Застенчивый убийца

Leif GW Persson

DEN DÖENDE DETEKTIVEN

Published by agreement with Salomonsson Agency

Серия «Иностранный детектив»

Copyright © Leif GW Persson, 2010

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

Часть первая

Око за око…

Вторая книга Моисея, 21: 24

1
Вечер понедельника 5 июля 2010 года

В Стокгольме по адресу Карлбергсвеген, 66 находится колбасный киоск Гюнтера, лучший в Швеции. В окружении со всем старанием воздвигнутых в начале прошлого столетия многоэтажных зданий. Аккуратно сложенных кирпичик к кирпичику, с оштукатуренными фасадами, эркерами и старинными многостворчатыми окнами. С широкими газонами перед ними и отделяющими их от улицы тенистыми деревьями. Когда заходишь в такой дом, тебя, как правило, встречает мрамор в вестибюле и на лестничных площадках, лепнина на потолке. Здесь все чинно и благородно, и даже двери сделаны из дуба. И когда видишь это, понимаешь, что у местных обитателей нет особых причин жаловаться на жизнь, во всяком случае, на ее финансовую составляющую.

Да, заведение Гюнтера очень удачно расположено. В пределах центральной части самой красивой столицы мира. Всего в сотне метров к югу от Карлбергского дворца и здания Каролинской университетской больницы, а также совсем близко к двум большим магистралям, соединяющим центр с северными районами.

В такое время бывший шеф ГКП^[1] Ларс Мартин Юханссон должен был находиться в своем летнем домике в Рослагене, но утром ему пришлось поехать в город, и все из-за встречи в банке. Вместе со старшим братом они провернули аферу с лесом. И сейчас там требовалось поставить точку.

А разобравшись с этим, он решил попутно закрыть все накопившиеся личные дела, чтобы не приезжать снова. И поскольку дел таких нашлось великое множество, когда пришло время возвращаться к жене, в атмосферу летнего отдыха и покоя на полуостров Родмансё, часы показывали почти восемь, и Юханссон чувствовал себя голодным как волк.

До Рослагенской заставы, после которой ему требовалось повернуть на север, оставалось несколько сотен метров, когда желудок уже в категоричной форме заявил о себе, и, поняв, что дальше так продолжаться не может, Юханссон решил слегка отклониться от маршрута и заглянуть туда, где готовят лучшую в Швеции колбасу. Взять, например, щедро напичканную специями братвурст с оландским соленым огурцом, кислой капустой и горчицей из Дижона. Или, пожалуй, цыганскую сосиску, благоухающую ароматом свеже-молотого перца, паприки и лука? Или вспомнить о своем норландском происхождении и съесть слегка подкопченую лосиную колбасу с эксклюзивным картофельным пюре Гюнтера?

Погруженный в эти «вкусные» размышления, он припарковался всего в нескольких метрах от киоска сразу за автобусом одного из пикетов полиции Стокгольма и, точно как они, наполовину заехал на тротуар. Конечно, он уже три года находился на пенсии, и подобное было не совсем законно, но практично и хорошо, по крайней мере, для проезжавших мимо машин. К тому же Юханссон пока так и не смог избавиться от некоторых привычек, приобретенных почти за пятьдесят лет службы в полиции, ведь за столь долгий срок они фактически стали частью его самого.

День выдался солнечный и теплый, на загляденье для начала июля, и вечер оказался ему под стать. Такую погоду вряд ли можно назвать идеальной для колбасы, и, вероятно, по этой причине очередь перед окошком состояла всего из четырех его молодых коллег, сотрудников Стокгольмского отдела пикетов. Бывших коллег, точнее говоря, но они узнали его. Закивали, заулыбались, а их командир даже поднес руку к своей коротко подстриженной голове, хотя он и успел засунуть форменную фуражку за пояс.

– Как ситуация, парни? – спросил Юханссон. Он уже принял решение, как только вся гамма ароматов достигла его носа. Лосиная колбаса могла подождать до осени. При всем уважении к запаху дыма, сбалансированному вкусу и норландским корням, в такой вечер требовалось что-то позадиристее, хотя и не через край, не с Южных Балкан. Паприка, лук, малосольный, грубо перемолотый свиной фарш подходили очень хорошо, а при мысли о погоде и его душевном состоянии лучшего трудно было пожелать.

– Все спокойно, вот мы решили воспользоваться случаем и подзаправиться немного, пока не разразился шторм, – сказал командир пикета. – Шеф может пройти вперед, если пожелает. Мы никуда не спешим.

– Я – пенсионер, – ответил Юханссон. – А вам надо работать. На пустой желудок много не навоюешь, верно?

– Мы пока выбираем, – сказал старший из коллег, кивнул и улыбнулся ему. – Поэтому ничего страшного.

– Тогда так, – сказал Юханссон, обращаясь к человеку в окошке. – Одну цыганскую сосиску с кислой капустой и французской горчицей. И еще дай мне бутылку воды с газом. Как обычно, ты знаешь.

Он кивнул повелительно последнему в ряду помощников Гюнтера, молодому дарованию по имени Руди, тоже австрийцу по происхождению, как и все другие, стоявшие до него на том же месте. Эту традицию ввел еще первый хозяин заведения. И хотя он умер уже почти десять лет назад, персонал сюда по-прежнему набирали с его старой родины. Оттуда были лучший друг Гюнтера Себастьян, воспринявший дело, когда прежний владелец был жив, Удо, проработавший там много лет, Катя, которая появлялась лишь время от времени. И еще парень, чье имя он уже забыл. А сейчас, значит, самый последний, Руди. Юханссон знал их всех, и они тоже начинали узнавать его после нескольких сотен колбасок, и, пока Руди готовил его заказ, Юханссон заполнил образовавшуюся паузу приятной болтовней с молодыми коллегами. Или, точнее говоря, бывшими коллегами.

– В этом году исполняется сорок шесть лет, как я пришел в службу правопорядка Стокгольма, – сказал Юханссон.

«Или сорок семь, – подумал он. – Да какая разница?»

– В те времена вы носили саблю? – с широкой улыбкой спросил самый молодой в компании.

– Не нарывайся, сынок, – доброжелательно осадил его Юханссон.

Этот парень был ему симпатичен.

– А потом, значит, был сыск, – констатировал шеф молодого дарования, хорошо знавший биографию Юханссона.

– Вот как, ты, оказывается, в курсе. Пятнадцать лет, – подтвердил он.

– Вместе с Ярнебрингом, – вмешался в их диалог другой молодой полицейский.

– Само собой. Не забыли, значит, еще стариков.

– Работал там. Ярнис был моим шефом. Лучший из всех, кто когда-либо командовал мной, – добавил новый участник разговора.

– Мне засунуть все в батон или шефу нужен поднос? – перебил их Руди, держа в руке только что поджаренную колбасу.

– Как обычно, – сказал Юханссон. – Возьми булку, удали мякиш, положи внутрь колбасу, кислую капусту и горчицу, – добавил он, а потом снова повернулся к коллеге, некогда работавшему под началом его лучшего друга: – На чем мы остановились?

– Ярнебринг, Бу Ярнебринг.

– Точно, – сказал Юханссон, явно переборщив с ударением, как бывает, когда человек потерял нить разговора и усиленно пытается вспомнить, о чем же шла речь. – Ярнебринг, да. Он пенсионер, как и я, ушел в шестьдесят пять, год назад. Живем не тужим. Мы регулярно встречаемся и рассказываем друг другу старые байки о наших подвигах.

– Шеф, передавайте ему привет от Патрика Окессона, от Петво. Нас было двое с таким именем в группе, и я пришел туда последним, поэтому Ярнис перекрестил меня, чтобы избежать напрасных ошибок в рискованных ситуациях.

– Похоже на Ярнебринга, – усмехнулся Юханссон. Он кивнул, забрал сдачу, а также свою минеральную воду и колбасу. А потом кивнул снова, поскольку не знал, о чем еще говорить. – Берегите себя, парни, – наконец добавил он. – Насколько я понимаю, сейчас все совсем не так, как в мое время.

Все кивнули в ответ неожиданно серьезно, а их шеф снова продемонстрировал ветерану свое уважение, подняв руку к коротко стриженной голове.

«В мое время тебя уж точно выперли бы, отдай ты честь без фуражки», – подумал Юханссон, когда не без труда забрался на водительское сиденье, поместил бутылку в специальную выемку справа от него и переложил колбасу из левой в правую руку.

В это мгновение, казалось, кто-то ударил его сзади по голове. Но это был не обычный предвестник ноющей головной боли, сейчас она внезапно пронзила весь затылок. Уличный шум стал нечетким, трудно различимым и вскоре совсем исчез, тьма застлала ему глаза, сначала правый, потом левый, словно кто-то задернул приоткрытые на три четверти занавески. Его рука онемела, пальцы разжались, и он уронил колбасу между сиденьями.

А потом его окружили темнота и безмолвие.

2
Вечер понедельника 5 июля – вторая половина среды 7 июля 2010 года

Ларс Мартин Юханссон все еще оставался без сознания. Сразу после полуночи, когда состояние бывшего шефа ГКП стабилизировалось, его перевели из реанимации в нейрохирургическое отделение на случай, если возникнут какие-то осложнения и придется делать операцию.

В греческой мифологии сном заведует бог Гипнос, брат-близнец Танатоса, демона смерти, сын Нюкты, богини ночи, но никто из них, даже Нюкта, не имел сейчас отношения к Юханссону, поскольку он пребывал в бесчувственном состоянии. Конечно, он реагировал на свет чисто физиологически, когда кто-то в белом халате подходил к его кровати, чтобы поднять ему веко и посветить в глаз, но поскольку он без сознания, какое это имеет значение.

Гипнос не его бог, ведь Юханссон не спит, и никакие сны, конечно, не мучают его или, пожалуй, не способны облегчить его страдания. Сновидения требуют присутствия людей и событий, а при отсутствии подобного нельзя обойтись неразумными животными или неодушевленными предметами вроде рыболовной снасти под названием «паук», пусть даже неправильного цвета, или, пожалуй, санок, на которых ты катался ребенком. Опять же, все сны прежде всего требуют работы мозга, они не могут возникать сами по себе, а мозг у Юханссона сейчас молчит.

Танатос также не властен над ним, поскольку Юханссон жив, он дышит и его сердце бьется. Пусть ему и необходимы вспомогательные средства для стабилизации сердечного ритма, снижения кровяного давления и разжижения крови. Они снимают боль, усыпляют и успокаивают его – все эти иглы, провода, трубки и шланги, прикрепленные к его телу. Но в любом случае он жив и сейчас пребывает у Нюкты, в ночи и тьме. Впрочем, какая разница, ведь он понятия не имеет об этом. И даже хорошо, поскольку Нюкта не самая приятная женщина даже в мифологическом смысле. Помимо всего прочего, она также покровительствует мести, но у какого нормального человек есть зуб на Ларса Мартина Юханссона?

Возможно, все-таки Гипнос ближе всех к нему. На античных вазах и прочих предметах той эпохи его обычно изображали молодым человеком с цветами мака в руке, и в любом случае это показывает, что даже очень древние греки знали то, до чего медицина и международная наркопреступность дошли только две тысячи лет спустя. И даже если бы Юханссон понимал, что сейчас прокапывают в его вены, он наверняка просто кивнул бы в знак согласия. Какая разница. Юханссон – без сознания. Он не мертв, не спит и уж точно не видит снов, и ни о каких кивках с его стороны не может быть и речи, и свет и тьма тоже сейчас не играют для него никакой роли.

3
Вторая половина среды 7 июля 2010 года

Все началось с ноющей боли в затылке и ощущения света, и он внезапно пришел в себя. Обнаружил, что лежит в кровати и, вероятно, спал на правой руке, поскольку она онемела. Пальцы плохо слушались, и ему стоило труда сжать кулак. Сбоку от него сидела женщина в белом халате со светлыми, коротко подстриженными волосами. Из большого кармана у нее на груди выглядывал стетоскоп в качестве дополнительной подсказки о роде ее занятий в этой жизни.

«Что, черт возьми, происходит?» – подумал Юханссон. – Что происходит? – спросил он женщину в белом халате.

– Меня зовут Ульрика Стенхольм, – ответила она и посмотрела на него, немного наклонив голову. – Я – заместитель главного врача Каролинской больницы, и ты попал в мое отделение. Для начала я хотела бы спросить, помнишь ли ты, как тебя зовут.

Она улыбнулась и кивнула дружелюбно, как бы стараясь смягчить свой вопрос.

– Как меня зовут? – переспросил Юханссон.

«Так что же, черт возьми, происходит?»

– Как тебя зовут. Ты помнишь?

– Юханссон, – ответил Юханссон. – Меня зовут Юханссон.

– А дальше?

Новый кивок, снова дружелюбная улыбка, наклон головы, однако она не сдается.

– Юханссон. Ларс Мартин Юханссон, – ответил Юханссон. – Если тебя интересует мой личный код, у меня в бумажнике лежат водительские права. Я имею привычку носить его в левом кармане брюк. А что, собственно, случилось?

Значительно более широкая улыбка появилась на лице женщины у его кровати.

– Ты лежишь в отделении неврологии Каролинской больницы, – ответила она. – В понедельник вечером у тебя образовался тромб в сосуде мозга, и поэтому ты попал сюда.

Голова блондинки с короткой стрижкой на длинной худой и абсолютно гладкой шее в очередной раз меняет положение.

– Какой день сегодня? – спрашивает Юханссон.

«Ей наверняка не больше сорока», – приходит ему на ум.

– Сегодня среда. Время пять пополудни, и ты оказался у меня в отделении менее двух суток назад.

– Где Пия? – спрашивает Юханссон. – Это моя жена.

Внезапно он вспомнил, что сидел в своем автомобиле, и почувствовал сильное беспокойство, причину которого не мог объяснить.

– Пия в пути. С ней все хорошо. Я разговаривала с ней четверть часа назад и рассказала, что ты вот-вот очнешься, поэтому она едет сюда.

Сейчас доктор Стенхольм довольствовалась двумя кивками. Как бы в подтверждение своих слов.

– Значит, с ней все хорошо? Мне помнится, я сидел за рулем, – добавил он. Неизвестно откуда появившееся сильное беспокойство сейчас пошло на убыль.

– Ты был в машине один. Твоя жена находилась в деревне, и мы позвонили ей, как только ты поступил по скорой. Потом она находилась возле тебя по большому счету постоянно. И, как я уже говорила, с ней все хорошо.

– Расскажи, – попросил Юханссон, – что со мной случилось.

– Если, по-твоему, ты в состоянии слушать, то…

Новый кивок с серьезной и вопрошающей миной.

– Рассказывай. Я нормально себя чувствую. Лучше, чем когда-либо. Как жемчужина в золоте, – добавил он на всякий случай.

«Что, черт возьми, происходит?» – подумал Юханссон, поскольку неожиданно испытал странное возбуждение.

– Я, должно быть, спал на руке, – добавил он, хотя уже догадался, почему не в состоянии приподнять ее над одеялом.

– Мы вернемся к этому, – заверила она. – Позднее. Тебе не стоит волноваться. Совместными усилиями, твоими и моими, мы наверняка приведем твою руку в порядок.

4
Вечер понедельника 5 июля – вторая половина среды 7 июля 2010 года

То, что у Юханссона проблемы, заметил водитель автобуса пикета. Выбравшись из кабины размять ноги, он увидел, что голова Юханссона неподвижно покоится на руле, а когда открыл дверь со стороны водительского сиденья с целью посмотреть, чем он может помочь, находящийся без сознания Юханссон вывалился наружу и чуть не ударился головой об асфальт. К счастью, коллега успел в последний момент перехватить его.

Потом события развивались очень быстро. По рации сообщили, что скорая задержится по крайней мере на пять минут, но, поскольку на практике это обычно означало вдвое дольше, а командир пикета и мысли не допускал, что одна из легенд шведской полиции умрет прямо у него на руках, Юханссона просто подняли в автобус и положили на полу, а потом завели мотор, включили сирену и мигалку и на полной скорости помчались в сторону Каролинской больницы. И пусть такая транспортная услуга не совсем укладывалась в служебные инструкции, но речь шла о коллеге в беде, а значит, обо всех правилах и наставлениях можно забыть.

По прямой до отделения скорой помощи было не более километра. Маршрут выбрали самый короткий, и уже через две минуты машина затормозила перед входом. При мысли о той жизни, которой он жил, и всей степени угрожавшей ей опасности явление Юханссона получилось логичным и величественным. В окружении парней из пикета и больничного персонала его пронесли на носилках прямо в отделение интенсивной терапии, мимо всех обычных граждан, сидевших и лежавших в ожидании своей очереди с непонятными болями в груди, сломанными руками, вывихнутыми ногами, прострелами в ушах, аллергиями и обычными простудами.

Затем все двинулось по накатанным рельсам, и четыре часа спустя, после принятия всех неотложных мер и когда диагноз по большому счету стал ясен, его перевели в нейрохирургию.

– Я разговаривала с моим коллегой, дежурившим в понедельник вечером, – сказала докторша. – Он общался с твоими сослуживцами, доставившими тебя к нам. И здесь все на ушах стояли, да будет тебе известно.

Она кивнула и еле заметно улыбнулась.

– На ушах?

– Кто-то узнал тебя и вообразил, что тебе выстрелили в живот.

– Выстрелили? В живот?

– У тебя рубашка была перепачкана в кислой капусте и горчице. Кто-то посчитал, что это торчат твои кишки. Да к тому же все эти полицейские возле тебя, конечно.

Сейчас она выглядела еще более радостной.

– Боже праведный, – сказал Юханссон. – Придумают же люди.

– Ты явно отключился перед колбасным киоском на Карлбергсвеген. Прежде чем успел запихать в себя всю вредную для здоровья еду, которую купил там. Кислую капусту, горчицу, жареную булку, жирную толстую сосиску и еще не знаю что.

«О чем это она? – подумал Юханссон. – Наверное, речь идет о заведении Гюнтера». Он ведь остановился поесть лучшей в Швеции жареной колбасы. Разговаривал с несколькими молодыми коллегами. Сейчас он вспомнил это. Память вернулась к нему.

– Один мой товарищ умер, стоя в очереди у этого киоска. У него случился инфаркт. Он в основном питался такой едой, хотя сам был врачом.

Сейчас она наклонила голову набок с серьезной миной.

– Кислая капуста, – сказал Юханссон. – Что в ней плохого? Она же дьявольски полезна.

– Я скорее имею в виду сосиску.

– Послушай, – сказал Юханссон, который почувствовал, что внезапно разозлился по непонятной причине, одновременно с тем, как у него по-настоящему заболел затылок. – Если бы не сосиска, о которой ты говоришь, я был бы уже мертв.

Докторша довольствовалась кивком и еще больше наклонила голову набок. Но ничего не сказала.

– Не остановись я и не возьми ее, сидел бы в машине на пути в деревню, когда все случилось, и тогда последствия могли оказаться просто ужасными. И в худшем случае не только для меня.

– Мы вернемся к этому позднее, – сказала она, наклонилась вперед и похлопала его по отказывающейся подчиняться руке.

– У тебя есть зеркало? – спросил Юханссон.

Ей, вероятно, задавали этот вопрос раньше. Она кивнула, сунула руку в карман своего белого халата, достала маленькое зеркальце и вложила его в протянутую левую ладонь Юханссона.

«Ты плохо выглядишь, Ларс Мартин», – подумал он. Все его лицо как бы сморщилось, рот сидел на нем немного кривовато, а под глазами красовалось множество маленьких синих пятен, по форме напоминающих точки размером не больше булавочной головки.

– Точечное кровоизлияние, – сказал Юханссон.

– Петехия, – согласилась докторша и кивнула. – У тебя на минуту остановилось дыхание, но потом один из твоих коллег вдохнул в тебя жизнь снова. Он работал водителем на скорой, прежде чем стал полицейским. Проходил подготовку по оказанию первой помощи.

Да, я согласна с тобой, – продолжила она. – Как ни говори, тебе повезло, что все так случилось.

– Ну и видок у меня, – вздохнул Юханссон.

«Но я жив». В отличие от всех других, у кого он видел похожие пятна под глазами.

– Я полагаю, твоя жена сейчас придет, – сказала врач. – Оставлю вас, поговорите спокойно. Снова загляну к тебе перед сном.

– Знаешь что?

Она покачала головой.

– Ты напоминаешь белку, – констатировал Юханссон.

«Зачем я это сказал?»

– Белку?

– Мы вернемся к этому позднее, – сказал Юханссон.

5
Вторая половина среды 7 июля 2010 года

Его жена Пия прошла прямо к кровати. Ее губы растянулись в улыбке, но глаза были грустными, и, садясь на стул сбоку от койки мужа, она случайно опрокинула его. Не пытаясь поднять, просто оттолкнула его ногой, наклонилась и обхватила Юханссона руками. Крепко обняла и прижала его голову к своей груди. Качала, словно маленького ребенка.

– Ларс, Ларс, – прошептала она. – Ну что ты удумал?

– Ничего страшного, – сказал Юханссон. – Просто какая-то штука образовалась в голове.

В это мгновение у него перехватило дыхание, и он разрыдался. А ведь он никогда не плакал. С самого детства. За исключением похорон его матери несколько лет назад и отца еще пару годами ранее, но тогда ведь у всех были мокрые глаза. Даже старший брат Юханссона закрыл лицо руками. Однако больше Юханссон не плакал никогда. Только сейчас, и, собственно, неясно почему.

«Ты ведь жив. Какого черта распускать нюни?»

Потом он сделал глубокий вдох. Погладил здоровой рукой жену по спине. Обнял ее и прижал к себе.

– Ты не могла бы дать мне носовой платок, – попросил Юханссон.

«Что, черт возьми, происходит?» – подумал он.

Затем он снова стал самим собой. Высморкался как следует, несколько раз, остановил руку жены, когда она попыталась вытереть ему глаза, провел тыльной стороной ладони по лицу. Попробовал улыбнуться перекошенным ртом. У него внезапно прекратила болеть голова.

– Пия, дорогая, любимая моя, – сказал Юханссон. – Все хорошо. Я чувствую себя как жемчужина в золоте, лучше некуда, опять буду прыгать, как молодой, когда вернусь домой.

Только тогда она улыбнулась ему снова. В этот раз и губами, и глазами, наклонилась вперед, сидя на стуле.

– Знаешь, – продолжил Юханссон, – если я немного подвинусь, то сможешь прилечь рядом со мной.

Пия покачала головой. Сжала его здоровую руку, погладила ту, которая не спала, а только казалась спящей.

Ему, как никогда ранее, хотелось побыть в одиночестве, и он взял с жены обещание, что она поедет в их городскую квартиру. Пообщается со всеми, кто сейчас беспокоился совершенно напрасно. Постарается хорошенько выспаться и вернется только ближе к вечеру на следующий день.

– Когда вся компания в белых халатах перестанет издеваться надо мной, – объяснил Юханссон. – Чтобы мы могли поговорить в тишине и покое.

– Хорошо, – сказала Пия, наклонилась, взяла его за затылок, хотя обычно именно он так делал, и поцеловала. Кивнула и ушла.

«Ты жив», – подумал Юханссон, и хотя у него снова заболела голова, он испытал радость, неожиданно, не понимая ее причины, несмотря на боль.

Потом он спал. Боль в голове утихла. Кто-то прикоснулся к его руке, женщина, явно не старше тридцати. Она кивнула в направлении подноса с едой, который поставила рядом с его кроватью. И улыбнулась ему темными глазами и ртом.

– Если хочешь, я помогу тебе, – предложила она.

– Никаких проблем, – сказал Юханссон. – Я справлюсь сам. Дай мне только ложку.

Полчаса спустя она вернулась. За это время Юханссон попробовал вареной рыбы (две ложки), белого соуса (пол-ложки), кисель из ревеня (три ложки) и выпил целый стакан воды.

Когда она снова появилась рядом с ним, он притворялся спящим, и явно успешно, поскольку уже думал о заведении Гюнтера, самом лучшем колбасном киоске в Швеции, и чувствовал изумительные ароматы, обычно встречавшие его за несколько метров до окошка.

Позже другая молодая женщина в белом халате опустошила его судно, в то время как он пообещал себе в следующий раз добраться до туалета. Как всякий нормальный человек, и пусть даже ему придется прыгать туда на одной здоровой руке.

Затем Белка снова навестила его.

– Один прямой вопрос, – сказал Юханссон. – Сколько тебе лет?

Спросил главным образом затем, чтобы предотвратить любые попытки разговоров о его вкусовых пристрастиях и общем плачевном состоянии.

– Сорок четыре, – ответила она. – Почему ты спрашиваешь, кстати?

– Ульрика Стенхольм. Я обещаю и могу гарантировать: ни одна душа не узнает, что тебе больше сорока. Относительно Белки… Мы вернемся к этому в другой раз.

Затем он снова спал.

Сначала беспокойным сном, и у него опять заболела голова. Но потом Гипнос, вероятно, приложил руку к этому делу (у него осталось смутное воспоминание о том, как кто-то ходил у его кровати и трогал какую-то из трубок, ведущих от штатива с капельницами над его головой), поскольку боль прошла и он стал видеть сны.

Приятные до ужаса. Более чем все иное смягчающие его головную боль. Обо всех тех белках, которых он застрелил, когда еще мальчишкой жил у своей мамы Эльны и папы Эверта в усадьбе в Онгерманланде. Как все началось с того, что дядька мамы Густав сидел у них дома на диване в кухне и жаловался по поводу своего ревматизма. По словам Густава, ему мог помочь только жилет, сшитый из беличьих шкурок мехом внутрь.

– Я могу устроить это для маминого дяди, если он хочет, – предложил Ларс Мартин Юханссон. Он восседал на табурете рядом с ящиком с дровами и был в три раза меньше всех других присутствующих.

– Очень мило с твоей стороны, Ларс Мартин, – сказал дядя матери. – Ты можешь взять мою мелкашку, и тебе не придется мучиться с пневматической винтовкой, которую ты получил от отца на Рождество.

– Угу, – согласился папа Эверт. – Парень очень хорошо стреляет, так что все устроится. Дай ему свою пукалку, и будет тебе жилет.

Так все и началось с белками, как в действительности, так и во сне, – с предложения дяди матери, одобренного папой Эвертом, и прошло целых шестьдесят лет, прежде чем он встретился с доктором Ульрикой Стенхольм, пробудившей его детское воспоминание. А ей самой было сорок четыре года от роду, хотя она не выглядела даже на сорок.