000
ОтложитьЧитал
ГЛАВА ВТОРАЯ
Было дождливое утро, пятница 21 октября 1994 года. Осень уже собралась с силами и минорными серыми днями готовила людей к зиме.
В Женеве такие пасмурные дни в это время года не редкость, но Илья никак не мог к ним привыкнуть, и настроение у него от них портилось.
С постели он встал взбудораженный. Приснившийся сон не давал ему покоя, он искал объяснения ему, но найти не мог.
Илья выглянул в окно, выходящее на сквер. Затянутое облаками небо было стального цвета, оно как будто опустилось и сеяло мелким дождем. Это еще больше испортило ему настроение.
Был четвертый день, как он вернулся в Женеву. Ирен вернулась вчера – две недели назад в Москве на Ваганьковском кладбище похоронили ее дедушку. Илья встретил Ирен с родителями в аэропорту и проводил их до дома. Вечер они провели вместе.
Ирен жаловалась, что много пропустила в университете и придется наверстывать, до Нового года нужно будет работать, не поднимая головы. Илья не только не возражал, но и поддержал ее.
До отъезда в Москву переживания Ильи по поводу того, как выбраться из резиденции старика и никого при этом не обидеть, сами собой развеялись. Смерть дедушки Ирен уладила этот вопрос. Старик и Борис Брон приняли информацию об отъезде молодых людей очень болезненно. Конечно же, они старались этого не проявлять, однако во время расставания в глазах у обоих можно было прочесть тоскливый вопрос: «Вернутся они к нам или нет?» Борис сразу предложил свой самолет, Илья принял предложение и вместе с родителями Ирен полетел в Москву.
Нога у него уже не болела, костыль он давно выбросил. В Москве о его ранении никто и не узнал, но из-за произошедшего было все-таки тяжело на сердце. Убийство человека, хочешь не хочешь, оставляет глубокий след в памяти, и душевные переживания долго не проходят.
События того дня тысячу раз прокрутились у него в голове. Несколько раз он видел все во сне, в самый неподходящий момент вспоминалось, всплывало в памяти, особенно когда думал о деле, что страшно мешало ему.
Илья ничего не знал о результатах следствия – о том, как шло дело, Борис ничего не говорил, а его никто не тревожил. Отсутствие информации еще больше портило настроение. Он признавался себе, что дело старика его интересовало и даже беспокоило, но он не знал, что делать.
Илья был уверен, что старик очень переживал из-за его ухода, и, возможно, это усложняло его положение. Звонок Бориса десять дней назад указывал именно на это. Разговор не был похож на обычное приветствие или любопытство по поводу того, как прошли похороны дедушки Ирен. Наверное, он хотел узнать, собирается ли Илья возвращаться, но прямо не спросил.
Илья и сам хотел пойти и увидеться с ним – у него оставалось чувство, что он не дочитал до конца интересную книгу. Судьба старика и так была для него ясна, но Илью мучило любопытство. Он как будто придумывал финал сюжета вместо автора. Однако было одно большое «но», которое удерживало его от их посещения: опять возникла бы проблема, как оттуда выбраться. Его визит наверняка был бы воспринят как согласие с предложением остаться с ними, уйти от разговора об этом было бы невозможно. Однако Илья чувствовал, что не может преодолеть внутреннее противоречие, вызванное в нем делом и организацией этих людей. Он также хорошо понимал, что если он сунется в это дело, дороги к отступлению у него не будет. Но червь любопытства грыз его постоянно, не давая покоя. Он всегда упрекал в этом Ирен, а сейчас сам оказался в таком же положении.
Илья искал аргументы, чтобы как-то оправдать свое желание. Ведь могу же я считать их своими родственниками?.. Да, почему бы и нет, дальними родственниками. …Мы, адамово потомство, все считаемся дальними родственниками. Хотя у них есть примесь моей крови… Однако лучше кровного родства родство ментальное. Как там у Пифагора: «Я предпочитаю иметь в друзьях того, кто меня понимает, пусть он будет мне незнаком, а не родственника, который понятия не имеет о моих взглядах».
Наряду со всем, что касалось старика, Илью больше всего интересовало его уникальное книгохранилище. Сколько раз он думал о том, чтобы еще хоть раз попасть туда!
Накинув халат, какое-то время Илья ходил взад и вперед по комнатам, пытаясь разобраться в своих мыслях. Что-то его беспокоило, какая-то тяжесть лежала на душе, было непонятно, откуда и почему у него было такое настроение. «Погода? – Нет, глупости. – Вроде все остальное в порядке. Что тебя будоражит? – Не знаю, только что-то меня сильно беспокоит. – Может, выпьешь стаканчик? – Да что ты, с утра пораньше? Да, хороши мои дела! – Тогда загляни в ковчег своей души, может, набредешь на что-нибудь путное. – Ты что, смеешься? Если я туда загляну, совсем потеряюсь. – Так зачем ты теряешь время? Жизнь измеряется секундами, а ты меряешь днями. Ты думаешь, что опять находишься в пустыне, где теряется чувство времени. Постоянно возникают вопросы, но не у всех вопросов есть ответы, потому что нас Бог миловал от того, чтобы все знать. Не мучайся напрасно и не теряй времени. Возьмись и делай то, что нужно. Сам успокоишься и других обрадуешь. – Кого? – Не притворяйся. Ты хорошо знаешь кого. – Какой ты демагог! Только на нервах играешь! – Это чтобы вывести тебя из иллюзий. – Вся жизнь иллюзия, тогда выведи меня и из жизни. – Это он решит без тебя! – Кто? – Смотри вверх. – Да пошел ты! – Ты еретик! – А ты немой раб! – Иногда лучше замолчать! В каждом человеке есть ересь, но умные люди умеют быть сдержанными. – Вот и немеют на всю жизнь. – Слово – серебро, молчание – золото. – У серебра тоже хорошая цена на рынке. – Серебро чернеет. – Вот еще новость, тогда золото чаще воруют! – Напрасно теряешь время, до сих пор ты мог многое успеть. – Я не могу, как другие, безмолвно провести всю жизнь. – Ну и пеняй на себя! Ты уже видел, чем все может кончиться. – Не пугай, у каждого своя судьба. Судьбу не обманешь. – Эта судьба не только твоя! – Отстань! – Не становись ипохондриком, делай дело…»
Борьба с собой не давала Илье покоя. Через некоторое время он мысленно опять вернулся к старику, а затем все произошло само собой – он побрился, оделся и уже через полчаса вошел в гараж гостиницы «Интерконтиненталь». Менеджер Саид арабского происхождения отвел его в сторону и сообщил:
– Несколько дней назад тебя спрашивали какие-то два типа, спрашивали меня, не знаю ли, когда ты приедешь.
– Арабы?
– Да, по акценту один был ливанец, другой – не знаю.
– Что ты им сказал?
– Сказал, не знаю. Что еще я мог сказать?
– Камера наблюдения работает?
– Работает.
Илья достал стофранковую купюру и сунул ему в карман:
– Если придут еще раз, зафиксируй и покажи мне, интересно, кто такие.
– Что им сказать?
– Скажи – не знаю, оставьте телефон, позвоню, хорошо?
– Договорились! Если что, позвоню. Надеюсь, Илья, ничего серьезного?
– Не беспокойся, ты человек умный, не ошибешься.
Илья выпил кофе в гостиничном кафе и уже через десять минут сидел за рулем BMW.
Как будто какая-то сила управляла им и заставляла действовать против своей воли. Как он оказался на автобане, чего хотел, куда ехал – было неизвестно. И машина, и он сам были словно на автопилоте. Он пришел в себя только тогда, когда оказался возле того поворота в Лозанне, который вел в сторону старика. По этому пути он проезжал всего один раз, когда привез старику лекарство из Тбилиси. Тогда его вез шофер Бориса.
Отступать он не собирался. Незнакомая сила независимо от него вела его по этой дороге. Ему вспомнился вчерашний разговор с Ирен, когда она спросила, когда он собирается навестить дедушку. Илья был очень категоричен:
– Не собираюсь.
А сейчас мчался к ним.
– Обманул? Да, получается так…
Когда он подъехал к воротам окутанного туманом парка, мысли его прояснились. Пульта от ворот у него, конечно, не было, и он остановился у ограды. Вокруг не было ни души, машин тоже не было видно. Из радиоприемника доносился тоскливый хит Брайана Адамса. Парк был окутан туманом, все еще моросило, но тяжесть с души как будто исчезла, и настроение уже было совершенно другим. Сейчас ему нужно было как можно больше энергии и позитива, чтобы передать старику.
Машинально он трижды мигнул фарами на ворота, трижды посигналил и удивился, когда ворота стали открываться. Камеры наблюдения вроде бы не было, никого поблизости тоже не было видно. Он глянул в зеркало заднего вида, но и там не увидел никого, кто бы мог открыть ворота пультом.
Илья тронул машину с места и медленно поехал вперед. Здесь он уже точно знал, по какой тропинке ехать, хотя не было ни одного дорожного указателя. Через три минуты он уже был возле ворот хорошо знакомого здания и еще раз посветил фарами, но уже не сигналил. Ворота сразу же открылись. Илья поставил машину на паркинг, оружие бросил в бардачок и закрыл на ключ. Быстрым шагом, чтобы не намокнуть, он пошел к центральному входу.
У дверей стоял улыбающийся Пьер. Они сердечно поздоровались.
– Как хорошо, что вы приехали, месье Илья! Дедушке очень плохо… – сказал Пьер.
Энергичными шагами Илья поднялся на второй этаж и открыл дверь в комнату старика.
Кроме незнакомого врача, в комнате был доктор Николь, они о чем-то тихо совещались. Старик лежал с закрытыми глазами, его безжизненное лицо было лилового цвета, так же как тогда, когда Илья впервые увидел его в клинике «Женолье».
Доктор Николь с улыбкой поздоровался с ним и расспросил о делах, затем представил коллегу. Илья спросил о состоянии здоровья старика. Николь сжал губы, покачал головой и поднял плечи – вероятно, в знак своего бессилия. Именно этот жест и был реальным ответом на вопрос.
Илья подошел к постели, тихо пододвинул стул и сел, взял руку старика и поместил ее между своими ладонями. Старик тяжело открыл глаза и посмотрел на Илью остекленевшим взглядом. Он чуть пошевелился, на лице у него проявилось волнение, глаза стали влажными. Бессловесная встреча длилась несколько секунд. На мгновенье и Илье было трудно перебороть эмоции, однако он с улыбкой и бодро спросил:
– Дедушка, как вы? Вы меня не подведете?
Было видно желание старика улыбнуться и ответить, но он лишь прищурил и вновь открыл глаза.
– Раз ты вернулся – не подведу… – произнес он очень тяжело, с большей, чем обычно, хрипотцой в голосе.
– Извините, что опоздал. Больше я вас не оставлю, – неожиданно для себя сказал Илья.
Он почувствовал, что кто-то вошел в комнату. Не оборачиваясь, Илья провел рукой по лбу старика.
– Дедушка, вы должны знать, что я здесь только потому, чтобы вы жили долго и до конца смогли воспользоваться своим ресурсом.
– Если ты будешь со мной, дитя мое, я не буду стыдить тебя, – старик молча плакал. Слезы катились по увядшим щекам, к которым мало-помалу возвращался цвет.
Эта сцена походила на встречу любящих друг друга дедушки и внука. Грустная теплота могла разжалобить даже черствое сердце.
– Ну что, дедушка, будем бороться? – спросил Илья улыбаясь.
Старик от удовольствия вновь прищурил глаза.
– Будем бороться… Насколько смогу, буду.
К старику вместе с цветом возвращались и жизненные силы – улучшение становилось заметнее с каждой секундой.
К постели приблизился Борис, и Илья встал, чтобы поздороваться. Он готов был подать руку, но Борис вдруг обнял его.
– Спасибо, что вернулся, Илья. Спасибо за все. – Борис взял его за плечи и посмотрел в глаза, а когда заметил в глазах Ильи некоторую растерянность, добавил: – Без тебя нам было бы трудно.
– Рад видеть вас, месье Борис, – только и смог пробормотать Илья – больше ничего не шло в голову.
– Вот, дедушка, приехал твой волшебник. А ты говорил, что не доживешь до встречи с Ильей.
Довольный старик хрипло засмеялся.
– Да, не думал, что доживу до этого. А где Ирен? – традиционно спросил старик.
– Они вчера прилетели из Москвы, я встретил их. Сегодня она в университете, много пропустила, вот и приходится наверстывать пропущенные занятия, она должна догнать программу, иначе ей будет тяжело. Раз в неделю я буду приводить ее к вам.
– Было бы хорошо. А то мы очень соскучились, – включился в беседу Борис. – Как прошли похороны?
– Все прошло на высшем уровне. Было много народу. Проводили дедушку с почестями.
Илья повернулся к старику.
– Оказалось, что вы самый крепкий среди Штернов. Наверно, и среди Джуга тоже.
– У них нет подобных тебе волшебников, – смеясь, ответил старик.
Все трое засмеялись, Илье послышался и чужой смех. Он только сейчас заметил, что рядом с докторами стоял маленький, щуплый старик с живыми глазами. Он его видел впервые.
– Иосиф, вот он, мой Илья, – сказал старик.
Слова «мой Илья» несколько резанули ухо, но прозвучали так естественно, что Илье стало приятно.
Иосиф приблизился к постели старика и протянул Илье свою костлявую руку.
– Будем знакомы, Илья.
Илья с улыбкой поздоровался и кивнул головой.
– Иосиф, я хочу, чтобы вы с Ильей подружились. Лучшего слушателя и более надежного человека ты не встретишь.
Борис и Иосиф засмеялись,
Илья же застенчиво улыбнулся.
– Илья! Иосиф – управляющий нашего книгохранилища, очень интересный для тебя человек и наш давнишний друг.
Врачи не понимали русскую речь, но их лица выражали и удовольствие, и удивление тем, как за несколько минут изменились и старик, и атмосфера вокруг. Эта заполненная старьем комната будто озарилась солнечным светом.
– Кажется, доктор здесь уже не нужен, раз появился месье Илья… – с улыбкой, без всякой ревности произнес доктор Николь.
– Нет, Илья только облегчит ваше дело – смеясь, сказал Борис.
– Это уже много значит. Никакое лекарство не действует на месье Алекса так, как месье Илья. Я уже второй месяц слежу за этим, и такого в моей практике не помню. Это просто феноменально!
Борис с улыбкой кивнул в ответ.
– Вы правы, месье Николь, это действительно феноменально. В своей практике я тоже не припомню подобного случая, – многозначительно сказал Борис.
Чтобы разговор перестал крутиться возле его персоны, Илья взял инициативу в свои руки:
– Как долго вы лежите, дедушка?
– Я и не помню, сынок… После того, как вы с Ирен уехали…
– Вот уже пятый день, – ответил Борис вместо старика.
– Вам пришлось работать? Были какие-то дела?
– Кто же мне теперь доверит дела, – хриплым голосом сказал старик.
– Вот это уже плохо. Весь мой труд пошел насмарку. Когда в последний раз вы делали ему укол? – вновь спросил он у Бориса.
– Приблизительно неделю назад. У нас остался еще один курс.
– Очень хорошо. Сегодня мы начинаем тренировки, да, дедушка?
Илья взглянул на старика. – А через два-три дня сделаем еще один укол.
– Как скажешь, Илья, – подтвердил Борис.
– Как себя чувствует госпожа Донари?
– Хорошо, спасибо, Илья. Донари ни на минуту не сомневалась, что ты приедешь. Она появится к обеду.
И действительно, появление Ильи создало совсем другую атмосферу, у всех появилась надежда, что он вновь продлит жизнь старику, хотя никто не знал, как долго тот протянет.
Илью удивило появление еще одного старика рядом с ними, которого он ранее не видел в этом здании, тем более в спальне старика.
«Он действительно ему очень близок, и к тому же русского происхождения, что указывает на глубокие корни их взаимоотношений», – подумал Илья.
Он не ошибся в своих предположениях. Многие десятки лет связывали этих двух стариков.
Иосиф Левитан был на семь-восемь лет моложе Александра Джуги, и Илья не видел его ранее лишь по той простой причине, что в сентябре, узнав о том, что Джуге стало плохо и его перевели в клинику, очень перенервничал и через два дня слег сам. У него одновременно поднялись давление и сахар, из-за чего одинокого Иосифа поместили в клинику в Лозанне. И лишь после того, как он узнал, что его друга перевели из клиники в бюро, стал выздоравливать, а потом и вовсе поправился и даже приступил к делам. Поэтому Иосиф и сказал Илье, что именно благодаря ему продлилась и его жизнь.
Они очень подружились. Иосиф оказался очень впечатляющей личностью, с интересной и трудной биографией, прекрасным знатоком древнейшей истории и ученым. Беседы с ним были очень интересными, можно даже сказать, несравненными. К тому же он был превосходным собеседником и рассказчиком.
Илья часто сидел в компании двух стариков и разговаривал с ними. Практически все дни проходили в беседах, и Илья невольно стал свидетелем их дружбы. Говорил то один, то другой. Когда один отдыхал, другой заполнял свободное время. Один день, проведенный с ними, был равен нескольким прочитанным книгам, настолько интересными были их многочисленные рассказы. Илья даже подумал, не попросить ли у них разрешения записать все это на диктофон, но передумал.
Приятно было смотреть на их добрые отношения – старики с большим уважением и почтением относились друг к другу, и надо было видеть, как они молодели, когда начинали спорить по какому-нибудь вопросу, не жалея друг для друга крылатых фраз. Несравненным был спор двух великих знатоков и мыслителей.
Их искренние, дружеские отношения были завидными. Илья уже не сомневался, что если с одним из них что-нибудь случится, то и другому будет тоже неладно. Поскольку этого явно было не миновать, Ильей овладело чувство двойной ответственности. Илья старался дать им стимул, подбодрить и всячески способствовать их беседам, которые являлись лучшей терапией.
Иосиф оказался человеком с необычной биографией.
Однажды после обеда, когда старик спал, Иосиф рассказал Илье свою историю и о том, как он познакомился с Джугой.
Иосиф Левитан тоже оказался внебрачным сыном, но долго не говорил об этом, а Илья не настаивал. Сначала Иосиф рассказал лишь, что родился в 1915 году в Санкт-Петербурге, крестили его в Исаакиевском соборе грузинский князь Иван Дмитриевич Ратишвили-Ратиев и его супруга Екатерина Багратиони, матерью которой была внучка великого поэта Александра Чавчавадзе, а отцом Ираклий Багратиони – правнук кахетинского царя Эрекле II.
У Ильи с самого начала появилось подозрение, что если незаконнорожденного ребенка крестила такая семья, то родители ребенка, должно быть, тоже являлись представителями высшего сословия. Но когда Илья узнал, кто именно был отцом Иосифа, это превзошло все ожидания.
Иосиф оказался внебрачным сыном Марии Левитан и великого князя Михаила Александровича Романова, младшего брата Николая II. Мать, Мария Левитан, была дочерью известного петербургского ювелира. В 1912–1914 гг. Михаил Александрович жил в Лондоне по принуждению, так как император Николай II запретил ему въезд в Россию, после того как брат тайно обвенчался с Натальей Шереметьевской в Вене, которая до того дважды была замужем и имела дочь Тату. В первом замужестве она была Мамонтовой, во втором – Вульфер. До того как обвенчаться, у Михаила и Натальи уже родился сын Георгий. Николай II запретил брату этот брак, но Михаил настоял на своем, так как очень любил эту женщину.
Морганатический брак Михаила вызвал большой скандал и в императорских семьях России и Европы, и среди аристократии. Император не только запретил ему возвращатся в Россию, но и установил опекунство над его имуществом. Вся императорская семья была недовольна этим браком, особенно не пришлась им по вкусу его жена, которая слыла женщиной плохой репутации, совершенно неподобающей для императорской семьи. Вся семья с первых же дней их брака думала, как развести Михаила с Натальей, которая так легко смогла влюбить в себя Михаила и покорить слабовольного мужа. За его непосредственность и чуткость – в отличие от брата – Михаила окружающие очень любили, как в аристократических кругах, так и среди офицерства. Но он действительно был слабовольным, что оказало серьезное влияние на будущее его и его семьи.
Когда в 1914 году началась Первая мировая война, Михаил послал брату письмо с просьбой разрешить ему вернуться в Россию и участвовать в войне, на что он получил согласие и даже был зачислен в действующую армию. По приказу императора он был назначен командиром Кавказской туземной конной дивизии («Дикая дивизия»).
Его жену, ребенка и падчерицу отправили на проживание в Гатчинский дворец, где хранились ценнейшие произведения искусства, забота о которых была поручена отделению искусства Зимнего дворца, а их безопасность – главному хранителю сокровищ Зимнего дворца.
Когда Михаил с семьей вернулся в Россию, окружение императора тут же привело в действие план расторжения его брака с помощью интриги. В Гатчине постоянно работала группа искусствоведов Зимнего дворца, которая осуществляла наблюдение за шедеврами искусства. В эту группу была включена 24-летняя молодая и красивая девушка, искусствовед Мария Левитан, дочь известного петербургского ювелира и коллекционера, еврея по национальности. Интриганы подобрали такую девушку, чтобы в случае осуществления их плана Михаил не смог на ней жениться из-за ее происхождения и вероисповедания. Потому свой выбор они остановили на еврейке, которая была и красивее, и порядочнее жены великого князя. Они знали, что он обязательно влюбится в нее, но даже в случае развода с Натальей он и подумать не смог бы о браке с еврейкой. Чтобы познакомить Михаила с Марией, они подстроили его приезд с фронта в Гатчину на несколько недель.
Михаилу Александровичу было 36 лет. Молодая и очень красивая девушка, к тому же образованная и с изысканными манерами, сразу же пришлась ему по душе, и вскоре он влюбился в нее. Их отношения должны были стать причиной его семейного скандала и последующего развода с Натальей. Мария ничего не знала об этой интриге и тоже полюбила Михаила, действительно благородного по внешности и очень теплого по душе и характеру мужчину, тем самым оказавшись игрушкой и обреченной жертвой в руках интриганов. Во время второго отпуска Михаила они еще больше сблизились, за чем последовал и интимный союз.
До этой встречи, в отличие от его жены, у Михаила не было романов, поэтому для него эта связь была действительно тайной и романтичной. О ней знали всего несколько человек, в том числе и его брат, который с нетерпением ожидал кульминации интриги.
Мария забеременела и осенью 1915 года родила сына. Узнав об этом, жена Михаила Наталья, будучи умной и прагматичной женщиной, и ухом не повела, не поддавшись замыслу интриганов. Чтобы подействовать на Наталью психологически и вызвать у нее раздражение, на крестинах ребенка, умышленно устроеных с особой помпезностью, кроме императора и Михаила присутствовали все именитые Романовы и аристократия Петербурга.
По просьбе Михаила крестными ребенка стали главный хранитель сокровищ Эрмитажа Иван Дмитриевич Ратишвили (Ратиев) и его жена Екатерина Багратиони. Но и это не подействовало на Наталью Брасову, получившую титул в третьем браке и ни за что на свете не желавшую расстаться со своим положением. Несмотря на многочисленные попытки, развести Наталью и Михаила не удалось, а у Марии в результате интриги остался незаконнорожденный сын, о котором было известно только высшим кругам.
Так на свет появился Иосиф – еще один незаконнорожденный, который должен был пройти свой тяжелый и жестокий жизненный путь.
Но незаконнорожденные часто бывают более сильными, умными и добиваются большего, нежели законные дети, – история знает немало тому примеров.
Иосиф, конечно же, не помнил отца, так как 7 марта 1918 года, когда ему еще не было и трех лет, Михаил Романов, находившийся на поселении в Перми, был похищен большевиками и вместе со своим секретарем расстрелян в лесу, вблизи Мотовилихинского завода.
Крестный отец Иосифа, Иван Ратишвили (Ратиев), был известным искусствоведом, до революции – главным хранителем сокровищ в Зимнем дворце.
В историю же он вошел по той причине, что во время обеих революций проявил большую отвагу, преданность, проницательность и организаторские способности и спас сокровища Зимнего дворца.
Ленин и Луначарский его называли «товарищ князь». Даже во время Октябрьского переворота, когда Зимний дворец стал последней цитаделью Временного правительства, где оно осело под прикрытием юнкерского корпуса и артиллерии, охрана сокровищ Зимнего дворца была поручена ему. Разгром Зимнего дворца, где хранились величайшие коллекции мирового значения, становился неизбежным. Со стороны Временного правительства это была большая авантюра. Но Иван Дмитриевич, приложив большие усилия, сумел спасти сокровища дворца. Иосиф с гордостью рассказывал, как Иван Дмитриевич, с целью обмануть искателей сокровищ, издал приказ, по которому особо ценные и важные экспонаты якобы вынесли из дворца и временно разместили по домам ответственных сотрудников. Знаменитую шапку Мономаха, царский посох Михаила Романова, украшенный бриллиантами в 185 карат, корону, украшенную большим бриллиантовым крестом, и другие сокровища Иван Дмитриевич должен был перенести к себе в дом.
Была разыграна и имитация выноса сокровищ, в действительности же сокровища были спрятаны Иваном Дмитриевичем в специальном тайнике хранилища под охраной своего сына Дмитрия и двух надежных гренадеров, без ведома которых подойти к тайнику не смог бы никто.
Двадцать пятого октября, в ночь кульминации переворота, когда должна была разыграться драма взятия Зимнего дворца, дома Ивана Дмитриевича и его сотрудников были начисто разграблены. Похитители забрали все, что нашли, но главного, что они искали и для чего был организован этот грабеж, конечно же, не нашли.
Тем временем в Зимнем дворце без единого выстрела уладились отношения между противостоящими сторонами. Свердлову, который руководил революционным штабом большевиков, и Керенскому, председателю Временного правительства России, Иван Дмитриевич предъявил такие ультиматумы и сделал такие предложения, что оба были вынуждены согласиться с ним. Свердлов сам помог Керенскому бежать из Петрограда, а организовал этот побег Иван Дмитриевич.
О преданности и проницательности Ивана Дмитриевича Ратишвили (Ратиева) ходили легенды, достигшие и Европы. Об этом с гордостью рассказывал Иосиф Левитан, мать которого в то время работала в Зимнем дворце, и, как рассказывал он сам, эта история и личность его крестного отца во многом определили его будущую профессию и судьбу – подобно своему крестному отцу, он стал историком и искусствоведом. Окончив Ленинградский университет, он изучал языки, получил ученую степень. Потом подоспела и Вторая мировая война, и 26-летнего Иосифа отправили на фронт. Служил он в штабе дивизии Северо-Западного фронта.
Большим поклонником советского режима он никогда не был, наоборот, среди жертв сталинских репрессий были и его близкие, поэтому он подумывал бежать от этого режима и уехать в эмиграцию, но до войны такой возможности у него не было. Через два года его, как образованного и знающего языки офицера, перевели из штаба дивизии в разведку. Летом 1944 года со специальным поручением Иосиф был командирован в Америку, где он должен был устроить «побег» одного моряка – в действительности же офицера разведки – с военного корабля с целью его последующего пребывания нелегалом в США. В порту Тампы, где по договору о ленд–лизе строили корабли для Советского Союза, он сумел выполнить поручение и даже устроить беглеца, но и сам не вернулся на корабль. Он был объявлен в розыск, которым руководил лично начальник внешней разведки Союза Павел Фитин. Спустя несколько месяцев, на основании требования Советского консульства, американцы с помощью офицера связи Роберта Эрдмана арестовали Иосифа и под конвоем привезли в Новый Орлеан, где и передали его капитану советского корабля.
Война только закончилась, когда корабль вошел в Потийский порт.
В сентябре Иосифа привезли в Тбилиси, где сначала поместили в изолятор МГБ, а затем, когда его приговорили к смертной казни как предателя Родины, его перевели в «спецкамеры» «Губернской» тюрьмы. «Спецы» – так называли подвальные камеры с самыми невыносимыми условиями, где содержались приговоренные к смерти.
В ожидании казни и так худой Иосиф стал, что называется, «кожа да кости». Три месяца он провел в невыносимых условиях «спецов», где проявил беспримерную силу воли. В кишащих огромными крысами камерах было сыро, по щиколотку стояла вода, в день выдавалось сто граммов хлеба с баландой, больше предназначенной для свиней, и половина пачки папирос. Однако он говорил Илье, что уже привык к ожиданию смерти, и эти условия были ему нипочем.
– Каждый день я ждал, что меня позовут. Когда открывали дверь соседней камеры, как правило ночью, я знал, что ведут на расстрел. Подсознательно у меня начинало учащенно биться сердце и непроизвольно начинали дрожать мышцы. Особенно тогда, когда кто-нибудь из осужденных не хотел выходить из камеры и начинал кричать. Позже я привык к этому и уже не реагировал. К тому же мной овладело чувство, что Бог меня не оставит – все же я крещен таким человеком… Тогда Иван Дмитриевич уже жил в Тбилиси, и свои молитвы я адресовал ему.
В таком же положении были и другие, которые смирились со своей участью и на пороге смерти зло перешучивались.
– «Шашулькин идет по твою душу!» – выкрикивали они друг другу имя палача.
– 15 декабря 1945 года открылась моя дверь, и меня вывели, – тяжело рассказывал Иосиф. – Я не испугался, не могу объяснить, что я чувствовал. Про себя молился и просил Бога, чтобы скорее кончился этот ад. Через туннель мы вышли сначала на задний двор тюрьмы, а затем через заднюю калитку меня повели в сторону леса. Со мной шли семеро человек: начальник тюрьмы, прокурор, врач, палач Шашулькин и три конвоира.
Когда мы вошли в глубь леса, нас встретил еще один человек, который держал лопату и при свете висящей на дереве лампы рыл землю. Яма была готова уже примерно до колен. Мне развязали руки, и начальник тюрьмы сказал:
«Спускайся, остальное рой сам!»
Это трудно представить, но я обрадовался – перед смертью у меня появилась возможность хоть что-то сделать. К тому же и мысли можно будет привести в порядок. Лучше человеку умереть уставшим от дела, Бог его скорее примет. Сначала меня не торопили, однако потом, когда я устал, а устал я очень скоро – откуда мне было взять силы, от меня остался только скелет, – начали торопить: «Быстрее, у нас нет времени. В твоих интересах, чтобы могила была глубокой, чтобы собаки не нашли и не вырыли. А то зачтем тебе это за побег и казним второй раз…» – смеялись они надо мной. Хоть я и устал, но втянулся в шутку и стал копать веселей. В это время к нам подошли два человека. Один из них сказал:
«Хватит, прочитайте ему приговор, у нас и другие есть».
Я остановился и бросил к их ногам лопату. Мне прочли приговор и велели повернуться. Я повернулся и закрыл глаза.
Я совсем не нервничал. Только лицо матери предстало перед глазами, и я ясно увидел, что она улыбалась и что-то мне говорила, только я не понимал что. В ушах у меня звучали последние слова приговора.