1. Первый, ставший последним
Среди всех северных кронств1 Ярхейм – меньшее, но возвышающийся над бурыми почвами каменный форт Яргард – крепость столь же грозная и неприступная, как Абфинстермаусс, Варвиккен или Клоггенбор. Яргард – столица и оплот Ярхейма; её лицо, ум, честь и совесть. Здесь нет недостатка в рыбе, и как морской порт Яргард ничем не хуже соседних эйнарских портов, чьи маяки освещают Злое море круглосуточно и вдаль на пол-лиги. И пусть здесь не так много золота, как в Златограде, или минерала «вечнолёд», как в Нордгарде – люди здесь не менее счастливы, чем там.
Возможно, в Яргарде не найдётся столь искусных магов, как на полуострове Тронн, чьи алхимические изыскания позволили найти философский камень, красную ртуть и наноксил – но этого что лордам, что простому люду и не нужно: они привыкли довольствоваться малым, извлекая из него многое. Обсидиан из Таликети? Драконит из Феевой земли? Пожалуй, их тут не найти; зато элизиум и магнезиум, мор и поганец, щёлчерод и прочее здесь в достатке (и даже в избытке).
Прапотомку кронинга Дугласа «Каштана» Тэнкера, наследному принцу Брану2 Тэнкеру3 посчастливилось родиться в этом славном крае, и первую половину своего детства он всегда будет вспоминать с теплотой. Его окружали весьма достойные люди – леди и лорды, няни и гувернёры – которые стремились привить в нём качества и добродетели, взрастить в нём что-то доброе и хорошее, развить различные умения и способности.
Любознательный мальчик рано научился говорить и ходить; рос спокойным и послушным. Бран влюбился в шахматы, предпочитая их всем прочим, более подвижным играм (что лишь подчёркивало, из какого он благородного дома, ведь все Тэнкеры отличались умом и сообразительностью).
За шалости, за провинности воспитатели его наказывали – не жестоко и сурово, но строго и справедливо, и Бран им за это признателен и благодарен.
Однако отец Брана по достижению сыном двенадцати лет потерял всякое терпение и был до крайности разочарован – отрок-книголюб оказался совершенно прохладен к охоте, к проводимым в Яргарде рыцарским турнирам и к военному ремеслу. Бран оказался не склонным к оружию и всему, что с этим было связано – будь то ношение, упражнения и прочее.
– Вы что наделали? – задал он вопрос воспитателям Брана на Малом совете. – Вы вырастили… Девочку?
– Мы хотели как лучше, – нашёлся сидящий за столом лорд Гвир4 Сандур5, немного подаваясь вперёд, – Ребёнок разумен и находчив; нам удалось посеять в нём зерно истины…
– Посеяв при этом зерно раздора в моей семье, – закончил за него кронинг, насупив брови и еле сдерживаясь от гнева, – Цветочки, грибочки… Ну что это такое?! Всё должно быть в меру!
Малый совет молчал.
В это время Бран находился в преисполненном желтобрюшек6 и вуалехвостов большом кронском саду (и в центре его – чистый и прозрачный водоём, в котором водились завезённые из Дальних краёв имперские фригидры7). Принц искал встреч с Мией8 Дроммер9, Шинни Армастус10 и Тоттой11 Раккаус12 – но ни Мия, ни Шинни, ни Тотта не пришли сегодня с ним играть и читать по ролям в беседке одну добрую сказку… Интересно, почему? Может, кто-то запретил им входить в оранжерею?
– Он хоть постоять за себя сможет? – Продолжал кронинг. – Я не вечен, а в нашей истории войны случаются не только в прошлом и настоящем, но и в будущем! Кому я корону передам? Слабой, трусливой, робкой и застенчивой дочери по имени Бран? Стыд и позор, ведь он даже не умеет (и не хочет уметь) драться! Как я ни пытался…
– Похоже, что вы, о мой кронинг, совсем не любите своего сына и не желаете принять его таким, какой он есть, – заметила леди Тругва13 Фиорсанн14, – История помнит многое (в том числе правителей, не умеющих держать в руках меч, но при этом не ставших никудышными как правители). Я верю в этого мальчугана и ручаюсь за него.
Непреклонным оказался кронинг; недовольство его лишь росло. И вычеркнув из своего сердца Брана, он искал близости с супругою своей вновь после многих лет равнодушия и безмолвия. Та же ко времени становления сына из мальчика в подростка была уже тяжелобольна неизвестной хворью, которая не дозволила ей понести от мужа. И дала кронинхен добро на суррогатное материнство, и вошёл кронинг к единокровной сестре жены своей. И зачала, и выносила, и родила – всё, как подобает здоровой женщине. Но великой скверной подобное считалось и в самом кронстве, и в соседних с ним кронствах.
– Мы же не варвары какие, не дикари, – шептались адепты одного из наиболее распространённых культов в кронстве, – Не должно так быть. Коли госпожа не смогла родить сама – значит, не дано, и смирению тут самое место!
По рождению нового чада кронинг устроил великий пир – и знатный был праздник, и наводнился Яргард купцами – и зеваками, спешащими к ним на ярмарку.
И ворвался принц к отцу со слезами на глазах:
– Чем таким я провинился? Я словно бастард тебе, а не родня!
– Не сын ты мне больше, но глубочайшая, величайшая ошибка; второй такой не будет, – сетуя, ответствовал кронинг, когда Бран предстал пред ним, – Иди прочь и впредь не попадайся мне на глаза. Я сам выращу новую надежду – если не по своему образу и подобию, то уж точно не таким жалким, как ты! У горлануса15 больше отваги и доблести, чем у тебя!
И выбросил отец все игрушки Брана (что странно, ибо их и было сравнительно немного, и игрушкам этим Бран, как уже говорилось выше, предпочитал книги да шахматы). Бран не был избалован и невоспитан – увы, его лишили того немногого, что было дорого сердцу – вырезанного из каштана единорога, и горшок с заморской орхидеей также вылетел через окно.
И отослал от первенца всех воспитателей, запретив им видеться под любым предлогом. И все легенды и мифы об эльфах, гномах и драконах объявил чушью, ересью, бредом, россказнями и пустой болтовнёй.
И запретил кронинг сказки – не только читать их детям на ночь, но и вообще повелел сжигать в печи все книги, имеющие хоть какое-то отношение к волшебству.
– Сказки делают человека мягким; всё это есть ерунда, ненужная нормальному фрекингу16. Настоящий норд – не мечтатель, не романтик, но твёрдый волею воин!
И издал кронинг указ, согласно которому отныне воспитывать детей не следует вовсе:
– Пусть дети сами познают этот мир. Мы лишь иногда будем нивелировать их пути в выгодное нам русло. Это естественный эволюционный путь: изначально наши предки, основавшие это кронство, поклонялись культу Древнего огня и утоляли голод богов, совершая жертвоприношения детьми; ныне над всеми нами по-прежнему царит, довлеет магократия и старые морально-нравственные законы. Но теперь пришла пора избавить современность от пережитков прошлого; демоконтроль – это атавизм.
И запер отец сына в его комнате, посадил его под домашний арест – разве что не на цепи сидит Бран, но что тебе лютоволк в своём логове или ведмедь в своей берлоге. Обида и уныние настигли отрока, коему полных лет уже тринадцать.
Спасением, отрадой для того, от кого отрёкся родной и близкий человек стали визиты сэра Вонара Гэйсли17 – и сей добрый муж и храбрый рыцарь приносил Брану не только пищу, но и вести.
– Я так рад, что Вы навещаете меня, Вонар, – начал было Бран – не выдержав, он разрыдался.
– Плачь, мой юный друг, ибо для этого есть повод, – участливо произнёс высокий светловолосый человек с правильными, благородными чертами лица, – Мужчины тоже плачут – даже принцы, но мой тебе совет: при всех старайся плакать про себя, а волю слезам давай втайне.
– Вам хорошо, – заметил Бран, – А я пленник в своём же доме, заложник в собственных покоях.
– Мне совсем не хорошо, принц, – посерьёзнел Вонар Гэйсли, – Ибо объявился некий прохвост Лотоворф, который нашёптывает речи твоему отцу и прочим господам – и, увы, они внимают почти каждому его слову. Это на его совести «измена» наших с тобой хороших знакомых – Тругвы Фиорсанн, Гвира Сандура и некоторых других знатных лиц кронства. Их казнят завтра. А Тоту, Шинни и Мию ты просто больше не увидишь – я не знаю, куда они делись (и если вдруг их увезли – кто знает, в каком направлении). Мне нехорошо, потому что я ничего не смогу изменить (а ты – да).
– И каким же образом я смогу предотвратить смерть этих лордов и леди? – С горечью воскликнул Бран. – Кто меня послушает? К тому же я сам узник без будущего…
– Казнь состоится – к превеликому моему сожалению; теперь и я в немилости и более не рыцарь, но разносчик еды для царственных особ вроде тебя. – Невесело улыбнулся Вонар Гэйсли.
Они немного помолчали.
– Погодите… Вы ведь эльф? – Догадался юный Тэнкер. – Я помню Вас ещё тогда, когда сам был совсем крохой. За все эти годы Ваше лицо нисколько не изменилось – не помолодело, но и не постарело.
Вонар Гэйсли напрягся и оглянулся по сторонам в опаске, что их могут подслушать.
– Ради Креатора, ради Архитектора Фантазии молчи… – Умоляющим тоном изрёк потомок златовласых эльванов из Эльдерланда. – Теперь это не имеет никакого значения. Наша раса практически вымерла, оставшись лишь смутным воспоминанием в сердцах некоторых людей, в устном народном творчестве и записанных сказках, которые ныне вне закона по прихоти одного глупца.
– Я пойму, если сказки – ложь, но мифы и легенды? Легенды, былины и сказания не могут быть неправдой!
– Пора, – молвил бледный, худощавый исполин, тщательно покрывая свою главу (и прежде всего уши) капюшоном. Ранее их надёжно прятали золотые волосы и золотой же шлем, но попрощавшийся с Браном рыцарь более им не являлся, а волосы от многочисленных переживаний стали опадать, как листья древ по осени.
Через месяц с небольшим Брана освободили и позволили делать всё то, что и прежде – сидеть с отцом за одним столом, беспрепятственно гулять в кронском саду, заниматься живописью и лепить из глины (что есть заслуга больной и умирающей матери, хлопотавшей за Брана перед кронингом).
Время шло, и младший брат рос на глазах у старшего; и когда Бран видел пред собою «милого» малыша, то единственный из всех чувствовал, что внутри у того злое сердце – сердце жестокое и каменное (пожалуй, столь же каменное, как сам Яргард).
Братцу дозволялось всё то, что когда-то воспрещалось Брану; братца холили и лелеяли. Братца любили так, как не любили его – и любили младенца просто за то, что он родился, за то, что он младенец, за то, что он есть на этом свете в принципе. Ему прощали все его визги, истерики, возню и беготню (к тому времени в кронстве отменили соски, и дети с тех пор орали во всё своё горло так, точно их режут). И люди старой закалки затыкали уши, а люди новой эпохи лишь поощряли, рукоплескали каждой безумной выходке этого и всех прочих детей. И на всякое «хочу» был ответ «да», и на любое (даже уместное) замечание была отговорка «ну это же дети». Людьми овладела идеология ангельской невинности, догмат непогрешимости детей. Их больше ни за что не наказывали, гладя по голове в случае проделок последних и приговаривая: «Не поднимется рука на это чадо, на это ути-золотце, на эту лапочку-манюнечку; да моя ж ты радость, моя ж ты зёпака, куси-куси, накось сладенькую…».
Ребята-дьяволята, дети-звери входили в этот мир, как с конвейера; взращивались в инкубаторах вольности. Вседозволенность разрушила все прежние устои в социуме, и предела сему не было видно.
Исчадием ада, демоном во плоти казался Брану опостылевший брат, для которого он теперь всё равно, что министрант на святом богослужении и помощник повара «принеси-подай». Инфантильность, несамостоятельность брата ужасно бесили и раздражали Брана, и в его лице он возненавидел также и всех детей в кронстве, рождённых после нового указа своего отца, потому что их «воспитывали» также, ведь пример и тон задавал теперь новый наследник – да, теперь этот урод однажды официально станет новым кронингом. Отныне никому не нужны послушные сыновья вроде Брана; к чёрту вежливость, учтивость, уважение к старшим и прочие элементарные навыки поведения. Да, к чертям этику и эстетику – теперь все куда-то бегут и кричат дурниной, равняясь на младшего отпрыска правителя Ярхейма.
Подрастая, младший принц наглел всё больше и больше: Бран омывал ему его стопы и выносил за ним его ночной горшок. Один брат превратил другого в раба.
Так минуло пять лет, и детёныш-зверёныш обернулся сущим роком. Для него было забавой натравить псов на любимого кота Брана и собственноручно задушить волнистого попугая, некогда привезённого одним странствующим купцом то ли из Южных земель, то ли из Дальних краёв. Игрой было разбить окно, сломать дверь или проломить стену всеми доступными средствами – и все обвинения были, как с гуся вода, все увещевания – как об стенку горох.
К тому времени кронинхен тихо ушла в лучший мир, а Бран достиг совершеннолетия – и он был в ужасе от того, какое подрастает поколение! Бродя за пределами замка, он натыкался на озлобленных уличных хулиганов, своими глазами лицезрел воровство на площади средь бела дня. Такое наверняка бывало и раньше – но поголовно? Массового характера это не носило.
Единственным спасением для Тэнкера-старшего были тайные посещения одной из сект города. Её глава, так похожий на эльфа голосом, фигурой и манерой держаться, говорил столь правдиво и убедительно, что адепт заражался идеей, заряжался энергией, утолял духовный голод, проникался к проповеднику как к человеку и пытался быть лучше, чем он есть на самом деле. Учил же тот мудрец только хорошему и призывал людей свершать благие дела. Бран, испытывая к этому незнакомцу всяческое уважение, интерес и подчас раболепие, захотел познакомиться с ним поближе, следуя за ним после тайного собрания. Каково же было разочарование, каков оказался удар, когда Бран увидел, как человек этот, этот лицемер, свернув на Улицу Роз, направляется прямиком в бордель…
«Даже если это эльф, – размышлял про себя Бран вне себя от негодования, – Это эльф злой, из эльдров; как после этого верить людям, если они сами себе противоречат, а их поступки далеки от набожности?».
Злость вскипела в молодом принце, и он решил дождаться своего учителя, чтобы высказать ему всё, что о нём думает.
– Я верил Вам! – Накинулся, набросился на эльфа огорошенный, раздавленный, уничтоженный Бран, еле сдерживаясь от ярости (которая обычно была ему несвойственна). – Подобное простилось бы человеку, но – эльфу? Вы последние, от кого такое ожидать!
– Остынь, Бран! – Поспешил успокоить его некто, закутанный в плащ. – Неужто не узнаёшь меня?
– Вонар Гэйсли?! – Ахнул принц, когда тот приоткрыл лице своё (которое не раскрывал даже на тайных собраниях, надевая маску).
– Я был вынужден покинуть дворец, но оставить людей без веры я не смог… Теперь я и такие как я прячутся, пытаясь разжечь костёр истины, пламя справедливости.
– Удачно ли он разведён? – Съязвил Бран. – То, что я видел…
– Ты видел, как один силуэт направился в бордель – но ты не видел того, что этот силуэт в этом месте делал. Неужели на меня похоже? Посещал бы я подобные места?
Бран осёкся и опешил.
– Город погряз во грехе, мой юный друг, и бордели – одни из очагов этого греха. Я попытался воззвать к людям, находящимся в том месте, попытался достучаться до них силой своего духа – увы, меня прогнали (разве что не избили). И заметь: я пошёл туда, не боясь быть пойманным крепкими людьми (разный люд собирается там), схваченным кронской стражей… Когда-то я был рыцарем и нянем, Бран, после – виночерпием и подателем яств на кронский стол… Как видишь, отныне я изгнанник. Я добровольно покинул обитель греха, цитадель разврата – ибо таким стал дом твоего отца. Но я не упал духом и пытаюсь объяснить людям, что так жить – нельзя.
– Почему Вы первым не подошли ко мне? Я столько раз бывал на Ваших проповедях!
– Чтобы ты остался жив, – многозначительно ответил эльф.
