ИНТЕРВЬЮ

Тогда я поняла, что самоизоляция по собственному желанию и вынужденная изоляция совсем непохожи. Помню, как быстро летели дни, когда моё первое заточение перевалило через экватор. Я смотрела в календарь, и казалось, что мчусь с горы. Всё иначе, если есть уверенность в точке выхода из временных неудобств. Устанавливая собственные правила, ты ощущаешь самоконтроль, преодоление, выдержку. Но, оказавшись под властью даже не конкретных людей, а обстоятельств, при которых люди вынуждены проявлять в отношении тебя агрессию, ты испытываешь мрачные чувства: страх, отчаяние, неконтролируемую злость.

В тот месяц, когда из одного котла отчуждения мне пришлось прыгнуть в другой, я по-настоящему ощутила ценность общения с людьми. Я много переписывалась, особенно с теми, чьи посты в социальных сетях сквозили болью, похожей на помешательство. Я писала слова поддержки, но этого было недостаточно. Возобновив работу в такси, я начала испытывать неестественную эмоциональную близость почти к каждому пассажиру. Такой всеобъемлющей солидарности никогда прежде не чувствовала. Я разговаривала с людьми, слушала истории о том, как они пережили карантин. Было ощущение, будто весна две тысячи двадцатого уничтожила всё, что нас отталкивало друг от друга. Раздражение и брезгливость исчезли. Каждый человек стал восприниматься уникальной единицей, ценностью, которую надо оберегать.

Однажды я сидела дома перед ноутбуком, и в ночном отражении окна увидела решительную женщину, это была я, для которой страшнее бездействовать, чем наоборот. Тогда я начала обзванивать кураторов благотворительных и социальных организаций и узнавать, где могу быть полезной. Так я вышла на приют для женщин, оказавшихся в сложной жизненной ситуации.

Во время карантина по предписанию властей почти все такие приюты были принудительно закрыты. Это серьёзно усугубило и без того чудовищную ситуацию с домашним насилием. Единственный дом, который продолжал принимать женщин, находился в Москве. Я собрала вещи и поехала туда. Общаясь с руководством и обитательницами так называемого безопасного места, я была потрясена отсутствием законодательной базы, позволяющей хоть как-то защититься жертвам насилия. Каждая вторая рассказывала о случаях, когда участковые отказывались приезжать по вызову, так как факта совершения преступления пока не было. Им предлагалось обратиться в полицию после того, как их изобьют… или убьют.

Образование в сфере психологии помогло найти общий язык с некоторыми постоялицами, и мы неплохо поладили. Думаю, не стоит рассказывать истории, которые они мне поведали. Это такие истории, слушая которые многим захочется воскликнуть: «Ну как же так! Почему сразу не заметила? Почему не ушла? Почему молчала и терпела?!».

Особенность абьюзивных отношений такова, что никто не способен распознать их, а тем более самостоятельно прекратить. Никто, даже умные, образованные, знающие себе цену городские барышни.

Хорошо, когда можно запереться в уютной квартирке, снимать стресс во время пандемии чашечкой какао, отгородившись от родни и всего остального мира стеной монитора. Хорошо, когда после бешеной гонки, наступает время затишья, и ты можешь побыть наедине с собой, разобраться в том, что происходит внутри, заняться самообразованием, осуществить то, о чём давно мечтал.

Плохо, когда из-за вынужденной изоляции ты оказываешься наедине не с собой, а с человеком, которого в обычной жизни видел пару часов в день, и даже в эти часы старался с ним не взаимодействовать. Плохо, когда твой партнёр, потеряв возможность растрачивать энергию вне дома, отрабатывает её на тебе. Когда вы так подавлены потерей средств к существованию, что вините в этом друг друга и детей, которые без конца бесятся и орут.

День за днём замкнутое пространство сводит с ума. Близкие люди злобно шипят, не находя ни островка спокойствия. Те, кто прежде испытывал стыд за срывы, больше не стесняются. Сил стесняться и сдерживать себя – нет. Из открытых ран брызжет ненависть. Спрятаться некуда, двери заперты. Извне помощи не ждут: правоохранительная система перегружена отслеживанием нарушителей масочного режима. «Им и раньше-то было не до нас, а сейчас тем более…».

Я варилась в этой каше довольно долго, чтобы понять, как пандемия повлияла на облик российской семьи. Те, кто прошёл испытание, смотрят друг на друга с признательностью, те, кто нет, – со стыдом.

Думаю, такого роста количества разводов социологи не видели давно. Но что-то я отвлеклась.

Часть 3

– Что помогло тебе с таким шумом ворваться в издательский мир, продать книгу в условиях экономического кризиса и в короткие сроки стать суперзнаменитой? Я знаю, многие талантливые авторы не имеют возможности громко заявить о себе. Сфера книгоиздательства практически не пополняется новыми именами такого масштаба.

– То, что произошло со мной, – классическая история про Золушку. Было время, когда я жила за чертой бедности, много работала и мало получала. Я не лезла вперёд, не защищала свои права, не просила и не требовала. Среднестатистическая русская баба, которая всё – для всех, а себе – как-нибудь потом. Но мне всегда отчего-то казалось, что я играю не свою роль. Я ощущала, насколько тонка грань, отделяющая меня от них.

– Кого ты имеешь в виду?

– Людей искусства, добившихся признания. Ведь они и я – одно. Нас разделяло только время и степень зрелости мышления. – Ева направила указательный палец на висок и застыла в этом положении, как бы показывая, что вот оно, прямо здесь. – Мышление – это пластилин в руках. Его не надо добывать, преодолевая расстояния и преграды. Долгими бессонными ночами я разминала его горящими от усталости пальцами, пока он не приобрёл нужную форму.

– То есть ты просто стала мыслить как успешный писатель?

– Нет, конечно, – хихикнула Ева, – если бы этого было достаточно…

– Все бы были успешными, – продолжил её мысль Борис.

– Скажем так, я оказалась в нужном месте в нужное время. И, что немаловажно, в нужном состоянии.

– Расскажи подробнее.

– Моей проводницей в мир шоу-бизнеса стала известная телеведущая.

– Имени ты называть не будешь?

– Как и было условлено.

Боря быстро кивнул:

– Как произошла эта встреча?

– Я работала в центре для женщин, о котором упоминала ранее. К сожалению, его название тоже сказать не могу, так как во время карантина они работали нелегально. Не хочу никого подставлять.

– Прости, а что именно ты там делала?

– Я думала, смогу быть полезной в качестве психолога, но моей квалификации было недостаточно, и формально мне предложили место помощника методиста.

– Эта работа не оплачивалась?

– Нет, конечно, это чисто волонтёрская инициатива. Я понимала, что в таком деле каждый человек имеет значение, особенно в разгар эпидемии.

– Что входило в твои обязанности?

– Я искала необходимую информацию, делала распечатки, подготавливала кое-какие документы. А ещё я иногда сидела с детишками, которые жили у нас вместе с мамами.

Так вот, однажды, пока я приглядывала за малышнёй – помню, мы собирали большой пазл прямо на полу – в коридорах появились серьёзные бородатые люди с камерами. Они готовили комнату для интервью с руководительницей центра.

Тогда я впервые увидела её. Для удобства буду называть эту девушку феей-крёстной. Она была низкого роста, загорелая, с локонами цвета карамели и капризными губками. Я много раз видела её в шоу, и мне показалось, будто я встретила давнюю знакомую, с которой потеряла связь много лет назад. Мне отчего-то показалось, что у неё был извиняющийся вид.

Я вышла во двор погулять с детьми. Был конец июня, солнышко обволакивало вечерним теплом. Когда мы возвращались, журналисты и телеведущая стояли около машин, собираясь отчаливать.

Вдруг одна из моих подопечных, узбечка Азиза десяти лет, побежала к фее-крёстной и стала ей что-то говорить, воодушевлённо и сбивчиво. В тот момент меня словно молнией прошибло. Я узнала себя в этой девочке, грязным неотёсанным ребёнком, не видящим границ. Я могла бесцеремонно обращаться к взрослым с любой просьбой.

Я стояла как вкопанная. Передо мной разворачивалась фантастическая и в то же время щемящая тошнотворным стыдом картина. Девочка делала селфи с феей, когда её мама вышла на улицу и, неловко извиняясь, попыталась прекратить фотосъёмку.

Вдруг я подумала: «Когда ребёнок чего-то хочет, он просто берёт это. Усилием воли он совершает движение по направлению к объекту желания. А я стою, как дура, зная, что ответа от издательств можно и не дождаться. Стою и молчу».

Я завела детей в здание и только хотела вновь выбежать наружу, как услышала звук бьющегося стекла и писк сигнализации. Я не сразу поняла, что раздражающий визг идёт не только снаружи, но и из моего кармана. Пищала сигналка «Пули».

Выскочив на улицу, я увидела, что зад моей машины протаранил «Ленд-Крузер», за рулём которого сидела, кто бы мог подумать, фея-крёстная!

– Та, чьё имя нельзя называть, въехала тебе в зад? – интервьюер подался вперёд, держась обеими руками за подлокотники кресла. Его явно развеселила эта история.

– Да. Видимо, вместо задней включила переднюю передачу. Ребята из её команды бросились к месту удара, шумно оценивая ущерб. Затем щуплый лохматый парень подбежал ко мне, чтобы обсудить цену вопроса. И тут я поняла, что это мой шанс.

Кстати, всегда мечтала произнести эту фразу вслух, – Ева рассмеялась и посмотрела на оператора, проверяя зафиксирован ли легендарный момент на камеру. – Так вот. Я сказала, что буду обсуждать случившееся только с виновницей аварии и двинулась к чёрному крузаку.

Пути назад не было. В ушах, заглушая разум, пульсировал страх. На автопилоте я села в машину и словно со стороны наблюдала за диалогом, участницей которого являлась.

«Привет», – сказала я. «Привет», – медленно ответила она неестественно низким голосом. «Меня зовут Ева. Я знаю, для чего ты сегодня здесь». – «Правда?» – «Да, я слышала о скандале. Знаю, что у тебя проблемы с контрактами и рейтингом. И всё же я рада, что так вышло».

Фея занервничала и начала судорожно шарить по сумке в поисках кошелька, чтобы поскорее с этим покончить.

«Я не возьму денег», – резко сказала я. «А что тогда?» – «Я хочу, чтобы ты прочитала мою рукопись». – «Зачем?» – совершенно искренне удивилась она. «Во-первых, это сэкономит деньги на возмещение ущерба, причинённого моей тачке. Во-вторых, я думаю, моя книга тебе понравится. А в‑третьих, мне нужна помощь».

Произнести эти слова оказалось сложнее, чем я думала, внутренний барьер словно расщеплял звуки на атомы.

Фея-крёстная молчала. Вдруг она замотала головой из стороны в сторону, отгоняя подступающую истерику, повела подбородком вверх‑вниз, призывая внутренние силы защитить её. А затем обмякла, словно из неё вытащили стержень, и проговорила каким-то детским безжизненным голосом: «Ну прочитаю я её, и что дальше?» – «Ты глянь, а там решишь». – «Ладно, но я ничего не обещаю». – Я согласно кивнула. – «Продиктуй свой номер. Мой помощник свяжется с тобой и скажет, куда прислать текст. В директ не пиши, затеряется». – «Аккуратнее за рулём», – улыбнулась я, выпрыгивая из машины. Фея закатила глаза и отвернулась.

Через неделю после того, как я отправила текст, мне позвонили и пригласили в издательство.

– Сразу из издательства? Получается, рукопись была направлена не тобой лично?

– Получается, так. Меня как бы порекомендовали.

– То есть всё-таки по блату, – довольный выуженной подробностью Боря выпрямился и заёрзал в кресле.

– Конечно. Через разбитый бампер, – засмеялась Ева, – но ты знаешь, дело было даже не в том, что книга попала к редактору, помог пост, который фея разместила у себя в инстаграм. Именно этот пост запустил механизм. Сначала я стала инстаграм-звездой.

Журналист напряжённо смотрел на собеседницу, оценивая силу только что произнесённых слов.

Ева продолжила:

– В издательстве я познакомилась с людьми, которые рассказали, как всё будет происходить. Меня предупредили, что предстоит большой объем работы, а времени мало, потому что надо проскочить в узкий шлюз, пока тема на хайпе.

– Какие эмоции ты испытывала? Было такое, что ты говорила себе: «Вау, не верю, что это происходит со мной!»?

– Да, конечно. Но, знаешь, везение странная штука, она как будто не совсем про случайность. Ты же сам знаешь, на пустом месте ничего не происходит, всегда есть скрытые подготовительные процессы.

– Знаю не понаслышке! – с жаром ответил интервьюер. – Вы работали над выпуском книги удалённо?

– На этапе корректуры текста – да, потом началась подготовка к печати: придумывали обложку, утверждали название, делали вёрстку и прочее. Тогда я каждый день приезжала в издательство, познакомилась с классными ребятами, которые занимались пиаром. Мы вместе писали продающие посты, договаривались о съёмках у блогеров, продумывали буктрейлер и создавали промки. Кстати, я так втянулась в процесс создания видеоконтента, что с нуля разобралась, как всё устроено, и сама сделала несколько небольших фильмов. Я и эту съёмку могу смонтировать не хуже твоих ребят.

– Ну это вряд ли, – нахохлился интервьюер. – Давай поговорим о самой книге. Почему такое название?

– Название «Книга» идеально подходит. Разве нет?

– Ну не знаю, звучит так, будто вы хотели произвести неординарное впечатление, но не сильно заморачивались. Окончательное название утвердил издатель? Какой был первоначальный вариант?

– Представляешь, я не назвала её. Не думала об этом, понимая, что самиздатом заниматься не стану. Маркетологи знают лучше, как должны называться бестселлеры, – вдруг писательница рассмеялась, – авторы чаще всего дают отвратительные названия.

– Ну как так? Это же твоё детище, неужели не хотелось самой дать ему имя?

– Терпеть не могу это сравнение. Ничего общего между рождением ребёнка и написанием книги нет даже близко. Иначе дети вырастали бы ещё бо́льшими психами, чем есть.

Боря ошарашенно смотрел на Еву.

– Почему? – медленно произнёс он.

– Потому что дети не вещи. А книгу, даже выстраданную, любимую, мы хладнокровно продаём. Вынуждены продавать. И я не имею в виду продажу в книжном магазине. Ещё раньше, когда только решаем кому-то показать. Чего уж говорить, если мы занимаемся подготовкой к изданию. Несколько человек копаются в ней и вытряхивают, как старый половик. Потом упаковывают, словно новогодний подарок. Но и это не всё: нужно создать интригу, пустить слух, иногда даже оклеветать. Стал бы ты делать такое со своим ребёнком?

– Ну если так посмотреть, то нет, конечно.

– Книги, к которым мы никого не подпускаем, ещё в меньшей степени похожи на детей. Представь, что у тебя появился восхитительный малыш, а ты спрятал его под кровать и не показываешь никому, кроме самых близких. И вообще сомневаешься, что он имеет право на существование.

– Убедила, – с добродушным смешком отозвался парень. – Если бы ничего не получилось с этой книгой, если бы она не понравилась твоей покровительнице, затем редактору, что бы ты делала дальше?

– Села бы писать новую. Слушай, этот продукт изначально не был задуман как монументальный труд. Я не делала на него высокую ставку. Ещё до начала работы пообещала себе, что если произойдёт затык…

– Прости, затык?.. Что это?

– Бывает, делаешь что-то по инерции и вдруг ловишь себя на мысли, что больше не в удовольствие. Вроде всё, как надо, но не то, что откликалось бы тебе на самом деле. Тогда либо бросаешь, либо перечёркиваешь и начинаешь сначала.

– Ты вообще довольна конечным результатом?

– Мне было важно, чтобы технически книгу пронизывала лёгкость. Я хотела прокайфовать от первого до последнего слова. Обойтись без натянутых фраз или вымученных связок. Сделать её максимально лаконичной. Каждое предложение – маленькая, но идеальная вселенная.

В то же время сюжеты и герои не должны вызывать поверхностных чувств. Смысл, вложенный в схематичное, на первый взгляд, повествование, как мистическое животное в густом лесу. Ты следуешь за ним осторожно, пытаясь не спугнуть, и одновременно настойчиво, потому что должен убедиться, что оно реально.

– Не совсем понимаю, но какой бы ты её ни задумывала, «Книга» произвела мощный эффект.

– Потому что она заточена на популярность. Я не играла в артхаусного художника, который думает: «Никому не нравится, зато мне хорошо». Проанализировав кучу контента на предмет «цепляет – не цепляет», я пошла на компромисс с внутренней писательской этикой и воспользовалась самыми примитивными приёмами.

– Например?

– Если простыми словами: знаю, что возбуждают истории успеха, – окей, описываю путь от швабры до трона. Или вот: всем хочется понять первопричину, или даже примитивнее, узнать кто виновник – тогда мы пускаемся по следу, ведущему к разгадке. Это вторая особенность придуманной мной схемы. Есть ещё третья.

– Какая? – интервьюер заинтересованно повернул лицо боком, словно хотел лучше расслышать.

– В каждой хорошей книге, я нахожу переломный момент, с которого точно знаю, что дочитаю до конца. По телу бегут мурашки, но не от сюжета, а от авторской игры формами.

– Что это значит?

– Это моменты, когда я понимаю, как именно будет преподнесена история. Насколько взгляд писателя будет не похож на все остальные. Вот они три составляющие классного литературного произведения: техническая лёгкость, популярные концепты, небанальная форма.

– Я пообещал, что не буду расспрашивать о сюжете, но давай рассмотрим только одну сцену, чтобы понять твоё отношение к некоторым вещам. Это важно для восприятия тебя как автора и человека.

Ева недоверчиво посмотрела на парня, затем вдруг махнула рукой, так по-обывательски, будто ей предлагали купить одну шоколадку на двоих.

– Есть моменты… – журналист осёкся, подбирая слова, – они словно повисают в воздухе. Я, как читатель, не понимал, как к ним относиться. Возникает странное ощущение, будто ты признаёшься, что сама не до конца определилась, кто герой, а кто злодей. Даже когда пишешь об очевидном зле: о насилии, убийстве, сексуальном рабстве.

– На девяносто девять процентов так и есть. Один процент – это желание поиздеваться.

Ева рассмеялась, как всегда, беззлобно, но в этот раз резко остановилась.

– Шучу. Я старалась придерживаться одного принципа: моё личное неприсутствие. Не хотелось навязывать читателю внутренних убеждений.

– Но ведь для автора это чуть ли не первостепенная задача – передать своё отношение через рассказанную историю. Разве нет?

– Не знаю. Наверное, для кого-то другого – да. Но ты забываешь одну вещь: моя книга создавалась не как что-то посредственное из череды таких же, а как единственное из абсолютного ничто. Ты пытаешься анализировать текст, сравнивая с другими. Но это путь в никуда. Что ты хотел узнать? Моё отношение к чему?

– Сейчас будут спойлеры, – обратился интервьюер к зрителю. Боря на секунду задумался и добавил: – Людям с тонкой душевной организацией тоже следует воздержаться от просмотра видео в следующие полторы-две минуты.

– Ты описываешь сцену, где героиня застаёт сожителя, который насилует её малолетнюю дочь. Девочка напугана, но молчит и не сопротивляется. Мать бросается на мужика-педофила и кричит: «Ах, ты мразь! Тебе меня мало?» То есть она обвиняет его не в преступлении против ребёнка, а в том, что он предал её любовь. Я понимаю, что такое могло случиться в реальной жизни, особенно в неблагополучных семьях, где-то в глубинке…

– Прости, перебью. Это стереотип, якобы только в деревне или в семьях, где родители пьют, случается насилие над детьми. В городах при относительном благополучии это просто тщательнее скрывается.

– Хорошо, допустим. Но дальше события раскручиваются в такую страшную историю, которую, на мой взгляд, на любом уровне морального самосознания невозможно воспринимать как норму или что-то нейтральное. Это пиз*ец. Для любого. Для каждого. Почему ты так непринуждённо рассказываешь об этом? Ты описываешь чудовищные сцены так, словно это осенний пейзаж или, не знаю, комната, в которой мы сейчас находимся.