Колыбель богов

Об авторе

Виталий Дмитриевич Гладкий родился 26 апреля 1947 года в селе Ярошовка на Сумщине (Украина) в казачьей семье. Он прямой потомок последнего кошевого атамана Задунайской Сечи и наказного атамана Азовского казачества Йосипа Гладкого. Отец, Дмитрий Николаевич, прошел Великую Отечественную войну от ее начала и до Победы. Ранения и перенесенные им тяготы военного времени не дали ему дожить до своего века. Он умер в 1955 году, на тридцать восьмом году жизни, оставив на руках жены, Екатерины Григорьевны, восьмилетнего сына и двухмесячную дочь.

Война вообще оставила на семье В. Гладкого глубокие, кровоточащие зарубки. И не только Вторая мировая, но и Первая, 1914 года. Перед самой революцией в разведывательном поиске погиб прадед, гренадер-пластун, георгиевский кавалер. А в 1945 году погиб дед по материнской линии.

К труду Виталий Дмитриевич приобщился рано. Сначала пас общественное стадо, затем колхозных лошадей, а в двенадцать лет уже работал наравне со взрослыми: косил сено, возил зерно телегами на ток, строил дом и даже был помощником комбайнера.

Учился в основном на «отлично». По окончании восьми классов (1961) поступил в Глинский индустриальный техникум, который окончил спустя пять лет с дипломом техника-горняка. Затем поступил на вечернее отделение Донецкого политехнического института. Защитив диплом, ушел в армию. Служил авиационным техником в Красноярском крае.

Отслужив свой срок, вернулся в Донецк. В 1973–1978 годах трудился на заводах Донбасса, пока не уехал на Колыму. Кто был на Крайнем Севере, тот никогда не забудет этот период своей жизни. Суровая природа не любит изнеженных обывателей. А Виталий Дмитриевич к таким и не принадлежал, поэтому прижился на Колыме легко и безболезненно. Работал газоэлектросварщиком на заводе по ремонту бульдозеров в городе Сусумане, штукатуром-маляром, плотником, бетонщиком, трудился в старательской артели, работал художником-оформителем и охотником-промысловиком. Строил мосты, промышлял белку и горностая, оформлял интерьеры ресторанов и кафе, мыл золото… Пробыл он в районах Крайнего Севера восемь с половиной лет.

Свою писательскую деятельность начал на Колыме в 1979 году. Первый его рассказ назывался «Колымская быль». Он был напечатан в районной газете «Горняк Севера». Позже, уже по приезде домой, в московском издательстве «Молодая гвардия» был издан сборник рассказов В. Гладкого о Крайнем Севере под названием «Жестокая охота». Большей частью это автобиографические повествования о его приключениях в колымской тайге, пропущенные через жернова писательского восприятия. У Виталия Дмитриевича трое детей – сын и две дочери.

В 1980 году в областной газете «Магаданский комсомолец» выходит первая повесть Виталия Дмитриевича под названием «Оборотни», через год там же публикуется повесть «По следу змеи», потом в течение последующих двух лет выходят в свет повести «Плацдарм», «Золотая паутина», роман «Архивных сведений не имеется». Все эти вещи печатались в периодике, в журналах «Искатель», «Советская милиция», в «Воениздате» (серия «Сокол»), в различных сборниках и в дальнем зарубежье. В своих произведениях Виталий Дмитриевич часто описывает единоборства и прочие штуки подобного рода. И это вовсе не случайно. Спорт в юности был частью его жизни. Он занимался боксом, вольной борьбой, каратэ, был хорошим стрелком. Острый, динамичный сюжет и тщательно выписанные характеры героев – главная отличительная черта романов В. Гладкого.

По возвращении из районов Крайнего Севера долгое время возглавлял издательство «Отечество». Виталий Дмитриевич основал всеукраинскую литературную премию имени М. Старицкого за лучший исторический роман. Он и сам лауреат премии имени В. Короленко. Издано свыше пятидесяти романов В. Гладкого, общий тираж которых вышел за пределы 8 миллионов.

Виталия Дмитриевича всегда привлекала историческая тематика. Он является автором трех энциклопедических словарей: «Древний мир» (1997), «Славянский мир» (2001) и «Словарь нумизмата» (2006). Кроме того, им написано девятнадцать исторических и историко-приключенческих романов. И первым из них был «Меч Вайу», роман о скифах, над которым, как ни удивительно, он начал работать в семнадцать лет.

Избранная библиография В. Д. Гладкого:

«По следу змеи» (1988)

«Меч Вайу» (1997)

«Басилевс» (1997)

«Тайна розенкрейцеров» (2004)

«Ушкуйники» (2012)

«Ассасины» (2012)

«Тень Торквемады» (2012)

Остров есть Крит посреди виноцветного моря,

Тучный, прекрасный, людьми изобильный.

Там девяносто они городов населяют великих;

Разные слышатся там языки…

«Одиссея», Гомер, VIII в. до н. э.

Глава 1. Даро

Утренняя заря окрасила на востоке полнеба пурпурно-малиновым цветом. Эта красочная картина нарождающегося дня отразилась в спокойных морских водах, и ее огненные отблески разбудили жителей большого острова. У него было несколько наименований – Кефтиу, Кафтор, Каптра, Каптара – но большинство народов Ойкумены^[1] называли его Крит. Это название произошло от племени кретов, которое обитало на острове в незапамятные времена.

В столь ранний час, по вымощенной каменными плитами дороге из главной гавани в город Коносо^[2], где находился дворец правителя острова, уже потянулись повозки, запряженные круторогими волами. Животные медлительны, да и грузы тяжелы, – вчерашним днем, ближе к вечеру, прибыли торговые суда из дальнего плавания – поэтому колеса повозок скрипят больше обычного, что совсем не отражается на отличном настроении погонщиков. Несмотря на их низкое общественное положение, им не чуждо понимание прекрасного. Они шагают неспешно, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух и любуясь красотами дивного утра: малиновыми тучами на горизонте, уже обрамленными по краям золотым солнечным ободком, блистающим морем, заснеженными вершинами дальних гор, уже освещенными первыми солнечными лучами.

С каждым часом дорога становится все оживленней и оживленней. В скрип колес тяжело нагруженных повозок вплетается дробный перестук многочисленных копыт – это появился караван осликов с вьюками на спинах. Потянулись на рынок рыбачки, на головах которых каким-то чудом держались большие корзины с утренним уловом – разнообразной рыбой, лангустами и маленькими осьминогами – и утренняя тишина огласилась звонким смехом и женской болтовней. Прошагал, звеня оружием и доспехами, отряд вооруженных воинов, который должен был сменить ночную стражу во дворце правителя Крита.

Но движение по дороге направлено не только в одну сторону. И к гавани идет поток товаров, которыми славится Крит: керамика, изделия из металла, вино, оливковое масло. Большей частью эти товары менялись за морем на медь, олово, слоновую кость, пурпур, страусовые перья для обязательных султанов на шапках придворных, и золото. А еще из Крита вывозили кипарисовые бревна, которые пользовались большим спросом в безлесной Та-Кем^[3] – Черной Земле. Этого добра на острове хватало, так как его горы были сплошь покрыты дубравами, рощами кипарисов и сосен. Поэтому, едва над горизонтом появился пресветлый лик звездного Адиунского быка (так жители острова называли солнце), к гавани потянулись огромные арбы с длинными стволами кипарисовых деревьев.

В пригороде Коносо не встретишь дворцов и просторных вилл. Большей частью это скромные жилища на пять-шесть небольших помещений, стены которых сложили из кирпича-сырца (только угловые столбы строители вывели из дикого камня – для большей прочности), с глинобитным полом и примитивными плоскими крышами, что вовсе не смущало хозяев, а скорее помогало с комфортом переносить капризы природы. Ведь на прохладной глинобитной крыше очень хорошо спится в ночную пору, когда уйдет дневной зной. Чтобы отдохнуть в светлое время суток, в жаркий полдень на многих крышах устраивали навесы для тени. Собственно говоря, они нужны были и ночью – когда пойдет дождь.

Двухэтажные дома на окраине встречались редко, в основном это были жилища моряков и ремесленников, более состоятельных, нежели остальной люд пригорода. Тесно прижатые друг к другу, дома образовали узкие кривые улочки, что очень удобно для хозяек – можно поболтать, не заходя к соседке, а просто высунувшись из окошка.

Даро проснулся от того, что в открытое окно его комнаты на втором этаже впорхнула ласточка. Вместо того, чтобы сразу вылететь наружу, она защебетала, а затем выдала такую потрясающе звонкую переливчатую трель, что юноша мигом соскочил с постели. Казалось, что ласточка заглянула в спальню Даро только по одной причине – чтобы разбудить его. Или сообщить важную весть. Но какую именно – хорошую или печальную?

Сон пропал мгновенно. Даро сильно встревожился. Ведь залетевшая в дом птица – примета нехорошая, в большинстве случаев предвещающая скорое известие о смерти близкого человека, к тому же находящегося на большом расстоянии от дома. А отец Даро был кибернетосом – кормчим, и находился в дальнем плавании. Самой зловещей приметой было появление в жилище вороны или воробья. Воробей вообще считался на острове «проклятой» птицей, которая, залетев в дом, могла накликать смерть близких. Но, с другой стороны, ласточка, влетевшая в окно, обычно приносила добрые вести, предвещавшие удачу или появление в доме множества гостей. Значит, отец скоро вернется и в доме будет пир по случаю его возвращения?

Ласточка, прощебетав на прощанье, растворилась в оконном проеме, а Даро вспомнил, что сегодня у него важный день. Собственно говоря, новый день начался еще вчера, с закатом солнца, как это было принято на Крите, но ведь темное время суток боги определили для отдыха людей, и юноша воспользовался этой привилегией в полной мере – его сон был крепок и глубок.

Акару, дед Даро, кибернетос в отставке, когда отошел от дел, стал заядлым ловцом жемчуга. Его неожиданное увлечение стало и развлечением, и отличным способом поддерживать свою физическую форму, и возможностью получить неплохой доход, ведь жемчуг ценился очень высоко. Вчера дедушка прислал своего слугу, который сообщил Даро, что хозяин нашел место, потрясающе богатое раковинами-жемчужницами, и если внук пожелает присоединиться к нему, то он будет очень рад.

Даро спустился на первый этаж дома, где находился обеденный зал. Там уже хлопотала рабыня-ахиява^[4] – женщина в годах, которая заменила Даро мать. Рабов на острове было немного – в основном из числа захваченных в плен чужеземцев. Часть из них – в большинстве своем женщины – служила в качестве домашней прислуги, а рабы-мужчины использовались при сооружении дворцов и других крупных построек.

Мать Даро умерла рано – когда ему исполнилось всего четыре года. Ее прекрасный и любимый облик виделся ему далеким, размытым, неясным, словно он всматривался в прошлое через туманную дымку. Отец так и не женился – морскому бродяге просто было недосуг обзаводиться новой женой. К тому же, он очень любил мать и не мыслил себе совместную жизнь с другой женщиной. Конечно же по прибытии из дальнего плавания отец не отказывал себе в маленьких мужских удовольствиях, и Даро это знал, но чужих женщин домой он не приводил, а остальное юношу не волновало.

Жилище Даро было просторным и красивым. Отец был не только всеми уважаемым кибернетосом, но еще и торговцем, поэтому относился к зажиточным жителям Крита. Верхний этаж дома был жилым, а нижний служил хранилищем для продуктов и товаров.

Отец любил комфорт, поэтому внутренне убранство дома он обустроил наилучшим образом. Колонны портика были окрашены в красный цвет, – точь-в-точь как во дворце самого миноса^[5], правителя острова, стены украшала дивная цветная роспись, полы были не глинобитными, как у многих жителей пригорода, а мозаичными, везде стояли красивые напольные вазы, а на полках радовали глаз чудные кубки на высоких ножках работы местных мастеров, разнообразные чаши, расписные блюда и кратеры^[6], которые отец (его звали Видамаро) привез из-за моря.

По сравнению с другими постройками пригорода, сильно скученными и невзрачными, при доме Даро был разбит сад и цветники, подворье было застелено каменными плитами, а под полосатым холщовым навесом стояла большая бронзовая печь – гордость Видамаро. Такой диковинки не было ни у кого в округе. Видамаро радовался, когда поглядеть на диковинку к нему приходили даже придворные.

Кибернетос выменял печь на изящную тонкостенную расписную посуду (ее делали только гончары Крита) у дардана, торговца далекого Илиона^[7], что само по себе уже было дивом. Дарданы слыли большими гордецами и относились к кефтиу (так жителей Крита называли в Та-Кем, и это название со временем прижилось и среди самих островитян), несмотря на то что они практически владели всей Эгеидой^[8], весьма снисходительно, чтобы не сказать больше.

Они никак не могли понять, почему ни один из городов острова не защищен от врагов мощными укреплениями – такими, как в Илионе. Надменные дарданы, постоянно воюющие с ахейцами, утверждали, что стены вокруг Трои построил сам Посейдон, владыка моря, а бог сияющего света Аполлон в это время пас в горах царских овец. Так это или не так, отец Даро спорить не стал, лишь кивал в знак согласия, чтобы удачно сторговаться.

Внешних врагов на Крите не боялись. Главной защитой острова были не стены и башни, а окружавшие его морские воды, сильный военный флот и хорошо обученные воины, оснащенные первоклассным оружием.

Увидев Даро, служанка (ее звали Мелита) приязненно улыбнулась. Она любила юношу материнской любовью, хотя никогда и никому в этом не признавалась. Даже самой себе. Мелита попала на Крит уже достаточно взрослой и была очень благодарна отцу Даро, который выкупил ее у работорговца и приставил к хозяйству. Рабынь обычно использовали на тяжелых работах – они занимались шитьем, пряли пряжу, обрабатывали шерсть и лен, притом с раннего утра и до ночи, и относились к ним, как к скоту. А в доме Видамаро она чувствовала себя свободной; собственно говоря, так оно и было – кибернетос в ней души не чаял, так как Мелита заменила его сыну безвременно усопшую мать.

– Поешь… – Мелита поставила на небольшой столик под деревом густую похлебку из чечевицы, в которой плавали кусочки мяса.

– Не хочу, – ответил Даро; обычно с утра у него не было аппетита. – Приготовь мне кусок козьего сыра – того самого, с травками, и налей кувшин вина из амфоры^[9] с нарисованными на ней осьминогами. Я иду к дедушке в Аминисо^[10].

Сыр с травами на Крите редко кто мог делать. Он считался деликатесом. У Мелиты такой сыр получался отменно вкусным и Даро знал, что для деда он будет лучшим подарком. Как и густое вино многолетней выдержки в небольшой красивой амфоре, на которой были изображены морские глубины с осьминогом и водорослями. Этот сосуд преподнес отцу в знак дружбы Кбид, лучший мастер-вазописец острова.

– Без завтрака я тебя не выпущу! – строго сказала Мелита. – До Аминисо идти далеко, нужны силы.

– Ладно, – нехотя согласился Даро. – Тогда налей мне чашу молока и дай кусок ситоса.

– Хороший мальчик… – с нежностью проворковала служанка.

Она поставила на стол требуемое – кувшин с молоком, удивительной красоты расписную чашу, стенки которой были не толще яичной скорлупы, блюдо с хлебцем-ситосом, испеченным из пшеничной муки – и отправилась выполнять заказ Даро.

Спустя какое-то время он уже спускался по узкой улочке к дороге, которая вела в Аминисо. Возле одного из домов на окраине пригорода некстати размечтавшийся Даро едва не столкнулся с отцом своего друга Атано, который держал в руках большую бронзовую пилу. Он шел, о чем-то мрачно размышляя и сосредоточенно глядя себе под ноги, потому что улочка была каменистой и неровной. Видимо, отца Атано, каменных дел мастера, направили вместе с подмастерьями распиливать большие гипсовые глыбы на ровные плиты, которыми мостили площадь перед дворцом, смекнул Даро. А труд этот не из легких, отсюда и скверное настроение отца Атано.

Приближался самый длинный день, летнее солнцестояние, начало нового года (на острове было всего два сезона – лето и зима), и в Коносо намечались большие торжества по случаю «рождения» нового миноса, поэтому дворец и прилегающие к нему территории обустраивались с великим тщанием, так как ожидался большой наплыв гостей, в том числе иноземных. Каждый девятый год своего правления в одно и то же время минос отправлялся к Диктейской пещере, где родился Дивей^[11] – Отец Дня, бог неба, грома и молний, ведающий всем миром.

Не только жители Крита, но и ахейцы, и дорийцы, а также микенцы считали остров Колыбелью Богов. Ведь кроме Дивея здесь родились многие другие боги: златокудрый сребролукий Фойбос^[12], Атана Потиния^[13], богиня-родовспомогательница Эйлития, без которой не могут состояться роды, бог виноделия Дионисос, бог богатства Плутос, благодаря которому Крит процветал, богиня семейного очага и жертвенного огня Гестия, как утверждали ахейцы, основавшая Коносо (на этот счет у жителей острова были свои соображения) …А еще на Крите бог всего сущего Дивей женился на Рато^[14], что тоже добавляло острову святости и значимости.

Минос затворялся в Диктейской пещере на десять дней, при этом он постился, питаясь только сушеными фруктами и запивая их ключевой водой. Только очистив свое тело и свой дух, он мог предстать перед богом, который являлся перед ним на девятый день в виде призрака. Минос получал от Дивея новые законы, которые правитель острова должен был передать людям. Таким образом правитель острова, который был еще и главным жрецом Крита, как бы возрождался, становился новым (вернее, обновленным) богочеловеком; а что это именно так, что минос божественного происхождения, доказывало его общение в Диктейской пещере с Дивеем. Ведь Отец Дня не снисходит до беседы с простыми смертными.

Пока минос находился в Диктейской пещере, по всему острову проходили богослужения и жертвоприношения – в селениях, священных пещерах, на вершинах гор, в священных рощах и молитвенных помещениях дворцов. После возвращения правителя острова в Коносо предполагались жертвоприношения, народные гуляния, пиры, различные игры, процессии и главное – укрощение священного быка.

Жители острова верили, что главная богиня Асираи – Тейе Матере, Матерь Богов – удерживает под землей ревущего и трясущего земной свод быка, в которого превращается разгневанный бог Посейдон. От толчков его рогов и копыт в море поднимаются гигантские волны, извергаются вулканы и раскалывается почва под ногами. Для того чтобы справиться с ним, нужна была сила, получаемая во время различных жертвоприношений и ритуалов, главным из которых считались игры с быком.

Жители Крита жили в вечном ожидании катастрофы. Наверное, именно это обстоятельство придавало им обостренное чувство быстротечности жизни. Для них в мире не было ничего прочного, ничего вечного. Частые землетрясения едва не каждый день напоминали соплеменникам Даро о мимолетности их существования и заставляли еще усерднее молить богов о снисхождении к их грехам и не богоугодным поступкам…

Разминувшись с отцом Атано, Даро не выдержал и заглянул в его крохотный дворик. Он хотел поприветствовать друга, а то как-то так получилось, что они не виделись несколько дней. Мать Атано хлопотала у низенького столика, кормя трех малых детей. На завтрак они получили по миске теплой ячменной каши, после которой малышей ожидало вожделенное лакомство – сушеные ягоды смоквы.

Даро часто бывал в доме друга, который был обставлен гораздо беднее, нежели его жилище, хотя отец Атано слыл выдающимся мастером каменных дел и зарабатывал неплохо. Жилище друга состояло из двух комнат – в глубине дома находилась скромная опочивальня отца и матери Атано, а сразу за входом – просторное помещение для детей.

На половине родителей друга Даро не был, но передняя комната поражала аскетизмом: глинобитный пол, оштукатуренные и окрашенные белой глиной стены, четыре кровати с низкими ножками, в которых матрац заменяла деревянная рама с переплетенными ремнями, под стеной у окна длинная скамья, у стола – несколько табуретов, а в углу – большой деревянный ларь для вещей и посуды, на котором стояла глиняная лампа с оливковым маслом (нередко она горела и днем, потому как в помещении царил полумрак). Инструмент, продукты и вино находились в пристройке.

Атано сидел под смоковницей – единственным деревом в скромном дворике мастера каменных дел – и с сосредоточенным видом сплетал тетиву. Они были друзьями и одновременно соперниками – и Даро, и Атано считались лучшими стрелками из лука среди юношей своего возраста (обоим недавно минуло по шестнадцать лет). По случаю праздника должны были состояться состязания лучников, где количество прожитых лет не играло никакой роли, и Атано, похоже, решил взять главный приз. Еще неизвестно было, что он собой представлял, но его ценность заключалась в том, что стрелок получит приз из рук самого миноса. Ведь не каждый новый год происходит «рождение» правителя Крита.

– Хайре! – поприветствовал Даро своего друга на языке ахейцев, выбрав момент, когда его мать скрылась в доме.

С некоторых пор на острове стали модными иноземные словечки, потому что на Крит все в больших и больших количествах стали приезжать торговцы из Микен и Афин. Кроме того, на острове жили немногочисленные кидоны, предшественники кефтиу, в глубокой древности основавшие город Кидонию, пеласги, карийцы и даже финикийцы. Востроглазому Даро казалось, что ахейцы чересчур любопытны – как лазутчики; они что-то высматривали, везде лазили, считали корабли кефтиу в гаванях, о чем-то расспрашивали моряков, воинов и простолюдинов, при этом черкая острым бронзовым стилосом по глиняным табличкам. Но его мнением в этом вопросе никто не заинтересовался, даже отец.

«Это у них в крови, – спокойно разъяснил кибернетос. – Ахейцы – не столько торговцы, сколько морские разбойники и завоеватели. Не будь у нас мощного флота, мы бы уже давно платили им дань».

Речь ахейцев, которая сильно отличалась от языка жителей Крита и благодаря которой могли общаться многие племена на островах Эгеиды, Даро выучил поневоле – благодаря Мелите. Юноша говорил на этом языке так, будто он был его родным, в отличие от Атано, который знал всего несколько наиболее употребляемых среди моряков и торговцев слов.

– Хайре^[15], Даро! – ответил Атано, лучезарно улыбаясь.

Они были очень разными – и по характеру, и по внешности. Невысокого роста, широкоплечий, черноволосый, с круглой головой и слегка раскосыми черными глазами Атано, и рослый Даро с узкой талией, благодаря чему он был гибкий, как виноградная лоза, овальным, резко очерченным лицом и длинными волнистыми волосами темно-русого цвета, среди которых встречались более светлые пряди. В его ясных голубых глазах будто плескалось море. Когда Даро гневался, они становились зеленоватыми, точно как море возле берега вечерней порой.

– Надеешься обогатиться, получив первый приз по стрельбе? – с усмешкой спросил Даро, кивком головы указав на великолепный составной лук друга, который был его гордостью.

Он достался Атано даже не от отца или деда, а от прадеда; такова была воля старого воина. Его сильно раздражали мирные профессии детей и внуков, и он питал надежду, что хотя бы правнук пойдет по его доблестной стезе.

– А почему бы и нет? – задиристо ответил Атано.

– Не боишься, что это сделаю я?

– Ха! – воскликнул Атано. – Ничуть! Не спорю, стрелок ты отменный, но мне не ровня. Вот на мечах или в пигмахии^[16] я бы не хотел с тобой сразиться. Это безнадежное дело. Ты ведь побеждал даже парней постарше и посильней меня.

Пигмахию лет сто назад завезли на Крит соплеменники Мелиты, поэтому жители острова именовали борьбу в точности как ахейцы.

– Перестань мне льстить! – строго сдвинул густые черные брови Даро и тут же весело рассмеялся. – Ладно, договорились, так и быть, в стрельбе я не стану перебегать тебе дорожку. Гелиайне^[17]. Извини – тороплюсь…

– Ты куда-то направился?

– В Аминисо, к деду.

– На рыбалку?

– Не совсем. В общем, есть у меня кое-какое дельце… – Даро не хотелось врать другу, но и открыться полностью не имел права, ведь дед предупредил его через слугу, чтобы он лишнего не болтал.

Атано внимательно глянул на него исподлобья и понял, что Даро почему-то хитрит.

– Тогда и я с тобой! – сказал он решительно. – Не возражаешь?

Даро несколько опешил, замялся, но обидеть друга – это последнее дело, и он решительно ответил:

– Я – нет. А вот как дед отнесется к твоему желанию, сказать не могу.

Акару был упрямым и своенравным человеком. Старый кибернетос долго не хотел передавать дело сыну, и только изрядно пошатнувшееся здоровье – результат тяжелого ранения после встречи с пиратским судном – заставило его отправиться на покой. Но своенравный старик по-прежнему вмешивался в распоряжения Видамаро, чем создавал тому немало неудобств. Только с Даро он был мягким и податливым, как воск; дед не чаял души в своем внуке, который внешне был сильно на него похож. Конечно, когда Акару было столько же лет, сколько сейчас Даро.

Атано хорошо был известен строптивый характер старого Акару, тем не менее он с уверенностью сказал:

– Прорвемся! У меня для твоего деда есть чудесный подарок, который согреет ему душу и сделает его более сговорчивым.

– Покажи! – загорелся Даро.

– Э-э нет, пока это тайна, – коварно ухмыльнулся Атано.

Даро только кисло покривился в ответ. Но Атано этого не видел – он побежал в дом, чтобы собраться в дорогу…

Дорога плавно сбегала вниз к гавани, заполненной кораблями. Город-порт Аминисо располагался в устье одноименной реки, воды которой добавляли морю лазури. Холмы полого спускались к ярко-желтому песчаному пляжу. Вдали виднелись высокие горы, над которыми клубились черные тучи и сверкали молнии – там шла гроза. Но небо над городом и море было ясным и безоблачным.

Город, расположенный на невысоком холме, имел мощеные улочки, которые шли горизонтальными террасами и были связаны друг с другом лестницами. В дома, поднимающиеся ярусами по склонам холма, с улицы вели ступени. Все строения Аминисо были сложены из скрепленных глиной небольших камней; уж чего-чего, а этого добра в окрестностях города хватало. На вершине самого высокого холма стояла большая вилла правителя Аминисо. Она была окружена деревьями и цветниками, которые радовали глаз своей красочностью и пестротой. Ниже находилась небольшая площадь с жертвенным камнем посредине. К входу в виллу вели ступени, на которых рассаживались старейшины, чтобы обсудить на собрании вместе с правителем насущные дела и проблемы Аминисо. Площадь окружали дома богатых горожан, украшенные и облагороженные не хуже, чем вилла правителя. Только размерами они были поменьше, зато возле каждого дома был разбит фруктовый сад, в тени которого располагались крытые беседки для дневного отдыха и дружеского застолья в узком кругу.

За холмом, до самых гор, виднелась россыпь крохотных селений, окруженных рощами, и серебряной рыбьей чешуей сверкали извилистые ленты горных ручьев, берега которых испещрили красными, розовыми, белыми пятнами цветущие кусты олеандра. На пустошах паслись козы и овцы, а где можно было найти хоть немного плодородной почвы, люди посадили виноградники, оливы, смоковницы и гранаты. Фруктовые деревья и ягодники росли на террасах, каменные ограды с шипами оберегали сады от животных. Но главное – они спасали от потравы длинные светлые гроздья сладкого винограда. В один прекрасный день они превратятся в чудесное огненное вино, которое славилось не только на островах Зеленого моря, но даже в Та-Кем. Лишь бы погода не подвела – чтобы вовремя шли дожди, да северный ветер с моря не дул слишком сильно.

Гавань имела множество причалов, а в ее дальнем конце, под прикрытием холмистой возвышенности, защищавшей от злого северного ветра, находился порт со складами и помещениями для рабов, которые занимались погрузкой-разгрузкой торговых судов. Там же находилась и небольшая верфь, где как раз сооружали боевой корабль.

Даро, навещая деда, обязательно приходил на верфь, чтобы полюбоваться слаженной работой мастеров. Юношу вообще сильно притягивало море и все, что с ним связано; видимо, сказывалась наследственность, ведь в роду Даро все мужчины были моряками. Да и его самого отец обучал профессии кибернетоса; кому-то ведь нужно передать бразды правления семейным предприятием, которое насчитывало несколько больших и малых судов.

Тропис (киль) парусно-гребного корабля – ствол кипариса длиной около пятидесяти локтей^[18] – выгибали с помощью веревок. Точно так же поступали и с брусьями по обе стороны бортов, но уже в конце строительства. Чтобы нарастить борта, кипарисовые стволы распиливали вдоль, укладывали на землю плоскими сторонами, между ними клали более тонкие, круглые в сечении, сверлили отверстия, пропускали через них веревки и все это вязали к поперечным ребрам. Конечно, в бурлящем море корабль «дышал» и скрипел, зато был юрким, гибким, и никакая волна, даже самая крутая, не могла его сломать. Борта конопатили веревкой, пропитанной варом, – смесью жира и смолы. Этой же смесью промазывали борта, которые потом покрывали тканью с лицевой стороны. Просмоленная ткань хоть и служила недолго, зато не пропускала воды – как человеческая кожа. Парус на мачте, чтобы поймать ветер, поднимали с помощью блоков, скамьи для гребцов тщательно строгали и шлифовали, для кормчего сооружали навес, а на корме рисовали чайку – чтобы корабль летел по волнам, как птица. На парусе обычно изображали Священного Быка, который угрожающе взирал сверху кроваво-красным глазом. Для защиты от волн на многовесельных кораблях борта наращивали решеткой из толстых прутьев, натягивая на них широкие полосы кожи. А еще военные корабли имели тараны – острые клыки на носу, окованные медью.

Как про себя отметил Даро, кроме парусно-гребных кораблей – стремительных эпакрид, в гавани, находились и чисто гребные суда. Они были узкими, очень быстрыми, тоже имели далеко выступающие тараны, и управлялись с помощью двух больших рулевых весел на кормовой площадке. В носовой части гребных судов был сооружен помост, над которым крепились огромные оленьи рога или клубок искусно раскрашенных змей. Такой корабль с ужасными «украшениями» на носу и кормовой оконечностью в виде хвоста дракона производил впечатление морского чудища и устрашал врагов.

У причалов стояли и иноземные суда; одно было ахейским, из Афин, а второе принадлежало торговцам Черной Земли. Парусник Та-Кем значительно отличался от парусно-гребных кораблей Крита. Его корпус набрали из узких акациевых досок и для большей жесткости плотно опоясали плетеным канатом. На кормовом помосте Даро насчитал шесть рулевых весел, закрепленных в прочных уключинах, судно имело палубу, на которой лежал запасной якорь (увесистый камень, обвязанный толстой веревкой), на носу были изображены огромные глаза, а на корме – какие-то странные рисунки, явно магические, ведь жрецов Та-Кем, надзиравших за кораблестроителями, считали колдунами.