Моему другу и наставнику, Анатолию Малееву, посвящается
Часть первая
– Господа, позвольте, но ведь это чистый флеш рояль!
– Луиша, сядь уже, пожалуйста. Какой это флеш рояль? Восьмерка-то бубновая, а не червовая.
Общество веселилось.
– Как бубновая? А это что?!
– Правильно! Это уже червовая! Но только из другой колоды…
Сидящий на полочке бес-арбитр соскочил на стол и пододвинул ко мне фишки общего банка, обозначая конец розыгрыша.
– Позвольте, господа! Но это же произвол! Я, в конце концов, буду отстаивать свою честь!
– Ой, Луишка, сядь, кому говорю. – Поскольку банк сорвал я, мне и досталась сомнительная честь успокаивать разбушевавшегося Луи. – В кого ты тут собираешься стрелять? Мы же бессмертные, забыл?
Окружающих жутко забавлял наш диалог, впрочем, как и меня. По-настоящему раздражал он только главного героя, в то время как зрители, столпившиеся вокруг карточного стола, громко похохатывали, слегка расплескивая напитки и роняя пепел от сигар на фалды фраков.
В конце концов Луи сел. У него есть причины расстраиваться – он вот уже десять лет не может собрать полный список заслуг, все попытки приблизиться к заветной пятерке – тщетны. И никто, и ничто не может ему помочь, – даже продажа самой души, каковая у всех нас состоялась давным-давно.
Я – Демьян. Но мое Истинное Имя – тайна. Я – один из шести дюжин демонов написанной в будущем «Новой Гоэтии»[1]. Вызвавший меня заговорит на любом языке человека и зверя. Я – повелитель стихий. Появляюсь перед заклинателем в образе огромного козла с рогами буйвола, сидящего на трехглазой черной лошади. Масть ее – как потухшие угли, глаза – как угли пылающие. В руке у козла кувшин, из него он все время льет воду на голову лошади, от которой исходит дым.
Нас всегда семьдесят два – шесть дюжин, но «текучка кадров» существует и здесь: одни уходят, другие приходят. Кто-то пополняет иерархии других миров, некоторые просто со временем исчезают, и никто, кроме Четырех, не знает – куда. Но нас никогда не становится меньше. На место ушедших нанимаются другие. Иногда наши ряды пополняют демоны иных миров. Только несколько слуг тьмы из тех, что описаны у Соломона[2], до сих пор еще в наших рядах. Остальные – новые. Те, что были наняты после Первого пришествия Христа. И я – один из них.
* * *
Слякоть и смрад… Стены пещеры покрыты слизью. Вокруг никого. Ни маленький птах, ни смелый орел не сядут на свод его жилища… Ни голодный барс, ни хитрая мышь и близко не подойдут к его скале.
Жители ближайших деревень прозвали его Черным троллем, а на зверином языке имя, которое ему дано, означает – Тот, кто приносит смерть.
Его не зря прозвали Черным – крепкая и бугристая шкура тролля и в самом деле цвета сажи. А рост… Если на плечи высокого человека посадить еще одного, такого же, тогда они были бы вровень с Черным троллем; а если поставить этих двух людей рядом – тогда они достигли бы его ширины в плечах. Когтистые лапы его были так велики, что он мог одной без труда обхватить человеческую голову. И оторвать ее, если надо.
Чем живет подобное существо? Чего оно хочет, к чему стремится? Оно намного умнее зверя и не может жить только ради того, чтобы есть и размножаться, как барс, например. Так что же им движет? Желание показать свою силу, превосходство над другими? Страсть к разрушению? Может быть, как драконы, оно любит сокровища? Нет, нет и нет. У Черного тролля только одна цель, только одно стремление, только одно-единственное вожделение – хотя бы на мгновение насытить свою ненависть! Ненависть ко всему, что живет, что дышит, что существует… К живым тварям и мертвым камням, к людям и насекомым, к зверям и траве – ко всему! В конце концов им движет глубинная, из самого естества исторгнутая ненависть к самому Создателю и всему его творению.
Но ведь он и сам тварь Божия – скажете вы. Тварь – да. Вот только Божия ли…
Тролль уже давно не мог спокойно есть и спать – ему не давало покоя, что где-то там внизу, под его скалой, течет жизнь: играют и балуются дети, занимаются делами мужики и бабы, пасутся коровы, текут реки, шелестят леса. Иногда он смотрел на это со скалы и, раздираемый злобой, мечтал о расправе. Он видел горящие деревни, вытоптанные поля, скелеты обглоданных животных, лоскуты окровавленной одежды, носимые гуляющим по безлюдью ветром…
«Я сойду к вам! – думал он, и слюна начинала капать из пасти. – И стану убивать ваших мужиков! Черным дымом буду возникать у них за спиной… Потом, опять став собой, буду отрывать головы и опять превращаться в тень… Пока они все не взвоют от ужаса… Пока они не побегут. Гр-р-р-рх-х-х-х… – рычал он, предвкушая. – Потом буду насиловать женщин. Возникая из тьмы, буду кидать каждую на пол и входить в нее, раздирая внутренности… И входить до тех пор, пока она не издохнет подо мной… Пусть испытает мою страсть! Мою страсть убивать! А потом наконец настанет время заняться детьми. – Слюна не просто капала, а уже текла из пасти тролля, когда он рисовал в воображении эти картины. – Заняться этими маленькими, все время визжащими уродцами. Тех, что постарше, я буду догонять и растаптывать! Да, – троллю очень нравилась эта мысль, – именно так: я буду топтаться по ним и слушать, как хрустят кости и черепа… А потом займусь мелкими… – тут тролль даже подвывал от вожделения и глаза его наливались кровью, – их я буду пожирать. Пока они еще живы. Буду слушать их визги, пить их горячую кровь…»
Эти мысли распаляли Того, кто приносит смерть, и он долго не мог уснуть, воображая картины издевательств и мучений, которым подвергнет деревенских. Но, конечно, не смерть девяти деревень, что раскинулись в низине, была мечтой тролля. По плану, вызревающему в его голове, это должно было стать только началом. Началом Великого похода.
* * *
Большой замок, в котором мы пребываем основное время, и есть знаменитая Адская Резиденция. Это очень элегантное и просторное здание, построенное в стиле классицизма с элементами готики. Высокие узкие окна, высокие же потолки, большие залы, кабинеты и прочие помещения. Каждый из семидесяти двух демонов имеет во дворце свою часть – резиденцию в Резиденции. Кто-то из нас занимает башню, кто-то – часть этажа, двое живут в огромном винном погребе, кто-то нашел пристанище в замковом крыле либо флигеле. У меня как раз крыло – в общей сложности пара залов, дюжина спален и кабинетов. Мне больше не надо – мы люди скромные. Часть моего крыла находится в другом измерении. Это касается и всего замка, который как бы «подвешен» между несколькими мирами. Один из его входов – в виде маленького ветхого здания – находится на Земле, в Европе. Другие порталы – в иных мирах. И только мы – его постояльцы и наши гости – можем видеть Адский Дворец во всем его великолепии.
Когда зашел Нерон, я лежал на диване в кабинете и размышлял. Мой друг в своем репертуаре: он не любит внезапно появляться сразу посреди комнаты, предпочитает не проходить сквозь стены; он поклонник классики, а поэтому просто вошел через дверь. Обычно Нерон принимает облик худощавого брюнета, ростом слегка выше среднего. Всегда в дорогом, идеально отутюженном фраке, но никаких бабочек или галстуков – верхняя пуговица белоснежной рубахи всегда расстегнута, а выглядывающая из-под ворота цепочка сделана из того же таинственного неземного металла, что и сверкающие запонки.
– Я же там бесов-охранников поставил. Хотел немного вздремнуть, чтобы меня не беспокоили. Что с ними?
– Связал между собой и повесил над дверью. Так что не волнуйся, охранники по-прежнему на посту, – едва заметная ухмылка скользнула по его губам.
Надо сказать, ухмылку Нерона можно смело назвать его фирменным знаком. В этой едва заметной усмешке, как миллионы кварков в одном атоме, спрессовано множество символов, эмоций, отношений к происходящему, недосказанностей. Так, например, конкретная ухмылка, скорее всего, обозначала следующее: «Милый мой, от кого ты ставишь охранников? От своего лучшего друга – хотя я понимаю, что словосочетание «лучший друг» в нашем случае звучит как апогей бреда – от старины Нерона? Так это бессмысленно по нескольким причинам сразу. Во-первых, такие ловушки для меня, как ты понимаешь, – фук. Во-вторых, ну что такое, в самом деле, один демон может скрывать от другого? Или я ошибаюсь? Или ты думаешь, я не догадываюсь, что ты что-то затеял?»
Ну, как-то так. Боюсь, я не могу претендовать на звание главного трактователя усмешек Нерона, но если максимально упростить значение его последней недоулыбки, то в сухом остатке получится, думаю, именно это.
– Говорят, тебя можно поздравить с первым полным списком заслуг? – спросил он как бы между делом, внимательно разглядывая сто-раз-им-виденные подлинники импрессионистов на стенах моего кабинета.
Я в ответ промычал что-то невнятное, всем своим видом демонстрируя занятость внутренним мыслительным процессом.
– Думаешь, кто-то из сонма еще не знает, что ты хочешь встретиться с Императором?
Какие только прозвища и имена не дают Дьяволу: и Отец Родной, и Главком, используют и традиционные: Вельзевул, Сатана, Люцифер… Нерон же принципиально называл его Императором.
Я уставился на Нерона.
– Но откуда…
– Луиша всем раззвенел. Как только ты вчера, сорвав банк, получил пятую заслугу, он, как я понял, твою мысль и перехватил. Что же ты, дорогой, эмоции не контролируешь? Не мальчик ведь уже.
Снова усмешка. В коротком изложении суть ее такова: «Наивный. Прозрачен как стекло. Даже трогательно. Надо взять на вооружение. Или это специальный ход? Но зачем? Да нет – он и в самом деле дурачок наивный».
Надо было выкручиваться.
– Да какого Луя, Нерон! Я и не особо прятался!
Не сработало, и очередная легкая ухмылка («я видел первую реакцию – не проведешь, смешно») стала оценкой моей маскировке.
– Ладно, расскажешь потом, как прошло. Так ты и вправду вчера получил пятую заслугу? – спросил Нерон, но было видно, что он уже потерял интерес к этой теме.
– Да, – ответил я.
– Понятно. Смотри, все эти прозвища геев ничего общего не имеют с действительностью! – заговорил Нерон уже гораздо более заинтересованно. Каждый раз, когда он касался подобных вопросов, его охватывало научное вдохновение. – Да и вообще, почему людей, склонных к гомосексуализму, называют сынами Земли? Ведь Гея у греков – это Мать Земля, жена Урана. Или вот еще: в нынешних Штатах волосатых геев называют медведями. Я для интереса трахнул сначала волосатого мужика, потом медведя – ничего общего! А нынче на Руси, в тюрьмах, их называют петухами!
– Неужели пробовал? – не удержался я.
– А то! И гамбургского, и обычного! Ничего общего! Только боль, много крови и воплей. Я бы сказал, что петухами надо называть девственниц. Кстати, это идея! – Нерон сделал пометку в блокноте, который возник в его руке.
Любопытный парадокс: во всем, что касается одежды и привычек, Нерон – неисправимый ретроград. Но во всем остальном он неутомимый экспериментатор и новатор… Я здесь почти пятьсот лет и то давно уже достиг пресыщения, Нерон же здесь более двух тысяч… Впрочем, в первые сто лет моего пребывания оргии в звериных шкурах были едва ли не самым невинным моим времяпровождением. По сравнению с некоторыми другими, скажем так, видами развлечений, в подобных оргиях греха было не больше, чем в первом поцелуе.
– Слушай, Нерон, а где-то в Норвегии, кажется, лесбиянок называют ножницами. Ты с ножницами в коитус не пробовал вступать? Гарантирую тебе острые ощущения… – попытался съязвить я.
– Очень остроумно, – скривился мой собеседник и, перелистывая листы блокнота и что-то напевая себе под нос, ретировался.
* * *
Черный тролль был известен и в Логунвосте. Впрочем, вряд ли упоминание о нем могло всерьез напугать кого-то в городе, славившемся своими героями. Разве что маленьких деток, которым перед сном родители рассказывают сказки про драконов и прочих чудищ, чтобы малыши, превозмогая детский страх, мужали и вырастали достойными сынами своего народа.
Рассказывали такие сказки и Фросту Шодеру. Хотя долгие разговоры никогда его не увлекали. Вот лазать по деревьям, драться со сверстниками, скакать на коне, стрелять из лука, метать копье – эти занятия Фросту были больше по душе. Рассказы о подвигах героев его увлекли позже, подростком.
В особенности же деяния легендарного героя Хейля не давали спокойно спать рыжеволосому мальчишке. Сказания и легенды про этого доблестного витязя наполняли сердце Фроста решительностью и жаждой подвигов.
«…Прекрасноликий Хейль с места перепрыгнул через круп своего верного скакуна, схватил огромный валун и подставил его под копья и стрелы, которые должны были вонзиться в бок его гнедого жеребца. Коварные асторцы пустили больше двух десятков копий и стрел, и все они, не нанеся вреда путникам, впились в каменную глыбу, которую держал неустрашимый Хейль. После чего герой кинул валун в нападавших, и пятеро из них были сокрушены, остальные же спасались бегством…» – читал Фрост и мечтал вырасти таким же мощным и непобедимым, таким же умным и неустрашимым, как легендарный ригелец.
Начитавшись и наслушавшись о подобных приключениях, двенадцатилетний Фрост упросил родителей отдать его на обучение в гвардию Ригеля. Мальчик решил, что станет Защитником – посвятит жизнь тому, чтобы оберегать покой родного города и своих близких, а если понадобится, то и всего Лесогорья.
Древний замок Ригель – сердце Логунвоста. Именно на землях этого замка проходили строгий отбор, а потом и обучение будущие герои Лесогорья. Правила для воспитанников гвардии Ригеля были жесткими – начать с того, что родители, которые передавали своего сына в руки наставникам, могли навещать его не чаще чем раз в году. Лишь когда их ребенку исполнялось семнадцать и он мог поступить на службу в гвардию – а получали это право отнюдь не все воспитанники, – родители наконец могли видеть своего повзрослевшего сына чуть чаще.
Те же юноши, которые прошли обучение в гвардии, но по разным причинам не были отобраны для службы, становились вольнонаемными солдатами. И это – отдельная славная страница Логунвоста!
Надо сказать, что воины из города героев ценились как наемники особенно высоко. Многие вельможи и даже короли не гнушались прибегать к их услугам.
И не было большей чести для отца и матери ригельца, чем стать родителями героя, прославившего Логунвост. Даже если сын их был убит в бою, подвиги его становились предметом гордости родителей и поводом для восхищения ими – теми, кто воспитал героя.
Стоит ли говорить, что и для самих сыновей геройская смерть была вожделенной целью жизни? Но не достаточно просто погибнуть в бою, – смерть ригельца должна стать предметом зависти, предметом восхищения, основой легенд, баллад и сказаний. Как, например, гибель Руфила Коротышки, получившего свое прозвище за то, что он был на голову выше самых высоких воинов и в полтора раза шире в плечах. От спокойной и размеренной службы в гвардии Ригеля Коротышка отказался сам – жаждал подвигов. И в далеком южном государстве, где Коротышка работал наемником, во время заварушки в морской гавани, он, стоя по пояс в воде, перевернул две неприятельские шлюпки. Потом, перебив барахтающихся, на одной из шлюпок доплыл до их корабля, вскарабкался по бакштову[3] и врукопашную – свою саблю он выронил, пока забирался на борт – отправил к праотцам половину команды. И даже когда герой был ранен стрелой, пущенной из «вороньего гнезда» на фок-мачте, он сумел поджечь порох в крюйт-камере[4] и взорвался вместе с остатками вражеского экипажа и судном. Вот это – геройская смерть.
Боясь умереть в собственной постели, юные ригельцы еще во время обучения делились друг с другом секретами героической гибели. В самом деле, как избежать бесславной кончины, если ты был ранен в бою и теперь доживаешь последние свои часы на мягком ложе среди печальных родственников? Ответ прост – если ты серьезно ранен, но еще в сознании, умри сейчас! Сделай все для того, чтобы утащить с собой в могилу побольше врагов, и умри! Если ты ранен, но можешь стоять – дерись; если ты безоружен – борись; если лежишь на земле и уже не способен встать – хватай врага за ноги и роняй! А потом опять: дерись, борись, кусайся! Даже если ты, весь израненный, выброшен неприятелем на пустынном острове – хватай кинжал и прыгай в воду! Умри, сражаясь с акулой!
Вот такие давали советы друг другу юные воспитанники, и в таком же духе жили и умирали взрослые ригельцы.
И Шодер рос достойным сыном своего народа. Когда ему стукнуло шестнадцать, не только сверстники, но и большинство взрослых гвардейцев не могли сравниться с ним в физической силе. Да и ловкости, храбрости, военной смекалки Фросту тоже занимать не приходилось. Рассказы о его подвигах – пока еще, правда, местного значения – уже передавались ригельцами из уст в уста.
– Ты слышал эту историю? Вчера Фрост Шодер – ну, этот, самый здоровенный из пятилеток (имелся в виду пятый год обучения), во время тренировочного боя взял своего жеребца, взвалил на плечи и перешел с ним вброд речку Каменку! – говорили одни.
– Этот бугай, слышали, вчера на охоте схватился с молодым медведем! Вы видели когда-нибудь такое, чтобы медведя свалили одним ударом кулака! Лучше с этим парнем не ссориться! – усмехались другие.
– Хорошо, что с нами был Фрост, – делились радостью третьи. – Пока мы только готовили луки и стрелы, он схватил камень и просто сбил им летящую утку. А то улетела бы и мы бы остались без еды.
Ну и так далее. Таких историй было множество, но самого Шодера они занимали мало. Он верил в то, что его ждет великое предназначение и ему надо быть готовым к тому, чтобы исполнить свою миссию, – быть готовым всегда.
* * *
Все мы – демоны. Или, если угодно, слуги Ада, или свита Сатаны, или… – да, много нам названий придумано и ни одно не отображает сути. На самом деле, мы – Иерархи второго уровня Преисподней планетарного масштаба. Адрес распределения – планета Земля, Солнечная система. Иерархи первого уровня – четверо Безликих. На моем веку их видели один-единственный раз – когда кто-то из игравших лет триста назад потратил премию за полный список на право их лицезреть. Сам я их не видел – был на задании. Как потом рассказывали, явились четверо – кто-то уверен, что все-таки трое, а были версии, что и пятеро – в больших шлемах, закрывающих головы и шеи до плеч, и в длинных, до самой земли, плащах. Однако шлем не закрывал лица – и лица их больше походили на звериные. Но вот на каких именно зверей они были похожи – тут опять начинается путаница. Большинство рассказчиков склоняются к тому, что они смахивали на морды кого-то из семейства кошачьих, кто-то уверял, что их облик скорее напоминал птичий, некоторые находили их физиономии похожими на лица людей – просто сильно обросшие, с большими веками и узкими разрезами глаз.
Так вот, именно они являются нашими непосредственными начальниками. Демоны получают от них указания в особой комнате, где нет ничего, кроме дивана, пепельницы на маленьком столике и допотопного радиоприемника модели «огурец», который и служит рупором воли Безликих.
Самого же Императора – вслед за Нероном я привык называть его именно так – мы видели всего несколько раз. В основном, на больших пирах, он сидел во главе стола. Император принимал облик высокого, почти смазливого брюнета с вьющимися волосами. Лет ему было не более тридцати, и фрак сидел на нем идеально. На пирах вел себя скромно, не вызывающе. В шумных оргиях замечен не был, буйным демонам лицо не бил. Сидел себе тихо, задумчиво следил за застольем, попивал хорошее красное и думал, казалось, о чем-то своем. В общем, ангел. Хоть и падший.
Все мы – демоны, и все мы были «наняты», проще говоря, продали свои души. Но это не означает, что каждый, сделавший это, становится одним из нас – как бы не так. Мы – избранные. Многие из нас и при жизни были знаменитыми людьми – легендарными царями, героями, великими мыслителями, властителями дум. Некоторые, правда, не стяжали славы при жизни. У нас мало общего, кроме, пожалуй, одного, и это – главное. Каждый из нас – сильная, незаурядная личность. «Серость» может сколько угодно торговать своей душой – ей здесь не место. Таких мелких человечьих душонок, погнавшихся за какой-нибудь смехотворной целью вроде денег или любовных утех, огромное множество под началом каждого из нас – каждого из демонов Преисподней. Такие души мы скупаем оптом. Им грош цена в базарный день.
Но не думайте, что все великие злодеи Земли попадают сюда автоматически. По этой логике Гитлер, Наполеон, Муссолини и прочие знаменитые тираны должны бы непременно пребывать меж нами и верно служить темному делу. Отнюдь. Ни того, ни другого, ни третьего, насколько я знаю, никогда не было в сонме Преисподней. Какое-то время, говорят, в составе шести дюжин был Чингисхан. Но это еще до моего здесь появления. Также, по слухам, есть сейчас среди нас демон, который при жизни был Геббельсом. В отличие от Нерона он свое прошлое имя скрывает, поэтому я даже не могу подтвердить – так ли это. Впрочем, если бы меня это и вправду интересовало, я бы нашел ответ на данный вопрос очень быстро.
Также среди нас есть и те, кого люди могут помнить хорошими и добрыми людьми. Вас бы очень удивило, если бы я назвал несколько имен тех, кто сейчас со мной, как говорится, плечом к плечу, вершат наше общее адское дело. Но что-то, значит, случилось в их жизни, а может быть, они чего-то слишком сильно хотели, что подвигло их совершить эту сделку… Как, например, меня.
Это случилось при Иване Грозном – четыре с половиной столетия назад. Я был знахарем – лечил людей травами, настоями и мазями собственного приготовления. Икона всегда стояла в моем жилище на видном месте, хотя и нельзя сказать, что я был чересчур ревностным христианином. В Бога верил, но в церковь ходил редко. Я оправдывал себя тем, что и так много пользы людям приношу – своими знаниями, уменьями, снадобьями… Мол, нету времени у меня протирать лапти в храмах. Гордыня – грех великий, сами знаете.
В те-то годы и началась знаменитая охота на ведьм: всех, кто обладал какими-либо, как бы сейчас сказали, сверхъестественными способностями, называли колдунами и ведьмами и, без промедления, распинали на дыбе или сажали на кол. Да какое там сверхъестественными, обычных гадалок вешали. Простого наговора на невинного человека было достаточно, чтобы того бросили гнить в темницу. Не обошла эта участь и меня: как ни заступались за меня сельчане, многих из которых я пользовал, – не помогло.
Даже хуже стало – двух особо ярых моих заступников самих бросили в каменный мешок.
Девочка семи или восьми лет, белокурое, чумазое, беззащитное создание… Помню тебя вот уже пятьсот лет и никогда не забуду. Ты приходила часто ко мне в дом, помогала, чем могла, тоже хотела моему искусству научиться… Душа твоя чистая, как кусочек голубого неба… Но когда тебя схватили вместе с матерью, ты была вынуждена тоже на меня наговаривать… И больнее всего мне не от того, что тебя заставили лгать – взрослые падали ниц перед этой машиной смерти, не то что дети… До сих пор мне больно вспоминать, как тебе тогда было стыдно… Как ты горько плакала от страха и от стыда. Ты не виновата ни в чем, святое дитя!
И я возроптал. Как можешь, Ты – Создатель всего сущего, позволять свершаться такому беззаконию! Как Ты можешь закрывать глаза на несправедливость и хаос! В чем виновато пред Тобой это безгрешное дитя, которое заставили меня оболгать? Как Ты можешь попустительствовать этому?
На третий день мучений, изможденный, истерзанный, я забылся сном на земляном полу темницы. А бывают такие сны, которые не стираются из памяти после просыпания, – наоборот, после них помнишь каждую мелочь, каждое слово. Мне снилось, что я слышу спокойный мужской голос. Мне было сказано, что если я отрекусь от Бога, то стану одним из властителей мира. Я буду обладать уникальными способностями, управлять большой территорией на Земле, буду иметь под своим началом множество слуг и еще много чего… Любые мои желания, даже самые прихотливые и извращенные, те, о которых обычный человек даже помыслить боится, мгновенно исполнятся. Я не буду знать недостатка ни в пище, ни в вине, ни в женщинах, ни в деньгах – ни в чем!
Отрекись – было сказано мне, – и все это у тебя будет навечно! Не бойся – тебя не обманут. И хотя знал я, что Сатана – отец лжи, почему-то поверил, что это правда, что так все и будет. И, да, меня не обманули. Все это я получил. Но обман был в другом…
Представьте, вы купили дом – заплатили за красивый вид и обстановку, но когда готовите пищу на шикарной кухне – эта еда вас не насытит, вы ложитесь спать в удобную постель – вам не дано на ней выспаться. Тогда-то вы и понимаете, что из этого дома надо бежать.
Я принял это предложение. Я хотел власти, надеясь, что употреблю ее во благо другим. А еще я жаждал покоя… Знаете, все это: чистая одежда, еда, тепло… Все то, за что и в двадцать первом веке людям приходится вкалывать, а уж в средние-то века вообще было роскошью. Я устал тогда. Просто устал.
И совсем я, малодушный человечишка, не подумал, что теперь у меня будут совсем другие обязанности – полностью противоположные тем, которые у меня были при жизни на Земле. Теперь я буду не помогать людям, а всячески им мешать – сталкивать их с пути праведного. И нет у меня одного только права – не делать ничего, не выполнять свои обязанности. Конечно, могу ничего не делать – но тогда меня просто сместят к бесам и на освободившееся место наймут другого демона. Вот как раз об этом, покупая мою душу, мне никто не сказал.
С тех пор все мои желания – кроме тех, что требовали полного списка заслуг, – выполняются; моя работа, хоть и подла по сути своей, – интересна, как любая игра; деньги или ценные вещи у меня появляются в любом количестве, как только они понадобятся. У меня несколько своих замков – резиденций в разных мирах и измерениях, но при желании я могу обзавестись даже собственными планетами. Женщины, вино, развлечения? По-моему, об этом я уже рассказывал. Я могу перемещаться в пространстве со скоростью мысли, могу посещать любые другие миры – кроме нескольких светлых, где нам нужны пропуска, – могу летать, ходить сквозь стены, материализовать предметы, даже покупать чужие души! Я бессмертен. Чего больше? Какой власти или каких исполнений мне еще может хотеться?
Господи!!! Забери у меня все это! Прости меня, грешного, и позволь мне снова стать смертным! Позволь мне вернуться на простую земную стезю! Пусто мне, Господи! Пусто и никчемно! Тоска меня снедает. Все вокруг НИ ДЛЯ ЧЕГО, Все вокруг НИ ЗА ЧЕМ. Птица в золотой клетке – банально, но неотвратимо это сравнение. Просто клетка моя состоит теперь из власти и сверхвозможностей, но душе моей – или что там от нее осталось после «сделки» – невыразимо тесно…
Наверное, кто-то скажет: вот мне бы так! Вот идиот – не умеет ценить то, что получил. Чего еще хотеть, о чем мечтать? Неужели счастье в том, чтобы всю жизнь прожить с одной женщиной и вместе состариться? Честно и в поте лица зарабатывать на кусок хлеба, радуясь, если есть, что на него намазать? Вечно копить на собственное жилье и перебраться в него на старости лет, прыгая от восторга, что наконец-то погашены долги? Нет, скажет этот кто-то, извини-подвинься; может быть, ты и пресытился этим изобилием, мы же тебе только завидуем. Зря завидуете, между прочим. Я приду к вам. Я куплю ваши души, и тогда вы поймете, в чем разница. Но пока вы еще не разделены со своей душой, я скажу, что души людские созданы для света, и к свету они подсознательно или сознательно стремятся всю жизнь. Если у души отнять это свойство, а заменить какими угодно другими «благами» – материальными или метафизическими, это будет то же самое, как вырастить ребенка при свете настольной лампы – без единого дня при дневном. Нормально ли будет развиваться такой ребенок? Я скажу даже так – ошибки, совершенные в этой жизни, чаще всего можно исправить в последующих. Но если ты продал душу – ты вне игры. Навечно.
Зато теперь у меня есть все. Кроме самого главного. Света.
* * *
Эльфийское королевство Гровенгридль располагалось от Логунвоста довольно близко – всего два дня пути верхом. Ригельцы и эльфы не дошли в своих отношениях до совместных пиров и смешанных браков, и лишь однажды за всю историю воевали плечом к плечу. Люди и эльфы все-таки слишком разные, и им трудно понять друг друга, но не мешает относиться с уважением.
Король лесного народа Эккеворт спал уже больше двух лет. Вернее, его супруга Нертус считала, что спал, – все остальное королевство смирилось с его смертью. Во время большого празднования Равноденствия Эккеворт просто рухнул наземь. Это не стало неожиданностью – он был уже очень стар, даже по эльфийским меркам. С тех самых пор он и лежал в королевской усыпальнице, в открытом каменном гробу, и лишь не теряющий свежести облик старца позволял предполагать, что он все еще жив. Но в эти предположения уже мало кто верил.
Королева часто приходила в склеп и – если не было срочных дел государственной важности – могла провести там несколько часов. Сегодня она была в сопровождении советника Сагеальфура.
– Такое уже случалось в истории, – сказал он, поглаживая свои, поросшие мелкой сединой, щеки. – Старый маг Тэфрамадур также многие годы лежал в усыпальнице как живой… Все думали, что он просто впал в летаргический сон. А потом как-то вдруг стал усыхать и…
– Я знаю, – перебила Нертус, – со старым королем Лоутарайтуром так же было…
Добряк Саге был первым советником Эккеворта и после случившегося с тем несчастья посчитал своим долгом служить и всячески помогать овдовевшей супруге короля. Признаться, по-настоящему дельные советы Саге давал редко, но на что можно было всегда рассчитывать – так это на живое его соучастие. В любом вопросе, будет ли это касаться дел государственной важности или, например, мытья ступенек Зеленого дворца.
Нертус, привыкнув к его обществу еще со времен правления мужа, относилась к старому, слегка располневшему эльфу с сестринской любовью, но мало полагалась на него в делах действительно важных. Это бремя несла сама.
– Точно! А я и забыл, – шлепнул себя по лбу Саге, – так оно и было. Тоже все ждали, что он очнется…
– А уже потом его перезахоронили у Вяза.
– Может, это какая-то ваша семейная традиция… Умирать… Вот так… Ведь почтенный Тэф тоже приходился дальним родственником вашему супругу.
Руки Саге никогда не пребывают в покое: сразу после шлепка себя по лбу он вновь принялся старательно оглаживать заросшие щеки.
– Да, – Нертус грустно всматривалась в лицо обездвиженного супруга, – он был кузеном мужа.