000
ОтложитьЧитал
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящим сообщаю, что я, Кердик-архивариус, отправляюсь в путь неблизкий, и есть тому ряд веских причин.
Мой народ стал крайне хмур, и предсказуем весьма; светоч всякой изначальной радости угас в нём навек. Ныне очень празден нордов род, но сами же, устраивая пиршества, не испытывают они и толики того истинного веселья, что бывало когда-то.
Бывало, соберётся клан, дабы разбавить своё житейское, своё мирское бытие, развеять незримые тучи, но останется осадок после, и горше оттого втройне. Они не знают, как жить дальше, потому как случилось что-то, и не вдруг.
Верить перестали в сказку – во всё то волшебное, что имело место среди них. Прячут мамы от детей занимательные книжки; недобр взгляд их на люминус старины; больше не висит Гермионы портрет над кроватью, и статуэтка Галадриэли отсутствует на комоде. Не выкидывают, не выбрасывают, в печи не сжигают сказания, мифы, легенды лишь потому, что где-то в подсознании, в глубинах своих душ они знают и понимают, что то есть кладезь знаний, черпать из которого можно бесконечно.
По-настоящему, искренне радоваться же перестали, ибо люди они есть; не эльфы. Не могут, не умеют существовать в гармонии с природой. С течением времён загнали себя в ими же сотворённую клетку, и не признают над собой ничьей власти, хотя сами же – во власти; той, что «я» зовётся.
Знаю я, что так бывало не всегда; что некогда народ мой был силён, могуч, велик. Многие лета втайне ото всех по крупицам собирая разрозненные осколки единого, мой предок оставил мне библиотеку – дом книг, где жила, живёт и будет жить правда.
Но я, потомок не царей, но также достойных людей; я – мечтатель, обыватель, свитков собиратель, а ныне – естествоиспытатель; я, Кердик-краевед, Кердик-буквоед, восстановить решил в умах, сердцах людей всю полноту, всю картину, всю родословную их! От которой они прячутся, от которой отнекиваются, от которой отрекаются, продолжая (и предпочитая) проводить свои бесславные будничные дни в какой-то полудрёме, полузабытье.
Осмелившись, отважившись однажды, я решил напомнить родичам, кто они есть, и чем богаты – нет, не тем, что блестит и твёрдо на зуб: оставленный без ключа к библиотеке, я упрямо иду на поиски Фантазии, и будь, что будет. Я намерен эмпирическим путём доказать, что Фантазия – не просто «фантазия»! Она – часть нашей великой, достославной истории! Более того, мы живём в ней!
Однако невежды считают, невежды полагают, что гномы, эльфы, драконы, василиски и многие другие существа есть не более чем их же собственный человеческий вымысел; стремлюсь я развеять все сомнения на этот счёт, ибо есть неоспоримые доказательства того, что все эти этносы, народности, племена не только жили когда-то, в глубокой древности, но и соседствуют с нами по сей день – просто мы, люди в эгоизме и невежестве своём стараемся их не замечать (либо забыли о них вовсе, что есть сущий моветон). Словно и нет первородства эльфов! Словно не гномы – изобретатели многих вещей и приборов; будто бы не они преуспели в ремёслах…
Я стану бродить по всему белому свету, я начну собирать устное народное творчество и записывать его. Я не знаю, куда приведут меня мои ноги, но мой разум побуждает меня встряхнуться, встрепенуться, аки сонной птице, дабы и всех своих также вытянуть из Сонного царства. Ах, они просто забыли! Они проживают каждый день впустую, даже не подозревая, что есть внизу, и что есть – наверху; что есть сбоку, и что есть всюду…
Может быть, мне удастся нарушить их амёбоподобное, цикличное существование, в котором рождается кто-то вместо кого-то? Просто появление живых вместо мёртвых. Прервать эту бездарную обыденность, в которой мужчины просто трудятся в поле, просто охотятся, просто ведут себя сродни типичной скотине; в которой женщины просто рожают детей, и больше – ничего! Не заботясь о воспитании, дисциплине и порядке.
И вот, что же я вижу? Размножились весьма. Но там, где есть количество – нет качества! Прискорбно сие, терзаюсь изрядно. Ибо мерзко наблюдать, как народ, который некогда возвысился да возвеличился над всей землёй, влачит жизнь обычного стада, у которого (не всегда) имеется вожак. Ни взрослых, ни детей не интересует ничего! Они хотят лишь получать, но не созидать! Они не читают, не рисуют; они свалились от безделья. Им скучно абсолютно всё, но терпение моё не безгранично.
И цель моя, и задача такова: выяснить, все ли народы Фантазии в упадке? Все ли схоронили и культуру, и искусство? Есть ли те, кто стережёт ещё традиции, обычаи? Кто бережёт историю свою? Кто любит, ценит, уважает сделанное за много сотен лет до них?
Что же приключилось с ними всеми? Какой злодей им заморочил головы? Не находя ответа, я сижу и сокрушаюсь, ведь нет такого собеседника, который бы ответствовал на равных и пролил бы свет – ведь именно его порождает спор. Каковые были – таковых уже нет со мною рядом, а каковые есть – до них мне очень много лиг и пешком, и верхом.
Итак, я ухожу: пора уж мне давно. Но обещаю: я вернусь! Я обойду кругом весь шар земной, но с факелом я возвращусь! С тем пламенем, что вновь разожжёт в людских душах и телах жажду приключений, тягу к путешествиям! Истинно я верю, что пятен белых ещё много…
1. ХУНАРД И ЕГО БЕЛЫЙ ВОЛК
Никому ничего не сказав, ни с кем не попрощавшись, я, Кердик-путешественник, оставил свои не самые богатые владения в лице захудалого домишка на произвол судьбы и, навьючив единственного осла поклажей, отправился в путь неблизкий, ибо путь этот лежал в Старую Глухомань, что за много лиг от Мышиной скалы, омываемой верхней лагуной Злого моря.
Огни Абфинстермаусса – большого города, целиком и полностью высеченного в громадной белокаменной скале – давно уж позади, а я, нацепив толстые очки, тщательно, внимательно и аккуратно подбирал себе тропу за тропою, дорогу поудобней, ибо пути с твёрдым покрытием к северо-востоку от столицы кронства Тронн нет.
Сия земля, преисполненная подзолистых почв и некогда заселённая исключительно троллями самых разных мастей, была до крайности суровой – равно как и сами троннары, которые ныне проживали здесь.
Тролланд – так издревле именовалась вся эта местность; местность, почти полностью покоящаяся на Троннской возвышенности, и которую венчает Ведьмина гора – пристанище всевозможных тварей на вроде ведьм, вампов и колоссов. Также, судя по рассказам (или намеренному вымыслу?) нечастых путников, данная территория просто кишела снежными великанами, которые зовутся йнигг. Но жаловаться мне не пристало – ведь то была, есть и будет моя Родина; место, где я родился и вырос, и в котором живу уже многие лета. Потому боязнь свою я оставил при себе, не вынимая её на Солнце (дабы не отбросила тень и не преумножилась числом), и с азартом авантюриста-исследователя продолжил своё бесконечное странствие, хотя в любой момент меня могла настигнуть стая пернатых злыдней, моричей – либо их собратьев, сиричей.
Одно дело – читать о фантастических тварях, и совсем другое – видеть их воочию; и пока что мне не посчастливилось увидеть даже самых злобных из них. Неужто и впрямь – враки? Неужто и вправду всё придумано? Сидя в четырёх стенах и глядя через окно на этот несколько угрюмый, но всё же чем-то дивный мир, я был почти уверен, что всё написанное есть самая настоящая правда, но теперь… Я прожил всю жизнь в этой городской суете и не разглядел за весь свой век ничего! Что видел я дальше своего носа? Что видел на самом деле? Что упустил? Ах, эта извечная нехватка времени лишила меня шанса восхищаться всей красотой дикой природы и тем, что она в себе таит – волшебного, загадочного, неизведанного!
Поздно ли, рано ли, но я и мой ослик без особых злоключений всё же прибыли в Старую Глухомань, и дорогу мне не перегородил ни разбойник, ни случайный путник. Шёл я наобум, полагаясь на обрывки воспоминаний, доверяя лишь своим ногам; но, кажется, маршрут я выбрал верно, и с облегчением вытер пот со своего лба.
Спешившись (ибо под конец пути я уже не мог брести самостоятельно), я не верил своим глазам: вот то, к чему я стремился в первую очередь! Вот оно, то самое место, которое я в своём великом воображении наделял неземными свойствами!
Воистину, я очень долго не мог выбраться на лоно природы – тому виной огромная занятность и нехватка воспоминаний – я не знал наверняка, где именно мне следует искать то, что смутно помнилось уже в юности и почти забылось к настоящему моменту. Но я беспрестанно напрягал свою память и без устали наводил справки в любой свободный промежуток времени. И вот, спустя долгие и долгие месяцы, я блуждаю во мгле раннего утра по грязным, гигантским, разрозненным и сообщающимся лишь узкими протоками лужам, некогда бывшими частью единого целого – одного большого озера.
Мои ноги – в чаче, жиже и даже крови, но думал я сейчас не об этом. Я ходил-бродил и тщетно напрягал свою несчастную память, пытаясь что-то вспомнить, что-то найти.
Теперь я приходил сюда вновь и вновь – либо утром перед рассветом, либо вечером после заката. Просто я здесь когда-то жил – жил очень давно, в раннем детстве, но ещё не все проблески истёрлись до конца. Может, я пытался зацепиться за остатки прошлого – того, чего уже не вернуть; а может, я хотел найти здесь самого себя – возродить заново, как феникса, с чистой душой, свежей памятью и без отягчающих меня пороков. Я не чувствовал ни холода, ни страха (несмотря на то, что об этом длинном, вытянутом, бездонном озере ходили самые разные слухи).
Сейчас это поселение выглядит вымершим, но так было не всегда. Поэтому я набрался решительности и написал человеку, который, возможно, ещё проживает в этих краях – и ожидание моё было почти обречённым на неудачу: либо мой белоснежный почтовый голубь доставил письмо истлевшему трупу, либо самого курьера съели враждебно настроенные птицы и звери.
Всё же я дождался ответа, получив скупую записку, и переписка наша была сродни диалогу в классическом детективе: я взялся за собственное расследование, имея огромное настойчивое желание выяснить те или иные обстоятельства, связанные с запустением края, а мой ответчик сухо, кратко, безынициативно и с явной опаской, некоей оглядкой посылал мне сведения, наотрез отказываясь встретиться и вместе продолжить мои изыскания. Мне же было всё равно, я не боялся ничего, хотя догадывался, кто может строить мне козни, и чего следует опасаться.
Из-за своих поисков я даже опоздал на другую важную встречу (о которой умолчу), и на меня смотрели криво, косо и с разочарованием. Я же вновь и вновь возвращался к останкам некогда великого и могучего озера, исходив вдоль и поперёк берега, считающиеся весьма и весьма опасными. Что-то притягивало меня и одновременно останавливало, не давая уйти отсюда навсегда. Приклеенный, пригвождённый, очарованный, заговорённый, я не мог и не хотел сдвинуться с места, бывшего мне когда-то столь родным, столь милым и уютным.
Я не жил в этом озере непосредственно, я не жил и подле него; меня не отпугивали всевозможные байки и россказни о нём, но этот причудливый, хоть и довольно мрачный, серый, неприветливый, угрюмый, настораживающе тихий водоём был частью моего прошлого, моего детства. Я не помнил и не хотел помнить иных объектов всего того ландшафта – кроме, разве что, этого удивительного полу-болота, этого горизонтального каскада грязных, неглубоких луж.
Сколько я ни вглядывался, отражения своего я так и не увидел, ибо некогда зеркальная гладь превратилась в мутную пелену, которую я пронзал своим взором понапрасну.
Что же с ним случилось? Что произошло? Или то, мной виденное есть закономерный конец любого водоёма? Но разве им, озёрам отпущен не гораздо более длительный срок, нежели нам, людям? Ведь ещё в моём детстве это было полноценное, живое озеро, а ныне – жалкая жижа, марающая мои сапоги.
Те немногие деревья, что ещё уцелели, пытались мне что-то поведать, колыхаясь от ветра, но я не расслышал, не уразумел ничего, ибо я – всего лишь человек, а не эльф, который есть промежуточное звено между богами и людьми, и который характеризуется большей духовностью, высшим разумом и лучшей гармонией с природой.
Постояв ещё немного, я в великой грусти, печали и невыразимой тоске таки покинул насиженное мною место, но образ любимого озера ещё долго будет преследовать моё сознание, раз за разом вставая пред глазами; скучать по нему я буду до тех пор, пока смерть не найдёт меня. Да, я бы остался – но я поклялся записать в свой свиток данные не только о том водоёме, но также и о многих других объектах моей Фантазии, и в этом интересы общества я ставлю выше своих собственных – да отсохнет моя рука, и прикушен будет язык, коли я записываю лишь выдумки; потомкам своим, всему человечеству я завещаю свой великий труд!
Время не стоит на месте, и вот: не сентябрь уже, но февраль… Который оказался холоднее своего предшественника, января. И отчего я не взял с собою шубу? В условиях жутчайшей непогоды, при крайне низких температурах я чувствовал себя, мягко говоря, некомфортно.
Прапотомок викингов-нордов, прапотомок витязей-троннаров я, Кердик-авантюрист, Кердик – никудышный юморист – озяб и продрог до костей. Но и ослу моему было не намного легче – я видел, как он мучается, и некому было нас двоих отогреть.
– Слабак и трус! – послышалось мне, но я так устал, что не придал этому особого значения.
Если честно, я бы прямо сейчас развёл костёр и слопал на вертеле целого секача-одинца! Но стужа напрочь сковала любое телодвижение.
– Ну, так иди да поохоться, – с явной издёвкой бросили мне. – Заодно все свои косточки разомнёшь, слюнтяй!
Человек я небогатый, но всё же происхожу из знати – к тому же, и возраст мой был уже почтенным; потому слышать такие дерзкие речи мне было весьма пренеприятно. Но я не видел того, кто мне сказал подобное – в противном случае я бы немедленно потребовал извинений!
Сейчас моей первостепенной задачей было пробраться к Вороньим фьордам и выйти к Хольмгарду, но цель сия была не из лёгких – для этого нужно было, не отрывая один глаз от карты, сделать небольшой крюк и идти на…
Мысли мои были прерваны невесть откуда взявшейся ведьмой-пери! Которая, гипнотизируя глаза в глаза, напутствовала меня так:
– Пойдёшь на северо-юг, к деревянному дереву, двигаясь в среднеускоренном темпе; после обернись вокруг себя три раза, и будет тебе счастье! Немедля получишь искомое… Грэнг, хортэ, борб!
Вскоре действие дурмана завершилось, а я и моё животное – два осла – остались с носом. Где чёртова ведьма? Где ступа с помелом?
Я понял, что окончательно заблудился! Даже имея при себе карту.
Но вдруг я вскинул свой взгляд вверх, и заприметил на склоне холма большого белого волка! Который, не обращая на нас никакого внимания, принюхивался к земле, изредка виляя хвостом.
«Ага, – догадался я. – Это волк-одиночка! Ведь обычно волки ходят стаей».
Теперь моё и без того унылое лицо совсем вытянулось: не похоже, что неподалёку есть жилые места. Из дремучей супертайги мы прямиком попали в тундру! Холодную, морозную и безжизненную (не считая нас двоих и этого огромного хищника, для которого станем лёгкой добычей, прекрасным обедом).
Однако полярный волк не выглядел голодным – во всяком случае, мне так показалось. Шкура его не по-зимнему лоснилась, а сам он был столь огромен, что соответствовал росту дикого скатура – подвида тура, который водится в тундре и супертайге.
Наконец, грозный зверь соизволил обратить внимание на нас, путников – которых трясло, как грушу и от мороза, и от страха.
Волк очень внимательно посмотрел на меня – практически в упор. Затем медленно, как бы нехотя убрался восвояси – но сделал это так, будто пригласил за собой, а себя назначил бесплатным поводырём.
И мы пошли за ним.
Моё мнение относительно того, что край совершенно безлюден, оказалось ошибочным – к моему удивлению, волк привёл нас к какому-то поселению: на горизонте маячили скромные, однотипные, одноэтажные домики, и на крыше у каждого такого домика имелась печная труба, из которой валил густой дым.
Не доходя до селения вплотную, белый волк вдруг остановился и обернулся, всё так же внимательно глядя на нас.
Мы тоже остановились.
Зенки хищника сверкнули, и тут он сделал какой-то неопределённый жест в сторону селения – будто бы кивнул в ту сторону, или что-то наподобие. При его мощной, но короткой шее провернуть такое действо было бы непросто – но, судя по всему, это был необычный волк: вряд ли ручной – скорее, волшебный. Либо же это у меня от холода разыгралось воображение, и мерещилась всякая странность.
В области, напрямик отстоявшей от кивка волка, высилось единственное двухэтажное здание – возможно, гостиница, или же просто таверна или трактир.
Переведя взгляд с придорожного заведения обратно на волка, я обнаружил, что смотрю просто на снег – нашего проводника и след простыл!
Куда он делся? Ведь ещё мгновение назад я своими глазами наблюдал на этом самом месте большого белого хищника из семейства псовых!
«Надо же, какой добрый зверь, – подумал я. – Таких бы на моём пути да побольше».
Мы уверенным шагом шли на запах: похоже, это действительно была самая настоящая таверна, первый этаж которой предусмотрен для горячего ужина, а второй – для крепкого сна постояльцев. Более того, подходя ближе и заглядывая через прохудившиеся, в многочисленных щелях ворота, я заметил, что там, во дворе было предусмотрено и стойло – чему несказанно обрадовался мой ослик, порядком уставший с трудной, нелёгкой дороги.
Гостиница называлась «Dubhrafn»1 – и действительно, на эмблеме заведения был изображён вран (чему я был не особо поражён ввиду того, что культ этой птицы был достаточно распространён в кронстве и вообще являлся его символом).
Вран здесь был повсюду – в гербе, в названии, в зловещей, деревянной, крашеной дёгтем фигурке на крыше… Мрачновато, учитывая время года, сумерки и тот факт, что, например, столичный герб был менее свирепым – белая мышь на виоловом щите2.
Похоже, хозяин «Дубкрафна» был заинтригован – как моим произношением, так и самим фактом моего прибытия. Все, все, все головы развернулись в мою сторону, точно увидели привидение.
– Что-то не так? – напрягся я. – Что вас смущает? Я всего-то пришёл перекусить и отдохнуть с дороги!
Да, мой друг: я был слегка обижен таким приёмом.
– Нет-нет; всё в полном порядке. – Поспешил заверить меня трактирщик. – Просто сразу видно, что вы – не местный, хоть и речь ваша на нордике нашего, троннарского говора. Видите ли…
Тут он замялся, как бы раздумывая, говорить ли определённые вещи незнакомцу.
– Слишком много приезжих, другъ. – Вставил словечко один из постояльцев, делая упор на «ъ» – обычно это было характерно для восточных нордов, но никак не западных, к коим примыкаю я – стало быть, они и сами не совсем уж коренные?
– Что верно – то верно, – подтвердил другой, – много чужаков с большой дороги, и непонятно, что у них в голове.
– Уйма мигрантов, – кивнул мне третий, – Ъ, и это в нашу-то холодную страну!
Я был знаком с этим произношением, с этим выговором: «Ъ» на вульгарной, варварской нордике означал нечто вроде союза «да», или «угу», либо любое другое междометие; произносилось же это несколько по-тюленьи – такой специфичный, гортанно-булькающий призвук, воспринимаемый на слух как глубокий, но короткий, отрывистый «ар» (соответственно, двойной такой звук выглядел как «ар-ар»). Таким образом, «ъ» означал некое неоспоримое подтверждение уже сказанному – такого рода утверждение, которое легко можно проверить. Так что мне, Кердику-краеведу и лингвисту со стажем, не пришлось краснеть, как если бы я не понимал, о чём идёт речь. Но здесь зашла речь о миграции. Куда – понятно, но кого и зачем?
Похоже, на моей физиономии был написан гложущий меня вопрос, потому владелец таверны ответствовал мне следующее:
– Одни говорят, у нас цены не такие кусачие; другие – что уровень жизни получше. Хм, и то и другое вполне можно оспорить!
– Также и то, что Фантазия-де не вечная, и температура Великого океана всё выше. – Нашёлся кто-то.
– Не знаю, не знаю, – не согласился тут я, – Как по мне – Море мерзлоты всё такое же студёное!
– Да вы кушайте, кушайте! – Предложил Гудлейфр Кроекер – так звали хозяина этой гостиницы. Похоже, он окончательно удостоверился в том, что столичный гость не представляет никакой опасности. И то верно – с меня вышел бы плохой обманщик и ещё более никудышный воин.
В это время появилась горничная с подносом и при словах «кушайте, кушайте» бросила как бы в никуда фразу «ну вы жрёте», что стало для меня ложкой дёгтя в бочке мёда.
Действительно – я был столь голоден, а хряковепрь – столь восхитительным, столь упитанным, столь хорошо прожаренным, что я заказал себе ещё и горлануса – птицу, по своим вкусовым качествам не уступающую ни фазану, ни куропатке, ни любой другой.
– Ешьте, – повторил мастер Кроекер, – ибо недалёк тот день, когда запретят и молочко, и курочку, и яйки, а на тарелке будет господствовать лишь трава…
– Почему это? – Удивился я, не понимая.
– Эх, вы! А ещё столичные! Не знаете ничего… А ведь не далее, как с месяц назад пришло распоряжение, что всю пищу теперь берут под строгий контроль; что вскорости все мы вегетарианцами окажемся – против своей воли.
Я не стал говорить, что путешествовал не спеша в течение нескольких месяцев, а потому не ведал ни о каких новшествах относительно пищевой отрасли.
Сомлев, я на ватных ногах поплёлся наверх, держа в руке ключи от своего номера. Теперь, наевшись всевозможных яств, побаловавшись также и квасным, я провалился в спасительный сон – первый такого рода после недель скитаний, недель блужданий.
Первое, что мне приснилось – это то, как я стою у шуршащего надгробия; стою, как вкопанный. Отчего я не бегу? Вдруг оттуда вылезет кто? Но я продолжаю упрямо стоять на месте и даже пытаюсь прочесть надпись – отчего-то мне до крайности любопытно, кто покоится в этом безымянном, в этом одиноком склепе. Неожиданно для меня погода резко портится, становясь совершенно ненастной.
Второй мой сон был не менее странным: вот, я, уменьшившись в размерах, перехожу из шкафа в шкаф вертикально и горизонтально, и стенки из дерева не являются для меня преградой. Что бы это значило? Что я мечусь, и не могу себе найти места? Но в этом сне я ни от кого не бегу…
Третье сновидение отнесло меня в мой домик, что в Абфинстермауссе – вот, я выхожу на террасу своего балкона поздним вечером, но тут меня атакуют полу-невидимые гарпии, и парочка таких залетает в дом!
Этой ночью сны мне более не снились, а я… Я так люблю смотреть свои сны, ибо лишь в них моё счастье и отрада. Того, что мне снилось, никогда не было в мире реальном, но за любое из тех сновидений я отдал бы полжизни, ибо оно стоит того – даже если это был ночной кошмар. Почему? Возможно, потому, что только там я во главе угла, главный герой; лишь там меня холят и лелеют, любят, ценят и уважают. Окунуться бы в спасительный сон навсегда, и смотреть его вечно!
Проснувшись и совершив утренний моцион, я решил спуститься вниз – конечно же, ради сытого завтрака; однако, направляя свои ноги вниз по ступеням, я вдруг обратил своё внимание на женщину, стоящую лицом к углу. Она стояла, как истукан, и не издавала ни звука – обычно они в таких случаях хотя бы всхлипывают, а тут…
– Ъ, это жена! – Как бы оправдываясь, отвечал мне мастер Кроекер, когда я поспешил сообщить, что в углу стоит какая-то женщина. – Наказана она…
Про себя я пожал плечами: «Бывает». Я-то думал, подобные методы уже искоренились из сельской глубинки, как искоренились они в своё время из крупных городов – выходит, и здесь я ошибся, посему сделал соответствующие пометки в своём краеведческом свитке, который таскаю с собой всюду.
За завтраком ко мне подсел мужлан лет тридцати трёх – сильный, крепкий и высокий. Кое-где на неприкрытых участках его кожи виднелись руны.
– Почему ты до сих пор не спрыгнул? – Обратился он ко мне.
Я попросту остолбенел от такого вопросительного заявления! Да как он смеет…
Встретившись взглядом с этим типом, этим беспардонным наглецом, я хотел было в достаточно жёсткой манере объясниться с ним – даже если он воин, а я – пожилой человек. Но едва я взглянул на незнакомца, как тут же осёкся: да как так? Передо мной сидел тот самый белый волк, только в человечьем обличье! Тот же хитрый и одновременно мудрый взгляд… Нет-нет; ошибиться я не мог.
– Кажется, я не так выразился? – виновато спросил он. – Я веду речь о нашем славном обычае – по достижении примерно пятидесяти лет (либо по обнаружению у себя безнадёжного упадка жизненных сил) сбрасывать своё бренное тело с обрыва, чтобы не мучиться самому и не мучить других; не быть обузой.
– Я прекрасно знаком с традициями и обычаями нордов, – возразил я, – потому как сам краевед. Мне ли не знать? Но в законе сказано также и о том, что человек может отсрочить свой суицид, если он не завершил всех дел.
– Правое ли твоё дело? – Спросил викинг, вперив в меня свой внимательный взгляд. Он наблюдал за каждым движением, за всякой мимикой на моём лице.
Тогда я твёрдо заявил, что пишу научный труд, который будет во благо всей Фантазии; что детей у меня нет, но компенсация есть многократная, ибо я достаточно известный и всеми уважаемый человек, а мой труд – на века.
Тогда и викинг смягчился, и взгляд его стал менее суров; назвавшись Хунардом, он стал более любезен, более радушен. Он сообщил, что зашёл в трактир узнать, нет ли работёнки для них, бравых солдат кронинга.
– Ибо осточертело сидеть, сложа руки – как надоело охотиться на зверя почём зря. А грабить люд есть скверна, мерзость для меня – ведь клятву я давал…
– Где-то я тебя видел, – заметил я, щурясь даже с надетыми на нос очками.
– Верно, – загадочно произнёс Хунард и ушёл прочь.
Спустя некоторое время я, Кердик-наблюдатель, Кердик-испытатель решил прогуляться по селению пешком, так и оставив своего осла в стойле «Дубкрафна» до поры до времени.
Вдруг, проходя по центральной площади, где всегда немало народу (к тому же намечалась ярмарка) я чисто случайно подслушал следующее:
– Супротив честнаго Б-га души лютыя истязаша… – Вопила на всю улицу какая-то девица (кажется, это была Береника – та самая нагрубившая мне горничная из гостиницы).
– Должна нравиться? Боюсь, это невозможно. Почему? Ты – обычная, земная; для тебя (как и для девяноста девяти из ста) главное в жизни – семья и дети (тогда как всё это совершенно неприемлемо для такого странника и отшельника, как я). Нет в тебе искры, изюминки; будешь ты всего лишь женой мужа и матерью чад, но – не подругой жизни для меня. А потому иди прочь, с глаз моих долой, и ищи себе другого дурака – который будет стелиться пред тобою, всячески угождать да содержать. Я же никому не позволю ворочать собою; бо скверна, униженье для меня.
Я обомлел, когда увидел, что сии речи доносятся с уст моего нового знакомого – того самого Хунарда! Который… Неожиданно куда-то делся!
Зато в тот миг, когда вся улица вдруг бросилась врассыпную, наутёк, когда до меня донеслись визги женщин и детей, я сразу понял, в чём дело: с площади, с того самого места, где прежде стоял викинг, в сторону леса бежал огромный белый волк.
– Не познакомлю, – насупился Хунард при очередной нашей встрече, когда я спросил, есть ли у него другъ в качестве волка или собаки. – Ибо это я и есть!
– Как это? – Похолодел я.
– Не пугайся: я не оборотень, не вамп, не варг. Те отравлены «мудрецами»-магократами нашего кронства и превращаются в зверя ночью, против собственной воли и в адских муках, тогда как я – добровольно и в кого угодно, но чаще – в белого волка.
– Расскажи мне о себе! – Начал упрашивать Хунарда я, Кердик-интервьюер, попутно делая записи в своём сокровенном, своём драгоценном свитке.
– Не сегодня, – отрезал тот и опять куда-то сгинул – только его и видели.
В следующий раз я и Хунард снова столкнулись в таверне – обмолвившись парой фраз, мы поднялись наверх спать – каждый в свою комнату.
– Можно ли к тебе, о Хунард? – Осторожно постучав в дверцу ранним утром, я открыл её и вошёл внутрь.
– Входи, я уже кончил… Пошла прочь! – Сказал тот, небрежно сталкивая полуголую женщину с постели – ещё красную и горячую, которая в растерянности постаралась немедля выбежать вон, огорошенная его звериной грубостью, но, несомненно, восхищённая его же мужской силой, его хищной страстью и напористостью.
– Зачем же так, Хунард? – Мялся я, пятясь к стене и пропуская восвояси девицу, попутно с некоторым любопытством разглядывая её сквозь призму своих очков – ранее я никогда не видел абсолютно голых женщин, и сие было для меня в диковинку.
– А как же ещё-то? – Мрачно, но одновременно и спокойно ответствовал друг, сидя на циновке и взирая перед собой, и взгляд его был в пустоту. – Сказано же в книге: «Дев – оседлаша, а врагов – побиваша; коли кто супротив – так его это неправдоваша…».
– В какой книге, Хунард? – Мигал я непонимающими, ещё сонными глазами, переминаясь с ноги на ногу. Услышав же в очередной раз словеса, какими обычно изъясняются жители княжества Хладь, я и вовсе оторопел от неожиданности.
Похоже, что Хунард не был настроен на полноценный диалог, поскольку так и не разъяснил мне, своему другу, из какой книги почерпнул он крылатую фразу.
Ввиду сильных морозов я счёл за лучшее не выходить сегодня из придорожного заведения – пожалуй, я дождусь существенного потепления: эти холода в значительной степени сказались на моём промедлении, ведь я здесь уже две недели, и мне давно пора идти дальше.
Спускаясь к обеду, я услышал спор нескольких человек, и снова в центре скандала был Хунард.
– Вы считаете, что моя миссия на этой земле заключается в том, чтобы помогать другим людям? Как бы ни так! Я не Годомир Лютояр! – Вскричал он в сердцах и великом бешенстве.
– А кто такой Годомир Лютояр? – полюбопытствовал я, присаживаясь.
Но все мои потенциальные собеседники, точно воды в рот набрали.
Я же, когда на протяжении многих лет собирал материал о Фантазии, что-то слышал о том имени – именно поэтому оно и показалось мне знакомым. Но с годами память неумолимо ухудшается, и всё, что я помнил и/или знал о Годомире, выветрилось с сокрушительным успехом.
– То был славный малый; великий воин своего времени, – начал Гудлейфр Кроекер. – Годомиром его нарекли ещё при рождении, и на протяжении всей жизни он своими деяниями всячески подчёркивал, что имя это дано ему не зря – годами он насаживал мир во всём мире, по всей Фантазии.
– А Лютояром его прозвали позже, когда показал он себя в бою, когда раскрыл силушку свою великую, – с трепетом и почтением молвили другие. – Ибо лют и яр он был на расправу с недругами своими, но честен, справедлив с теми, кто был столь же добр и благороден, как он. И с ним в один ряд такие герои, как его современник Бренн; Эйнар Мореплаватель, Айлин Добрая, Бэн Простой, Робин Хороший, а также Хельга Воительница вместе со своими верными лучницами – Аластрионой, Венделой, Гвендолиной.
