000
ОтложитьЧитал
Хочу поведать тебе одну историю. Это случилось летом в 1979 году. Конечно, за сорок лет, которые прошли с тех пор, кое-что улетучилось из моей памяти, но многое сохранилось. К тому же, как женщине что-то, вполне возможно, могло сильнее запечатлеться в моей голове, а что-то, вероятно, никак не отложилось и быстро выветрилось из памяти. Почему-то мне кажется, что тебе эта история может быть интересна. А если нет, просто вспомни обо мне, читая письмо, и выбрось его. Однако, в этот самый момент, когда я пишу его, мне уже легче, я чувствую, что высказалась, и душевное свербение о нерассказанном утихло.
Так вот, я забыла точную дату начала событий, но помню, что это был понедельник сразу после Мидсоммара (2). Ночью я спокойно спала дома и не сразу разобрала, что в дверь звонят. Тогда ведь было светло, как днём, и солнце уже ярко светило, хотя часы показывали около трех ночи. Оказалось, на пороге стоят двое полицейских. Причём, одного из них я знала лично – он сын одной женщины, с который мы встречались иногда в магазине. Я открыла им и смотрела на них, наверное, очень удивлёнными глазами. Полицейские извинились и попросили помощи: в городской больнице (3) срочно понадобился переводчик русского языка. А о том, что я русская, никакого секрета не было. Первое, что пришло мне в голову, что какому-то русскому потребовалась медицинская помощь, и меня просят оказать содействие. Конечно, я быстро собралась, и уже через несколько минут мы входили в больницу. Пока мы ехали, яркое и низкое солнце создавало волшебную картинку, я так и не смогла окончательно проснуться, поэтому порою мне кажется (хотя, конечно же, это не так), что всё случившееся просто давний дивный сон.
Интересно, что мы зашли не в новое здание, а в старое, всем нам известный «жёлтый дом». По гулкому коридору меня провели в комнату, где находилось ещё два полицейских, дежурный доктор, сидевшие на стульях, и ещё один человек на кушетке, очень странный. Я быстро поздоровалась с полицейскими и доктором, хотя мой взгляд приковался к «странному». В ответ на моё приветствие он промолчал, и у меня мелькнула догадка, что он и есть тот самый русский, для объяснения с которым меня и попросили о содействии. Он сидел на кушетке, часто дышал, глотал слюну, озирался, смотрел на меня большими глазами. Наверное, можно было дать ему лет тридцать, но коротко остриженные волосы и пробивающаяся щетина сильно искажали понимание, впалые щёки на загорелом морщинистом лице, сам высокий, худой. Он был одет не менее странно: какие-то разорванные зелёные одежды, очень напоминающие форменное обмундирование. Его вполне можно было принять за сотрудника лесничества Вестерботтена, который заблудился в лесу (если такое возможно).
«Итак, что случилось? Чем я могу помочь?» – обратилась я с вопросом к доктору. Он вздохнул, сморщился и рассказал, что пару часов назад в дверь больницы постучал человек, доктор указал на странного. Человек именно постучал, хотя у двери есть звонок. Доктор посчитал, что человеку нужна помощь, однако объясниться никак не мог. Общий вид «странного» говорил, скорее, о сильном психическом расстройстве. Человек был проведён внутрь больницы, однако понять его было совершенно невозможно, кроме одного слова: «русский». Поведение посетителя вызвало опасение у доктора: человек временами вскрикивал, неадекватно реагировал. Поэтому доктор вызвал полицию, а уж те решили пригласить меня, чтобы наконец понять незнакомца.
Я спокойно ответила доктору: «Ага, поняла. Попробуем». Тут же я повернулась к «странному» и спросила его по-русски: «Вы русский?» Он мгновенно вскочил с кушетки, тут же напряжённо вскочили полицейские и доктор. «Да, так, ой-ой-ой!» – запричитал незнакомец и всем телом задвигался. Только тут я заметила, что у него на руках наручники. Я попросила его успокоиться и сесть, указав на кушетку. Мне показалось, что он не сразу понял, что я говорю. И вообще, во время наших диалогов у меня не переставало возникать ощущение, что мои слова доходят до него не сразу, а как будто ему требуется время на осмысление. Да и чего греха таить, его слова тоже доходили до меня с задержкой, порой наступали моменты, когда я могла разобрать его мысль только интуитивно. Размышляя об этом много позднее, я пришла к выводу, что моя речь соответствовала ХХ веку, и его слова, построение предложений, логика высказываний – и много чего ещё не отвечали тенденциям конца двадцатого столетия. Конечно, как филолог я могла бы написать научную статью на эту тему, уверена, эта была бы сенсация в филологическом мире, но… опять же подписка о неразглашении, которая закрыла передо мной такую прекрасную возможность. Впрочем, тебе может быть интересно другое и на этом я попробую сосредоточиться.