенцев. Жрицы Мокоши говорили, что люди с чародейской кровью продолжают рождаться и поныне, но никто из них не доживает до года. К Надежде, обещанной богу-мертвецу, смерть не спешила. Через четыре месяца царевне исполнится семнадцать лет.

С каждым годом истории о Черной царевне обрастали все новыми подробностями. Мирослав старался защитить дочь от слухов, но они просачивались даже сквозь стены неприступной башни. Говорили, что ребенок принесет смерть всему живому; что она станет человеком-сосудом для мора и чумы; что подчинит себе весь Край, выжжет его, как чародеи прошлого; что уничтожит Серую Завесу, отделяющую Царство Мертвых от мира живых. Говорили… А бог-мертвец, словно дразня человеческую мнительность, не являлся.

Мирослав вышел из кареты.

Башню окружала каменная ограда. На небольшом плацу перед входом в башню выстроился караул. Сержант Любава Когут, начальница внутренней охраны, выступила вперед, ожидая приказов.

– Как сегодня ее высочество? Здорова? Хорошо ела?

– Так точно, ваше величество.

Они пересекли двор и зашли в темное помещение башни. Широкая винтовая лестница уходила вверх.

Комната под крышей башни запиралась снаружи, но, из уважения к царевне, было принято стучать. Мирослав ударил три раза. Подождал.

– Да! – раздалось из-за двери.

Сержант Когут отперла замки, и царь вошел.

Большая круглая комната под крышей башни была вразнобой заставлена книжными шкафами, стопками цветочных горшков и пустыми мольбертами. В воздухе стоял запах акварели, сырой земли и пыли. У восточной стены, как пристань в Цветном море, стояла кровать. У западной – письменный стол.

Комната больше походила на склад, чем на девичью спальню, но Мирослав уже привык. Надя обожала делать перестановки. В маленьком мире, ограниченном комнатой и садом на крыше, эти перемены создавали видимость свободы. Мирослав, испытывая угрызения совести, рад был потакать нехитрым прихотям дочери. Он нанимал художников, которые расписывали стены жар-птицами и единорогами; заказывал для кукол точную копию дворца; покупал на островах шелковые обои… Все что угодно, лишь бы возместить отсутствие свободы и любви!

– Папа, это вы!

Царевна отложила книгу и поспешила навстречу отцу.

Наденька была невысокой и тоненькой, как молодая ива. Черные косы уложены короной вокруг хорошенькой головки. В светло-карих глазах, окаймленных густыми ресницами, виден ум. Губки как лепестки пионов и аккуратненький носик подчеркивали ее миловидность. Портили прелесть юной царевны лишь обломанные от работы в саду ногти и болезненная бледность лица.

– Я не ждала вас! Ужасно, что вы видите этот беспорядок!

– Не страшно, дорогая. Найди мне какой-нибудь стул.

Царевна сняла передник, измазанный зеленью, бросила на стол поверх учебников, смахнула с дивана ворох разноцветных штор и мебельных обивок и усадила отца.

– Приказать подать чаю?

– У меня мало времени, милая. Лучше расскажи, как успехи в учебе. Тебе нужно что-нибудь?

Она улыбнулась, присела на край дивана, сжала руки на коленях.

– Спасибо, папа, у меня все есть. Пан Рукша принес новые книги. Он рассказывал, что ему доставили их с самого Побережья. Очень красивые.

– Вот и чудесно, милая. Может, что-то еще? Я слышал, твой карликовый апельсин не вынес наших холодов?

– Не вынес… – грустно улыбнулась Наденька. – А как наш урожай в этом году? Собрали?

Царь помрачнел:

– Собираем. Дожди мешают.

– А как же бал? Отменят?

– Ни в коем случае!

– Я жду фейерверков. Было бы чудесно в этом году добавить алого и желтого. Вот бы еще дождь не собрался!

Мирослав слушал ее щебет и сам не понял, когда стал улыбаться. Надежда разложила ткани, затем подхватила, унесла куда-то за ряды шкафов, вернулась, уселась на полу у ног отца.

– В этом году будут сватать Василису? Я слышала, что у короля Веита двенадцать сыновей. Вот бы нам породниться с Побережьем!

– Не думаю, что он захочет взять ее в невестки. Брак коронованных особ это всегда сделка, дорогая. Им она не выгодна.

– Неужели король Веит ни одному из двенадцати сыновей не позволит жениться по любви? Вы же позволяете Василисе выбрать себе мужа?

Мирослав улыбнулся:

– Просто я безмерно люблю своих девочек.

– Тогда я могу в этом году приехать на бал?

– Нет.

Мирослав растерялся от неожиданного вопроса, поэтому ответил резче, чем хотел.

– Почему?

Царь помрачнел. Именно из-за таких вопросов он все реже навещал дочь и все быстрее заканчивал встречи.

Когда царевне исполнилось шесть, она начала спрашивать. О себе, о своем заточении и о башне. Почему живет здесь одна? Почему не приходят сестра и мама? Как долго ей быть здесь?

Пришлось выдумать для девочки красивую сказку. Мирослав солгал, что есть пророчество: приедет королевич, женится и заберет в свой дворец, а до тех пор Надежда не может выйти из башни, иначе умрет. Девочка поверила. Десять лет она тихо жила в башне, прилежно училась и ждала суженого.

Четыре языка, арифметика, география и история. Мирослав не ограничивал дочь в знаниях. Надя прожила в заточении семнадцать лет, на что еще ей тратить силы и время? Но время шло. Все сложней лгать ей в глаза, да и она все меньше верила в ложь.

Наденька не умела скрывать чувств, и Мирослав видел – с прошлого дня рождения ее что-то тревожит. Она не рассказывала о своих тревогах, но все требовательней становились ее вопросы и взгляд.

– Как долго я буду ждать своего суженого, папа?

– Ты знаешь, милая, есть пророчество! Мы не можем его ослушаться!

– Папа, если это лишь сказка, вы скажете мне? Я уже не ребенок, у вас нет причин ограждать меня ложью.

– Есть пророчество…

– Разве мой суженый не должен увидеть меня, чтобы влюбиться? Никто не постучится в дверь комнаты, расположенной на верхнем этаже такой высокой башни!

– Это воля богов, а не моя прихоть. Будь послушна, и твое терпение вознаградится.

Надя хотела добавить что-то еще, но сдержалась. Закусила губы, глотая необдуманные слова. Мирослав ждал, но дочь молчала. Тогда он поднялся.

– Что ж, дорогая, мне пора.

– Конечно, папа.

Мирослав поцеловал дочь в лоб и вышел. Он понимал, что разговор не закончен, но продолжать его не мог.

Когда дверь за царем закрылась, царевна села на диван и закрыла лицо руками. Не плакала. Время для слез прошло, хотя молчание отца и его ложь разбивали ей сердце.

…Это было чуть меньше года назад.

Надя привыкла к голосам караульных из-за двери. Они дежурили там днем и ночью, часто болтали. В ночь накануне дня рождения Надя была лихорадочно возбуждена и, как обычно, ожидала чуда. Она лежала в темноте, ловила каждый звук, ждала…

– Когда она уже сдохнет?! – в сердцах воскликнула за дверью Любава.

Надя подумала, что ослышалась.

– Тише! Услышит!

– Хорошо бы.

– Любава!

– Сколько лет мы стоим здесь, Рута? Шесть?

– Хватит…

Сердце Нади забилось в груди как бешеное.

– Быстрей бы сдохла! Неужто правда верит в королевича на волшебном коне? Ей сколько? Шестнадцать? Мажья кровь, а мозгов нет.

Царевна заставила себя сесть и вслушаться в разговор. За дверью презрительно хмыкнули.

– Откуда мозги-то? Она здесь с рождения сидит, ничего кроме баек отца не слыхала. Что наплетет – в то и поверит.

– Слушай, а может, нашептать ей? Скажем, что она чародейка, что, ежели об землю ударится, – птицей станет. Может, прыгнет с крыши-то?

Снова смех. Надя опустила ноги на пол, встала с кровати. Она не верила собственным ушам, ей казалось, что это дурной сон, и она ущипнула себя за запястье. На глазах выступили слезы. Нет. Не сон.

– Царь услышит – покатятся наши головушки, – заметила Рута.

– Не покатятся. Разве переведет на стены, а сюда новых дурех возьмут. Орден Доблести ему в затылок дышит. Если хоть один человек из-за Надьки пострадает – и царю несдобровать. Подпалят дворец, как есть подпалят.

Помолчали.

– Думаешь, слышит нас? – спросила Рута.

– Хотелось бы, – зло процедила Любава, – да навряд ли. Люди по всему городу мрут как мухи, а ей сладко спится. Ни души, ни мозгов, ни совести. Проклятая тварь!

Царевна сжалась. Женщины за дверью замолчали.

Много времени прошло с тех пор. За этот неполный год она увидела и услышала много такого, что раньше ускользало от внимания. Как отец отводит взгляд, как кусает губы пани Ожина и брезгливо морщится от ее случайных прикосновений пан Рукша. Надя до сих пор не знала, за что ее ненавидят. Отец продолжал лгать, наставники – уходить от разговора.

Под потолком назойливо жужжала поздняя муха, раздавались голоса стражниц из-за двери, неспешно танцевала в воздухе пыль. Было душно. Она встала и прошлась по комнате.

Больше Надя не стремилась стать женой сказочного королевича. Возможность тихо жить на краю мира – без дворца, без принцев, без башни-тюрьмы – представлялась сказкой. Ходить по улицам, разговаривать с людьми, смотреть на море – такими отныне были ее заветные желания.

Вот только никто, кроме нее, не исполнит их.

Царевна поднялась по лестнице на чердак, узкий и темный, как шкаф, а затем – на крышу. Здесь в глиняных кадках рос ее сад.

Фикусы, каламондины, карликовый боярышник и апельсины. Все аккуратно подрезанные, ухоженные, почти кукольные в своей искусственной красоте. Царевна прошла мимо кадок и теплицы, подошла к зубчатому парапету и остановилась, глядя на город, раскинувшийся у подножья башни.

Часы в комнате внизу пробили четыре часа пополудни. На Северную Варту уже опустился темный осенний вечер. Ветер разогнал облака. На синем небе разгорались первые звезды. Далеко на востоке двигались над землей как светлячки кабинки канатной дороги, на западе сиял огнями царский дворец.

Иногда Надя представляла, как живет там с мамой, папой и сестрой. Когда она была маленькой, то играла в эту игру. У ее кукол имелась точная копия дворца. Маленькая игрушечная Надя жила в западной башенке, и когда гасили свет, она представляла, что за дверью ждут не стражники, а слуги. Родители спят в конце коридора, и можно прямо сейчас встать и пойти к ним, прижаться к маме, пожелать ей спокойной ночи…

Теперь она стала взрослой. Надя перестала ждать, когда придет мама. Перестала мечтать, что отец заберет ее из башни. Через четыре месяца ей исполнится семнадцать, и теперь царевна смотрела в другую сторону. Туда, куда уходила в темноту канатная дорога.

С тех пор как Надя услышала разговор караульных, она думала о побеге. Просочилась водой сквозь пальцы весна, за ней ушло лето… Так вся жизнь убежит водой, и никто ничего не изменит. Если пророчества нет, то когда закончится ее заточение?

Решение далось легко, но она долго все обдумывала. Внутри башни всегда находились солдаты, пройти мимо незамеченной не выйдет, не стоит и пытаться. Оставался путь по стене.

Она никогда не покидала стен Черной башни, но Надя была девушкой умной, с большой фантазией и прекрасно понимала, что в платье ей по стене не спуститься. Хорошо бы иметь форменную одежду, как у охранниц, но это было невозможно.

Пользуясь советами из «Вестника моды», набором золотых иголок для вышивания и старыми платьями, она четыре месяца шила и перешивала костюм для побега. Рубашку переделала из укороченной ночной сорочки, пошила незамысловатую сумку, которую намеревалась бросить сразу после побега, и оставались брюки.

Брюки не давались.

Она перепробовала множество способов, пока смогла сделать такие, что не разойдутся по швам, пока она будет спускаться по стене. Для верхней одежды Надя присмотрела мужское пальто, оно ей очень нравилось, но скроить и пошить его сама не смогла, и от этой мысли пришлось отказаться. Наконец все было готово.

Заканчивался второй месяц осени, откладывать побег больше нельзя. У нее лишь одна попытка, и если поймают, то стражники не спустят с нее глаз до скончания времен.

В среду с самого утра было морозно и тихо. Даже ветра не было. Надя так волновалась, что ничего не могла съесть на завтрак.

К девяти утра пришла пани Ожина. Они с Надей провели два урока грамматики – аринский и гроенский языки. Потом был урок живописи и перерыв на чай.

Начался дождь, и царевна с облегчением выдохнула.

Пани Ожина пережидала вместе со стражницами в казарме этажом ниже. Когда она вышла, Надя подошла к оставленной сумке с нитками и записями. Шелковый кошелек был заношенным, уголок порвался и уже не раз штопался. Денег – медяков и потемневших от времени серебряных монет с профилем отца – в нем было мало, но Надя не могла позволить себе позор. Она зубами прокусила нитки, разрывая старую заплатку, бросила один медяк обратно в сумку и спрятала под подушкой остальное. Чтобы не вызывать подозрений, Надя заставила себя съесть весь обед. Гувернантка вернулась, и занятия продолжились до двух часов.

Пани Ожина ушла. Пришел пан Рукша.

География и арифметика прошли незамеченными. Надя слушала, но не понимала. Пан Рукша заподозрил неладное. Смотрел прищурившись.

– Ваши мысли заняты чем-то иным, ваше высочество?

– Простите. Женское недомогание. Ничего, если я сегодня отдохну?

Пан Рукша покраснел и поспешил закончить уроки.

К семи часам вечера дождь сделал передышку. В небе стали появляться проталины чистого неба. Ужин не лез в горло. Надя съела салат и сдалась. Время застыло, как вода в стужу. Минуты тянулись невыносимо долго. Царевна трижды проверила сумку, пыталась читать и наконец заснула в кресле. Проснулась рывком, испугалась, что пропустила все на свете, но, оказалось, что часы только пробили полночь. Ее короткий сон был на пользу: теперь Надя чувствовала себя бодрой и собранной. Она тихо подошла к двери и прислушалась.

Караульные обсуждали урожай, до царевны им дела не было.

Надя переоделась в подготовленную одежду: рубашку, брюки и жакет; сложила в сумку теплое платье, еще один жакет, перчатки и шляпку; составила на кровати ворох тканей под одеялом и вышла на крышу.

Ночь была пронизывающе холодной. Снова начался дождь. Надя забросила за плечи сумку, достала спрятанную в цветочной кадке веревку и подошла к краю крыши. Она обвязала веревку вокруг зубца парапета, дважды проверила узел и подошла к краю.

В жизни под крышей было одно важное преимущество – Надя не боялась высоты.

Царевна села на край парапета и свесила ноги в пустоту. Взялась за веревку двумя руками, повернулась лицом к башне и прыгнула.

На короткое страшное мгновение она зависла над темной землей, веревка натянулась, но выдержала. Царевна уперлась ногами в стену и стала медленно спускаться вниз.

Дождь быстро промочил ее до нитки. Надя боялась, что и руки соскользнут, потому что ноги скользили. Дважды она зависала на веревке, падение останавливали узлы, за которые она хваталась. Ладони стерла до крови. Силы быстро уходили, хотелось разрыдаться от усталости, но она сжимала веревку, готовая вгрызаться в нее зубами. Царевна пообещала себе, что ни дня больше не проведет в башне!

Она сжимала веревку, переводила дыхание и продолжала спускаться.

Дождь мешал, но и укрывал от посторонних взглядов. Стражницы прятались в башне, солдаты почти не выходили из караульного помещения.

Надя смотрела лишь в стену перед собой и думала только о веревке в руках, поэтому, когда ноги коснулись земли, сама себе не поверила. Она стояла на каменной площадке перед башней, но еще несколько минут не выпускала веревку. Хотелось заплакать от облегчения, но царевна понимала, что время радоваться еще не пришло.

Черную башню и плац окружала каменная ограда выше человеческого роста. Надя добежала до нее в месте, где между нею и караульным помещением была башня. Перевела дыхание и схватилась за выступающие камни. Поставила правую ногу в углубление в стене и рывком поднялась на ограду. Подтянулась. Еще раз. Схватилась руками за верхушку стены и с огромным трудом вскарабкалась на нее.

Надя замерла, отдышалась, всмотрелась в улицу за оградой.

Со стороны караульного помещения шел солдат. Голову он не поднимал, сутулился, спасая от дождя шею. Он остановился недалеко от царевны, справил нужду на стену и вернулся к своим.

Надя переждала еще минуту, потом зависла на вытянутых руках с внешней стороны, разжала пальцы и неловко приземлилась на мостовую. Не веря в собственную удачу, царевна выпрямилась и поспешила по мокрым улицам в сторону канатной станции.

Дождь закончился. Потоки воды несли вниз по улицам опавшие листья и нечистоты. Царевна остановилась, когда Черная башня затерялась среди крыш. Она завернула в подворотню, сняла мокрый жакет, достала из сумки платье и надела поверх брюк и сорочки. Затем надела сухой жакет, перчатки и шляпку. Сумку с мокрой одеждой оставила здесь же.

Ночью в Серединном городе было пусто. Надя прошла мимо запертых лавок, через пустую площадь и повернула по улице вниз. Наконец можно было перевести дыхание, башня осталась позади и нужно лишь дойти до станции канатной дороги, чтобы начать новую жизнь, но… Она так привыкла к своей комнате под крышей, к стенам, к окнам, что на пустой улице ей нечем было дышать.

Надя оперлась руками о стену скобяной лавки и попробовала отдышаться, но легче не стало. Улица за спиной казалась наполненной враждебными взглядами, шепотом. Надя повернулась к ним лицом, вжалась в стену. За спиной никого не было, но она кожей чувствовала несуществующие взгляды. Ей казалось, что воздуха вокруг слишком много, он наваливался на нее, топил. Царевна начала задыхаться. Она сползла вниз, уткнулась лицом в колени, сцепила руки.

Что же делать дальше?

«Еще чуть-чуть! Посиди так еще немного!» – умолял трусливый внутренний голос.

Можно сидеть здесь вечность, но никто не придет на помощь, не посочувствует, не возьмет за руку. Царевна заставила себя подняться. Держась за стену, пошла по улице. Шаг вперед. Еще один. И еще!

Она не останется в этом городе. Вопреки увещеваниям отца, вопреки собственному разуму. Ни дня больше не будет покорной узницей! Если нужно – поползет по этой улице!

Шаг. Еще один. Понемногу удушье стало отступать.

Серединный город закончился. Надя прошла под аркой каменного акведука и оказалась в Нижнем городе, в Окольнике. Где-то здесь была станция канатной дороги.

Пани Ожина говорила, что здесь живут рабочие. Надя ожидала увидеть темные дома, где люди спят после трудного дня, но, несмотря на поздний час, здесь было людно. На деревянных вывесках были выцарапаны кубики с точками и женщины с обнаженной грудью. Улицы нижних кварталов были полны дурно пахнущих, веселых людей. Пан Рукша говорил, что в городе не хватает хлеба, но почему тогда люди так веселятся? Если бы ей грозила голодная смерть, она бы вряд ли думала о развлечениях! Отчего же люди в Окольнике веселятся как в последний раз? Она не понимала.

Снова навалилось удушье. Надя несколько раз свернула не туда и окончательно заблудилась.

Мужчина в потрепанной грязной одежде преградил ей дорогу, дыша в лицо чесноком и самогоном, потянул руки к груди.

Надя взвизгнула и резко повернула в подворотню, наткнулась на мужчину, справляющего нужду, перепрыгнула кучу мусора, побежала дальше по переулку. Здесь воняло мочой, из-под ног выпрыгнуло что-то облезлое: или тощий кот, или большая крыса. Она выбежала на следующую улицу и остановилась.

По правую руку стояли глухие безоконные склады, по левую – двухэтажные здания контор. На всю улицу горели лишь два фонаря, в начале и в конце. Прижавшись между складами и конторами, в тупике стояла харчевня. На деревянной вывеске было выцарапано: «Сытый заяц». Рисунок толстого зайца, похожего на крысу, подкреплял надпись.

В окнах горел свет, но пьяного кутежа слышно не было. В воздухе пахло свежеоструганными досками, мокрыми листьями и супом. Надя вдруг поняла, что хочет есть. Двери были не заперты, и царевна вошла.

Внутри горели свечи. В дальнем углу был сооружен алтарь: стол накрыли черной скатертью, украсили хризантемами, ветками ели и черными лентами. На столе стояла глиняная фигурка одного из богов, тарелка с двумя зелеными яблоками и бутылка вина.

Слева от входа сидели трое мужчин. Они бросили на девушку хмурые взгляды, но приставать не стали. Остальные места были пусты. Пахло гречневой кашей и кислой капустой. В животе у Нади заурчало.

Прямо перед входом была лестница на второй этаж. Хозяин услышал, как хлопнула входная дверь, и теперь спускался посмотреть на позднего посетителя.

– Доброй ночи. Вы работаете?

– У нас траур, панночка. Или вы алтарь не видели?

– Но двери были открыты…

Хозяин раздраженно посмотрел на ужинающих мужчин.

– Посетители настаивали… Шли бы вы отсюда! – решительно закончил он и даже взял Надю за плечо, чтобы выпроводить на улицу.

– Не тронь девчонку! – крикнул один из мужчин, привставая со стула.

– Шла бы ты, девка… – процедил хозяин сквозь зубы.

– Я останусь, – решилась Надя.

Поздние посетители были заняты разговором и не смотрели больше в их сторону. По сравнению с улицами, где она сегодня бродила, здесь было спокойно и безопасно.

– Дай каши, хозяин. Поем и уйду.

Харчевник недовольно покачал головой, но гнать больше не стал. Он принес тарелку обжигающе горячей каши с салом, с зажаренным до черноты луком и кружку кваса.

Надя наугад протянула серебряную монетку с профилем отца. Хозяин принес сдачу, еще раз бросил недовольный взгляд в сторону тихой компании у противоположной стены и ушел.

Надя принялась за еду.

Это было ее первое блюдо, приготовленное не царским поваром. От кваса Надя немного захмелела. Она была так погружена в свои мысли, что не обратила внимания, как поздние посетители покинули стол и пошли к двери.

Надя рассматривала темную улицу за окном, когда один из мужчин схватил ее за косу и стукнул лицом о стол.

Из носа потекла кровь, она не успела опомниться, а ее уже тащили в дальний угол харчевни. Надю бросили спиной на стол-алтарь, покатились по полу яблоки, она ударилась головой о глиняную статуэтку бога. Один из нападавших сдавил ей горло и зажал рот ладонью, второй держал ноги, третий – задирал юбку.

Она пробовала вырваться, но держали крепко. Надеяться на помощь было бессмысленно – в харчевне никого не было кроме насильников и глупой девчонки. Рот зажат, нос полон крови, она захлебывалась, задыхалась. Надя поняла, что не имеет значения, чья она дочь и о какой судьбе мечтала. Один необдуманный поступок, одна неосторожность – и не станет ни чести, ни жизни.

Насильник коротко ругнулся, увидев на ней брюки, стал рвать завязки. Надя забилась, как пойманная птица, но вырваться не удалось.

Хлопнула входная дверь. Царевна не могла повернуть голову, видела лишь потолок, но насильники насторожились. Остановились, оценивая нового посетителя. Надя смогла укусить руку, зажимающую ей рот. Мерзавец вскрикнул и ударил ее по лицу. Она надеялась, что посетитель вмешается, он ведь с порога должен был понять, что происходит, но на помощь никто не спешил. Ей вновь зажали рот. Завязки на брюках поддались, и их начали стягивать.

«Папа! Папочка! Где мажья кровь, когда нужна? Где боги? Где люди?!»

Ее зазнобило. В запястьях, под кожей появилось странное ощущение: кровь наполнялась щекотными пузырьками воздуха. Насильник, держащий ее шею, выругался и отдернул руки, будто обжегся.

Что-то у входа глухо ударило, и в воздухе повис тонкий металлический звон, словно лопнула струна.

Надя ногтями вцепилась в руку, зажимающую ей рот. Ее снова ударили. Беспощадно, кулаком в скулу, затем подняли под руки, стащили со стола и бросили в угол.

– Стой на месте, парень! – рыкнул один из бандитов.

Царевна увидела нового посетителя. Черноволосый, в кожаной куртке и высоких сапогах, какие носят охотники. Он встретился с Надей взглядом, помедлил несколько мгновений и пошел навстречу бандитам.

– Дурак! – процедил сквозь зубы насильник и достал из-за голенища нож.

Незнакомец был высокий, широкоплечий и худой. Он не выглядел, как человек, способный справиться с тремя вооруженными бандитами, и Надя вдруг испугалась, что своим желанием сохранить честь обрекла незнакомца на смерть.

– Нет! Не надо!

Но он легко выбил нож у первого, схватив его за запястье и вывернув руку под жутким углом. Хрустнула кость, нож упал на пол, а бандит завыл, хватаясь за безвольно повисшую кисть.