Звездная пыль

– Я принес тебе подарок, – пробормотал юноша, протягивая ей звенящий подснежник, который сиял и переливался в ярких лучах заходящего солнца.

Дейзи смущенно взяла цветок блестящими от колбасного жира пальцами, а Данстан, повинуясь внезапному порыву, наклонился и поцеловал ее в щечку прямо на глазах у родителей и сестры, а также у Бриджит Комфри, мистера Бромиоса и остальных присутствующих.

Легко представить, как они все возмутились и загалдели. Однако мистер Хемпсток, который недаром провел все пятьдесят семь лет своей жизни на границе с Волшебной страной и землями По Ту Сторону, воскликнул:

– Тихо, перестаньте вы! Лучше взгляните ему в глаза. Разве не понятно, что бедный мальчик и сам не знает, что делает! Бьюсь об заклад, что его околдовали. Эй, Томми Форестер, поди-ка сюда! Проводи юного Данстана Торна обратно в деревню, да смотри, не оставляй его одного ни на минутку: поговори с ним, если он захочет, или уложи в кровать, если вдруг его будет клонить в сон.

И Томми увел Данстана с ярмарки обратно в Застенье.

– Ну, полно, полно, Дейзи, – утешала дочку миссис Хемпсток, поглаживая ее по голове. – Его только самым краешком коснулась эльфийская магия, вот и все. Не стоит так переживать. – Она извлекла из глубокого декольте платочек, отерла слезы со щек девушки и прижала ее к своей полной груди.

Дейзи взглянула на мать, выхватила платочек и шумно высморкалась. А миссис Хемпсток с недоумением увидела, что дочь улыбается сквозь слезы.

– Но, матушка, ведь Данстан меня поцеловал, понимаешь, поцеловал, – прошептала она и прикрепила звенящий и сверкающий хрустальный подснежник себе на шляпку.

Проплутав некоторое время, мистер Хемпсток и отец Данстана нашли, наконец, прилавок, где торговали хрустальными цветами. Распоряжалась здесь пожилая торговка, а рядом с ней сидела на жердочке очень красивая птица, прикованная за лапку тонкой серебряной цепочкой. Со старухой оказалось совершенно бесполезно разговаривать – вместо того чтобы рассказать, что случилось с Данстаном, она только сетовала о каком-то великолепном экземпляре из своей коллекции, проданном за бесценок, и жаловалась на тяжелые времена, когда люди исполнены черной неблагодарности, а еще на негодных слуг.

В опустевшей деревне (кто же усидит дома во время Волшебной ярмарки?) Томми привел Данстана в «Седьмую сороку» и усадил на массивный табурет. Тот опустил голову на руки и уставился в пространство невидящим взглядом, время от времени тяжко вздыхая.

Томми принялся тормошить друга, приговаривая: «Ну же, встряхнись, старина! Надо приободриться! А ну-ка, улыбнись! Может, хочешь чего-нибудь пожевать? Или выпить? Не хочешь? Не нравишься ты мне, Данстан, дружище, что-то тут не так…», но так и не добился ответа и невольно вернулся мыслями к ярмарке, где, несомненно, именно в эту минуту (Томми сердито выпятил острый подбородок) за прелестной Бриджит Комфри увивается некий импозантный высокий иноземец с шустрой обезьянкой на плече. Уверив себя, что в пустом трактире его друг будет в полной безопасности, Томми поспешил обратно, к проходу в Стене.

Ярмарка гудела пуще прежнего: посетителей зазывали на кукольные спектакли и представления фокусников, приглашали посмотреть на танцующих зверей или аукцион лошадей, и, конечно же, торговля кипела вовсю.

А с наступлением сумерек на лугу появился доселе невиданный народец, например глашатай, который выкрикивал новости, как современный газетчик – заголовки: «Повелитель Штормхолда страдает от загадочной болезни!», «Огненная Гора сдвинулась с места и приближается к Крепости Дюн!», «Оруженосец наследного принца Гарамонда превращен в хрюкающего пигвиггина!»^[3] – и за монетку готов был рассказать каждую из этих новостей во всех подробностях.

Зашло солнце, и высоко в небесах засияла огромная луна. Повеяло прохладой. Торговцы начали один за другим исчезать в своих палатках и фургонах, приглашая гостей ярмарки внутрь и обещая показать всяческие чудеса и диковинки – за умеренную плату, разумеется.

Когда луна коснулась верхушек деревьев западного леса, Данстан Торн тихонько прокрался по мощеным улочкам Застенья. По дороге ему встретилось немало гуляк, как местных, так и приезжих, – они возвращались по домам с ярмарки, но мало кто из них заметил юношу.

Данстан проскользнул в отверстие в Стене. «До чего же она толстая! Интересно, каково это – прогуляться по ней?» – промелькнула у него в голове мысль, которая в свое время посещала и его отца.

Когда он оказался на ночном лугу за Стеной, ему стало одновременно любопытно и страшно. А что будет, если он, не останавливаясь, пересечет луг и отправится дальше, к темным деревьям на том берегу ручья? Впрочем, дойдя до назначенного места, Данстан поспешно отделался от опасной мысли, как хозяин, который извиняется перед гостем и уходит к себе, бормоча что-то о неотложных делах.

Луна уже садилась.

Юноша прижал сложенные лодочкой руки ко рту и прокричал сычом. Ответа не последовало. Только небо над головой приобрело странный оттенок какого-то густого темного цвета, то ли синего, то ли фиолетового, но никак не черного. А звезд на нем было столько, сколько Данстан за всю свою жизнь не видывал.

Он снова гукнул сычом.

– Неужели, по-вашему, – раздался у самого его уха строгий шепот, – это похоже на крик сыча?! Белая сова – еще куда ни шло, ну, в крайнем случае, совка-сипуха. Будь у меня уши заткнуты, я бы еще могла принять эти звуки за голос филина. Но на крики сыча они совсем не похожи.

Данстан вздрогнул от неожиданности и тут же глуповато улыбнулся. Чудесная девушка уселась рядом, и он вдохнул исходящий от нее пьянящий аромат. Она придвинулась ближе.

– Думаешь, тебя околдовали, а, красавчик Данстан?

– Не знаю.

Девушка расхохоталась, и смех ее был словно журчание чистого родника среди камней.

– Нет, красавчик, никто и не думал насылать на тебя чары. – Она откинулась на спину и теперь смотрела в ночное небо. – Ваши звезды, на что они похожи? – спросила она.

Данстан улегся рядом с ней на холодную траву и тоже стал глядеть на небо. Звезды здесь и в самом деле были странные: казалось, они переливаются всеми цветами радуги, как драгоценные камешки. Или просто в эту ночь было видно больше маленьких звезд? Или созвездия изменили свои очертания? В общем, было в звездах что-то необычное.

Молодые люди лежали рядом, глядя вверх.

– Чего ты хочешь в этой жизни? – спросила девушка.

– Не знаю, – признался юноша. – Наверное, тебя.

– А я хочу вернуть свободу.

Данстан потянулся к серебряной цепи, сбегавшей от ее запястья к лодыжке и терявшейся где-то в траве, дернул и убедился, что цепь эта крепче, чем казалась на первый взгляд.

– Ее сковали из кошачьего дыхания, рыбьей чешуи и лунного света с примесью серебра, – объяснила ему девушка. – Этот сплав невозможно разрушить, пока не исполнятся условия заклятия.

– Ох, – пробормотал Данстан, снова ложась в траву.

– Цепь мне почти не мешает, она ведь достаточно длинная. Но меня просто бесит то, что она есть, и я тоскую по родному дому. К тому же старая колдунья – не самая лучшая хояйка на свете… – И девушка умолкла.

Данстан приподнялся на локте и дотронулся до ее щеки. Его пальцы коснулись чего-то горячего и мокрого.

– Почему ты плачешь?

Она не ответила. Данстан притянул ее к себе, тщетно пытаясь вытереть слезы своей широкой ладонью. А потом ее мокрое лицо оказалось совсем близко, и он, сам не зная, правильно ли поступает, робко поцеловал ее прямо в пылающие губы.

Помедлив мгновение, она раскрыла губы ему навстречу, и ее язычок скользнул ему в рот. И в этот момент, под загадочными звездами, Данстан окончательно и бесповоротно потерял голову.

Ему уже случалось целоваться с девушками, но дальше этого он ни разу не заходил.

А сейчас его руки скользнули по ее маленькой упругой груди и коснулись твердых жемчужин сосков под тонким шелком платья. Девушка крепко вцепилась в него, будто он был ее последней надеждой, и стала стаскивать с него рубашку и штаны.

Она казалась такой маленькой, что Данстан боялся сделать ей больно. Но этого не случилось. Она извивалась и выгибалась под ним, часто дыша и направляя его рукой.

Она запечатлела на его лице и груди сотни огненных поцелуев, а потом вдруг оказалась сверху, оседлала его, смеясь и задыхаясь, вся мокрая и блестящая от пота, как рыбка, и теперь уже Данстан изгибался дугой, ликуя и сходя с ума, наполненный только ею, ей одной, и знай он ее имя – выкрикивал бы его во все горло.

Когда все кончилось, Данстан хотел выпустить ее из объятий, но она обхватила его ногами и прижалась к нему так крепко, что ему показалось – они стали единым существом, принимая и отдаваясь, и растворяясь друг в друге, как звезды растворяются в предрассветном небе.

Потом они тихо лежали рядышком.

Чудесная девушка оправила шелковое платье и снова стала неприступной. Данстан не без сожаления натянул штаны и сжал на прощанье ее маленькую ручку.

Предрассветный ветер остудил его разгоряченную кожу, и ему вдруг стало очень одиноко и холодно.

В сероватых отблесках рассвета юноша мог хорошо разглядеть свою возлюбленную. А вокруг уже пробуждались звери: лошади перебирали ногами, птицы пели первые утренние песни. Те, кто спал в палатках, тоже зашевелились и начали выходить наружу.

– Ну что ж, всего тебе хорошего, – мягко сказала девушка, глядя на Данстана с легким сожалением фиалковыми глазами, которые напоминали сейчас цветом перистые облака в высоком небе. Она поцеловала его нежно, оставив на губах вкус спелой ежевики, и побрела к своему пестрому фургону.

Оставшись один, Данстан потерянно шел через ярмарочный луг, чувствуя себя куда старше своих восемнадцати лет.

Он вернулся на сеновал, скинул башмаки и уснул, а проснулся, когда солнце было уже высоко.

Настал последний день ярмарки, но Данстан туда не пошел. А потом гости разъехались, и жизнь в Застенье вошла в привычную колею – хотя и не совсем обычную, не такую, как в большинстве других деревень (особенно когда ветер дул со стороны Стены).

Через две недели Томми Форестер сделал предложение Бриджит Комфри, и она ответила согласием. А еще через неделю поутру миссис Хемпсток пришла навестить миссис Торн. Они сидели в гостиной и пили чай.

– Да, повезло мальчику Форестеров, – сказала миссис Хемпсток.

– Это точно, – кивнула миссис Торн. – Возьмите еще печенье, дорогая. Наверно, ваша Дейзи будет подружкой невесты?

– Хочется надеяться, – вздохнула миссис Хемпсток. – Если, конечно, она, бедняжка, до этого доживет.

Миссис Торн с тревогой посмотрела на гостью.

– Только не говорите мне, что она больна, миссис Хемпсток! Это было бы просто ужасно.

– Она ничего не ест, миссис Торн. Чахнет на глазах. Редко когда удается уговорить бедняжку выпить глоток воды.

– Да что вы говорите!

– Вчера ночью, – продолжала миссис Хемпсток, – я узнала причину ее недуга. Это ваш Данстан.

– Данстан? Вы хотите сказать, что… – миссис Торн в ужасе прикрыла рот ладонью.

– Нет, конечно же, нет, – поспешно замотала головой миссис Хемпсток и поджала губы. – Ничего подобного. Но Дейзи очень обижена на него: он совсем не уделяет ей внимания. Она не видела его уже бог знает сколько дней. Бедная девочка решила, что он разлюбил ее, и теперь лежит в постели и плачет, не выпуская из рук подснежник, который он подарил ей.

Миссис Торн насыпала в чайник еще заварки и долила кипятку.

– Сказать по правде, – призналась она, – мы со стариком Торни и сами волнуемся за Данстана. Он… немного не в себе. Да, пожалуй, это самое подходящее выражение. Совершенно забросил работу. Торни, помнится, говорил, что мальчику нужно время, чтобы прийти в себя. Когда он, наконец, станет прежним, Торни отдаст ему в собственность все западные луга.

Миссис Хемпсток степенно кивнула.

– Старик Хемпсток был бы рад видеть нашу Дейзи счастливой. Он собирается дать девочке в приданое целое стадо овец.

Овцы Хемпстоков считались лучшими в округе: тонкорунные, умные (по овечьим меркам, конечно), с витыми рогами и острыми копытцами. Миссис Хемпсток и миссис Торн допили чай – и дело было решено.

В июне Данстан Торн женился на Дейзи Хемпсток. И если жених выглядел несколько растерянным, то невеста, как и положено, сияла от радости и была само очарование.

Стоя позади них, отцы новобрачных обсуждали план постройки нового дома для молодой семьи. Матери в один голос утверждали, что Дейзи сегодня просто прелесть, и дружно сетовали на то, что Данстан не позволил невесте приколоть на грудь хрустальный подснежник, который сам же подарил ей в конце апреля на ярмарке.

Тут мы и расстанемся с Данстаном и Дейзи, стоящими под дождем из лепестков роз – алых и белых, желтых и малиновых.

Вернее, почти расстанемся.

Пока строился их новый дом, они жили в коттедже Данстана и были вполне счастливы. Необходимость ухаживать за овцами, пасти их, стричь, кормить и лечить – все эти повседневные заботы мало-помалу изгнали отрешенность из глаз Данстана.

Пришла осень, потом зима. А в конце февраля, когда овцам время ягниться, стоят самые холода и злой ветер завывает на вересковых пустошах, проносясь меж голых деревьев, а ледяные дожди беспрестанно льют со свинцово-серых небес, в шесть часов вечера, когда солнце уже село и наступила почти полная темнота, кто-то просунул сквозь брешь в Стене плетеную корзинку. Стражи, стоявшие по обе стороны прохода, сперва ее даже не заметили. Ведь они смотрели совсем в другую сторону, к тому же вокруг было темно и сыро.

И вдруг раздался тоненький писклявый плач.

Только тогда караульные посмотрели себе под ноги – и увидели на земле корзинку. В ней лежал небольшой сверток из шелковых и шерстяных пеленок, а из него выглядывало красное заплаканное личико с вытаращенными глазками и разинутым ртом, громко вопящим от голода.

К пеленке серебряной булавкой был приколот клочок пергамента, на котором изящным старомодным почерком было выведено: «Тристран Торн».

Глава II
В которой Тристран Торн становится взрослым и дает неосмотрительное обещание

Прошли годы.

Следующая Волшебная ярмарка состоялась точно по расписанию. Но юного Тристрана Торна, восьми лет от роду, туда не взяли, – на это время мальчика приютили у себя дальние родственники из деревни, до которой был целый день пути.

А вот его сестре Луизе, хотя она была всего лишь на полгода младше, на ярмарку пойти разрешили, и это очень расстроило Тристрана, особенно когда она принесла оттуда стеклянный шар, наполненный искорками, которые в сумерках переливались и сверкали, а по ночам наполняли детскую мягким сиянием. Тристран же не привез от родственников ничего, кроме кори.

Вскоре после этого кошка Торнов родила трех котят: двух черно-белых, как она сама, и третьего, совсем крошечного, с серо-голубой шерсткой и глазами, которые меняли цвет в зависимости от настроения зверька: то они были золотисто-зеленые, то розоватые, а иногда даже ярко-алые.

Этого котенка отдали Тристрану, чтобы хоть как-то утешить его после ярмарки. Котенок со временем вырос в голубую кошку, ласковее которой не было на всем белом свете, но в один прекрасный вечер она заметалась по дому с диким мяуканьем, сверкая глазами, ярко-красными, как флоксы, а когда отец Тристрана вернулся домой после работы в поле, стремглав выскочила с воем за дверь и исчезла в сумерках.

В обязанности стражей у Стены входило не пропускать на ту сторону людей, но не кошек, так что Тристран, которому к тому времени уже исполнилось двенадцать, больше никогда не видел свою голубую кошку. Какое-то время мальчик был безутешен. Но однажды вечером к нему в комнату зашел отец, присел на краешек кровати и хрипло сказал: «Поверь, ей будет лучше там, за Стеной. Там живут ее сородичи. Так что не расстраивайся понапрасну, парень».

А мама, та ничего ему не сказала – она вообще с ним почти не разговаривала. И только иногда Тристран ловил на себе ее пристальный взгляд – будто она пыталась отыскать в его лице разгадку какой-то тайны.

Сестренка Луиза нередко подтрунивала над ним по этому поводу утром по дороге в школу, она вообще часто его дразнила: например, за форму ушей (левое ухо у Тристрана было обычное, а вот правое, слегка заостренное, плотно прилегало к голове), или за то, что он говорит всякие глупости: он как-то сказал ей, что маленькие белые пушистые облачка, которые собрались на закате у горизонта, когда дети возвращались из школы, – это овечки. И хотя потом сотню раз объяснял, что эти облака просто похожи на овечек – такие же мягкие и пушистые, Луиза все равно продолжала смеяться над ним, хихикала и издевалась, как гоблин, и, что еще хуже, другим детям об этом рассказала, да еще подговорила их тихонько блеять, когда Тристран проходит мимо. Уж что-что, а подстрекать Луиза умела, и ей нравилось поддразнивать брата.

Школа в деревне была очень хорошая, и под руководством учительницы миссис Черри Тристран Торн узнал все про дроби, широту и долготу, мог на хорошем французском попросить ручку у тетушки садовника и даже у своей собственной тетушки, а еще перечислить всех королей и королев, правивших в Англии, начиная с Вильгельма Завоевателя, пришедшего к власти в 1066 году, и кончая королевой Викторией, взошедшей на трон в 1837‑м, а главное – научился читать и писать каллиграфическим почерком. В Застенье редко заходили чужаки, но все-таки время от времени появлялись бродячие торговцы. Они продавали дешевенькие книжки с леденящими кровь рассказами о жутких убийствах, роковых встречах, смелых подвигах и чудесных спасениях. Большинство подобных коробейников торговали еще и песенниками, по две штуки на пенни, и семейные люди брали их нарасхват, чтобы потом собираться вокруг пианино и хором исполнять песни вроде «Спелой вишни» или «В отцовском саду».

Так дни шли за днями, недели за неделями, годы сменялись годами. К четырнадцати годам Тристран уже многое знал о сексе из сальных шуточек, сплетен и непристойных баллад. А когда ему было пятнадцать, повредил руку, упав с яблони возле дома мистера Томаса Форестера, а точнее, напротив окна спальни мисс Виктории Форестер, но, к своему глубокому сожалению, успел разглядеть только, как что-то розовое промелькнуло в спальне. Виктория была ровесницей его сестры – и, несомненно, самой красивой девушкой на сотни километров вокруг.

К тому времени, как Виктории и Тристрану исполнилось семнадцать, она, с его точки зрения, стала самой прекрасной девушкой во всей Англии. Он был готов настаивать, что она прекраснее всех в Британской империи и даже во всем мире, и врезал бы (или собирался врезать) каждому, кто посмеет с этим спорить. Однако в Застенье трудно было отыскать такого человека – Виктория многим вскружила голову и, по всей вероятности, разбила не одно сердце.

Судите сами: от матери девушка унаследовала серые глаза и личико сердечком, а от отца – вьющиеся каштановые волосы. Губы у нее были яркие и идеально очерченные, а когда она говорила, на щеках у нее появлялся нежный румянец. Бледность кожи ее совершенно не портила, напротив – придавала особое очарование.

Когда Виктории исполнилось шестнадцать, она крупно поссорилась с матерью, потому что вбила в свою прелестную головку, что будет работать разносчицей в «Седьмой сороке». «Я поговорила об этом с мистером Бромиосом, – заявила она, – и он не возражает». «Что там себе думает мистер Бромиос, – отвечала ей мать, до замужества – Бриджит Комфри, – не имеет ровно никакого значения. А работать разносчицей в трактире – недостойное занятие для юной леди».

Жители Застенья с интересом наблюдали за ходом этого сражения, гадая, чья возьмет, ибо никому еще не удавалось переспорить Бриджит Форестер: ее язычком, по словам односельчан, можно было соскоблить краску с амбарной двери и содрать кору с дуба. Во всей деревне не нашлось бы человека, который рискнул бы попасться ей под горячую руку, – говорили, что скорее Стена сдвинется с места, чем Бриджит Форестер уступит в споре.

Впрочем, у Виктории Форестер были свои методы – и если все средства были исчерпаны (а иногда и не исчерпаны), она шла к отцу, и тот выполнял ее прихоти. Однако на этот раз он, к изумлению Виктории, встал на сторону жены. И вопрос был закрыт.

Все деревенские парни были влюблены в Викторию Форестер. Да и многие давно женатые солидные джентльмены с сединой в бороде провожали ее взглядами, вновь ощущая весну в своих сердцах.

– Говорят, сам мистер Мандей числится у тебя в обожателях, – сказала Луиза Торн Виктории как-то раз майским утром в яблоневом саду.

Пять девушек уютно устроились среди ветвей старой яблони. Майский ветерок осыпал их волосы и юбки розовыми лепестками, словно снежинками. Яркое послеполуденное солнце пробивалось сквозь листву, разбрасывая вокруг зеленые, серебристые и золотистые блики.

– Мистер Мандей? – презрительно поморщилась Виктория. – Да ему уже сорок пять! – И состроила гримаску, давая понять, что когда тебе семнадцать, сорок пять – это уже глубокая старость.

– К тому же, – сказала Сесилия Хемпсток, двоюродная сестра Луизы, – он уже был женат. Не хотела бы я выйти замуж за того, кто уже был женат. Это все равно что доверить постороннему человеку объезжать своего пони.

– А лично мне кажется, что у брака с вдовцом есть свое преимущество, – возразила Амелия Робинзон, – кто-то уже сгладил острые углы его характера, укротил его, если хочешь. К тому же к такому возрасту у мужчины плотское вожделение угасает, и это избавляет от множества неприятностей.

Цветущий яблоневый сад наполнился девичьим хихиканьем.

– И все же, – неуверенно заметила Люси Пиппин, – представьте, как хорошо, когда ты живешь в большом доме, у тебя есть кучер и четверка лошадей и ты можешь ездить и в Лондон на балы, и в Бат на воды, и в Брайтон купаться в море. Пусть даже мистеру Мандею сорок пять лет.

Остальные девушки расхохотались, бросая в Люси пригоршни яблоневых лепестков. И громче всех смеялась Виктория Форестер.

Тристран Торн был лишь на полгода старше Виктории. Уже не мальчик, но еще не мужчина, нескладный, как все юноши в этом возрасте, он, казалось, весь состоял из острых локтей и кадыка. Волосы ему от природы достались русые, цвета мокрой соломы, и всегда топорщились в разные стороны, как ни старался он пригладить их влажным гребнем.

Он был болезненно застенчив и, как все болезненно застенчивые люди, часто вел себя очень шумно. Тристран был вполне доволен своей судьбой – насколько может быть доволен семнадцатилетний юноша, у которого вся жизнь впереди. Частенько, работая в поле или в деревенской лавке «Мандей энд Браун», он мечтал о том, как поедет на поезде в Лондон или даже в Ливерпуль или поплывет на пароходе по серым водам Атлантического океана в Америку, и там, в неизведанных землях среди дикарей, заработает огромное состояние.

Но бывали времена, когда ветер дул из‑за Стены, принося с собой ароматы мяты, чабреца и красной смородины, и язычки пламени в деревенских каминах в деревне приобретали странный цвет. В такие дни самые простые устройства – от каминных спичек до волшебных фонарей – отказывались работать, а мечты Тристрана Торна сменялись путаными фантазиями: он представлял, как пробирается по лесным трущобам, спасая принцесс из заколдованных замков, мечтал о рыцарях, троллях и русалках. Когда на него находило такое настроение, он потихоньку ускользал из дома и подолгу лежал на траве, глядя в звездное небо.

Сейчас мало кто может похвастаться, что видел звезды такими, какими их видели люди в те давние времена – наши города отбрасывают слишком много света в ночное небо. Но в Застенье звезды сияли, как непознанные миры или невысказанные мысли, и не было им счета, как деревьям в лесу или листьям на дереве. Тристран всматривался в темное небо, пока все мысли не покидали его, а потом шел домой и засыпал мертвым сном.

При внешней своей нескладности он был полон энергии, которую, впрочем, никто не направлял в нужное русло. Вечерами и по выходным юноша помогал отцу на ферме, а в основное время работал приказчиком у мистера Брауна в лавке «Мандей энд Браун».

Это был деревенский магазинчик, где имелись запасы всего необходимого, но большую часть доходов хозяева получали, привозя товары на заказ. Выглядело это так: жители деревни оставляли мистеру Брауну заявки на все что угодно – от мясных консервов до лекарства для овец, от столовых ножей для рыбы до каминной плитки, – и приказчик составлял общий список заказов. Потом мистер Мандей брал этот список, запрягал двух тяжеловозов и отправлялся в ближайший город, а спустя несколько дней возвращался с телегой, доверху груженной всякой всячиной.

Однажды в конце октября, холодным ветреным днем, когда, казалось, вот-вот пойдет, но так и не начинается дождь, Виктория Форестер вошла в лавку «Мандей энд Браун» со списком покупок, составленным ее обстоятельной матушкой, и позвонила в колокольчик у прилавка, вызывая продавца.

Из подсобного помещения появился Тристран Торн, и на личике Виктории мелькнула тень разочарования.

– Добрый день, мисс Форестер, – произнес он.

Девушка натянуто улыбнулась и протянула ему свой список.

Вот что там было:

Полфунта саго

10 банок сардин

1 бутылка грибного соуса

5 фунтов риса

1 банка светлой патоки

2 фунта смородины

1 бутылка ярко-красной краски

1 фунт ячменного сахара

коробка лучшего какао «Раунтриз» на шиллинг

полировка для ножей «Оуки» на 3 пенса

вакса «Браунсвик» на 6 пенсов

1 пачка желатина «Суинборн»

1 бутылка мебельной мастики

1 половник

шумовка за 9 пенсов

стремянка.

Тристран прочитал список про себя в поисках какого-нибудь предлога поговорить с Викторией: ему очень хотелось обменяться с ней хоть парой фраз.

– Похоже, у вас собираются готовить рисовый пудинг, мисс Форестер, – услышал он собственный голос и тут же понял, что сказал что-то не то.

Виктория поджала свои пухлые губки, взмахнула длинными ресницами и ответила:

– Да, Тристран, у нас собираются готовить рисовый пудинг. – Потом она улыбнулась и добавила: – Мама говорит, что если есть много рисового пудинга, то никакие насморки, простуды и прочие осенние недуги не страшны.

– А моя матушка, – признался Тристран, – верит в целебные свойства пудинга из тапиоки. – Он наколол список на специальный штырь и сообщил: – Большую часть вашего заказа мы можем доставить уже завтра, а остальное – в начале следующей недели, когда мистер Мандей поедет в город.

Тут налетел такой сильный порыв ветра, что по всей деревне задрожали стекла, а флюгера на крышах завертелись как сумасшедшие, уже не в силах отличить север от запада и восток от юга.

Огонь в камине лавки «Мандей энд Браун» взметнулся и рассыпал вокруг сноп зеленых, алых и серебристых искр, как будто кто-то бросил туда пригоршню металлических опилок.

Ветер дул с востока, из Волшебной страны, и Тристран Торн с удивлением почувствовал прилив храбрости, какой в себе и не подозревал.

– Знаете, мисс Форестер, я освобожусь через несколько минут. Может быть, вы позволите проводить вас до дома? Мне ведь с вами почти по пути, – сказал он и стал с замиранием сердца ждать ответа.

Виктория Форестер глядела на него с изумлением. Ему показалось, что прошло целых сто лет, прежде чем она ответила:

– Хорошо.

Тристран опрометью бросился в контору и сообщил мистеру Брауну, что уходит. Тот не особенно возражал, хотя добавил недовольно, что когда он, мистер Браун, был моложе, ему приходилось не только задерживаться каждый день допоздна и закрывать лавку, но еще и спать на полу под прилавком, подложив под голову пальто вместо подушки. Юноша согласился, что в таком случае ему, Тристрану, крупно повезло, пожелал мистеру Брауну спокойной ночи, схватил с вешалки свое пальто и новую шляпу-котелок и выскочил на улицу, где его поджидала Виктория Форестер.

Осенние сумерки сгущались быстро, и пока молодые люди шли, вечер незаметно перешел в ночь. Тристран чувствовал в воздухе запах приближающейся зимы – смесь ночного тумана, морозной свежести и пряного запаха палой листвы.

Они шагали извилистой дорожкой по направлению к ферме Форестеров; в небе висел узкий серп луны, звезды ярко сияли в темноте.

– Виктория, – прервал Тристран затянувшееся молчание.

– Да, Тристран, – отозвалась девушка, думая о чем-то своем.

– Ты не сочтешь за наглость с моей стороны, если я тебя поцелую?

– Да, – холодно отрезала Виктория, – сочту.

– А-а-а… – протянул Тристран.

Не проронив больше ни слова, они поднялись на холм. Вся деревня лежала перед ними как на ладони, свечи и лампы уютно мерцали мягким желтым светом в окнах, будто приглашая войти. А над головами Тристрана и Виктории сверкали, сияли и переливались холодным светом мириады далеких звезд, и было их столько, что это просто не укладывалось в голове.

Тристран взял маленькую ручку Виктории в свою. Девушка не отняла ее.

– Ты видел? – спросила она, вглядываясь в даль.

– Нет, я ничего не видел, – ответил Тристран. – Я смотрел на тебя.

В лунном свете было видно, что Виктория улыбнулась.

– Ты самая красивая на всем белом свете, – сказал Тристран пылко.

– Да ладно тебе глупости болтать, – мягко возразила Виктория.

– А что ты видела?

– Как упала звезда. В это время года они довольно часто падают.

– Викки, ты меня поцелуешь?

– Нет, – ответила девушка.

– Но ведь ты целовала меня, когда мы были младше. Помнишь, под дубом, в день твоего пятнадцатилетия. И в прошлом году на весеннем празднике – помнишь, за сараем твоего отца…

– Я с тех пор сильно переменилась, – возразила Виктория, – и я не поцелую тебя, Тристран Торн.

– Если не хочешь целоваться просто так, выходи за меня замуж! – выпалил Тристран.

На холме воцарилось молчание, только октябрьский ветер шумел. И тут раздался серебристый смех – предложение удивило и рассмешило самую красивую девушку на всех Британских островах.

– Замуж? За тебя? – спросила она, закончив смеяться. – С чего бы это мне выходить за тебя замуж, Тристран Торн? Что ты можешь мне дать?

– Что я могу тебе дать? Да ради тебя, Виктория Форестер, я отправлюсь в Индию и привезу тебе слоновую кость, и жемчужины с ноготь твоего большого пальца, и рубины с голубиное яйцо. Я поеду в Африку и привезу тебе алмазы размером с крикетные мячи, я найду исток Нила и назову его в твою честь. Я отправлюсь в Америку, аж в самый Сан-Франциско, на золотые прииски, и не вернусь, пока не добуду золота столько, сколько весишь ты, а потом привезу его сюда и сложу к твоим ногам. Я поеду в далекие северные края, убью много огромных медведей и привезу тебе их шкуры.

– У тебя неплохо получалось, – сказала Виктория, – пока дело не дошло до белых медведей. Но все равно я не поцелую тебя, маленький глупенький деревенский мальчишка на побегушках, и не выйду за тебя замуж.

Глаза Тристрана сверкали в лунном свете.