«Долоховский текст» творчества Л.Н. Толстого: истоки, семантика, функции, контекст

Введение

В истории европейских литератур существует плеяда героев, каждый из которых в предельной степени сконцентрировал в себе черты создавшей его эпохи и потому особенно часто привлекал к себе внимание критиков и исследователей. Дон Жуан, Гамлет, Дон-Кихот, Фауст давно стали объектами рассмотрения во многих специальных научных работах¹. Такие герои «стягивают» вокруг себя в определённый «текст» ряд системно воспроизводящихся мотивов и сюжетов. Русская литература также богата на героев, формирующих свой узнаваемый «текст». Значительное место в ряду таких феноменов занимают герои произведений Л.Н. Толстого.

Два мощных потока толстовского слова: «текст о герое» и «текст о себе» не всегда чётко разделены. Художественное построение, осмысление собственного жизненного сценария (зачастую – через дневники) и внедрение автобиографических деталей в произведения Толстого – вопрос, внимательно изучаемый со времён первой публикации и до настоящего момента, что иллюстрирует, например, исследование Д. Ранкура-Лаферьера, представляющее собой опыт психоанализа одного из главных героев романа «Война и мир» Пьера Безухова – однако не столько как образа в границах художественного целого эпопеи, сколько как индивидуума из внеэстетической реальности, натура которого обнаруживает совпадения с задокументированными чертами характера его создателя².

Во многих современных коллективных и авторских трудах на одном из главных мест находится проблема человека у Л.Н. Толстого³. Причём этим человеком становится зачастую сам Толстой, его биография, поведенческий текст⁴, поиск своего пути и веры⁵. Эта тема и в наши дни далека от исчерпанности: очевидно, некоторые значительные элементы биографии писателя интегрированы в его творчество, но соотношение лично пережитого и сочинённого, фикционального в произведениях Толстого детально не прояснено. Западные толстоведы также проявляют повышенный интерес к изучению личной жизни Толстого – в основном в психоаналитическом аспекте⁶. В связи с этим характерно, что особым образом в научном мире акцентированы последние годы жизни и творчества Толстого⁷: на эту тему появляются рассчитанные на широкую аудиторию работы⁸, а также всё новые и новые экранизации толстовских произведений. Активно осваивается в научном поле и гендерный подход к романам Толстого⁹. Одной из продуктивных линий в работе толстоведов можно назвать анализ мифопоэтики текстов, обращённый к архетипическому в творчестве писателя¹⁰. Традиционно большое внимание привлекают как персонажные системы произведений писателя, так и поэтика отдельных образов. Стоит отметить, что значительный вклад в понимание природы и функций литературного героя внесла классическая работа Л.Я. Гинзбург, ставшая в отечественном литературоведении – и толстоведении в частности – надёжным фундаментом для исследований в области художественной антропологии¹¹. Существенная часть исследований посвящена заглавным и автобиографическим образам героев толстовских произведений. Кроме того, в недавнее время защищён ряд кандидатских и докторских диссертаций, посвящённых антропологии толстовских персонажей и художественным средствам их репрезентации в повествовательной структуре романов писателя¹².

Известно, что сам Л.Н. Толстой неоднократно подчёркивал: для него ни в жизни и в истории, ни в его произведениях нет главных и второстепенных героев (как нет и второстепенных мыслей), однако некоторые толстовские образы долгое время оставались «в тени» – и, кажется, образ Фёдора Долохова из романа «Война и мир» иллюстрирует недостаток внимания со стороны читателей и исследователей к героям «оттеняющим». Однако записи в дневниках Толстого и комментарии близких писателя однозначно свидетельствуют об интересе автора к этому герою, о сложностях в создании образа и об итоговом удовлетворении результатом работы над ним.

Образ Фёдора Долохова в романе «Война и мир» поставлен в центр данного исследования ввиду целого ряда новых перспектив прочтения толстовского творчества, которые потенциально может открыть всестороннее изучение этого персонажа, его места в повествовательной структуре «Войны и мира», корней образа в ранней прозе писателя и в самосознании биографического автора. Как литературный герой этот «демон» семейств Безуховых и Ростовых, постоянный спутник Анатоля, участник главных военных событий и светских перипетий романного действия исследован в отечественном и мировом толстоведении далеко не исчерпывающе. Фактически ему посвящена лишь одна отдельная работа, созданная канадским славистом Донной Оливер¹³.

Долохов постоянно оказывается рядом с главными героями романа-эпопеи, «оттеняя» каждого из них, становясь их временным контекстным двойником. С Николаем Ростовым, Андреем Болконским, Пьером Безуховым у Фёдора Долохова складываются особенные отношения «притяжения-отталкивания». В случае с Николаем и Пьером работает схема «дружбы-вражды», оба раза отмеченная любовным треугольником. Ситуация с Андреем несколько сложнее: в тексте романа «Война и мир» герои ни разу не оказываются лицом к лицу, но Андрей как будто постоянно наблюдает за Долоховым и в своём «наполеоновском» периоде оказывается крайне ему созвучен. Элементарная схема любовного треугольника здесь усложняется – но, учитывая то, что именно Долохов разрабатывает весь план похищения Анатолем невесты Болконского Наташи, определённо присутствует.

Стоит отметить, что сюжетная значимость образа Фёдора Долохова доказывается довольно просто: при исключении этого героя из текста романа всё действие его неизбежно останавливается, тогда как без героев вроде Бориса, Берга, Билибина и др. мы легко себе можем представить сюжет «Войны и мира». Долохов у Толстого встречается читателю и в мирных, и в военных эпизодах, с одинаковой лёгкостью вписывается и в мир Москвы, и в мир Петербурга (тогда как герои Толстого в основном любят Москву, а в Петербурге чувствуют себя не на своём месте, или наоборот). Такая «вездесущесть» Долохова делает его образ важным для анализа поэтики «сцеплений» романа «Война и мир», поэтому закономерным представляется рассмотреть автобиографические толстовские импликации, преломившиеся в этом персонаже, и систему сюжетных мотивов, в которую Долохов вовлечён и которую во многом генерирует.

В соответствии с декларировавшимся Толстым стремлением установить пронизывающие весь романный мир «сцепления», а также в связи с отчётливым антропоцентризмом философии художника хронотоп героя понимается как важнейший полюс смыслопорождения, позволяющий проследить как семантику внутритекстовых мотивных «сцеплений», так и внетекстовое авторское видение данного типа личности. Кроме того, в контексте отчётливого тяготения современного литературоведения к реконструкции сверхтекстовых образований в работе ставится вопрос именно о «долоховском тексте» Толстого как смыслопорождающей парадигме, созданной в процессе напряжённых исканий художника в области феноменологии человеческой личности.

Настоящее исследование посвящено определению места Долохова в системе персонажей романа «Война и мир» и в масштабе всего толстовского творчества. В современной науке о Толстом отсутствует связная, целостная реконструкция концептосферы Долохова – как в её исторической ретроспективе (внепрототипические источники образа), так и в функциональном отношении – с точки зрения влияния на структуру романного повествования. Мотивы, составляющие концептосферу образа Долохова, в творчестве Толстого регулярны и представляют собой устойчивое семантическое единство, парадигму, «текст» героя, причём сам Долохов является кульминационной точкой в динамике этой парадигмы. Эти наблюдения позволили говорить о «долоховском сюжете», «долоховской парадигме» или «долохов-ском тексте» в наследии великого романиста.

Глава 1
Образ Фёдора Долохова: генезис, семантика, сюжетные трансформации

§ 1. Образ Долохова в оценке литературоведов

В многолетней традиции литературно-критических оценок и научного изучения главного толстовского романа накоплено значительное количество ярких и проницательных частных наблюдений, посвящённых Долохову.

Очень симптоматично, что с самых первых критических отзывов о «Войне и мире» многие исследователи предпочитают вообще не упоминать о Долохове, исключая его из своих теорий и классификаций. Не назван он в наиболее ранних знаковых работах о толстовском романе – в статьях Д.И. Писарева «Старое барство» (хотя критик ведёт речь иногда и о совсем эпизодических персонажах) и Н.С. Леско-ва «Герои отечественной войны». М.И. Драгомиров, оценивавший роман «Война и мир» с военной точки зрения, лишь однажды, причём резко отрицательно, упоминает «нахального Долохова, лезущего со взятыми трофеями к полковому командиру и мимоходом, заодно, присваивающего то, что сделал Тимохин, т.е. остановку роты, когда бежал весь полк»¹⁴. И.А. Потапов хоть и даёт положительную оценку Долохову как офицеру, всё же определяет его как отрицательного персонажа, причём последнего в определённом семантическом ряду:

«Совершенствуя в своих многочисленных вариантах замысел в окончательный текст произведения, он (Л.Н. Толстой. – О.Г.) делал всё более отрицательными таких людей, как Василий Курагин, Борис Друбецкой, Анатолий Курагин, Долохов, и облагораживал положительных персонажей»¹⁵.

Н.Г. Долинина характеризует Долохова как самого непонятного, самого таинственного из всех героев «Войны и мира»¹⁶.

В таких оценках эмоциональный компонент преобладает над аналитическим: ни мифопоэтический слой повествования, ни функционально-нарративная роль персонажа ещё не затрагиваются. Принятая в этих работах система оценок регулируется этическими соображениями.

Довольно часто встречается определение Долохова как героя-антитезы, принципиально противопоставленного главным положительным героям. Так, Э.Е. Зайденшнур отмечает:

«Сцена предложения, дополняя характеры Наташи и Денисова, создаёт одновременно контраст чистоты Денисова и порочности Долохова, шулерски обыгравшего Николая в отместку за отказ Сони»¹⁷.

А.Д. Тимрот также подчёркивает функцию антитезы, «заложенную» в образе Долохова, но добавляет к ней ярко отрицательную коннотацию: «Характер Тимохина раскрывается также в сравнении. Рядом с ним действует разжалованный Долохов. Он ищет в бою отличий. Смелость его – не героизм, а авантюризм»¹⁸, потому ожидаемы дальнейшие негативные определения:

«Ярко нарисован Толстым образ авантюриста, неудачника Долохова. Бедность, непрочное положение в обществе при огромном честолюбии исковеркали умного, волевого Долохова, сделали его шулером, забиякой… Образ Долохова – это пример дворянской авантюристической воинственности. “Герои”, подобные ему, были благодатным материалом для захватнических войн. Долохов – человек без чести и долга, без чувства Родины»¹⁹.

Встречаются и положительные оценки Долохова как персонажа, но не как значимого действующего лица:

«Долохов, бывший до войны “знаменитостью в мире повес и кутил Петербурга”, картёжник, дуэлянт – на войне совершает чудеса храбрости, выдержки, находчивости. Разжалованный в солдаты, в условиях суровой солдатской жизни он приобрёл лицо гражданина и патриота. Гордый и жестокий, Долохов в то же время человек с душой, способен к глубоким и нежным привязанностям (отношение к матери, любовь к Соне). Накануне Бородинского сражения он искренне и мужественно просит прощения у Пьера»²⁰.

Образ Долохова в оценках исследователей поставлен и в ряд положительных героев: «неслучайно на полях сражений у реки Энс, Шенграбена и Аустерлица герои Толстого Денисов, Тушин, Андрей Болконский, Долохов показывают примеры мужества, храбрости и воинской доблести»²¹.

Недооценка сюжетообразующего значения Долохова встречается и в статьях критиков, и в исследованиях ведущих учёных-толстоведов. Например, С.Г. Бочаров о Долохове упоминает лишь вскользь, в связи с дуэлью Пьера. В работах Е.Н. Купреяновой²² и Л.Д. Опульской²³ образ Фёдора Долохова дан лишь как один из образов отрицательных героев в сравнении с положительными, живущими живой жизнью. При этом В.В. Вересаев, положивший своей работой «Живая жизнь» начало этой традиции истолкования романа, говорит о Долохове совершенно противоположное:

«Одна и та же сила жизни сказывается в наседке, радостно и хлопотливо водящей по двору цыплят, и в ястребе, вольно летающем под облаками. И если для наседки жизнь прекрасна и значительна именно в курятнике и нигде больше прекрасной быть не может, то для ястреба тот же курятник был бы сплошным ужасом и тоской. <…> В мирной, повседневной жизни Долохов задыхается, как ястреб задыхался бы в курятнике. <…> Хищный и сильный, он ярко живёт только среди борьбы и опасностей»²⁴.

Однако определение Долохова как хищника встречается довольно часто и в отрицательном ключе, например:

«Свою нелюбовь к хищному типу художник, впрочем, заявил в изображении целого ряда таких лиц, как Элен, Анатоль, Долохов, Балага и пр. Все это натуры по преимуществу хищные: художник сделал из них представителей зла и разврата, от которых страдают главные герои его семейной хроники»²⁵.

В.Г. Одиноков относит Долохова к многочисленным проекциям, «уменьшенным в сотни раз копиям» Наполеона²⁶ (образ Долохова ставится учёным в один ряд с Анатолем, Сперанским, французом Рамбалем, компаньонкой княжны Марьи мадемуазель Бурьен). Парадигму «наполеоновских» героев исследователь реконструирует, опираясь на два основных признака: развращённость и театральная нежность по отношению к матери. В характеристиках всех названных выше героев эти признаки проявлены.

Вместе с тем ряд исследователей отмечают важную роль образа Долохова. Так, о его сюжетообразующем значении писал Б.И. Кандиев, считавший Долохова одним «из сквозных персонажей романа-эпопеи»²⁷. А.А. Сабуров указал на то, что «некоторые лица выполняют по преимуществу функцию сюжетной связи. Так, княгиня Друбецкая связывает сферу князя Василия (сферу знати) со сферой Ростовых… Долохов – сферу Анатоля, Пьера, Николая Ростова»²⁸. В.И. Камянов, единственный из российских толстоведов, кто подробно исследовал образ Долохова, в том числе в его внутрисюжетных связях, сделал важное замечание: «Долохову, который напоминает сфере “Мир” о сфере “Война”, доверена особой важности связующая миссия»²⁹, «он поставлен в самый центр диалектических связей между сферой “Война” и сферой “Мир” и уже поэтому занимает одно из ключевых мест в повествовании»³⁰.

Принципиально важны высказывания С.А. Толстой и К. Леонтьева, хорошо знакомых с точкой зрения самого писателя: «Мне очень Долохов нравится»³¹, – пишет С.А. Толстая мужу в письме 29 июля 1865 г. О.В. Сливицкая отмечает интересное высказывание К. Леонтьева: «У Долохова, например, особое место в романе. <…> Неслучайно К. Леонтьев заметил, что Толстой “почему-то” любит и “злого Долохова”»³². Здесь О.В. Сливицкая сознательно или бессознательно видоизменяет высказывание К. Леонтьева, писавшего: «гр. Толстой над всеми действующими лицами своими немножко и подсмеивается (кажется, над всеми, за исключением: Государя Александра Павловича, Андрея Болконского и злого Долохова – почему-то)…»³³.

Зарубежное толстоведение также внесло значительный вклад в изучение поэтики романа «Война и мир». Гэри Сол Морсон обратил внимание на то, как воспринимали образ Долохова первые читатели Толстого:

«Возможно, одна из причин, по которым первые критики сочли Долохова главным героем романа, – это его способность (данная в романе только ему) одинаково эффективно действовать в обеих ситуациях»³⁴ (ситуации войны и ситуации мира / светской жизни. – О.Г.).

Образу Долохова и романтическим элементам в его структуре посвятила свою работу упоминавшаяся выше Донна Оливер³⁵. Ключевым элементом концепции Д. Оливер является акцент на особой роли Долохова в персонажной системе романа, а также вообще в художественной системе Толстого. В этой связи исследовательница справедливо дистанцируется от несколько наивных оценок героя с точки зрения того, «плох» он или «хорош». Учёным существенно расширен смысловой потенциал образа, в котором предложено видеть социокультурную тенденцию, аналогичную байронизму, – «долоховизм» (притом что Долохову, герою исторически более раннего поколения, сам Байрон известен быть не мог). «В результате Толстой предлагает через Долохова другой источник будущего поведения Евгения Онегина, Печорина и других героев русского романтизма: не байронизм, а “долоховизм”»³⁶. Д. Оливер подчёркивает преемственность эпизода с письмом Наташи, на самом деле написанным Долоховым, с письмом Германа Лизавете, открывая новые перспективы для сравнения: наполеоновский «фон» обоих персонажей, их жизненная неустроенность и т.д. Исследователь также отмечает недостаточное внимание к этому образу, характерное для толстоведческой литературы. Существенным является замечание о важной роли Долохова в судьбах толстовских героев. Д. Оливер называет это «внесением печали/беды»³⁷ в их судьбу, что играет роль «катализатора»³⁸, например, для сознания Пьера, постигающего благодаря этому то, что он и так в глубине души должен был понимать. В дальнейшем автор работы прослеживает итоги деяний Долохова, показывая, что все его разрушительные импульсы ведут и к позитивным, счастливым исходам.

Похожие наблюдения о влиянии Долохова на судьбы других толстовских героев сделаны несколько ранее Джорджем Р. Клеем:

«Похожим образом Долохов помогает протагонистам: сначала наставляя рога Пьеру, а потом провоцируя его на дуэль; затем вовлекая Николая в крупный карточный проигрыш. И если Анатоль выписан так, чтобы казаться доминирующей фигурой, притом что Наташа видится его жертвой, точно так же и в сцене карточной игры на первый взгляд кажется, что Николя – муха в паутине Долохова. На самом деле верно обратное: функцией долоховского карточного ловкачества становится провокация духовного роста Николая»³⁹.

Аналогичным образом «в ретроспективе мы можем увидеть, что семилетнее добровольное заточение в Лысых Горах – это то, что сохраняет Марию для Николая. Как и фиаско первого брака Пьера и расставание с женой через дуэль, спровоцированную также Долоховым, сохраняет его в состоянии холостяка, пока Наташа растёт»⁴⁰.

Далее Д.Р. Клей вслед за большинством исследователей-толстоведов обращает внимание на неизменность Долохова: «Долохов не собирается меняться: Долохов – это Долохов, непреодолимо жестокий, врождённо нечувствительный, обречённый двигаться только в одном направлении. Он получает наслаждение не только от выигрыша (пари всех родов, адюльтер, партизанская война), но и от втягивания других в те “игры”, правила которых он знает лучше всех. Их проигрыш – вот его настоящий выигрыш. Он не прост – ни пешка, ни марионетка…»⁴¹

Сложность образа Долохова, как нам кажется, заключается в том, что персонаж этот неизменно равен самому себе, и при этом, как и герои Достоевского, «незавершён», что противоречит традиционным представлениям о завершённости толстовских героев одновременно с их «текучестью». Долохов определённо иной, и эта «инаковость» должна стать предметом специального исследования. Избранный нами герой, безусловно, ближе к антропологии романов Достоевского, но его появление в толстовском тексте – не ошибка и не случайность.