Из сумрака сотворится свет

Глава 1

Столица встретила нас сырым, пронизывающим ветром – сказывалась близость редко замерзающего моря, слякотью под ногами и хмурыми тучами в небесах. Словно город не был рад нашему приезду. Или конкретно моему.

Встречай Сэлаж, преступница, отданная господину важному следователю на поруки, явилась!

Шум большого города, толпы людей, проносящиеся мимо повозки. Все это оглушило меня – так я привыкла к тишине и размерности деревенской жизни. А тут…

В себя я пришла только в экипаже, что мчался по оживленным столичным улицам. За окном мелькали вроде бы и знакомые виды, но все же какие-то другие. Город теперь чужой, не родной. Будто я не из ссылки возвращалась, а наоборот. Я отвернулась от окна и тут же наткнулась на внимательный взгляд Падуану. Невозмутимо уставилась в ответ. Он хмыкнул, но все же отвел глаза.

Служебная квартира располагалась в приличном, тихом районе. При этом не так уж и далеко от центра. В шаговой доступности были и парк, и рынок, и некоторые ведомства.

Само жилище оказалось чистым, аскетичным, обставленным без изысков – только необходимыми вещами. Из коридора двери вели в общую комнату, кухню, ванную. А уже в общей комнате было еще три двери, вероятно, в спальни.

– Располагайтесь, – махнул рукой следователь, пока заносили наши вещи.

– Где моя комната? – поинтересовалась я.

– Выбирайте любую, – великодушно разрешили мне.

Я поочередно заглянула в каждую. Выбрала ту, в которой окна выходили на придомовой садик, припорошенный еще не растаявшим снегом. На улицу глазеть как-то не хотелось. Да и занавески тут оказались веселенькими – мелкие пестрые цветы. Хоть какое-то яркое пятно в унылой комнате.

Задвинула чемодан под кровать и скептически посмотрела на шкаф. Вещи успею разложить, а вот написать маме надо бы сейчас.

И так муторно стало на душе. Хотя казалось бы – радоваться должна. В голову упорно не шли мысли – что же написать. Я не стала предупреждать маму заранее, что приеду. Догадывалась, что она забросает меня цедами, где будут вопросы, на которые у меня нет ответов. Будут просьбы, которые выполнять – не хотелось. Например, помириться с отцом. Приехать к ним домой и возможно вообще остаться у них. Ничего из этого допустить я не могла, поэтому и не отправляла цеду, оттягивала этот момент как можно дольше.

«Мама, здравствуй! Я прибыла в город. Мы можем завтра в полдень встретиться в императорском парке? Подробности при встрече.»

Ничего умнее я придумать не смогла. Мама такую лаконичность не оценит.

А что? Общественное место, где в любую погоду много людей. При них мама постесняется устраивать сцены. Не сказать, что она к ним склонна, но мало ли…

Тут же пришел ответ. Я смахнула бумажку с браслета и прочла:

«В час, дома.»

Цеда тут же рассыпалась пеплом, который я стряхнула в платок.

Начинается…

«Если ты действительно хочешь меня увидеть, то в двенадцать в парке.»

Может это выглядело как манипуляция в виде ультиматума, но неужели мама за два года так ничего и не поняла?

В этот раз ответа не было. Может быть и поняла…

Когда я вышла из комнаты, так и не дождавшись цеды, Ионит суетился и накрывал на стол. Мы поменялись местами и наконец-то мужчины отвечают за еду? Захотелось ущипнуть себя – не показалось ли? Но я лишь молча прошла к дивану и присела. На столике рядом лежали свежие газеты. Для вида взяла одну из них, при этом наблюдая за Шербаном. В общем-то, могла бы и помочь ему, тем более, что он путал местами приборы, пару раз чуть не уронил тарелки. Одна вилка все же оказалась на полу. Он поднял ее, негромко вздохнул и пошел на кухню. Зажурчала вода.

Пожалуй, справится и сам. Главное – старание. Да и меня никто ни о чем не просил.

– Убираться будут приходить через день, – произнес Ионит, когда закончил. – Еду доставят по вечерам, если будет в этом надобность. Постоянной прислуги нам не положено, – вновь тяжело вздохнул. – Чем меньше посторонних людей тут, тем лучше.

– Разве у вас нет своего жилья, почему мы все здесь? – заинтересовалась я.

– Держимся вместе, – пожал плечами следовательский помощник.

Или так проще следить за мной. Но ведь днем мы все будем заняты своими делами, а вечером было бы достаточно и охраны…

Вскоре явился Падуану. Из сумки в его руках доносились вполне себе аппетитные запахи. А проголодались мы с Шербаном сильно – оба водили носами в предвкушении.

Наш добытчик водрузил сумку на стол. А вот такое ответственное дело, как раскладывание еды по тарелкам, я Иониту уже не доверила. Следователю, впрочем, тоже. Хотя он и не настаивал – ушел приводить себя в порядок с дороги. Это мы с помощником успели передохнуть, а он же даже в своей комнате не появился, сразу уехал, как выгрузил нас тут.

Ужин прошел практически в тишине. Пару раз Падуану с Ионитом негромко обменялись репликами, меня же никто не трогал. Словно опасались, что от такого количества информации, которое на меня сегодня вывалили, любое лишнее слово в мою сторону будет действительно лишним. И я устрою что-нибудь нехорошее.

Тишина, несмотря на обстоятельства, все же давящей или неловкой не была. Да и мысли у меня заняты были лишь встречей с мамой. Убийства, банды и прочее отошло на второй план.

Сдержанно поблагодарив за ужин, я поднялась и унесла свою тарелку на кухню. Хотела было помыть ее, но вспомнила о замечании Шербана и оставила все так. Как-то отвыкла, что порядком в доме занимается кто-то вместо меня.

Я прихватила парочку газет и направилась в свою комнату.

Приятного изучения прошедших мимо меня новостей не случилось. Уже на второй странице я наткнулась на большой разворот, увенчанный снимком теперь уже бывшего папенькиного адъютанта. Господин Альен после несчастного случая, который стал таковым благодаря в том числе и мне, полученную компенсацию не растратил, а вложил в производство протезов. Благородный мужчина, бывший военный, решил помогать таким же несчастным, как и он. Правда, в статье почему-то умолчали, что никакие конечности Альен не терял, и ему самому протезы ни к чему. Он лишь нашел удачный способ заработка, получая заказы прежде всего от государства. Почему именно он стал чуть ли не главным пострадавшем в том пожаре, символом, я не понимала. Такое ощущение, что за ним стояли другие люди, которые использовали так удачно подвернувшегося военного, ушедшего в отставку по состоянию здоровья, чтобы торговать его лицом во имя якобы хорошего дела, а по факту… Даже если отбросить все мои эмоции по отношению к этому человеку, все равно оставалось ощущение подвоха, чего-то неправильного. В профессиональной среде медиков, от которой меня на долгое время отодвинули, уже начинали ходить нехорошие слухи. Один из одногруппников, с которым я поддерживала общение в переписке, как-то упомянул, что пока толком никто этих протезов не видел, громкие слова о них слышал, но видеть, пощупать, посмотреть в деле – нет. Даже промежуточных результатов не было. Однажды только презентовали какую-то собранную на коленке поделку, обозвав ее прототипом. Кто видел, шутил потом – папье-маше и то выглядит прочнее. В общем, постоянно кормили обещания, что вот-вот будет колоссальный прорыв, но нужно еще немного времени, много денег и терпения.

Видимо, критическая масса слухов подошла к опасной точке, поэтому и заказали целый разворот в солидном издании. Несведущий в этом деле человек наверняка восхитится – такое важное, нужное предприятие, столько пользы будет людям. А кто хоть немного понимает что к чему, догадается, что польза будет только конкретным людям и далеко не пациентам.

Мне до последнего не хотелось верить во все эти домыслы, сплетни, но увидев все написанное… Сомнений оставалось все меньше.

Надеюсь, конечно, что рано или поздно во всем разберутся, и ущерб окажется только материальным – его-то не сложно восполнить. А вот если пострадают люди, которые обратились за помощью…

Как пострадал сам Альен, помощь которому оказывала я…

Я потянулась к графину с водой и прямо так с горлышка принялась отпивать воду. Немного облилась, но лишь промокнула влагу платком. И все же спустя два года я легче воспринимала прошедшие события, решение Комиссии. Альен не был виноват в том, что произошло, я виновата была частично, хоть и наказали по полной. Но именно показания этого человека все усугубили.

Мирелла заявила, что я еще об этом пожалею. Я и пожалел.

А уж как я жалела, что он мне вообще встретился!

И если ранее эти воспоминания выбивали меня из колеи на долгое время, то теперь всего лишь мучала бессонница. Решив долго не страдать, ворочаясь с бока на бок, я принялась потрошить свои запасы – хоть и слабенькое снотворное, но пусть и такое. Ох, сейчас бы я не отказалась от того рецептика Промба…

Однако организм смилостивился, и уснула я довольно быстро и крепко. Да так, что не сразу услышала весьма настойчивый стук в дверь.

Кряхтя поднялась, накинула халат и высунула нос за дверь.

– Завтрак на кухне, ключи на полке в коридоре. У вас свободный день, как и договаривались. Охрана предупреждена, ну а мы ушли по делам, – отчитался Падуану.

Я могла лишь похлопать глазами. Секунда – и следователь скрылся из виду, точно опаздывал. Хлопнула входная дверь.

Время до встречи с мамой я решила провести, гуляя по городу. Нужно же в конце концов и познакомиться с ним заново.

Не сказать, что изменений было много. Но где-то построили новое здание, а где-то – снесли старое, где-то расширили улицу, а где-то вообще закрыли сквозной проезд, оставив только пешеходную часть. Что-то убрали, что-то добавили.

Наверно я ощущала город чужим еще и потому, что возвращаться сюда было не к кому. Дом ведь – это что? Место, где тебя ждут. А в Сэлаже меня ждала только мама. Ну как ждала…

Была бы более сговорчивой, ничего бы этого не было.

С руководителем моей практики и будущим тогда наставником для квалификационной работы для мэтра у нас сложились хорошие отношения, но у него и без меня была куча учеников, помощников и жаждущих его внимания. Одним больше, одним меньше. Я не обольщалась – выдающимся медиком мне вряд ли грозило стать, я всего лишь хотела достойно выполнять свою работу, а звезды с неба – пусть за ними прыгают другие.

Когда начались разбирательства, те немногочисленные друзья, что у меня были, пропали кто куда. В лицо мне никто ничего не говорил, практически все просто тихо и мирно устранились. Лишь пару приятелей, что примечательно, не оставшихся в столице, а уехавших в разные концы страны, не прекратили общение, пусть и только в письмах. И одна столичная приятельница. И такой малости мне хватало, чтобы не чувствовать себя совсем уж брошенной.

А вот мама… Запрета на посещения не было. Ничто не мешало ей выделить хотя бы три дня и приехать ко мне. Ничего и никто, кроме отца.

«Она понесет заслуженное наказание, нечего к ней мотаться», – так он заявил, будто меня и не было тогда в комнате.

Отец хотел добавить к официальному наказанию еще и временное отлучение от семьи. Фонсо, разумеется, не пошел на это. А вот мама перечить не стала. Ограничилась лишь тем, что снабдила меня некоторыми полезными амулетами, которые помогают в быту, и дала немного денег. Гордость я тогда засунула куда подальше – понимала, что отказываться даже от такой помощи, поступать себе же во вред.

В глубине души я была уверена, что несмотря на посильную помощь, мама, также, как и отец, считала меня виновной. Из-за чего и не была особо против приказа отца. Возможно, она так поступала неосознанно и ей казалось, что она лишь уступает воли мужа.

И вот теперь я шла навстречу человеку, которого безумно любила и также глубоко не понимала.

Чистые дорожки с гравием, словно на них никогда не попадал снег, аккуратные, будто по линейке выровненные сугробы вдоль этих дорожек, над ними – чуть припорошенные кусты, также идеально ровно подстриженные. Черные ветки рябин с ярко-красными гроздями ягод. Толпы людей, которых привела сюда в первую очередь комфортная температура – легкий морозец, чтобы не таял снег, но и не кусал за щеки. Таким я увидела парк, когда вошла в него. Вспомнилось, что когда-то мне целый месяц запрещали тут появляться. Теперь уже об этом случае я вспомнила практически без злости. Хотя, когда шла мимо гвардейцев у входа, еле ощутимый озноб испуга прошелся по позвоночнику.

Воздух тут действительно был особенным – дышалось легче, настроение улучшилось. Хотелось улыбаться, радоваться невесть чему. Да пусть вон той синичке, что пристроилась у кормушки, щелкая семечками. Возможно, как и говорил Падуану, в императорском парке сохранились положительные эманации, поэтому это место и было таким теплым, тихим, несмотря на огромное количество гуляющих людей.

Мама не шла по дорожке – плыла. Даже гравий не хрустел под ее ногами. Привлекательная женщина элегантного возраста, куда бы она не направлялась, тут же начинала привлекать внимание к себе. Причем это свойство у нее было всегда, сколько я помнила. Невысокая, темноволосая, с аккуратными чертами лица, изящная, как статуэтка. Такая же хрупкая с виду, но по твердости не уступала и камню. Она куталась в изысканные меха, одевалась в самые утонченные одежды, обдавала тонким и чарующим ароматом. Не женщина – сказка. И не скажешь, что эта дама половину своей жизни проездила за мужем по военным гарнизонам. Научилась готовить из самых скудных запасов так, чтобы сытно и вкусно накормить семью. Умела создавать уют из минимума вещей и обстановки. Могла шить одежду из любого куска ткани, какой можно было достать, и получались достойные вещи. Не говоря уже о ее мастерстве художественной штопки, если ресурсы совсем уж были ограничены.

И также без сложностей она вписалась в столичное общество, когда отец наконец-то получил хорошую должность в главштабе.

Действительно, удивительная женщина. И не восхищаться ею я не могла. Хотя бы в этом.

– Здравствуй, – грудным, обворожительным голосом, таким же прекрасным, как и весь ее облик, проговорила она.

– Мама, – чуть слышно прошептала я.

Она махнула рукой, и я тут же утонула в мехах, вдыхая терпкий аромат жасмина, разбавленный еще какой-то ноткой свежести. Этот запах всегда ассоциировался с мамой.

– Я скучала, – также шепотом произнесла она.

Мне удалось лишь глухо угукнуть. Спустя мгновение она разжала объятия. Взяла меня за плечи и чуть отстранилась, внимательно разглядывая блудную дочь.

– Хороша, – только и заключила мама.

Вряд ли комплимент, скорее упрек. Разве что не цокнула языком.

Я же заметила, что в выглядывающем из-под шапки локоне блестят серебряные нити. Больше, чем, когда я видела ее в прошлый раз. В уголках глаз четче обозначились лучики морщин, а от носа к губам углубились заломы. И все же, несмотря на столь явные признаки того, что и мама не так уж и легко прожила эти пару лет, выглядела она как всегда шикарно.

– Пойдем в кофейню, – произнесла она. – Или все же отправимся домой? Илинка приготовит твой любимый пирог.

Мама не оставляла надежды затащить меня домой. Я покачала головой.

– Кофейня, – ответила я.

Она недовольно сжала губы, но вслух никак не выразила разочарования от моего решения.

Мы пришли в незнакомое место, поэтому я озиралась с любопытством. К тому же я пыталась оттянуть момент, когда придется повернуться к маме и начать разговор. Пока мы шли – перекинулись лишь парой фраз, мама не любила говорить на холоде. «Не хочу застудить горло.»

В конце концов ей это надоело, и она взяла мою руку, лежавшую на столе, сжала ее и прошептала. Негромко, но настойчиво:

– Рассказывай.

И под крепкий кофе, от вкуса которого я отвыкла, из меня полились слова. Да, я периодически отправляла маме и цеды, и полноценные письма, но вот так, воочию – совсем другое дело.

Рассказ вышел долгим – и это я еще кучу всего опускала. Мама прекрасно понимала, что делюсь я не всем, и не только потому, что не могу из-за следствия, про которое, разумеется, я упомянула.

За эти пару лет, что я провела вдали от дома, пришлось выучиться держать язык за зубами, когда это очень нужно. Да и когда не очень – тоже.

Мама попыталась невзначай выпытать чуть больше подробностей, но до того же Падуану ей было далеко. Поэтому я ограничилась лишь тем, что сама посчитала нужным рассказать и ни фразой больше. Боюсь, поделись я еще чем, это тут же будет выложено отцу. И использовано против меня, как всегда.

– Ты молодец, – заключила она. – Достойно справилась с выпавшими тебе испытаниями.

Я поморщилась от банальности и пафоса фразы. Хотелось чего-то более родственного, поддерживающего. Не обязательно утешающего, ведь расстроенной я себя не ощущала, но чуть более теплого – пожалуй.

Она открыла было рот, будто хотела добавить еще что-то, возможно, пресловутое «но…». Я подтолкнула ее.

– Спасибо, я старалась, – хмыкнула я. – Но могла бы и лучше, да?

– Нет, да…

Она перевела взгляд за мою спину, которой я и сама, буквально каждой напряженной клеточкой, почувствовала, кто приблизился к нам.

– Как ты могла… – разочарованно выдохнула я.

– Он имеет право, – на этот раз твердо отчеканила мама.

– Все действительно как всегда, – вяло пробормотала я. Откинулась на спинку стула. – Мое мнение и мои права никого особенно не интересуют. А ведь я тебя просила…

Глубоко вздохнула и уперлась руками в стол, поднимаясь. Мама попыталась схватить меня за руку, но я резко отдернула ее.

– Сядь, – веско проговорил отец, обходя меня.

Мама птичкой выпорхнула из-за стола и ретировалась. Я даже опешить не успела. Еще бы, она свое дело уже сделала – выманила меня.

– А если не сяду? – из упрямства протянула я.

– Ты же не будешь устраивать прилюдных сцен? Я думал, ты уже достаточно повзрослела и получила сполна жизненных уроков.

Если он думал меня пристыдить, то просчитался – я действительно кое-чему научилась. Например, что если с тобой так настойчиво ищут встречи, то это может быть полезно. Не факт, конечно, что для меня. Но любопытно – уж точно. А уж что делать с результатами этой встречи – всегда можно будет придумать. Вряд ли в папеньке взыграли отцовские чувства, тут дело в чем-то другом.

– Итак? – я вопросительно подняла брови.

– Даже не поздороваешься с отцом? – хмыкнул тот.

– Здравствуйте, отец. Я внимательно вас слушаю.

Он поперхнулся. Господин армейский полковник не привык, что с ним так разговаривают.

– И тебе здравствуй, доченька, – буркнул он. – Да вот, хотел поделиться с тобой кое-какими новостями, только теперь не знаю, надо ли.

Фу какая детская уловка. Надо поуговаривать, доказать, что дочь все осознала и теперь будет послушной-послушной. Тогда может и стоит уделить ей своего драгоценного внимания. И капельку информации.

Однако я внутренне подобралась. Не выдав себя, произнесла равнодушно:

– Что ж так?

И подперла голову кулаком.

– Как была ягоза, так и осталась, – вздохнул отец.

Ожидал, что я расстроюсь, что расстроила его, но я лишь пожала плечами.

Он окинул меня уже более внимательным взглядом, потом быстро осмотрел зал, а после наклонился ко мне.

– Знаешь, твой Падуану на самом деле отличный следователь, один из лучших, я бы даже сказал.

– Он не мой, – невпопад отметила я. И добавила: – Я, собственно, и не сомневалась в его способностях, но спасибо, что подтвердил. Только как ты об этом узнал?

– Он смог отыскать косвенные доказательства того, что у тебя не было злого умысла в отношении Альена, – с официозом ответил отец.

И выразительно посмотрел на меня.

Я же могла только хлопать глазами. В голове сразу же зароились полчища вопросов, но ни один из них вслух не задала – голос попросту пропал. Оно и к лучшему. Зато я наконец-то поняла, что там невзначай бросил Падуану про Комиссию.

Отец так и не дождавшись от меня внятной реакции, сжалился и продолжил:

– Следствие тогда не провели должным образом. Посчитали, что и так все ясно – есть подозреваемая, пойманная с поличным. Мотив, возможность реализовать – тоже все на месте. С нюансами никто разбираться не стал. И вот Падуану спустя столько времени заинтересовался твоим делом. Получил доступ, поднял все материалы, опросил оперативно всех, даже тех, кого изначально не посчитали нужным опрашивать. И нашел-таки медсестру, которая видела нечто подозрительное.

Он замолчал.

Я сжала зубы. Да что там следователь, который вел мое дело, когда собственный отец также не стал ни с чем разбираться. Что ему подсунули, в то он и поверил.

Отец демонстративно медленно отпил кофе из маминой чашки и все же вернулся к рассказу, так и не получив от меня уточняющих вопросов.

– Она видела, как некто подходил к твоему столу с медикаментами и инструментами. Этот человек ей показался подозрительным, но в тот момент она значения не придала. А когда все случилось…

И вот тут я все же перебила:

– Это был?..

– Она не знает, кто это был, – ответил отец. – Якобы видела со спины.

– Как это? Ну хотя бы описать его может.

– Не может. Или делает вид, что не может. Вроде бы она и обратилась сначала к одному из врачей сразу же после происшествия, но в той суматохе ее никто слушать не стал. А следователь не посчитал нужным прислушиваться к словам медсестры, которая что-то где-то видела. Зачем тому невнятные догадки, когда и так все очевидно? А вот Падуану заинтересовался. Не знаю почему, но он не дал этому ход, а пока лишь просто собрал информацию. Впрочем, не думаю, что даже его полномочий хватит, чтобы такие показания смогли повлиять на приговор. Или он просто ждет чего-то.

Последнее прозвучало как вопрос. Я пожала плечами. Возможно, Падуану собирает всю подноготную на эту семейку и воспользуется ею, когда придет подходящее время. Когда все будет настолько веским, что не придерешься, иначе к детям столь высокопоставленного человека не подступиться.

Отец мое затянувшееся молчание интерпретировал по-своему.

– Судя по твоей реакции, Падуану не стал посвящать тебя в свои находки.

– Не стал, – согласилась я.

– Ему зачем-то необходимо, чтобы ты была в поле его зрения. И для этого совсем необязательно держать тебя в курсе всех дел.

– Вполне вероятно, – вновь не препиралась я.

Отец удовлетворенно кивнул, а после снисходительно на меня посмотрел. Я решила чуть подыграть ему.

– Как же ты все это разузнал?

– У меня свои источники. И им я доверяю.

Ну да. В отличие от родной дочери.

Следующий вопрос не хотелось произносить, но он просто жег язык.

– Настолько доверяешь, что согласен с тем, что меня подставили?

Лучше пожалею, что спросила, чем буду корить себя, так и не узнав ответа.

Отец задумался.

– Да, это выглядит правдоподобно. Кто-то подменил препараты, рисковал, конечно, но, видимо, это того стоило в его понимании. Думаю, твой язык все же принес тебе парочку врагов в вашей среде, наверняка. – Я скрипнула зубами. – Но все это снимает с тебя только умышленное причинение вреда. А вот халатность никуда не делась.

Вот же непрошибаемый! Признать, что был неправ, извиниться перед дочерью? Нет, слишком жирно для нее будет. Все равно найти в чем обвинить – всегда пожалуйста.

Ни тогда, ни сейчас я не просила, чтобы он походатайствовал за меня перед Комиссией. Хотя у него и были ресурсы, авторитет. Мне всего лишь было нужно, чтобы отец понял, что его дочь – не взбалмошное чудовище. Понял и больше не ставил мне это в вину. Но нет, признавать своих ошибок он не собирался.

– Что ж, – произнесла я, хлопнув по столу. Чашки звякнули. – Премного благодарна, что поделился со мной информацией. Приму к сведению. На этом позволь откланяться.

Я поднялась и поторопилась к выходу. Суровый оклик: «Мирелла! Мы не договорили!», меня не остановил.

Напротив выхода стоял экипаж, из окна которого выглядывала маменька.

– Поговорили? Вот и чудесно, – прощебетала она. Распахнула дверцу и пригласила меня: – Поехали.

– Как. Ты. Могла. – отчеканила я. —Я же тебя просила.

– Вы оба – жуткие упрямцы, – отмахнулась она. – И вместо того, чтобы просто поговорить, пытаетесь переиграть друг друга – кто упёртее.

– Нет, мама. Я никого не хочу переиграть. Я всего лишь хочу, чтобы со мной считались.

– Не говори глупостей, – вздохнула она. – И поехали домой. Следователя твоего отец предупредит.

– Разумеется, – буркнула я.

И пошла прочь.

Мать в отличие от отца, ничего кричать мне вслед не стала. Это ведь ниже ее достоинства.

А я шла по улице, гонимая злостью и горькими слезами, которые нет-нет, да и катились по щекам.