Ярослав Гашек и его роман о Швейке
Как-то раз на одной из выставок графики в Москве можно было увидеть остроумный рисунок, на котором был изображен земной шар и три поддерживающие его фигуры – Дон Кихот, Гамлет и Швейк. Три олицетворения разных сторон человеческого духа – веры, сомнения и юмора. Швейк принадлежит сейчас к числу самых известных образов мировой литературы, ставших общезначимыми символами. Любопытно при этом, что создан этот знаменитый образ автором, который, казалось бы, не отличался особым усердием в литературном творчестве. Писал Гашек, словно довольствуясь импровизацией, не признавал ни набросков, ни черновиков, рукописей практически не правил. Только что написанные странички романа о Швейке он сразу отправлял в издательство, а себе оставлял всего две-три строчки, чтобы не забыть, на чем остановился. Он не склонен был просиживать над листом бумаги дни и ночи, предпочитая проводить время в богемных компаниях, в кабачках и пивных или в странствиях, общаясь с пастухами, бродягами и цыганами. Часть рассказов он откровенно писал для заработка и действительно не придавал им особого значения. Иногда литературные занятия превращались им в шутку. Он мог поспорить в пивной на пари, что в очередную фразу до половины написанного рассказа вставит любое имя, которое предложат его собеседники и при этом не нарушит последовательности повествования. Многие литераторы-современники вначале вообще не принимали Гашека как писателя всерьез. А между тем пройдет два десятилетия с момента появления его первых рассказов и юморесок, и он создаст роман, который получит широчайшую известность во всем мире. Бертольт Брехт запишет в своем дневнике: «Если бы кто-нибудь предложил мне выбрать из художественной литературы нашего века три произведения, которые, на мой взгляд, представляют мировую литературу, то одним из этих произведений были бы «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека».[1]
Парадокс этот имеет свое объяснение. Силу Гашека-писателя составляло как раз то, что иным казалось его слабостью. «Нужно уметь не писать, а видеть, писать – это уже следствие», – заметил однажды Антуан де Сент-Экзюпери. И надо сказать, мало кто видел столько, сколько довелось видеть Гашеку, и мало кто умел так видеть, как видел он, и так жить увиденным. Гашек был поистине одержим жаждой новых встреч с людьми. Эта страсть уводила его от домашнего очага, вызывала интерес ко всему необычному, пробуждала инстинкт перелетных птиц и звала в дальние страны. В чешской литературе нет другого писателя, который так много общался бы с людьми. Всю свою жизнь он провел на людях. Началось это еще в детстве.
Гашек родился 30 апреля 1883 года в плебейском районе Праги – Жижков, в семье учителя. Отец его не имел специального педагогического образования и получал пониженное жалованье. Позднее он вообще служил мелким чиновником в банке. Семья жила в стесненных условиях, ютилась в полутемных наемных квартирах. С самого детства мальчик был предоставлен самому себе и имел полную возможность познакомиться с жизнью улицы и городских дворов, вдоволь насладиться мальчишескими проказами и похождениями. В тринадцать лет он лишился отца и два года спустя вынужден был оставить гимназию. Мать устроила его помощником в лавку москательных и аптекарских товаров. Служба эта, живо описанная Гашеком впоследствии в одном из его рассказов, состояла в постоянном общении с людьми. Позднее ему все же удалось продолжить образование. В 1902 году он окончил коммерческое училище, от которого у него осталось, в частности, прекрасное знание нескольких иностранных языков – немецкого, русского, французского и венгерского – и каллиграфический почерк (коммерческие бумаги тогда писали от руки, и на выработку почерка обращалось особое внимание). Однако карьера банковского служащего мало привлекала очень живого по натуре юношу. Поначалу он пытался скрасить службу в банке «Славия» всевозможными веселыми затеями и розыгрышами. Но не прошло и полугода, как его неодолимо потянуло из чиновничьего и мещанского мира на вольный простор.
Настроения Гашека тех лет хорошо переданы в воспоминаниях его друга Ладислава Гаека: «Стояла ранняя весна. Был прекрасный лунный вечер. Гашек размечтался, как, наверное, хорошо и красиво сейчас в Словакии. Мы добрались до Староместской площади, по привычке зашли в чайную Короуса и немного с ним поболтали… В довольно веселом настроении мы направились ко мне домой. Но на Тынской улице, где я жил, Гашек неожиданно остановился, посмотрел на небо, на луну и сказал: “А знаешь, я к тебе сегодня не пойду, не хочу, чтобы святой Петр опять грозил нам пальцем (хозяин квартиры, где жил приятель Гашека, был мастером по церковным витражам, и в окне у него было вставлено стекло с изображением святого Петра. – С. Н.). Домой тоже не вернусь. Сегодня я получил за сверхурочные, махну-ка ночью в Словакию”».[2] На следующий день молодого человека не оказалось на службе. Тяга к странствиям, «дух бродяжий» отчасти объяснялись юношеской романтикой, интересом к неизведанному. Но сказывался и внутренний протест против рутины жизни, когда постоянно ощущалось неравноправное положение его народа в империи Габсбургов. Молодого человека все время тянуло то в Африку на помощь бурам в их освободительной войне против англичан, то в Македонию, где в 1903 году вспыхнуло восстание против турок, то просто в путешествия.
В юности Гашек странствовал каждое лето. В обществе таких же, как он, студентов, случайных попутчиков, нищих, бродяг, порой нанимаясь на поденную работу, нередко ночуя в стогах сена, а иногда и в местных полицейских участках, он в течение нескольких лет исходил пешком всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Побывал в Словакии, Галиции, южной Польше, Румынии, на Буковине, в Венгрии, Болгарии, Хорватии, Сербии, посетил Словению, северную Италию (включая Венецию), Баварию и Швейцарию. Предпринималась даже попытка перейти границу России. Впечатления от этих странствий и от общения с людьми, в том числе оказавшимися на дне жизни, дали материал для многих его ранних рассказов, очерков, юморесок. Ладислав Гаек вспоминал: «Гашек очень любил русских авторов и сам имел так много общего с Максимом Горьким. Мы хотели жить по-русски… Мы хотели познать жизнь и изобразить ее такой, какой мы сами ее познали».[3]
Поначалу в творчестве Гашека преобладала мягко-юмористическая тональность. Он изображал смешных в своей чванливости провинциальных помещиков, прижимистых богатеев, подтрунивал над человеческими слабостями небезгрешных священников, развеивал цыганскую экзотику, снимая с нее романтический флер весьма прозаическими зарисовками и одновременно с юмором изображая всевозможные плутни цыган и проделки молодых цыганок, которые дурачат панских отпрысков. Вместе с тем его привлекали цельные натуры из народа – удалые словацкие парни, знающие себе цену и умеющие постоять за себя девчата, хлебосольные крепкие хозяева, заядлые охотники. Он подмечал находчивость расторопных простолюдинов в их общении с господами и чиновниками, их плутоватую изобретательность в сопротивлении панскому гнету. В то же время социальные трагедии, с которыми он сталкивался, отзывались в его произведениях и щемящими нотами. Но преобладала все же жизнерадостная атмосфера. Молодого человека манили края, где вода в реках «зелена, как поросль кукурузы», где столько неожиданных человеческих типов.
Однако через три-четыре года тон его рассказов меняется. На первый план все больше выступает жесткая сатира, нередко проникнутая духом вызова и эпатажа. Действие перемещается в город. Рассказы строятся теперь на резких социальных контрастах, из них уходят пейзажи, юмористические полутона. Автор усматривает прямую зависимость между благоденствием одних и нищетой и страданиями других. Иногда звучат прозрачные предсказания социальной революции. Нет, наверное, ни одного звена государственно-политической системы Австро-Венгрии, которое не было бы затронуто сатирой Гашека. И все время словно слышится вызывающий и веселый хохот улицы. Передана живая готовность низов насолить властям, посодействовать любой неприятности должностного лица. На пути всех этих «отцов народа», сановных особ, чиновников, карьеристов-депутатов, церковнослужителей, блюстителей порядка, сыщиков то и дело оказывается веселый плебей, который путает им карты и делает их посмешищем в глазах публики.
Социальная острота сатиры Гашека во многом была связана и с его возраставшим интересом к политической жизни, которым отмечено творчество стольких писателей XX века. Еще в 1904 году он сблизился с чешскими анархистами, к которым его привело чувство протеста против социального и национального угнетения. Не случайно на одной из фотографий этих лет мы видим его в сербском головном уборе, который он демонстративно носил в знак симпатии к родственному славянскому народу, противостоявшему австрийскому владычеству и экспансии. Гашек занимался редактированием анархистских газет, распространял брошюры Кропоткина, не раз конфликтовал с полицией и как-то целый месяц провел в заключении. Однако через три года он разочаровался в анархизме, не увидев в то же время перспектив и в деятельности других чешских политических партий, оппозиционность которых казалась ему мелкой и вялой.
Отход от анархизма не означал примирения с окружающей действительностью и политическим гнетом. Часто его обличения принимали форму конкретной, адресной сатиры. Он был автором многих жгучих, как крапива, фельетонов, памфлетов, шаржей, пародийных портретов. Со страниц его «галереи карикатур» встает череда лицемеров, казнокрадов, карьеристов и честолюбцев, героев фразы. Нередко они изображались под собственными именами.
Тем временем жизнь молодого писателя складывалась нелегко. Его преследовали неустроенность и вечные поиски постоянной работы, которые осложнялись и его нежеланием приспосабливаться к обывательскому образу жизни. С 1906 года очень близким человеком стала для него Ярмила Майерова, дочь одного пражского домовладельца, с которой его связывало большое и глубокое чувство. Однако родители противились ее браку с несостоятельным литератором и беспокойным анархистом. Только в 1910 году удалось наконец получить их согласие. Но долго согревавшая Гашека любовь к Ярмиле пришла в конце концов в непримиримое противоречие с его привычкой к свободе, и брак, которого они так долго добивались, распался. После этого Гашек жил один, сотрудничая в разных газетах и журналах и не имея своего угла. Порой он ночевал в редакциях, в которых служил, или поселялся у кого-либо из друзей. Ему знакомы были и моменты трудных психологических состояний, иногда отмеченных печатью трагизма. Вместе с тем с годами к нему все больше приходило ощущение силы и власти смеха, его магического действия на людей. И если в некоторых его произведениях тех лет можно почувствовать подспудную горечь сарказма, то вместе с тем сохраняется и атмосфера заразительно веселого смеха. Он умел так осмеять тех, кого считал достойными обличения, что, казалось, они уже сами наказаны своими пороками и неполноценностью. Это и позволяло ему смеяться не злорадным, а веселым смехом развенчания.
Не меньше, чем литературное творчество, Гашека увлекала устная комика. То и другое сливалось в некое единое целое. Розыгрыш, затеянный где-нибудь в веселой компании, находил затем продолжение в литературном произведении, оказывался темой рассказа, юморески. В свою очередь, литературные юмористические находки получали развитие в устных импровизациях.
Особенно увлекали Гашека всевозможные комические мистификации, в которых он не знал себе равных. Памятна история с редактированием им журнала «Мир животных». Научно-популярное издание было рассчитано на сельских хозяев и любителей всякой живности, державших собак, певчих птиц, черепах и т. п. Печатались сведения о диких и домашних животных, советы по уходу за ними. Заступив на место редактора и соскучившись вскоре по юмору, Гашек начал понемногу предлагать читателям описания выдуманных им животных, а известным представителям земной фауны приписывать неслыханные повадки и свойства. В журнале рассказывалось, например, о гигантских ящерах, якобы обитающих на Островах блаженных. При этом умалчивалось, что Острова блаженных – это те самые мифические острова, которые в античных сказаниях описывались как райская земля вечной весны и обиталище душ праведников (Элизиум, Елисейские поля). Читателям журнала была предоставлена возможность узнать, что мандрилы (те самые обезьяны, у которых шерсть ярко-красного, зеленого и белого цвета, словно они разряжены) имеют склонность «влюбляться в дочерей смотрителей зоопарков», что муравьи любят музыку и их легко приманить мелодиями из «Травиаты». Была опубликована заметка о том, что новый редактор журнала Л. Гаек (уже упоминавшийся друг Гашека) вместо гимнастики проводит каждое утро сеанс борьбы со взрослым бенгальским тигром. А однажды Гашек распространил слух, будто на звероферме владельца журнала Фукса имеются в продаже волкодлаки, то есть волки-оборотни (по поверьям, способные превращаться в людей). Нашлись вроде бы и покупатели, принимавшие, видимо, волкодлаков за экзотическую породу собак. Все подобные сообщения включались в серьезный контекст журнала, и грань между тем и другим стиралась. Читатель рисковал попасть впросак как поверив, так и не поверив занимательной информации, ибо в журнале одновременно печатались и вполне реальные, хотя нередко тоже удивительные, но малоизвестные сведения о животных.
Однако все это меркнет по сравнению с сатирическими акциями Гашека, имевшими политический характер. Особую известность приобрела буффонада 1911 года, когда во время дополнительных выборов в парламент по одному из пражских избирательных округов Гашек, воспользовавшись предвыборной свободой слова и собраний, инсценировал вместе с друзьями создание партии умеренного прогресса в рамках закона. Коллективная пародия затрагивала разные стороны общественной жизни – официальную политику имперских и местных властей, поведение оппозиции, нравы, царящие в партийных кругах и в среде депутатов, и т. д. Надо сказать, что Гашек вообще не без скепсиса относился к надеждам на парламентскую демократию, отмечая, в частности, что непослушные парламенты нередко попросту разгоняются властями. («…У правительства пушки, у депутатов – органы речи»,[4] – писал он.) Шумный политический спектакль длился около двух месяцев. Основные события разворачивались в одной из пражских пивных, где регулярно собиралась публика, среди которой задавали тон Гашек и его друзья. Проводились пародийные собрания и митинги. Гашек играл роль лидера и кандидата в депутаты, выступал с импровизированными пародийными речами, изобиловавшими партийно-пропагандистской лексикой и фразеологией. Был составлен манифест партии, призывавший ограничиваться лишь умеренным прогрессом, сочинен был гимн, в котором воспевалось приспособленчество и осмеивалось корыстолюбие депутатов. О программе партии Гашек заявил, что она у него имеется, но будет держаться в тайне до самых выборов, а возможно, и после них, так как программы часто крадут другие партии. Расклеивались плакаты, на которых можно было прочесть обещания: «В случае избрания нашего кандидата выступим против землетрясения в Мексике», «То, что вы не получите от Вены, получите от нас», «Нам не хватает всего пятнадцати голосов. Денег не жалеем» и «Отдавший голос за нашего кандидата получит в награду малый карманный аквариум».[5]
Буффонада не только получила широкий резонанс в Праге, но и послужила импульсом для создания веселой книги Гашека «Политическая и социальная история партии умеренного прогресса в рамках закона» (1912). Это было самое крупное сочинение Гашека до романа о Швейке. Оно состояло из восьмидесяти с лишним глав-фрагментов, в которых в юмористической форме рассказывалась история создания партии, тесно переплетавшаяся с хроникой веселых похождений неунывающей гашековской компании. Воспроизведен был манифест партии, некоторые речи Гашека. Одновременно книга представляла собой собрание юмористических и эпиграмматических портретов современников и участников «движения». В колких шаржах автор высмеивал мелких хвастунов и позеров, мнивших себя борцами за права народа, ремесленников из мира искусства, псевдопоэтов, худосочных критиков, бездарных журналистов – людей, хотевших казаться совсем не теми, кем они были на самом деле. При этом в книге нет ни одного вымышленного персонажа. Все ее комические герои, а их десятки и десятки, – реальные лица, выведенные под собственными именами. Некоторые из них, прослышав о замысле нового сочинения Гашека, даже якобы обращались к автору с просьбами не писать о том, что касается их лично. Гашек с неподражаемым юмором рассказал об этих просьбах, использовав и этот материал для веселых и озорных характеристик. Колоритен, например, этюд о переводчике с западных языков Адольфе Готвальде, который заявил Гашеку: «Пиши обо мне, что тебе вздумается, но только, прошу тебя, не приписывай мне каких-нибудь глупых высказываний». Гашек ответил в книге: «Я и впрямь не знаю, как мне поступить с Адольфом Готвальдом. Я действительно не помню, чтобы он сказал какую-нибудь глупость, сколько ни напрягаю память, не могу припомнить ничего подобного. Дело в том, что своих-то мыслей у Адольфа Готвальда вообще никогда не было и от собственного имени он никогда ничего не говорил. Все, что он произносил, были цитаты из всемирно известных философов… Смело берусь утверждать, что из уст Адольфа Готвальда исходили только чужие мысли, которых он имел возможность в великом множестве наглотаться из книг, так как зарубежная научная и развлекательная литература – это и есть его хлеб как переводчика. Именно цитатами из переводимых книг он и сыплет во время дебатов во всевозможных питейных заведениях, ибо истинная правда и то, что он любит выпить, о чем он и разрешил мне написать». И в заключение: «И еще два слова, камрад Готвальд. Ты дочитываешь эти строки и радуешься, что наконец-то я оставил тебя в покое. Но ты жестоко ошибаешься. В одной из глав я еще расскажу, как ты ведешь себя в обществе».[6]
Многие образы книги имеют политическую окраску. С первых же страниц перед читателем появляется могучая фигура «борца за права угнетенного народа» Яна Климеша, который рвется на Балканы на помощь восставшим братьям-славянам, но оказывается потом редким трусом. Великолепна характеристика «этических анархистов» Магена и Маха, этих, по определению Гашека, «чешских якобинцев», один из которых однажды признался в своих стихах:
Для будущих подвигов силу и волю
Мы черпали больше всего в алкоголе.[7]
Книга обещала прозвучать как веселый и шумный вызов и официальным представлениям, и наивным политическим иллюзиям, и мещанскому самолюбию. Однако издатель, взявшийся в 1912 году выпустить ее, в конце концов так и не отважился это сделать и продал рукопись частному лицу. Лишь в середине 1920-х годов, уже после смерти Гашека, была опубликована приблизительно четвертая часть текста, но затем рукопись снова исчезла из поля зрения. Чудом она уцелела во время Второй мировой войны. Частная библиотека, где она хранилась, полностью погибла. По счастью оказалось, что владелец рукописи до этого кому-то отдал ее на время. Только в 1960-е годы, спустя полвека после того, как это сочинение было написано, оно стало доступно читателям. (На русском языке оно опубликовано в полном виде пока что всего один раз – в шеститомном собрании сочинений Гашека.[8])
В предвоенные годы Гашеком были написаны сотни и сотни рассказов, юморесок, комических зарисовок, фельетонов. Тогда же в его рассказах впервые появилось и имя Швейка. Но об этом чуть позже.
Войну Гашек встретил с теми же чувствами, что и большинство его соотечественников, не горевших желанием сражаться за победу Австро-Венгерской империи и предпочитавших сдаваться в плен, особенно на русском фронте, и даже участвовать потом в боях против Австро-Венгрии. Были случаи, когда сдавались целыми полками. Еще перед отправкой на фронт Гашек тоже заявлял, что на передовой, конечно, не упустит возможности заглянуть и на противоположную сторону. Расставаясь с одним из знакомых, он подарил ему книгу своих рассказов с небезопасной и выразительной надписью: «Через несколько минут я уезжаю куда-то далеко. Может быть, вернусь казачьим атаманом. Если же буду повешен, пришлю тебе на память кусок той веревки»[9] (по австрийским законам за переход на сторону врага полагалась смертная казнь через повешение).
Попав на русский фронт, Гашек при первой же возможности сдался в плен. Более пяти лет он находился в России, вначале в лагерях для военнопленных – в Дарнице под Киевом и в Тоцком близ Бузулука. Весной 1916 года в лагерях стало известно о формировании в России чехословацких добровольческих частей. Гашек сразу же записался добровольцем и стал агитировать за это других пленных. С этой целью он посещал даже больничные бараки, но вскоре сам заразился тифом. По мнению врачей, состояние его было безнадежным, но он выжил (и более того – три года спустя, уже в Красной Армии, еще раз перенес тиф).
В июне 1916 года его направили в Киев. Некоторое время он служил писарем при штабе, периодически выезжая на фронт. Возобновилась и его литературная активность. Он сотрудничал с журналом «Чехослован», издававшемся в Киеве на чешском языке, посылая туда корреспонденции с фронта, рассказы, фельетоны, направленные против Австро-Венгерской империи.
Гашек с восторгом встретил Февральскую революцию, увидев в ней предвестие падения Австро-Венгерской монархии. По отношению к большевикам он занимал вначале негативную позицию, считая это движение антипатриотическим. Лишь позднее его захватила идея социальной справедливости, которую провозглашали коммунисты, и весной 1918 года он добрался до Москвы, а затем уехал в Самару, где участвовал в формировании интернациональных отрядов Красной Армии. Что, впрочем, не означало, что у него не оставалось колебаний. Он, например, решительно не одобрял Брестского мира. Возможно, подобные колебания сыграли какую-то роль и в том, что в июне 1918 года он не отошел с частями Красной Армии, отступавшей от Самары, и после взятия города четыре месяца скрывался в Самарской губернии, в тылу чехословацких войск, рискуя каждый день быть схваченным. Только осенью (10 октября, как установил по архивам несколько лет тому назад московский историк Ю. Н. Щербаков) он вновь появился в расположении частей Красной Армии – теперь уже в районе Симбирска. Характерно, что в одном из писем Гашек и сам позднее объяснил эту историю своим тогдашним «непостоянством».
Самым крупным событием в жизни Гашека стало его участие в военном походе Пятой армии длительностью в два года (1918–1920) и протяженностью в пять тысяч километров – от Волги до Байкала. За это время он побывал помощником коменданта города Бугульмы, начальником походной типографии, редактировал армейские газеты и журналы. На его долю выпала огромная организационная и разъяснительная работа с бывшими военнопленными и иностранцами, сотни тысяч которых скопились в зоне действий Пятой армии в Сибири, а также с местными национальными меньшинствами. Известна, например, его инициатива в создании бурятского букваря и первой газеты на бурятском языке. Гашек окончил свою армейскую службу в должности начальника интернационального отделения политотдела армии. Все время не прекращалась и его литературная работа, причем значительную часть фельетонов и статей он писал теперь на русском языке. Тексты, опубликованные Гашеком в России, составили впоследствии целых два тома (из шестнадцати) в собрании его сочинений (причем воспроизведены там далеко не все его сочинения военных лет). Правда, среди его выступлений в печати в 1916–1920 годах немало «проходных» и прямолинейно плакатных публикаций на злобу дня. Но есть и более значительные вещи, в том числе связанные с образом Швейка.
Имя Швейка впервые появилось в творчестве Гашека еще в 1911 году. Решающее значение в возникновении этого образа имели антимилитаристские убеждения писателя и его резко оппозиционное отношение к австрийской монархии. Но сыграло роль и знакомство писателя с молодым пражским ремесленником Йозефом Швейком, у которого он позаимствовал имя и некоторые черты своего героя.[10]
Ирония и юмор, которыми наполнены рассказы Гашека о Швейке, основаны на том, что за естественную и как бы само собой разумеющуюся норму молчаливо принимается нежелание чешских подданных служить в армии Австро-Венгерской империи, а читателю демонстрируется психическая аномалия – идиотское рвение наивного солдата «служить государю-императору до последнего вздоха». При этом его усердие, граничащее с кретинизмом, все время оборачивается медвежьими услугами, смахивающими на провокацию. Попадая в невероятные переделки, удачливый герой каждый раз остается жив и невредим. Он одержим «экзальтацией мученичества», как определил автор. Изображение доведенного до абсурда верноподданнического экстаза (похожего в то же время на притворство) позволило Гашеку создать едкую пародию на официозный идеал солдата.
Имя Швейка мелькнуло затем раз-другой в довоенных юмористических пьесах, которые Гашек сочинял вместе со своими друзьями и ставил в кабаре. Однако нельзя сказать, чтобы пьесы в чем-то дополнили и обогатили этот образ. Новый сдвиг в истории персонажа произошел лишь позднее, после новых встреч Гашека с реальным Йозефом Швейком, которые состоялись уже в России, где Швейк, как и Гашек, оказался во время Первой мировой войны – сначала в плену, а затем в добровольческих чехословацких частях. По воле случая они даже служили некоторое время в одном полку. Новое общение со Швейком и натолкнуло Гашека на мысль вернуться к дальнейшей разработке этого типажа. Так возникла повесть «Бравый солдат Швейк в плену», написанная в начале 1917 года. В ней уже наметились многие образы персонажей, мотивы и звенья сюжета, повторенные и развитые затем в вершинном произведении Гашека – романе «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Образ героя романа вписан в широкую картину военных событий. Книга выросла в целую комическую эпопею, поражающую и мощной стихией смеха, и неподдельной народной атмосферой сатиры, вскрывающей абсурдность происходящего. Произведение насыщено площадным, плебейским, солдатским юмором. В нем господствует смех городской улицы и казармы, грубоватый, соленый юмор низов, видящих мир без косметики, на свой аршин мерящих высокие материи, дела и слова властей и «чистой» публики. Нормы поведения, внушаемые верхами, сталкиваются с представлениями, выворачивающими официальную картину мира наизнанку.
Блестяще найден образ главного героя романа. Швейк – совершенно особый тип, а роман Гашека – особое произведение. В нем не совсем обычная роль отведена и читателю. При чтении этого романа восприятие не ограничивается привычным сопереживанием и соразмышлением. Читатель втянут еще в один увлекательный и интригующий процесс. Он все время гадает и не может до конца угадать, где кончается наивность героя и начинается притворство и плутовство, где усердие (и есть ли оно), а где спектакль. По глупости или по умыслу в день объявления войны Швейк появляется на пражских улицах в инвалидной коляске и с воинственными возгласами потрясает костылями? Случайно или намеренно он переодевается в форму русского военнопленного и попадает в австрийский плен? И так вплоть до мелочей – состроил или не состроил Швейк гримасу, когда военные врачи попросили его показать язык, по недомыслию или нарочно он будит только что уснувшего офицера, чтобы спросить, когда его разбудить, и т. п. Швейк обладает необыкновенной способностью, особенно в общении с начальством, при полном послушании создавать профанирующие комические ситуации, причем остается неясным, возникают они из-за его придурковатости или хитрости, хотя вольная или невольная провокация в его поведении то и дело перевешивает. В образ заложен механизм игры, комической мистификации, направленной отчасти и на читателя, которого Швейк тоже немножко водит за нос. На грани наивности и подвоха часто удерживаются и бесконечные разглагольствования Швейка, его комментарии к происходящему, которые вобрали в себя вульгарный опыт плебса, контрастирующий с приглаженной, официальной картиной мира. Одним из главных источников комизма в романе является столкновение противоположных представлений – предписанных и тех, что подсказывает жизнь.
Поэтика смеховой игры, составляющая подоплеку образа Швейка и романа в целом, дает возможность автору вовлекать читателя в стихию безудержного и веселого развенчания милитаризма, полицейского режима, национального и социального гнета. Писатель вскрыл и покарал смехом абсурдность многих отношений в современном мире, их бесчеловечность и фальшь, выставил на осмеяние целую систему мифов, громких фраз и фетишей, прикрывающих и маскирующих ненормальность этих отношений.
Комическая эпопея Гашека была создана за поразительно короткое время. Он начал работу ранней весной 1921 года, а к концу следующего года было написано уже около сорока авторских листов. Однако роман остался незавершенным. Писатель умер (3 января 1923 года) в разгар работы над книгой в возрасте всего сорока лет. Сказалась бурная, полная драматизма жизнь, годы, проведенные на фронте, дважды перенесенный тиф.
Гашек собирался написать еще довольно много. Дальнейшие события должны были происходить в России. Общий замысел романа зафиксирован в рекламных плакатах, которые автор и его друзья распространяли еще весной 1921 года, когда публиковались первые главы романа, – он печатался сначала по частям, небольшими тетрадями, выпускаемыми по мере продвижения работы. Заглавие романа на плакатах гласило: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России». В оставшихся ненаписанными частях романа Швейку предстояли тысячи километров пути на восток, которые проделал и его прототип. Гашек намеревался изобразить своего героя не только в чехословацких добровольческих частях, но и в Красной Армии (хотя реальный Швейк служил в чехословацком корпусе). К сожалению, этим планам писателя не суждено было сбыться.
Однако и в незавершенном виде роман Гашека получил широчайшую известность и вызвал восторг читателей не только в Чехии, но и за рубежом. Гашек не дожил до своей всемирной славы каких-нибудь семи-восьми лет. Образ его главного героя оказался настолько выразительным, что имя Швейка сделалось нарицательным (как, впрочем, и имена некоторых других персонажей романа: поручика Дуба, фельдкурата Отто Каца и т. д.). К образу Швейка стали охотно обращаться представители разных видов искусства, создавая все новые и новые его воплощения. Вспомним всевозможные его скульптурные изображения, различные фигурки и статуэтки, театральные постановки и киноэкранизации романа, в том числе кукольные (к последним относится замечательный чешский фильм Иржи Трнки), не говоря уже о многочисленных графических изображениях, начиная с прославленных иллюстраций друга Гашека Йозефа Лады (Гашек, к сожалению, видел лишь отдельные рисунки, основная их масса была создана позднее). Можно назвать и прекрасных русских иллюстраторов – Е. А. Ведерникова и других. К образу Швейка иногда обращаются и другие писатели, создающие новые литературные произведения о нем. Авторы сохраняют основной типаж, но переносят его в иную обстановку и среду, включают в новые сюжеты. Первым был соотечественник Гашека, пражский прозаик Карел Ванек, который попробовал дописать роман Гашека и уже в 1920-е годы осуществил свой замысел. Идея была, конечно, наивной и утопичной, но, может быть, Ванек потому и ухватился за нее, что интуитивно почувствовал в образе Швейка своего рода архетипический потенциал и богатую возможность вариаций. Позднее Бертольт Брехт, восторженный отзыв которого о романе Гашека уже приводился, напишет пьесу о похождениях Швейка во время Второй мировой войны.