000
ОтложитьЧитал
Местность вокруг столба Эль-Зеруйя была необитаема и пустынна, и новый принц очутился бы в некотором затруднении относительно своего пропитания, если бы не сделал себе запаса на несколько дней. Итак, он расположился вместе со своей лошадью под пальмами и стал там ожидать своей дальнейшей судьбы.
Около середины другого дня он увидел, что по равнине к столбу Эль-Зеруйя тянется большая вереница лошадей и верблюдов. Шествие остановилось у подошвы холма, на котором стоял столб. Были раскинуты великолепные палатки, и все имело вид путешествия богатого паши или шейха.[1] Лабакан предчувствовал, что эта масса людей, которых он видел, пришла сюда ради него, и уже теперь охотно показал бы им их будущего повелителя, но умерил свое стремление явиться принцем, так как ведь все равно следующее утро должно было вполне удовлетворить его самые смелые желания.
Утреннее солнце разбудило счастливейшего портного для важнейшего момента в его жизни, который должен был возвысить его из простого, неизвестного смертного наравне с царственным отцом. Хотя ему приходила в голову, когда он взнуздывал свою лошадь, чтобы подъехать к столбу, пожалуй, даже и незаконность его поступка, хотя его мысли представляли ему горе обманутого в своих прекрасных надеждах царского сына, но жребий был брошен, и он уже не мог вернуть того, что случилось, а его самолюбие нашептывало ему, что он имеет достаточно красивый вид, чтобы представиться сыном могущественнейшему государю. Ободренный этой мыслью, он вскочил на коня, собрал всю свою храбрость, чтобы пустить его в настоящий галоп, и меньше чем в четверть часа подъехал к подошве холма. Он сошел с лошади и привязал ее к кусту, которых много росло на холме; затем он вынул кинжал принца Омара и поднялся на холм. У подножия столба стояли шесть человек вокруг высокого старца царственного вида. Великолепный кафтан из золотой парчи, подпоясанный белой кашемировой шалью, и белый тюрбан, украшенный сверкающими драгоценными каменьями, отличали его как человека богатого и знатного.
Лабакан подошел к нему, низко поклонился перед ним и сказал, подавая ему кинжал:
– Вот я, которого вы ищете.
– Хвала Пророку, сохранившему тебя! – отвечал старец со слезами радости. – Обними своего старого отца, мой возлюбленный сын Омар!
Добрый портной был очень тронут этими торжественными словами и с радостью, смешанной со стыдом, упал в объятия старого царя.
Но ему суждено было только один миг безмятежно наслаждаться блаженством своего нового положения. Когда он поднялся из объятий царственного старца, он увидал всадника, спешившего по равнине к холму. Всадник и его конь представляли странный вид. По-видимому, конь из упрямства или от усталости не хотел идти вперед, поэтому он тащился спотыкаясь ни шагом, ни рысью, а всадник руками и ногами погонял его бежать быстрее. Лабакан очень скоро узнал своего коня Мурву и настоящего принца Омара, но злой дух лжи уже прочно вошел в него, и он решил во что бы то ни стало, с железным упорством отстаивать свои присвоенные права.
Уже издали видно было, что всадник делает знаки; вот он, несмотря на плохую рысь коня Мурвы, подъехал к подошве холма, бросился с лошади и взбежал на холм.
– Остановитесь! – воскликнул он. – Кто бы вы ни были, остановитесь и не давайтесь в обман постыднейшему лжецу! Меня зовут Омаром, и ни один человек не смеет злоупотреблять моим именем!
На лицах окружающих выразилось глубокое изумление перед этим оборотом дела. Старец, вопросительно смотревший то на одного, то на другого, казался очень пораженным. Но Лабакан, с трудом сохраняя спокойствие, сказал:
– Всемилостивейший государь и отец, не давайте этому человеку вводить вас в заблуждение. Это, насколько я знаю, помешанный портной-подмастерье из Александрии по имени Лабакан, который заслуживает скорее нашего сострадания, чем гнева.
Эти слова довели принца до бешенства. С пеной от ярости он хотел устремиться на Лабакана, но окружавшие бросились между ними и удержали его, а царь сказал:
– Правда, мой милый сын, бедный человек помешан! Связать его и посадить на одного из наших дромадеров![2] Может быть, мы в состоянии оказать несчастному помощь.
Ярость принца улеглась, теперь он с плачем кричал царю:
– Мое сердце говорит мне, что вы мой отец! Памятью своей матери я заклинаю и умоляю вас: выслушайте меня!
– О, сохрани нас Аллах! – отвечал царь. – Он уж опять начинает бредить; как, однако, человек может дойти до таких безумных мыслей!
Вместе с этим он взял руку Лабакана и дал ему свести себя с холма. Они оба сели на прекрасных, покрытых богатыми попонами лошадей и во главе шествия поехали по равнине. А несчастному принцу скрутили руки и посадили его на дромадера; по бокам его всегда были двое всадников, которые бдительно смотрели за каждым его движением.
Царственным старцем был Заауд, султан вагабитов. Он долго жил без детей, наконец у него родился принц, которого он так давно и страстно желал. Но астрологи, у которых он спросил о предзнаменованиях мальчику, дали заключение, что до двадцать второго года он находится в опасности быть вытесненным врагом. Поэтому, чтобы быть вполне уверенным, султан отдал принца на воспитание своему старому испытанному другу Эльфи-бею и двадцать два мучительных года ждал увидеть его.
Дорогой султан рассказал это своему мнимому сыну и показался Лабакану чрезвычайно довольным его наружностью и его исполненным достоинства обращением.
Когда они приехали в страну султана, жители везде встречали их радостными кликами, – ведь слух о прибытии принца, как огненный поток, распространился по всем городам и деревням. На улицах, по которым они ехали, были воздвигнуты арки из цветов и ветвей, блестящие пестрые ковры украшали дома, и народ громко прославлял Аллаха и его Пророка, который послал им такого прекрасного принца. Все это наполняло гордое сердце портного блаженством, но тем несчастнее должен был чувствовать себя настоящий Омар, который, все еще связанный, следовал за шествием в безмолвном отчаянии. При всеобщем ликовании, относившемся ведь к нему, о нем никто не заботился. Имя Омара восклицали тысячи голосов, но на него, который действительно носил это имя, на него никто не обращал внимания; самое большее, если тот или другой спрашивал, кого же это они везут с собой так крепко связанным, и страшно звучал в ушах принца ответ его спутников, что это помешанный портной.
Наконец шествие прибыло в столицу султана, где для их встречи все было приготовлено еще торжественнее, чем в остальных городах. Султанша, пожилая почтенная женщина, ожидала их, со всем своим придворным штатом, в великолепнейшем зале дворца. Пол этого зала был покрыт громадным ковром, стены были украшены светло-голубым сукном, которое золотыми кистями и шнурами было привешено на серебряных крючках.
Когда шествие подошло, было уже темно, поэтому в зале было зажжено много шаровидных цветных ламп, которые делали ночь светлой, как день. Но всего ярче и пестрее они сияли в глубине зала, где на троне сидела султанша. Трон стоял на четырех ступенях и был выложен чистым золотом и большими аметистами. Четыре знатнейших эмира держали над головой султанши балдахин из красного шелка, а шейх Медины опахалом из белых павлиньих перьев навевал на нее прохладу.
Так ожидала султанша своего супруга и своего сына. Она не видела его уже со времени его рождения, но знаменательные сны показали ей страстно желанного сына, так что она узнала бы его из тысяч. Вот послышался шум приближавшегося шествия; трубы и барабаны смешивались с ликованием толпы, на дворе слышен был конский топот, ближе и ближе раздавались шаги подходивших, двери зала распахнулись, и султан, под руку со своим сыном, поспешил между рядами упавших ниц слуг к трону матери.
– Вот, – сказал он, – я привожу тебе того, о ком ты так долго тосковала!
Но султанша прервала его речь.
– Это не мой сын! – воскликнула, она. – Это не те черты, которые Пророк показал мне во сне!
Только султан хотел упрекнуть ее за суеверие, как дверь зала отворилась и вбежал принц Омар, преследуемый своими сторожами, от которых он вырвался, напрягши все силы. Задыхаясь он бросился перед троном.