Нахимов

© Петрова Н. Г., 2019

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2019

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Предисловие

Четвертого сентября 1943 года Сталин и Молотов встретились в Кремле с тремя оставшимися на свободе архиереями – митрополитами Сергием (Страгородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем). С этого дня власть больше не препятствовала деятельности Церкви, начала возрождаться религиозная жизнь страны, на архиерейском соборе был избран патриарх – им стал Сергий.

В том же году в армию вернулись погоны и офицерские звания, исчез институт военных комиссаров, был распущен Коминтерн, по радио зазвучали забытые песни: «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает», вместо «Интернационала» запели другой гимн – А. Александрова на слова С. Михалкова и Эль-Регистана. В самый тяжелый период войны стало ясно, что воспитать любовь к Отечеству на одной идее мировой революции не получится, цементировать общество нужно национальными традициями, придется заново прочесть славные страницы истории русской армии и вспомнить основательно подзабытых полководцев прошлого.

В 1943 году были учреждены ордена в честь Александра Невского, Суворова и Кутузова, в 1944-м – ордена флотоводцев Ушакова и Нахимова. Орденом Нахимова награждались офицеры Военно-морского флота за искусно проведенные боевые операции, смелое и решительное личное руководство, хорошо организованные десанты. В биографии адмирала Нахимова наберется немало примеров подобных действий, как, впрочем, и в биографиях других известных русских флотоводцев. Но сам Нахимов, с его заботой о моряках, скромностью, жертвованием собой во имя долга давно стал национальным символом стойкости и мужества, «душой обороны», как называли его севастопольцы.

Литература о Нахимове обширна, воспоминания о нем стали печататься сразу после его гибели. Особенно много информации появилось после 1867 года, когда в одном из авторитетных журналов были напечатаны без подписи «Записки севастопольца», автор которых представил скорее карикатуру на Нахимова, чем его портрет. Возмущенные моряки и защитники Севастополя начали присылать в журналы и газеты письма с опровержениями, свои воспоминания об адмирале. Словом, нет худа без добра – так собралась большая мемуарная литература о Нахимове.

Первая биография адмирала появилась в 1902 году, к столетию со дня его рождения. Точную дату установил автор книги, историк русского флота П. И. Белавенец, обнаружив в архивах метрическое свидетельство Нахимова. В годы Великой Отечественной войны издательство «Молодая гвардия» выпустило небольшую книжечку «Нахимов» в тонкой обложке, которая легко умещалась в кармане гимнастерки. В ней Е. Тарле рассказывал о двух последних годах жизни Нахимова – сражении при Синопе и обороне Севастополя. После войны эта книга была напечатана в серии «ЖЗЛ». В той же серии в 1970 году вышла биография Нахимова в авторстве Ю. Давыдова.

Огромную работу по изучению, поиску и публикации документов, связанных с Нахимовым, провел В. Поликарпов, автор книги «Павел Степанович Нахимов», опубликованной в 1960 году Воениздатом. Добросовестный исследователь изложил все известные на тот момент факты биографии Нахимова, установил место рождения, уточнил расположение имения его родителей и храма, где был крещен будущий адмирал, нашел остатки фамильного склепа Нахимовых. К двухсотлетию со дня рождения флотоводца Военно-морской архив напечатал двухтомник документов из разных архивов страны, в котором появились новые материалы о Нахимове.

Автору этой книги удалось найти в архивах ранее никогда не публиковавшиеся документы, привлечь малоизвестные материалы, которые позволили узнать новые обстоятельства жизни адмирала и полнее представить его взгляды и суждения. И чем больше автор изучал свидетельства очевидцев и документы о жизни своего героя, чем ближе узнавал его, тем понятнее становилось, почему этот внешне суровый и настойчивый в исполнении обязанностей и одновременно нежный и заботливый в дружбе человек еще при жизни завоевал искреннюю любовь и признание.

Глава первая
Детство и юность

Семья

Так уж случилось, что самые знаменитые русские флотоводцы родились не на берегах морей, а в самом что ни на есть сухопутном центре России. И Нахимов не исключение. Он появился на свет 23 июня 1802 года в сельце Городок Вяземского уезда Смоленской губернии.

О корнях Нахимова известно немногое. Русская родословная книга¹ называет родоначальником династии, из которой вышло немало моряков, малороссийского казака Тимофея Нахимова. Его сын Мануил Тимофеевич дослужился в казачьем войске до чина сотника. После вхождения Малороссии в состав России на древе рода Нахимовых появляются две ветви – одна продолжила жизнь близ Харькова, другая дала ростки на Смоленщине. В конце XVII – начале XVIII века сын сотника Михаил Мануилович Нахимов купил участок земли недалеко от Вязьмы, где и обзавелся семьей и хозяйством. У Михаила Мануиловича родились четверо сыновей: Михаил, Николай, Иван и Степан – отец будущего адмирала.

Родословная книга указывает, что Степан Михайлович родился в 1754 году, прожил долгую жизнь – умер в 1830-е годы, дослужился до звания секунд-майора, женат был на Федосии Ивановне (по другим данным – Васильевне) Козловской.

Крестили Павла Нахимова 27 июня в церкви Спаса Нерукотворного, в трех верстах от имения Нахимовых. Священник отец Георгий Овсянников крестил там всех детей майора Степана Михайловича: старшую Анну, Николая, Платона, за год до рождения Павла – Ивана, а через три года после Павла – его младшего брата Сергея. В той же церкви и венчали, и отпевали; хоронили здесь же, на кладбище при церкви, в фамильном склепе.

При крещении Павла восприемниками были его старшая сестра Анна и дядя, отставной поручик Николай Матвеевич Нахимов, двоюродный брат отца². Известно, что Николая Матвеевича, оставшегося сиротой, Степан Михайлович взял под опеку, перевез из Харьковской в Смоленскую губернию, где тот служил, вышел в отставку (в родословной он указывается как прапорщик), стал помещиком – ему принадлежало село Волочек с деревнями. Позже его выбрали предводителем дворянства Сычевского уезда.

Из харьковской ветви, которая продолжала существование, более других был известен Аким Николаевич Нахимов. Родился он в 1782 году в родовом селе в 60 верстах от Харькова, образование получил в пансионе при Московском университете, но жить в старой столице не остался, а вернулся в Харьков. Там он поступил в только что открывшийся Харьковский университет на факультет словесности, после его окончания преподавал русскую грамматику. Еще студентом он начал писать стихи – в основном басни, эпиграммы и эпитафии. Печатали его редко, стихи больше ходили в списках, зато были на слуху у харьковчан. Умер Аким Нахимов рано, в 1814 году, не дожив до 33 лет. После его смерти друзья издали его стихи отдельной книжкой³. Объектами его сатиры становились взяточники, кляузники, льстецы, глупцы и неучи. Вот некоторые из его коротких сочинений:

Просветители

 
Чтоб мрачную страну наукой озарить, —
Ученых множество в Украину валит.
Сияют здесь они, как в темноте зарницы!
Но что блестит у них? мундирные петлицы.
 

Жук и пчела

 
Ну, слава Богу, я пол сота сработала! —
Пчела жуку сказала.
Пол сота! только-то! жук с гордостью вскричал, —
Я целую копну навозу натаскал!
«Навозу, а не меду», —
От пчелки был ответ рогатому уроду.
Клит целую стопу стихами исписал.
Но что! не меду он, навозу натаскал.
 

Запись в метрической книге о рождении и крещении П. С. Нахимова. Государственный архив Смоленской области

Эпитафия высокоученому

 
Гниет здесь гордая Латынь.
Аминь!
 

Эпитафией ему самому могли бы стать его собственные строки:

 
Блеснуть искусством я нимало не искал,
Что сильно чувствовал, то смело написал.
 

Читал ли Павел вирши своего дяди, неизвестно, но борьбу с мздоимцами и ворами вел на Балтике и в Севастополе нешуточную.

Все братья Павла стали моряками: Николай, Платон, Иван преподавали в Морском корпусе, младший Сергей дослужился до вице-адмирала, был директором Морского корпуса. Платон Степанович, выйдя в отставку, служил инспектором в Московском университете, где терпением и добродушием снискал себе любовь студентов.

«Это была честнейшая, добрейшая и благороднейшая душа, исполненная любви к вверенной его попечению молодежи, – вспоминали о нем бывшие подопечные. – Тихий и ласковый, он был истинным другом студентов, всегда готовый прийти к ним на помощь, позаботиться об их нуждах, защитить их в случае столкновений. Хлопот ему в этом отношении было немало, ибо в то время студенты вовсе не подлежали полиции, а ведались исключительно университетским начальством… Поминутно студентов ловили в каких-нибудь шалостях, и всё это надобно было разбирать, приходилось и журить, и наказывать, но всё это совершалось с таким добродушием, что никогда виновные не думали на это сетовать»⁴. Студенты, конечно, знали, что старый моряк Платон Степанович приходится родным братом знаменитому адмиралу, Синопское сражение произошло в день именин их любимого инспектора. По такому поводу были написаны стихи:

 
В ноябре, раскрывши святцы,
Вспомним мы Синопский бой.
Наш Платон Степаныч, братцы,
Брат Нахимову родной.
 
 
Здравствуй, адмирал почтенный,
Богатырь и молодец!
Дядя, брат твой незабвенный
Был студенческий отец…
 

Большим достатком семья Нахимовых не отличалась. Степан Михайлович владел сельцом Городок и несколькими деревнями в Вяземском уезде Смоленской губернии – всего 1424 десятинами земли. Из них пахотной – 486 десятин, неудобной – 116, остальное под лесом, селениями и дорогами. Нахимовы считались мелкопоместными дворянами, в 1813 году за их отцом значилось 136 крепостных душ, в 1841-м – 121 душа⁵. К деревянному господскому дому прилегали два флигеля на каменных фундаментах, вокруг него был разбит фруктовый сад. Были и хозяйственные постройки – конный и скотный дворы, амбары, сараи, – крытые соломой.

Павел Степанович очень любил приезжать в родовое имение, мечтал пожить там годик-другой после войны, но не довелось. Он и в короткие отпуска зимой выбирался не каждый год. Ни время, ни люди не пощадили его родной дом, в 1990-е годы от него оставался лишь фундамент, но и тот разровняли бульдозером. Не сохранились ни Спасская церковь, ни фамильный склеп Нахимовых, которые разрушили еще в середине XX века.

Смоленская земля не щедра на урожаи, часто случались недороды, так что барскую запашку Нахимовым приходилось порой засевать крестьянским хлебом – своего не хватало. В 1841 году доход от имения составлял 1200 рублей серебром в год, и эту небольшую сумму братья делили между собой, а потому имение представили в Опекунский совет для получения ссуды. Позже его еще несколько раз закладывали. В 1842 году братья разделили между собой земли и крепостных. «Павлу же поступило во владение из сельца Городка 1 душа без земли»⁶. Звали этого единственного доставшегося ему крепостного Фаддей Стрельцов, он жил у барина в Севастополе. После гибели адмирала «дворовому человеку Фаддею Стрельцову» в 1857 году была дарована вольная⁷ – по завещанию ли Павла Степановича, по решению ли его братьев-наследников, майора Николая и контр-адмирала Сергея, неизвестно.

Прожить на доход от такого имения было нельзя, потому все сыновья Степана Михайловича Нахимова служили. «Дворянин – тот, кто служит» – так было установлено в России со времен Петра Великого. Предстояло служить и Павлу, но сначала нужно было выучиться. С отправкой в Морской корпус в Петербурге его детство закончилось – начиналась пора юности.

Корпус

Морской шляхетский кадетский корпус был учрежден приказом императрицы Елизаветы Петровны 15 декабря 1752 года и за время своего существования неоднократно менял и названия, и местоположение^[1]. В годы учебы в нем Павла Нахимова (1815–1818) он именовался Морским кадетским корпусом и располагался на Васильевском острове в Петербурге.

Корпус был преемником Навигацкой школы, созданной по распоряжению Петра I в 1701 году. По мысли создателя школа должна была давать общее и специальное образование, поэтому обучение в ней делилось на три ступени: на первой – начальной – полтора-два года обучали чтению и грамматике, Закону Божьему; на второй – цифирной – арифметике, геометрии и тригонометрии; на третьей – высшей – математической географии, астрономии, черчению, геодезии, навигации и судостроению.

Тот же принцип сохранился и в Морском корпусе. Воспитанников объединяли в три класса по 120 человек, ученики двух младших классов назывались кадетами^[2], третьего – гардемаринами^[3]. Каждый кадетский корпус представлял собой батальон, делившийся на роты, и воспитанники помимо учебы несли также караульную службу и занимались строевой подготовкой.

Кадет обучали Закону Божьему, арифметике и началам алгебры, грамматике русского языка, иностранному языку, географии, всеобщей и русской истории по сокращенной программе, фехтованию и танцам. Популярны были постановки любительских спектаклей.

Кадеты учились от года до трех лет, в зависимости от успехов, а гардемарины проходили обязательный курс наук, рассчитанный на три года и включавший алгебру, геометрию, тригонометрию, «высшие вычисления», астрономию, «опытную физику», географию, историю, русскую грамматику, французский и английский языки. Затем переходили к специальным дисциплинам: геодезии, навигации, механике, теории морского искусства, корабельной архитектуре, артиллерии и фортификации.

«Ленивый кадет мог оставаться кадетом лет шесть, но и все-таки делался гардемарином… попавши в гардемарины, от каждого из нас зависело быть адмиралом»⁸, – говорили выпускники корпуса.

Первый офицерский чин мичмана на выходе из корпуса получали почти все, дальше каждый сам прокладывал себе фарватер, и далеко не все бросали якорь в гавани под названием «Адмиральская», а кто-то и вовсе уходил с флота. Для тех, кто мечтал о море, примером служили прославленные флотоводцы и мореплаватели, окончившие корпус: Ф. Ф. Ушаков, Д. Н. Сенявин, И. Ф. Крузенштерн, Ю. Ф. Лисянский, Ф. Ф. Беллинсгаузен, М. П. Лазарев, В. М. Головнин, Г. А. Сарычев.

У Сарычева, знаменитого исследователя Тихого океана и картографа, Нахимов учился в корпусе, записки Лисянского о кругосветном плавании читал, когда сам отправился в кругосветку, в составе эскадры под командованием Сенявина ушел в первый боевой поход, на корабле Лазарева принял боевое крещение. Так что школа для боевого офицера – это не стены, точнее, не только они, но полученные под началом опытных наставников навыки морской службы.

Самым известным и любимым учителем в корпусе был П. Я. Гамалея. Ученики к нему в класс не шли, а бежали. «С какой любовью и почтительным участием мы смотрели на этого худенького, сгорбленного старика, отвечали смело и слушали со вниманием»⁹, – с теплотой и нежностью вспоминали выпускники. А кто не помнил его упрек ленивцам: «Ах, братец, ты не знаешь, что ты собственный свой палач»? – или его призыв, который кадеты пересказывали друг другу: «Любите науку, братцы, для самой науки, а не для того, чтобы надеть эполеты: невежда офицер похож на того животного – знаете, братцы, о котором говорят в басне… под золотым чепраком с длинными ушами. Ведь самый богатый чепрак длинных ушей не закроет».

Он был не только прекрасным педагогом, составил почти все пособия математического цикла, по которым училось не одно поколение гардемаринов: «1) алгебра с преложением ея к геометрии, 2) дифференциальные и интегральные исчисления, с приложениями их к геометрии и навигации, 3) механика, 4) теория кораблестроения, 5) морская практика»¹⁰.

Ко времени поступления в корпус Павла Нахимова Гамалея уже не преподавал, но дело продолжал его друг и деятельный помощник М. Ф. Горковенко. Нахимов учился у Горковенко математике, физике и химии. Гардемарины вспоминали, как Горковенко создал в корпусе физический кабинет и приложил немало сил к его оборудованию, как по-детски радовался появлению в нем новых инструментов и приборов.

Гуманитарные предметы, по мнению кадет, им преподавали хуже, чем математические. Учитель французского языка итальянец Триполи особенно не старался: считалось, что дворянские дети французский и так знают. Учитель английского Руммель и вовсе не ходил на занятия; кто хотел знать язык, должен был платить за дополнительные уроки. Средства на частные уроки были не у всех, английский же был необходим для моряков: кроме общения в заграничных плаваниях, требовалось умение читать карты и лоции, а самые ходовые из них издавались в Англии. Нахимов учил английский самостоятельно, уже после окончания корпуса.

Учитель русского языка Груздев требовал писать сочинения в несколько листов, в стихах или прозе. Конечно, это вызывало неудовольствие – ну а какие ученики радуются большим домашним заданиям? Однако когда читаешь журналы, которые гардемарины обязаны были вести в учебных плаваниях, видишь: написаны они грамотно, впечатления и наблюдения изложены хорошим литературным языком, что, несомненно, делает честь учителям корпуса. Уровень общего образования в Морском корпусе был традиционно высок, и если не все его выпускники стали адмиралами, то только потому, что прославили свои имена на другой стезе, как писатель и этнограф В. И. Даль, писатель К. М. Станюкович, композитор Н. А. Римский-Корсаков, художник В. В. Верещагин.

Кадет и обер офицер Морского кадетского корпуса в 1812 году. Литография В. А. Прохорова. 1852 г.

Морской корпус был не единственным учебным заведением для дворянских сыновей. Почему же родители выбрали для Павла именно его? Дело в том, что по традиции в Первый и Второй шляхетские корпуса старались определять своих детей люди состоятельные, аристократических фамилий, их выпускникам легче шагалось по карьерной лестнице, двери к высоким должностям для них открывались быстрее. А мелкопоместные дворяне, вроде смоленского помещика Степана Нахимова, предпочитали записывать детей в Морской корпус, который требовал в будущем меньших расходов. Старшие братья уже окончили его, и в 1813 году, когда подошел возраст младших – Ивана и Павла, – они тоже подали прошение на высочайшее имя:

«Всепресветлейший, державнейший великий государь император Александр Павлович, самодержец всероссийский, государь всемилостивейший, просят недоросли из российских дворян греческого исповедания Иван и Павел Степановы сыновья Нахимовы о нижеследующем: Отец наш родной, Степан Михайлов сын Нахимов, в службе в[ашего] и[мператорского] в[еличества] находился в гвардии капитаном и отставлен майором. Ныне нам от роду, первому – 12, а последнему – 11 лет, обучены по-российски и по-французски читать и писать и часть арифметики, но в службу в. и. в. никуда еще не определены, а желание имеем вступить в Морской кадетский корпус в кадеты»¹¹. К прошению прилагалось свидетельство, что они действительно «помянутому майору Степану Нахимову сыновья родные», испомещены в Бельском уезде Смоленской губернии и крестьян за их отцом значатся 136 душ.

Однако на прошение «недорослей Нахимовых» директор корпуса вице-адмирал П. К. Карцов ответил отказом – «по неимению вакансии». Желающих учиться в корпусе было больше, чем мест, и частенько, подав прошение, ждали год-полтора.

В августе того же года последовал приказ министра военных морских сил адмирала И. И. Траверсе о включении пятнадцати желающих вступить в корпус, в том числе Нахимовых 1-го и 2-го, в число кандидатов «по открытии вакансии»¹². А пока, чтобы привыкали к морю и почувствовали вкус морской службы, Нахимовых определили в волонтеры и отправили вместе с гардемаринами в учебное плавание¹³.

Нахимов впервые оказался под парусами летом 1815 года, на бриге^[4] «Симеон и Анна». Всего за годы учебы он будет трижды ходить в учебное плавание (таких называли «трехкампанейцами»): в первый раз под командой лейтенанта П. И. Харламова, в следующем году на том же бриге, но уже под командой лейтенанта П. Н. Овсова (маршрут оба раза проходил по Финскому заливу, в походе осматривали Кронштадт, Петергоф, Ораниенбаум). В третий морской поход, в 1817-м, он отправился уже за границу: из всего корпуса отобрали лучших гардемаринов для плавания на бриге «Феникс» под командой лейтенанта П. А. Дохтурова из Кронштадта до Стокгольма, Копенгагена и обратно¹⁴.

Финский залив мелководный, и расстояние между портами небольшое, но для первых опытов достаточное. Ведь как бы ни старались учителя в корпусе и как бы усердно ни занимались гардемарины, получить опыт управления кораблем можно только на практике.

В первом плавании новичкам поручалась матросская работа: «делать такелаж^[5], привязывать, крепить и постановлять паруса, брать рифы (уменьшать площадь парусов при сильном ветре. – Н. П.), сниматься с якоря и становиться на оный». В первый же день их расписали на различные корабельные работы. И вот дети из дворянских семей, отпрыски и знатных, и мелкопоместных фамилий, взбирались на мачты, драили палубу, откачивали воду, помогали матросам разносить паруса, обтягивать ванты и шкоты^[6], выбирать якоря. Это был единственный способ сделать из сухопутного человека моряка, а из матроса – офицера. Так считали учителя Нахимова, так будет считать и сам он, пройдя всю школу обучения полностью, не перепрыгивая через ступени.

Уже в чине контр-адмирала он вносил правку в проект нового Морского устава и в разделе «Обязанности старшего офицера» предложил записать: «Весьма полезно приучать гардемарин исподволь к обязанностям офицера, но еще более необходимо ознакомить их с матросским делом и для того поставить обязанностию командиру и старшему офицеру обучать гардемарин и юнкеров брать рифы, крепить и менять паруса; спускать и подымать брам-реи и брам-стеньги; бросанию лота и править рулем. Сведения эти трудно приобрести в офицерском звании, и еще труднее, чтоб не имеющий их впоследствии не чувствовал этого недостатка»¹⁵.

Впрочем, матросской работой обязанности гардемаринов и кадет не ограничивались: они допускались стоять на вахте рядом с офицером, который объяснял каждый парусный маневр. И конечно, к гардемаринам был приставлен корпусной офицер – он должен был смотреть, «чтоб лазали наверх без торопливости, дабы никто не упал; почему напоминать им, чтоб всегда крепко держались руками за веревки и за реи, когда отдаются или убираются паруса». Обучать стрельбе следовало «со всевозможною осторожностию и без торопливости, чтоб кого не опалило и не убило» ¹⁶.

Нахимов, сам прошедший суровую школу воспитания, считал ее совершенно оправданной и, став адмиралом, утверждал на флоте те же порядки. Нарушение порядков приводило к тому, что из корпуса стали выходить не офицеры, а сахарьи, как выражался адмирал М. П. Лазарев: «Гораздо приятнее видеть a set of smart and active officers full of spirit and life^[7], нежели сидней философов, которые только что курят трубки с утра до вечера и рассуждают о пустяках, а ни на какое по службе дело не способны. Я говорю это потому, что много таковых из корпуса выходит к общему нашему сожалению, но так как государь сам сего не терпит, то, вероятно, следующие за сим выпуском будут поживее»¹⁷.

В головах многих образованных офицеров, вышедших из корпуса, рождались прекрасные мысли и грандиозные планы, но лишь некоторые смогли воплотить их в жизнь, у кого-то весь запал уходил в слова и рассуждения о будущем. Действовать всегда труднее, чем рассуждать, особенно действовать в соответствии со своими убеждениями. Воспитанное Лазаревым поколение офицеров – Нахимов, Путятин, Корнилов, Истомин, Бутаков – мерило свою службу и всю жизнь именно такой мерой: делом, а не словом.

Таким образом, Павел сначала ушел в море, а уже потом сел за парту. Может, оно и к лучшему: тем, кто так и не смог обрести «морские ноги», офицеры советовали уйти из корпуса или перевестись в гимназию. Павел же, едва увидев море, полюбил его навсегда и о перемене службы никогда не помышлял. Наверное, эта любовь и желание стать офицером помогли ему перенести тяготы первого, самого трудного, года учебы.

Гардемарин Павел Нахимов не оставил воспоминаний о Морском корпусе, он вообще был не большой любитель писать, к немалому огорчению его биографов. А вот его друзья и однокашники много и подробно писали о жизни гардемаринов. Несмотря на различия в деталях, в общих моментах эти воспоминания совпадают и вполне позволяют представить картину жизни юного Нахимова.

В документах сохранилась только дата зачисления Павла в корпус – 24 июля 1815 года; когда же он был переведен из кадет в гардемарины, неизвестно. Однако уже в год зачисления он именуется гардемарином, а значит, в кадетах пробыл недолго – видимо, старшие братья постарались подготовить его и Ивана к экзаменам. Но, несмотря на это, привыкать подростку к суровому военному распорядку было нелегко.

Вместо вольготной домашней жизни – подъем до света, казенная одежда, калош и теплой обуви не положено, ежедневные занятия, караулы. Вместо домашней стряпни – ненавистная гречневая каша-размазня. Правда, порции большие, щи и каша всегда с куском мяса, на обед – жаркое, в праздники – пирожные или оладьи с медом. Да и квас отменный, пей сколько хочешь. А какие белые булки утром и вечером – горячие, в целый фунт весом; во всём городе таких не сыщешь. В общем, жить можно.

Одно плохо: принятое в корпусе обязательное прислуживание младших старшим, то, что в английских школах и университетах называлось «fagging», а у нас – «дедовщина». Правда, насилия к кадетам никто не применял, но новичкам доставалось изрядно. Главное было не расплакаться: разнюнился – пиши пропало, навек «бабой» звать будут, и уже никто не поможет.

Одного новичка любили посылать в соседнюю роту принести книгу «Дерни о пол», другого – «Гони зайца вперед». Понятно, что первый летел на пол, а второй бегал от одного «старика» к другому, пока не выбьется из сил. Кто-то, правда, считал такие порядки полезными и утверждал, что так воспитывался характер. Д. Б. Броневский вспоминал: «…все мы жили в беспрерывной междоусобной войне до производства в гардемарины. Достигнув до этого вожделенного чина, у кадета прежние дикие замашки смягчались; показывались понятия о чести – и прежде бывший дикарь стал походить на человека. Впрочем, у этих молодых людей кроме уваженья к силе физической были и свои хорошие свойства. Они не терпели слабодушия, лукавства, похищения чужой собственности и провинившихся в подобных проступках наказывали жестоко. В этой спартанской школе было и свое хорошее: здесь закаливали характер в твердую сталь; здесь получалось омерзение ко всему низкому, и я уверен, что на многих моих товарищей это воспитание благодетельно подействовало; утвердительно могу сказать о себе, что оно мне принесло большую пользу»¹⁸.

Конечно, младшие Нахимовы могли бы обратиться за помощью к старшим братьям, которые служили в корпусе офицерами, но такого заступничества им бы не простили. Да и сами Николай и Платон, не так давно окончившие корпус и прекрасно знавшие его традиции, вряд ли стали бы вмешиваться – скорее оказывали моральную поддержку.

Случались и бунты, когда младший выпуск не желал признавать власти старшего, однако они были крайне редки и сурово наказывались. Чаще доставалось корпусному эконому, если его воровство переходило границы. Тогда, по воспоминаниям однокашника Нахимова Дмитрия Завалишина, все находящиеся в столовой ученики мычали, стучали ногами и ножами, выражая протест, и забрасывали эконома бомбами, «состоящими из жидкой каши, завернутой в тонкое тесто из мякиша, так, чтобы ударяясь обо что-нибудь, тесто разрывалось и опачкивало человека кашею»¹⁹, – словом, выражали свое мнение, как могли, всеми доступными способами.

Особенно угнетала новичка необходимость всё делать по команде: в шесть часов утра следовать строем на молитву и завтрак, в семь (зимой в восемь) – в классы. В полдень – также строем на обед, с двух до четырех пополудни – снова в классы. В восемь вечера опять строем шли на ужин, в девять – на вечернюю молитву, в десять отправлялись спать. Свободного времени только и оставалось, что от послеобеденных классов до ужина, но и здесь лениться было некогда – надо заниматься самоподготовкой, выполнять задания на следующий день.

(Заметим, что суровые порядки не обошли стороной и женские учебные заведения. В Смольном институте благородных девиц воспитанниц тоже поднимали ни свет ни заря, заставляли обливаться ледяной водой до пояса, одевали в очень легкую форменную одежду, строго наказывали за неповиновение классным дамам, кормили весьма умеренно; даже в мороз они спали под тонкими фланелевыми одеялами. Потому мальчишки называли смолянок «кадетами в юбках».)

Несмотря на суровые порядки, проступки в корпусе случались. Гауптвахты и карцера в нем не было, но розгами секли по субботам исправно. Современному читателю может показаться странным, что дворянских отпрысков подвергали порке, однако в XVIII и XIX веках на телесные наказания детей смотрели иначе, чем во времена Конвенции по правам ребенка и ювенальной юстиции. «Лелей дитя – и оно устрашит тебя», – предрекали ветхозаветные старцы, и родители резонно полагали, что воспитывать не наказывая невозможно. Поэтому и в гимназиях, и в училищах, и в кадетских корпусах мальчиков обязательно секли – «для их же блага».

Бывшие гардемарины по-разному оценивали корпусные порядки. Например, Владимир Даль, однокашник Нахимова, в автобиографических заметках обрисовал весьма мрачную картину: «…в памяти остались только розги». Однако к заметкам Даля, которые он диктовал уже тяжелобольным, нужно относиться критично. Еще в период их публикации другой однокашник Нахимова, уже упомянутый Дмитрий Завалишин, указал на многие ошибки и несообразности в этих заметках; видимо, в конце жизни память Даля изменила ему^[8]. Сам же Завалишин не только учился в корпусе, но впоследствии и преподавал там математику, механику и астрономию, так что мог судить о нем и как ученик, и как преподаватель. Выслушаем его мнение: «Недостатки, о которых говорит Даль, не были исключительно принадлежностью Морского корпуса, а были общи всем тогдашним… учебным заведениям… если и были действительно темные стороны, то были и светлые и даже такие, к осуществлению коих и ныне еще тщетно стремятся многие заведения»²⁰. Что же касается порки, то Завалишин считает: «…для крупных проступков помимо телесного наказания не было другого исхода, кроме исключения из корпуса, что, однако же, было равнозначительно совершенной потере карьеры. Потому не один отец и не одна мать сами упрашивали, чтобы наказали их детей, как хотят, только бы не “губили” выключкой из корпуса, ибо в таком случае дети, воспитывавшиеся даром и обеспеченные в будущности, “легли бы снова им на шею”, что для бедного (почти без исключения) дворянства было бы большой тягостью, часто и вовсе не по силам»²¹.