..... Душа – Богу, сердце – женщине,
долг – Отечеству, честь – никому.....
«Кодекс чести русского офицера»
в Русской императорской армии
Пролог
В жизни каждого человека, порой, случаются судьбоносные встречи, которые коренным образом меняют всю его последующую жизнь.
Такая встреча, в своё время, произошла и у меня. Она состоялась в один из самых холодных дней января уже весьма далёкого от нас одна тысяча девятьсот шестнадцатого года.
Человеком, чьей «железной» волей решилась, в тот давний день, вся моя дальнейшая судьба был старинный друг моего отца – генерал-майор Батюшин Николай Степанович – один из самых влиятельных руководителей военной контрразведки Русской императорской армии, уже около полутора лет, к тому моменту, ведущей кровопролитные бои на огромном, растянутом от Чёрного до Балтийского моря, театре боевых действий со своими извечными врагами – Германией и её союзниками.
Ожидая, тогда, аудиенции у него в приёмной, я мысленно перебрал все возможные и невозможные причины своего внезапного отзыва в Петроград из действующей армии, но ни одна из них не показалась мне достаточно убедительной.
Ничего не дал мне и беглый визуальный осмотр служебного помещения, в котором я, тогда, вынужденно находился: недавно прошедшие рождественские праздники, видимо, не сильно коснулись строгой атмосферы этой приёмной, а холодный стеклянный взгляд сидящего за столом генеральского адъютанта «на корню рубил» любую попытку, с моей стороны, завести с ним непринуждённый разговор.
Наконец, дверь в кабинет Батюшина открылась, и из него вышел какой-то офицер с чёрной папкой. Он быстрым шагом прошёл приёмную и, даже не взглянув на меня, вышел в коридор.
– Штабс-капитан Правосудов Николай Васильевич! Прошу Вас пожаловать в кабинет генерал-майора! – чеканя каждое своё слово при персональном обращении ко мне, громко произнёс преисполненный важности генеральский адъютант.
– Благодарю, – сухо ответил ему я и решительно прошёл в кабинет Батюшина.
Николай Степанович сидел за большим письменным столом и что-то очень быстро писал.
Коротким взмахом левой руки он прервал мой формальный доклад о своём прибытии и одновременно указал на открытую мной дверь.
Я тут же замолчал и, плотно закрыв за собой дверь, остался стоять вдали от него. К счастью, ждать долго не пришлось.
Закончив писать, Батюшин резко поднялся и быстро вышел из-за своего стола.
– Ну, здравствуй, тёзка! – устало улыбнувшись, негромко обратился ко мне Николай Степанович. – Подходи, не бойся!
– Здравствуйте, Николай Степанович! – сделав несколько коротких шагов навстречу и стараясь избежать излишней фамильярности в отношениях с человеком, знавшим меня с детства, вежливо поздоровался я.
– Ну, ну… Николай… Коля… расслабься, – по-отечески приобнял меня за плечи Батюшин. – Присаживайся, вот, сюда – на диван, так как разговор у нас с тобой будет весьма долгим и не простым.
Я, невольно заинтригованный таким неожиданным и многообещающим началом, молча присел на краешек кожаного дивана у окна.
Батюшин сел рядом и, немного помассировав пальцами свои виски (видимо, у него сильно болела голова), начал разговор с общих вопросов.
– Скажи-ка мне, Коля, сколько тебе сейчас полных лет?
– Двадцать пять исполнилось в декабре.
– А чин штабс-капитана когда был присвоен?
– Через неделю после моего двадцатипятилетия.
– А какое военное училище ты оканчивал? Ах, да… не отвечай. Сейчас сам вспомню… Константиновское?
– Так точно, Николай Степанович – Константиновское!
– Женат?
– Никак нет – холост!
– А, что, так, Коля? Ты, вон, какой красавец вымахал… орёл, да, и только!
– Да, как-то, не встретил ещё свою единственную, а тут, ещё, война… Не до этого сейчас.
– И, то верно, – задумчиво согласился со мной Батюшин.
Я заметил, что во время всего разговора он неотрывно думал о чём-то своём и лишь слегка прислушивался к моим ответам, чтобы не потерять нить нашей беседы.
– Давно своих не видел? – вновь вернулся он к своим вопросам.
– Благодаря Вашему отзыву с фронта, сегодняшнюю ночь я провёл дома. Так что, успел повидать их всех.
– Как они себя чувствуют? Как отец? Я с ним уже, поди, два года не виделся.
– Благодарю, Николай Степанович, все чувствуют себя хорошо. Отец, читая газеты, без конца вспоминает свою военную молодость и, стряхивая пыль с золотых погон висящего на вешалке полковничьего мундира, ругает свою, плохо слушающуюся после ранения, ногу. Матушка хандрит понемногу. А сестра уже год, как преподаёт в женской гимназии. Вот, только, в личной жизни у неё ничего, пока, не складывается… а, ведь, ей уже двадцать три…
– Ну, ничего. Двадцать три – не сорок три. Найдёт она ещё своего суженого. А скажи мне, Николай: как у тебя обстоит дело с французским языком?
– Владею свободно.
– Отлично, Николай… отлично… А как – с немецким?
– С немецким – похуже, но пленного, если потребуется, допросить смогу.
– Ну, и славненько… Ну, и ладненько, – похвалил меня Батюшин, продолжая думать о чём-то своём.
– Николай Степанович! – не выдержал я. – Вы же вызвали меня не для расспросов о моей жизни.
– Да, Николай, не то время сейчас, чтобы разговорами про личную жизнь заниматься. Не буду скрывать. Вызвал я тебя по очень серьёзному делу. Я сейчас немного пооткровенничаю, а, ты, послушай меня внимательно. Это тебе пригодится в будущем.
– Я – весь внимания, – произнёс я, слегка напрягшись.
– Ну, тогда, слушай. В настоящее время на Французско-Германском фронте сложилась очень тяжёлая ситуация для наших союзников. Их людские ресурсы для пополнения собственных воинских контингентов оказались на исходе. Вот, такой парадокс… оружие есть, а солдат – не хватает! Поэтому Франция прошедшей осенью одна тысяча девятьсот пятнадцатого года направила в нашу столицу своего представителя Поля Думера с поручением получить согласие русского правительства на отправку к ним во Францию трёхсот тысяч русских солдат.
– Не предлагая ничего взамен?
– Предлагая… в обмен на вооружение, в котором очень нуждается наша Русская армия. Думеру, в конечном счёте, удаётся добиться частичного согласия на это нашего Государя. И, вот, в результате, прямо сейчас, быстрыми темпами, идёт формирование Первой Особой пехотной бригады – костяка будущего Русского Экспедиционного Корпуса за рубежом. Отбор – как в гвардию: от солдат-кандидатов требуется уметь читать, писать и быть физически крепкими. При этом, все они обязательно должны быть православными.
– Да, уж, действительно, серьёзный отбор!
– Это – ещё не всё. при зачислении в неё нижних чинов, от рядового до фельдфебеля, учитываются и чисто внешние данные: первый полк должен состоять из шатенов с серыми глазами, а второй полк – из блондинов с голубыми глазами. Руководство, словом, горит желанием поразить французов внешним видом наших солдат. Но, при этом, никто не позаботился об обеспечении бригады инженерными и артиллерийскими частями. Зато снабдили её собственным духовым оркестром. Большая часть нижних чинов, отобранных в данное соединение, никогда не держала винтовку в руках; их взяли прямо из резерва без какого-либо первоначального обучения. В общем, всё типично по-русски – вся надежда, как всегда, только, на русское «авось»!
– Виноват, Николай Степанович! А какое отношение ко всему этому имею я? – не удержался я от мучившего меня вопроса.
– Да, самое прямое, Коля… Дело в том, что мне нужен в данной бригаде свой человек – человек, которому я бы полностью доверял.
– Николай Степанович! Вы, что… предлагаете мне стать соглядатаем? – я, аж, вскочил от возмущения, забыв про субординацию.
– Успокойся, Коля! Успокойся и сядь! Никто тебя не вербует в соглядатаи и не заставляет доносить на своих товарищей.
– Тогда, как понимать Ваше предложение? – спросил я у него с плохо скрытым раздражением, игнорируя его предложение присесть.
– Штабс-капитан Правосудов! Извольте сесть, когда Вам приказывает старший по чину! – неожиданно резко скомандовал Батюшин и, дождавшись исполнения мной его приказа, продолжил, как ни в чём не бывало. – Мне от надёжных источников поступила информация о том, что в Первую Особую пехотную бригаду зачислен один из лучших немецких агентов, до сей поры глубоко законспирированный. При этом, не исключается, что в бригаде будет работать на врага не только он… Главная цель немецкой агентуры – дискредитация Русского Экспедиционного Корпуса в глазах Франции и её союзников, а, при возможности – и обеспечение максимального количества потерь среди наших солдат и офицеров на боевых позициях. К сожалению, более подробными сведениями об этом агенте мы не обладаем.
– Почему же Вы не направляете в бригаду кого-либо из своих контрразведчиков?
– К моему большому сожалению, Верховный Главнокомандующий не принял всерьёз мою информацию о нём и не разрешил мне направить в бригаду кого-либо из своих контрразведчиков, да, и мало их у меня, честно говоря; на нашем-то фронте дел для них – непочатый край. Вот, тогда, я и вспомнил про тебя, Николай. Вспомнил, как ты, ещё в юности, до военного училища, грамотно «раскрутил дело» о краже драгоценностей у ваших соседей! А доблестная полиция, с помощью твоего «расклада», поймала опытного вора – «лжежениха» соседской горничной; тогда, ещё, их лучший сыщик в сверх восторженных тонах отметил твой природный сыскной талант.
– А, потом, за этот талант, отец, в наказание, чтобы я не лез не в своё дело, на две недели лишил меня прогулок, – невольно рассмеялся я.
– Пойми меня правильно, Коля. Я просто хочу быть спокоен за бригаду. Ты можешь служить, там, в обычном порядке, но, если вдруг… Повторяю – если вдруг у тебя возникнут подозрения, что в бригаде гнездится измена, раскрывать её придется тебе, и просто потому, что больше будет некому. Да, и надеяться, там, тебе придётся только на самого себя. О твоих особых полномочиях, на этот счёт, будет знать только командир Первой Особой пехотной бригады генерал-майор Лохвицкий Николай Александрович.
– Я должен буду служить в штабе бригады?
– По возможности, ты будешь переведён из строевой части в штаб бригады, но это произойдёт не сразу. Да, обращаю твоё внимание на крайнюю опасность твоего будущего противника. Он ходит в любимчиках у «Вальтера» – нынешнего руководителя германских спецслужб, и о нём хорошо наслышан шеф австро-венгерской спецслужбы Макс Ронге.
– У меня будет какая-нибудь связь с Вами?
– Для связи со мной, правда, весьма, затруднительной и долгой по времени, можешь использовать лишь один канал. В конце нашей беседы я отдам тебе записку с адресом нашего «связного» в Париже. По прочтении и запоминании, данную записку уничтожишь. Подчёркиваю, Николай, от тебя не требуется никаких доносов. Ты – хозяин последнего рубежа по защите своих будущих сослуживцев от шпионажа и предательства. Ну, что… по рукам?
– Николай Степанович! Я же – боевой артиллерийский офицер! Какой из меня контрразведчик? – с сомнением в голосе спросил я у Батюшина.
– Отличный из тебя выйдет контрразведчик, тёзка, – убеждённо произнёс Николай Степанович. – Я, ведь, тоже им не родился. Между прочим, окончив в шестнадцать лет реальное училище в Астрахани, я даже представить себе не мог своё нынешнее положение… что когда-нибудь стану генерал-майором и руководителем контрразведки одного из фронтов Русской армии… Так что, Николай, прочь сомнения! Через три дня прибудешь в бригаду на пункт её формирования и предъявишь подписанное мной лично направление старшему адъютанту штаба бригады капитану Регину Михаилу Петровичу. Дальше всё пойдёт своим чередом.
Батюшин на несколько секунд прервал свой монолог и аккуратно достал из кармана какой-то маленький листок бумаги.
– А это – обещанная мной записка с адресом нашего проверенного «связного» в Париже, – передал он мне вынутый им листочек. – На него можешь положиться как на самого себя. С остальными будь осторожен! А о своей особой миссии не заикайся, пока что, ни с кем. Всегда помни, что в «тайной войне» тебе, в любой момент, могут выстрелить в спину. Есть вопросы?
– Никак нет, Николай Степанович! – я вскочил и выпрямился в струнку, понимая, что разговор подошёл к концу.
– Ну, и славненько! – повторил Батюшин свою любимую фразу. – Удачи тебе, штабс-капитан! И не забудь передать от меня поклон твоим родителям!
– Благодарю, обязательно передам. Разрешите идти, Николай Степанович? – спросил я у генерала, отдавая ему честь и помещая, в то же время, другой рукой записку с адресом «связного» к себе в карман.
– Идите, штабс-капитан, идите… и… Да, хранит Вас Бог! – Батюшин медленно встал с дивана и, как и в начале нашего разговора, по-отечески приобняв за плечи, проводил меня до дверей кабинета.
Выйдя в приёмную, я не сразу заметил протянутую мне руку генеральского адъютанта, в которой находилось моё направление в 1-ю Особую пехотную бригаду Русского Экспедиционного Корпуса.
Увидев же, машинально взял его в руки и в глубоком раздумье молча покинул аскетически обставленное помещение генеральской приёмной, не попрощавшись со строгим адъютантом Батюшина.
Несмотря на хаос, творившийся у меня в голове, я отчётливо понимал, что с этой самой минуты я перешёл некий исторический «рубикон» в своей судьбе.
Никакого страха, при этом, конечно, не было. Вероятность погибнуть на полях сражений во Франции была абсолютно равна вероятности погибнуть на здешнем Российско-Германском фронте, но, тем не менее, сам не знаю почему, в моё сердце, «тихой сапой», тут же закралась какая-то непонятная тревога, мучившая меня, практически, до самого отъезда…
Часть 1. Легион чести
Глава 1. Особая бригада
Двадцать пятого января одна тысяча девятьсот шестнадцатого года наша сформированная в Москве 1-я Особая пехотная бригада была, там же, посажена в несколько воинских эшелонов и отправлена по Сибирской железной дороге в город Дайрен (Дальний) на Дальнем Востоке, чтобы, оттуда, пароходами, преодолев девятнадцать тысяч морских миль, прибыть на юго-восточное побережье Франции.
Такой длинный маршрут был выбран из-за активных боевых действий и плохих навигационных условий на Балтийском и Белом морях. По крайней мере, так нам, перед нашей отправкой, объяснили данный выбор представители Генерального штаба.
В результате данного решения Генштаба мы почти целый месяц утомительно тряслись в воинских эшелонах, пересекая «черепашьим ходом» с запада на восток всю нашу необъятную Россию.
И единственным сколь-нибудь запоминающимся событием в этой железнодорожной эпопее стала безрассудная покупка двумя нашими молодыми поручиками Моремановым и Орнаутовым на одной из малых сибирских станций небольшого медвежонка, которого они, не долго думая, там же нарекли «Мишкой».
Далее последовало ещё более утомительное пятидесятишестидневное плавание на пароходах с нашего Дальнего Востока до французского Марселя через Жёлтое и Южно-Китайское моря, Индийский океан, Суэцкий канал и Средиземное море, которое, как уже думалось многим из нас, больше никогда не окончится, и мы будем вечно бороздить эти бескрайние морские просторы. Но всё плохое, как впрочем, и хорошее, как известно, рано или поздно кончается. Закончились и наши мучения…
Марсель показался на горизонте ранним утром двадцатого апреля одна тысяча девятьсот шестнадцатого года, именно тогда, когда, казалось, он уже не появится никогда.
Вот, она – Франция – страна великих королей и бесстрашных мушкетёров, галантных кавалеров и прекрасных дам, страна, подарившая миру Робеспьера и Наполеона, Эйфелеву башню и собор Парижской Богоматери, страна, на части территории которой, ныне, снова гремят пушки и льётся кровь военнослужащих армий Антанты и кайзеровской Германии, и где, теперь, возможно, многим из нас – солдат и офицеров нашего Русского Экспедиционного Корпуса – будет суждено остаться навсегда…
Всё, что я знал, до сих пор, о Марселе, так это то, что он – самый старый город во Франции, основанный греками ещё за шестьсот лет до нашей эры и называвшийся, в своё время – «Массалия» – то есть, «Врата Востока».
На протяжении многих веков в нём находили пристанище выходцы из самых разных стран, и, при этом, каждое новое поколение иммигрантов привносило свой колорит в архитектурную палитру этого многонационального города-порта и его уникальную культуру, вследствие чего возник очень своеобразный марсельский говор, в котором смешались самые различные слова и выражения итальянского, корсиканского, арабского, греческого, провансальского и креольского происхождения.
Рейд Марселя, как я и читал раньше в книгах, был надёжно ограждён четырьмя небольшими островами, самым малым из которых оказался знаменитый остров Иф, в чьей крепости, согласно известному роману Александра Дюма, длительное время томился будущий «граф Монте-Кристо», совершивший, впоследствии, один из самых дерзких побегов «литературных героев» всех времён и народов.
Пока я рассматривал этот остров и предавался историческим размышлениям, наш пароход мягко пришвартовался у портового причала. Несмотря на утреннее время, на причале толпилось, на удивление, много людей, которые кричали нам восторженные приветствия и подбрасывали высоко вверх свои головные уборы.
– Похоже, нам, действительно, рады, – слегка улыбнувшись, констатировал сей факт всегда сдержанный на эмоции штабс-капитан Разумовский – человек с большим жизненным и военным опытом, с которым я установил наиболее хорошие отношения за время нашего длительного путешествия.
Потомственный военный, он был настоящим образцом русского офицерства. Казалось, что, кроме службы Отечеству, его больше ничего не тревожит и не волнует в этом мире. Поэтому, я даже слегка удивился, когда узнал, что у него есть жена и двое маленьких детишек, которые проживали вместе с его старыми родителями в Киеве, откуда он сам был родом, и где восемь лет назад он окончил Киевское военное училище.
– Похоже, что так, – согласился я с ним. – Послушай, Мишель (Вообще-то, Разумовского звали Михаилом, но мы с ним, ещё в самом начале плавания, перешли на «ты» и на произношение наших имён на французский манер, как, впрочем, сделали это и многие другие из кадровых офицеров бригады, сдружившихся в период нашей долгой передислокации)! Нам, по моему, пора готовиться к высадке. Я не думаю, что с этим, здесь, будут затягивать.
– Ты прав, Николя! Пошли готовиться, – сказал Разумовский и, широко вдохнув морской воздух, вместе со мной спустился в нашу каюту.
Встреча в Марселе нашей Особой бригады, действительно, оказалась невероятно тёплой. В местный порт прибыли многочисленные представители французского военного ведомства, местные городские власти, сотрудники российского посольства и имевший чин генерала военный атташе России во Франции граф Игнатьев.
В связи с этим, по личному приказу Лохвицкого колонна наших войск, прямо из порта, двинулась церемониальным маршем через весь Марсель.
Это было, поистине, незабываемое зрелище: со стороны порта на широкую улицу Ла Канабьер, как из рукава фокусника, вытягивалась бесконечная многоцветная лента, при ближайшем рассмотрении оказывавшаяся идущей стройными рядами русской пехотой.
Впереди каждого из двух наших полков два рослых солдата несли один грандиозный букет цветов. Такие же букеты, только поменьше, несли также перед каждым батальоном и даже перед каждой ротой. Ко всему прочему, на груди каждого русского офицера красовался ещё и небольшой букетик гвоздик.
На протяжении нашего пути все городские тротуары Марселя были до предела заполнены огромным количеством ликующих французов, а балконы и окна его каменных домов – украшены тысячами гирлянд из разноцветных флажков союзных Франции стран, причём большая их часть несомненно состояла именно из русских и французских флажков.
Было такое впечатление, что, если бы не натянутые вдоль тротуаров оградительные канаты, переполненные восторгом люди непременно рванулись бы обнимать русских солдат.
Всё продвижение нашей колонны сопровождалось непрекращающимися восторженными криками экспансивных южан. А их прекрасные смугловатые брюнетки, не зная, как лучше выразить свои чувства к светловолосым богатырям, прибывшим из далёкой заснеженной России ради спасения их любимой Франции, посылали нам свои бесчисленные воздушные поцелуи и бросали в наши руки целые гроздья весенних цветов.
Большой восторг у встречающей нас публики вызвало также исполнение марширующими русскими шеренгами нашей любимой строевой песни, сложенной на слова пушкинской «Песни о вещем Олеге», два куплета и припев из которой были заранее, ещё в России, переведены и заучены на французском языке.
Сначала «завели песню» запевалы возглавлявшей шествие роты:
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам.
Их сёла и нивы за буйный набег
Обрёк он мечам и пожарам.
Потом мощно прогремел подхваченный всеми, без исключения, шеренгами задорный припев:
Так, громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…
Так, за Царя, за Русь, за нашу Веру,
Мы грянем громкое: «Ура! Ура! Ура!»
Особенно пронзительно, при этом, звенели строки про грядущее:
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль на радость соседей-врагов
Могильной засыплюсь землёю?
Но дальше опять следовал жизнеутверждающий припев:
Так, громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…
Так, за Царя, за Русь, за нашу Веру,
Мы грянем громкое: «Ура! Ура! Ура!»
И на лицах марширующих солдат и офицеров вновь появлялись торжествующие улыбки, которые моментально, как в зеркале, отражались на лицах радостных марсельцев.
Огромный фурор среди французов произвёл, конечно, и сопровождавший одну из рот нашего батальона сибирский медвежонок «Мишка», передвигавшийся под контролем его добровольных поводырей рядовых Васьки Пыркова и Сёмки Сорокина. Он вызвал у них невероятный восторг и, естественно, в одночасье, стал неким персональным символом нашего Русского Экспедиционного Корпуса.
Впрочем, при проведении этого незапланированного парада русских войск чуть было не произошёл и небольшой конфуз: из-за несогласованности действий портовиков при нашей высадке с транспортных судов часть офицеров невольно отстала от своих подразделений, и те направились в город в составе общей колонны без командиров впереди своего строя.
Казалось, что в такой ситуации небольшой неловкости – никак не избежать…
Однако, помогла простая русская смекалка: одним и тем же младшим офицерам было оперативно поручено возглавлять, по очереди, помимо своих, ещё и эти «чужие» им роты до подхода их настоящих командиров.
Больше всех, при этом, «повезло» прапорщику Рохлинскому, который, по очереди, возглавлял, таким образом, аж, целых три «чужие» ему роты.
Для этого ему пришлось периодически оббегать с тыльной стороны дома, стоящие вдоль тротуара, чтобы вовремя стать во главе очередной оставшейся без офицера роты, проходящей маршем мимо восторженной толпы.
В результате, когда он проходил впереди солдатской шеренги, мимо одной и той же группы зевак, в третий раз, то ясно услышал сказанную одним из них, по-французски, замечательную фразу в его адрес: «Как же все русские офицеры похожи друг на друга!»…
Наш долгий церемониальный марш закончился лишь во временном лагере вблизи Марселя, отведённом нам властями этого города на краткосрочный постой.
По прибытии туда все нижние чины наших пехотных полков были немедленно оставлены, там, на попечение подпрапорщиков и фельдфебелей, а офицерский корпус почти тут же, в полном составе, направился обратно в город отметить своё прибытие на французскую землю.
Как, впоследствии, выяснилось: мы напрасно понадеялись на наших младших помощников в своих подразделениях. Один чересчур старательный подпрапорщик решил установить «собственную» очередь подхода всех рот к одному котлу, вопреки французскому плану раздачи ужина одновременно из нескольких котлов, в результате чего образовалась огромная очередь голодных солдат. И только приезд графа Игнатьева помог исправить ситуацию: к полуночи все нижние чины были, наконец, накормлены и отправлены спать.
Когда я, по возвращении в лагерь, узнал об этом, то мне стало невероятно стыдно за себя и других офицеров, праздновавших в Марселе во время вынужденной «голодовки» наших солдат. Я сразу же вспомнил ночной кутёж нашей большой офицерской компании в одном из кабаков «старого квартала» города. Шум от нашего веселья был такой, что все жители этого городского района повыскакивали на улицу.
Шампанское и деньги лились рекой, и всё это сопровождалось пьяными выкриками, типа: «Французы должны знать, как умеют гулять русские офицеры!»…
Меня немного утешало лишь то, что лично я тоже, так толком, и не перекусил в этот прошедший сверх суматошный день, так как, по прибытии из лагеря в город, я сначала потратил весь остаток светового дня на осмотр достопримечательностей Марселя и лишь только потом присоединился к своим празднующим товарищам.
Кстати, наибольшее впечатление, в моей одиночной экскурсии по этому древнему средиземноморскому городу, на меня произвели собор Нотр-Дам де ля Гард, находящийся на самом высоком городском холме (с которого открывалась захватывающая дух панорама Марсельского залива и всего города, расположенного многочисленными ярусами на прибрежных холмах, как бы отделяющих его от остальной территории страны), и самая оживлённая городская магистраль Ла Канабьер, которая, визуально, словно опускалась своей нижней частью в прибрежную гладь Средиземного моря, воплощая, тем самым, наяву древний миф о Марселе, как о «Вратах Востока». Остальные же местные достопримечательности, как, впрочем, и вечер в здешнем кабаке – меня, честно говоря, особо не изумили, хотя и впечатление, в целом, не испортили.
Жаль только, что это хорошее, в принципе, настроение от удачно прошедшего дня оказалось сильно «смазанным» инцидентом с задержкой питания наших нижних чинов…
Но, впрочем, все мои радостные и не очень переживания закончились довольно быстро. Уже на следующий день нас стали, эшелонами, отправлять в провинцию Шампань в специально подготовленный учебный лагерь «Мальи», расположенный недалеко от Парижа, и новые хлопоты, связанные с этим переездом, постепенно затмили собой воспоминания о первом дне нашего пребывания во Франции.