Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

© А. И. Фурсов, 2016

© Книжный мир, 2016

Предисловие

«Борьба – отец всего». Этот тезис Гераклита точно отражает суть человеческой истории. Разумеется, взаимопомощь – «положить жизнь за други своя» – тоже играет огромную роль, но и это борьба. Борьба в русской истории – вот тема, которая красной нитью проходит через весь сборник. В нём представлены четыре статьи и четыре интервью, написанные и изданные в 2012–2015 гг. Первая статья сборника посвящена смуте начала XVII в., а завершает его статья о русофобии как оргоружии западных элит в борьбе против России. Смута начала XVII в. была исторически первой западной интервенцией против русских; позднее по пути поляков двинулись Наполеон, Вильгельм II, Гитлер – с тем же результатом: «бились-бились, да только сами разбились».

Значительно более успешной оказалась мирная, а точнее «холодная», т. е. финансово-экономическая и информационно-психологическая (психоисторическая) интервенция, осуществлённая Западом в качестве союзника определённых сил и структур позднесоветского общества на рубеже 1980–1990-х годов. Большую роль в конце 1980-х годов, как и во время Смуты начала XVII в., особенно в 1610–1612 гг. сыграло предательство верхушки. Московские родовитые (и не очень) бояре присягнули Западу в лице польского королевича Владислава – так же, как часть позднесоветской элиты присягнула Западу в лице Рейгана и Буша-старшего. И неважно, что бояре начала XVII в. и «бояре» конца XX в. собирались перехитрить западных «партнёров», «партнёры» оказались ушлыми. Другое дело, что волна возмущения 1612 г. смела поляков, но не додавила предателей, объявив их «польскими пленниками», а народная волна возмущения 1993 г., хитро канализированная провокаторами в бессмысленной и легко подавляемый под аплодисменты западных «партнёров» бунт, успеха не достигла, и мы на несколько лет в качестве главы государства получили кривляющегося с экранов ТВ алкоголика, за которым маячила семибанкирщина – фарсово-уродливое повторение семибоярщины.

Русские смуты обычно длятся около трёх десятилетий – чуть меньше, чуть больше. Как будет на это раз – трудно прогнозировать. Во-первых, мы живём в эпоху сжатого времени («точка бифуркации»), когда резко увеличивается роль случайности, «чёрных лебедей» (Н. Талеб) различного рода. Во-вторых, наш кризис совпадает с мировым, является его элементом. В-третьих, в этот кризис РФ вступила, не будучи полноценным субъектом мировых отношений. О повёрнутости в сторону Запада значительной части верхушки, их обслуги, а также слоя постсоветских лавочников-лабазников (около 10 % населения) я уже не говорю. Как и об их, мягко говоря, нелюбви к русским, которые для них «ватники», «анчоусы» и т. п. Именно поэтому настоящий сборник закольцовывается статьёй «Русофобия». Это – вопрос борьбы, равно как и другие темы, поднятые в статьях и интервью сборника – революция, коллективизация, идеология.

…Когда-то Сталин заметил, что есть логика намерений и логика обстоятельств, и логика обстоятельств сильнее логики намерений. Этот тезис практически полностью подтверждается историей борьбы в России, за Россию и вокруг России. Логика обстоятельств, как правило, пересиливала логику намерений. Отсюда: знание и понимание логики обстоятельств – обстоятельств развития систем, системных и транссистемных субъектов, логики борьбы за власть, информацию и ресурсы – императив. Это необходимое условие для того, чтобы, осознав обстоятельства, преодолеть их, навязав противнику волю наших намерений как осознанную необходимость всё тех же обстоятельств, прежде всего – обстоятельств борьбы и победительности. Именно решение вопроса борьбы – нашей борьбы – станет ответом на вопрос, где мы окажемся в ближайшие десятилетия – на обочине истории, «празднуя» компрадорско-буржуазный пикник или на магистральной линии, празднуя победу – нашу Победу.

А. И. Фурсов

Смута начала XVII в.: причины, последствия, уроки^[1]

I

В качестве вступления к тому, что собираюсь сказать, приведу такой эпизод. 4 ноября на одном из центральных каналов диктор произнесла фразу о том, что 400 лет назад 4 ноября 1612 г. земское ополчение во главе с Мининым и Пожарским вошло в Москву и свергло режим Лжедмитрия I. Невдомёк этой девушке и тем недорослям, которые готовили ей текст, что в 1612 г. не только Лжедмитрий I был мёртв, но и Лжедмитрий II. Иными словами, уже центральное ТВ со «стеклянной ясностью» демонстрирует егэшные плоды сварганенной Фурсенко и К° дебилизирующей «реформы» образования.

Впрочем, не лучше по уровню знания истории и те «консультанты», которые рекомендовали заменить 7 ноября 4-м как Днём единства. Почему новым властно-собственническим слоям понадобилось менять 7 ноября, понятно – это неприятный, травмирующий их сознание праздник, он напоминает о том, что могут прийти и отобрать наворованное и награбленное. Но вот с 4 ноября промашка вышла: не было в тот день между русскими внутреннего единства, в лучшем случае внешнее и очень краткосрочное – по отношению к полякам и то на момент их капитуляции и занятия земцами и казаками Кремля. До этого и после этого, в том числе и 4 ноября единства не было: русские люди противостояли друг другу враждебными лагерями. В романе «Юрий Милославский» М. Н. Загоскин так описывает ситуацию 4 ноября: Кузьма Минин-Сухорук, «указывая на беспорядочные толпы казаков князя Трубецкого, которые не входили, а врывались, как неприятели, Троицкими и Боровицкими воротами в Кремль», говорит боярину Милославскому: «С одними супостатами мы справились, как-то справимся с другими».

Кто-то может сказать: ну это роман, так сказать, «для красного словца». Нет, не для красного словца, Загоскин отталкивался от летописей, от свидетельств современников, которые чётко зафиксировали жестокую борьбу между различными русскими силами, причём борьба эта не сразу прекратилась после избрания в 1613 г. на подобии Земского собора (столь же нелегитимного, сколь и Михаил Романов, присягавший Владиславу и на момент избрания бывший подданным этого польского королевича, которого предатели-бояре выпросили у его отца Сигизмунда на царский трон). Вот что написано в «Повести о Земском соборе 1613 года» о внутрирусском противостоянии в Москве сразу же после капитуляции Кремля: «И хожаху казаки в Москве толпами, где ни двигнутся гулять в базарь – человек 20 или 30, а все вооруженны, самовластны, а меньши человек 15 или десяти никако же не двигнуться. От боярска же чина никто же с ними впреки глаголети не смеюще и на пути встретающе, и бояр же в сторону воротяще от них, но токмо им главы свои поклоняюще».

Именно казаки заблокируют подворье князя Пожарского, чтобы не допустить избрания Рюриковича на московский престол, взяв таким образом реванш над земцами, над дворянско-купеческим ополчением. Впрочем, выкрикнутый ими Миша Романов, а точнее, его близкое окружение обманут казаков, и новая династия сделает ставку именно на бояр-предателей и часть детей боярских, т. е. дворян, но это уже другая история.

В сухом остатке: 4 ноября – далеко не лучшая дата для демонстрации единства русских, реальность была намного сложнее. Смута – вообще сложное явление, неподъёмное для его одномерной концептуализации. С этим вплотную столкнулись советские историки, искусственно разделившие Смуту на «крестьянское восстание под руководством Болотникова» и «иностранную интервенцию и борьбу с ней». Здесь ложно всё – и само разделение и то, что представлено в качестве частей, на которые искусственно расчленили такое целостное историческое событие как Смута.

Во-первых, в России никогда не было крестьянских войн, только казацко-крестьянские; как только казаки прекращали борьбу и бросали крестьян, всё заканчивалось. Казацкая составляющая казацко-крестьянских войн представляла собой более или менее масштабный разбой, который советские историки приравнивали к классовой борьбе; разумеется, в разбое был и социальный протест, но, с одной стороны, не только он – было и нечто а-социальное по сути; с другой – сам протест выражался а-социально по содержанию.

Во-вторых, «интервенция», которая со временем в своём неорганизованном виде действительно стала таковой без кавычек, приобрела размах в результате приглашения в феврале 1609 г. царём Василием Шуйским шведских войск (для борьбы против тушинцев, т. е. Лжедмитрия II), а важный этап польской «эпопеи» стартовал после того, как московские бояре, трясясь за власть и привилегии, обратились за помощью против всё тех же тушинцев к полякам – гетману Жолкевскому (лето 1610 г.). Иными словами, «интервенция» разворачивалась как борьба чужеземными руками одних русских сил с другими («похуже Мамая будут – свои»), ну а развернувшись, вышла из-под контроля русских предателей-бояр и усмирять её пришлось русским патриотам во главе с Мининым и Пожарским.

Наконец, последнее по счёту, но не по значению: обособление и противопоставление «движения Болотникова» и «иностранной интервенции» совершенно неправомерно, но советские историки вынуждены были пойти на этот трюк, нарушая историческую целостность Смуты. Дело в том, что с классовой точки зрения советские историки должны были подавать в положительном свете восстание под руководством Болотникова, который, однако, был тесно связан с Лжедмитрием I, выступая по сути как его агент. Показательно, что уже после смерти первого самозванца Болотников, сидя с «царевичем Петром» в осаде в Туле, слал гонцов по всем направлениям, чтобы не медлили с объявлением «како-нибудь Дмитрия». Выходит, с классовой точки зрения надо было стоять на стороне Болотникова и… Лжедмитрия, а также того чужеземного сброда, который заявился с ними на Русь, и тех предателей-бояр (включая Фёдора Романова; он же – будущий патриарх Филарет; он же – отец будущего царя Михаила), которые поддерживали обоих Лжедмитриев. Но такой подход со всей очевидностью противоречит патриотизму, патриотической позиции. Последняя требует – и правильно – встать на сторону земцев Минина и Пожарского, дворянско-купеческого ополчения, т. е. … эксплуататоров. Дилемма: либо правильная патриотическая позиция с эксплуататорами, либо правильная классовая позиция с эксплуатируемыми и… интервентами. Противоречие между классовым и национальным было устранено путём ложного рассечения Смуты на «параллельные миры» крестьянской войны и борьбы с интервентами; бояре-предатели ушли в тень (а как иначе – среди них были представители будущей царской фамилии и многие бояре, оказавшиеся в фаворе у Михаила и Филарета). Всё это лишний раз говорит о том, насколько сложным историческим явлением была Смута.

II

Смута – сложное («каскадное») историческое явление, вызванное несколькими причинами, а точнее – несколькими причинно-следственными рядами: классовым, государственным, национальным, культурно-религиозным, международным (европейским), векторы развития которых сошлись в одной точке. Смута в качестве макрособытия нетождественна самой себе как:

• явление – сущности;

• краткосрочное событие – средне – и долгосрочному;

• российское событие – европейскому.

Последнее необходимо подчеркнуть особо: русская Смута начала XVII в. была элементом европейских событий «длинного XVI века» (1453–1648 гг.) и мирового (евразийского) кризиса XVII в., потрясшего не только Московское царство, но также Англию, Францию, германские земли, Китай и Японию.

Для России Смута начала XVII в. стала моделью будущих смут (смутореволюций) конца XIX – начала XX вв. и конца XX – начала XXI вв. Разумеется, две более поздние смуты были намного сложнее и богаче по содержанию, композиции и форме, однако исходный «скелет» начала XVII в. сохранялся. Его характерными чертами были следующие:

1) Утрата центральной властью (центроверхом) монополии на властную субъектность; результат – двое- (как минимум) -властье: Василий Шуйский против Тушинского вора; Временное правительство против Петросовета и красные против белых; Ельцин против Горбачёва, а затем против «парламента».

2) Смута начинается на верхних ступенях социально-властной пирамиды и постепенно опускается вниз, охватывая всё общество. В. О. Ключевский писал: «В Смуте последовательно выступают все классы русского общества и выступают в том самом порядке, в каком они лежали в тогдашнем составе русского общества, как были размещены на социальной лестнице. На вершине этой лестницы стояло боярство, оно и начало Смуту». За «боярским» периодом Смуты (другой русский историк – С. Ф. Платонов – назвал его «династическим») последовал «дворянский», а затем Смута спустилась в самый низ и охватила общество в целом, превратившись в борьбу всех против всех («общесоциальный период» у Ключевского, «национально-религиозный» – у Платонова).

Смуту начала XX в. тоже начало «боярство» – заговор, в котором участвовали представители царской фамилии, высшего генералитета, крупного капитала. Смуту конца XX в. начали высший «боярин» – генсек КПСС и его окружение. Обе смуты «спустились» вниз и охватили общество в целом, разрушив прежний строй.

3) Для смут характерно переплетение классового (социального) и национального (этнорелигиозного) моментов, причём значение второго росло от смуты к смуте.

4) В подготовке и запуске всех трёх смут, а затем в их ходе активную роль играл Запад: в первой – Ватикан (иезуиты) и англичане, во второй – англичане, в третьей – прежде всего американцы и англичане. Цель – устранение России как геополитического и геоэкономического конкурента и персонификатора православия (минимально искажённой и минимально иудаизированной формы христианства); разрушение России, установление контроля над её ресурсами.

5) Русские смуты всегда были интегральным элементом европейских/евразийских/мировых кризисов: кризиса XVII в., «водораздельного» кризиса (1870–1933 гг.) и кризиса, связанного с неолиберальной (контр) революцией (1979-?). Кризисы эти играли двойственную роль: с одной стороны, они были фактором, усиливающим смуту; с другой – условия кризиса в конечном счёте не позволяли грызшимся между собой западным хищникам до конца использовать результаты смуты, и России в начале XVII в. и в начале XX в. удавалось выскочить из исторической ловушки именно пользуясь международной кризисной ситуацией и её последствиями; будем надеяться, что так будет и в начале XXI в.; впрочем, за это надо побороться – без борьбы нет побед.

III

Говоря о причинах Смуты начала XVII в., необходимо отметить следующее. Непосредственной причиной Смуты нередко называют голод первых лет XVII в., вызванный похолоданием климата в Европе (начало Малого ледникового периода – 23-й Солнечный цикл). Действительно, лето 1601 г. на Руси было холодным и дождливым; весенние морозы 1602 г. уничтожили семенной фонд, отсюда – недород 1603 г. и голод (цены на рожь в 1603 г. по сравнению с таковыми конца XVI в. выросли в 100 раз, достигнув 3–4 руб. за четверть). В результате уже в 1602 г. вспыхнуло восстание Хлопка Косолапа (подавлено в 1603 г.) – пролог событий 1605 г.

И тем не менее голод и волнения стали катализатором и питательным бульоном того процесса, который подспудно развивался, нарастая, после смерти Ивана Грозного и обострился с воцарением Бориса Годунова. Речь идёт о стремлении значительной части боярства повернуть вспять или максимально ограничить царский вариант самодержавия. Как писал В. О. Ключевский, Смута началась с попытки боярства соединить готовое распасться общество во имя нового государственного порядка, построенного на ограничении центральной власти.

Здесь необходимо подчеркнуть «ограничение центральной власти» – это цель боярства, указывающая на причину их действий, а следовательно, на главную причину Смуты – «Boyarstvostrikesback» (впрочем, долгосрочный контрудар империи окажется сильнее). Но необходимо также подчеркнуть и «готовое распасться общество». Речь идёт о том, что опричнина, заложив фундамент самодержавия, в то же время расшатала социальную структуру русского общества и создала многочисленный слой недовольных – так всегда бывает в периоды структурных кризисов (действия боярства превратили структурный кризис в системный – аналогичное превращение устроили «бояре» в начале XX в. и советские «бояре» в конце XXI в.: в обоих этих случаях системы рухнули; в смуте начала XVII в. система устояла).

Таким образом, мы имеем субъекта-закоперщика смуты – боярство, чьи действия вызвали активность, породили других субъектов (полисубъектность власти, многовластие – характерная черта смут). Именно действия части боярства взорвали накопившийся социальный динамит как по социальной линии (низы – верхи), так и по территориальной (юг России – север России; кстати, в смуте начала XX в., в гражданской войне противоречие Север – Юг тоже будет играть большую роль, и Юг опять проиграет).

Действия субъекта «боярство» на фоне и в условиях разболтанной социальной структуры и тяжёлой ситуации в экономике становятся причинами необходимыми, но не достаточными. Достаточную причину обеспечил конец династии Рюриковичей: смерть Ивана (оба, по-видимому, отравлены, как и первая жена Ивана IV; убийство Иваном своего сына – пропагандистский миф, который был запущен англичанами, охотно принят Романовыми, а в XIX в. – либералами России); смерть Дмитрия в Угличе, смерть Фёдора. Есть все основания полагать, что руку к смерти последних Рюриковичей приложили иноземные (западные) лекари. Ну и конечно, должен был явиться претендент на царский престол, и он явился – Лжедмитрий I. И тоже из-за границы. Как заметил Ключевский, заквасили самозванца в России, а испекли в польской печке. По сути, историк указывает на русско-польский заговор – заговор, в котором была русская составляющая (скорее всего, Романовы и их круг; не случайно во главе войска, выступившего против самозванца, Годунов поставил врагов именно Романовых – Шуйского, Голицына, Мстиславского; другое дело, что они были врагами и худородного, с их точки зрения, Годунова, а потому перешли на сторону Лжедмитрия) и польская (поляки, иезуиты и скорее всего Ватикан). Иными словами, Смута связана с международным заговором против Годунова – по-видимому, вовсе не для него расчищалась площадка.

Вообще нужно сказать, что международная составляющая Смуты была весьма мощной, причём не только в виде и во время так называемой интервенции, но и раньше – в латентно-подготовительный период. И возникла эта составляющая как стремление Запада поставить Московию под контроль.

В 1570–1580-е годы на Западе независимо друг от друга возникают два проекта подчинения России: один – в Священной Римской империи, у Габсбургов; другой – в Англии, его сформулировал Джон Ди. Кстати, оба плана по-своему и с поправкой на эпоху были реализованы в конце 1980-х годов в ходе советско-западного заговора («горбачёвщина»), не случайны контакты М. С. Горбачёва с Тэтчер и Отто фон Габсбургом ещё до того как человек с менталитетом провинциального комбайнёра стал генсеком КПСС.

Особого внимания заслуживает Джон Ди. Этот астролог и математик состоял на разведслужбе её величества Елизаветы I и свои донесения ей подписывал «007». Ему принадлежит авторство концепции «Зелёной империи» – империи, в которой под контролем Англии находятся Северная Америка и Северная Евразия (т. е. Россия); это очень напоминает нынешнюю идею Трансатлантического союза Ротшильдов. Сын Джона Ди под фамилией («оперативным псевдонимом») Диев активно действовал в России в период Смуты и в первые годы правления Михаила. Он подвизался в роли лекаря и, выражаясь современным языком, фармаколога, т. е. готовил лекарства и… яды. Именно его подозревают в приготовлении по заказу Дмитрия Шуйского и его жены яда для отравления молодого и успешного полководца Михаила Скопина-Шуйского, которого многие на Руси хотели бы видеть преемником бездетного царя Василия Шуйского. Ну а англичанам, известно, какая корысть – в небытие уходил молодой и перспективный русский вождь. Других вождей, казалось, нет. Однако они появились.

IV

Однако беда для всех губителей Руси-России пришла, откуда не ждали – из северо-восточных русских земель надвинулось ополчение, которое решило судьбу России, вывело её из разрухи и прогнало чужеземных супостатов – послания патриарха Гермогена наконец-то нашли своего адресата. В самом начале 1611 г. в уездных, посадских и волостных мирах севера возникает вторая волна земского движения (первая возникла в 1609 г. и была связана со Скопиным-Шуйским). Сначала эта волна возникает как сугубо местно-оборонительное движение (от шаек казаков тушинского вора, от чужеземных грабителей, от русского сброда). Однако вскоре жители поволжских и поморских волостей поняли, что от обороны нужно переходить к наступлению и идти на Москву.

Но почему именно эта часть Руси стала колыбелью терминаторов Смуты? Причин – несколько. Во-первых, на северо-востоке значительно меньше были выражены сословные различия, а следовательно, выше была степень социальной сплочённости, которая транслировалась в национальное единство. Во-вторых, получив во время реформ середины XVI в. более широкие самостоятельность и самоуправление и привыкнув к ним, северо-восточные миры оказались вполне способны к самоорганизации. В-третьих, эта самоорганизация подпиралась зажиточностью, а иногда просто богатством этих миров в качестве мощного экономического базиса, позволявшего организовать и экипировать войско.

А вот о причине этих зажиточности и богатства имеет смысл сказать особо: в их основе лежит опричнина. Дело в том, что земли, откуда пришло спасение Руси, в опричные времена были отписаны в опричнину, и торгово-промышленное население этих районов от этого весьма выиграло, это «принесло… северу значительное повышение его торгово-промышленной деятельности, обеспечив ей доступность внутренних рынков и открыв путь к сбыту на западе, через Белое море», – пишет один из авторов многотомника «Три века». Я уже не говорю о торговле в сторону Каспия, которую тоже «оседлали» опричные районы Поволжья. Таким образом, спасение Руси и грозненского самодержавия пришло из тех социально-экономических «закладок», которые за несколько десятилетий до Смуты заложила опричнина. Как оказалось, заложила не зря: её дальние результаты спасли творение опричнины – царское самодержавие – от тех, кто хотел заменить его олигархическим самодержавием с поляком Владиславом на московском престоле, т. е. от предателей, ибо в Москве с 1610 г. творилось форменное предательство и осуществляла его верхушка – высший слой страны – ну прямо как во времена горбачёвщины. И мотив тот же – классовый, а попросту говоря – шкурный. Вернёмся из 1611 г. в 1610 г.

V

Летом 1610 г. Москва оказалась в клещах: с запада на Москву шёл гетман Жолкевский, с юга – Лжедмитрий II. В этой ситуации 17 июля 1610 г. Василий II (Шуйский) был свергнут, пострижен в монахи и выдан полякам, а к власти в Москве пришла «семибоярщина» во главе с Ф. И. Мстиславским. В условиях приближения тушинского вора с его казаками бояре, трясясь за свои владения, бросились за помощью к Жолкевскому – даром что поляк и католик, зато классово свой, близкий. Тот обещал помочь при условии воцарения на московском престоле Владислава – сына польского короля Сигизмунда. 17 августа был подписан соответствующий договор, а через 10 дней Москва, прежде всего знать, присягнула Владиславу: классовое пересилило национальное. И хотя Владислав должен был принять православную веру, жениться на русской православной невесте и т. п., сути дела это не меняло: vae victis – горе побеждённым.

Одну проблему договор с поляками решил: тушинский вор бежал, после был убит и угроза с его стороны исчезла. Но возникла другая проблема: сменивший Жолкевского Гонсевский начал раздавать русские земли полякам, а на русский трон стал претендовать Сигизмунд, и часть бояр была готова его поддержать – спираль предательства продолжала раскручиваться. Однако на пути предателей встал патриарх Гермоген, отказавшийся поддержать «польский вариант». Гермоген начал рассылать по всей стране грамоты, смысл которых можно передать так: «Вставайте люди русские, вставайте на бой с поляками!». И русские люди северо-востока Руси услышали и двинулись на Москву под предводительством князя Дмитрия Пожарского (Рюрикович, потомок Всеволода III Большое Гнездо) и Козьмы Минина-Сухорука. Интересно, что шло земское ополчение на Москву под гербом князя Пожарского, это ясно указывает на то, кто должен был занять московский престол. Но судьба, прежде всего ошибки самого князя, распорядилась иначе.

Здесь вряд ли имеет смысл пересказывать события 1611–1612 гг. – они достаточно известны. После освобождения Кремля Пожарский объявил предателей-бояр пленниками поляков. В феврале 1613 г. казаки, заблокировав подворье князя (февральский переворот 1613 г.) не позволили ему к радости бояр стать царём. На подобии земского собора был выкрикнут Михаил, бояр заставили принять эту кандидатуру. Впрочем, бояре были не особо против. Во-первых, Михаил и его родня, как и сами бояре, были замараны своими контактами с интервентами. Во-вторых, интеллектуально-волевой потенциал Михаила (ниже среднего) не вызывал у них опасений: «Миша Романов молод, разумом ещё не дошёл и нам будет поваден», – цитирует бояр современник.

Таким образом, царствование Романовых началось февральским переворотом и закончилось тоже февральским переворотом. Есть и ещё более страшная историческая перекличка. В 1614 г., т. е. на следующий год после воцарения первого Романова, был казнён ребёнок – сын Марины Мнишек (официально – от Лжедмитрия II, реально – по-видимому, от Заруцкого). Мальчика современники именовали Ворёнком (т. е. сыном Вора – тушинского). Его повесили, чтобы уничтожить альтернативного претендента на престол – это насколько же неуверенно чувствовала себя романовская клика, что убоялась сына полячки и еврея-выкреста и убила его?!

В 1918 г., на следующий год после низложения последнего Романова тоже был убит мальчик – цесаревич Алексей – вместе с родителями, сестрами, врачом и прислугой. История вернулась бумерангом: династия, стартовавшая со слезинки и кровинки (чужого) ребёнка финишировала слезами и кровью – только уже своих детей. Как говорил Блаженный Августин, наказания без вины не бывает.

VI

Последствия Смуты были весьма тяжёлыми: экономика страны была подорвана; те, кто в 1620-е годы помнил последнее десятилетие правления Ивана Грозного, воспринимали это далёкое время как благословенное. Экономика стабилизировалась только в третьей четверти XVII в. Тогда же благодаря резкому ограничению торговых прав английских купцов (1649–1650 гг.) и протекционистскому таможенному уставу (1667 г.) русская торговля оказалась практически полностью под русским контролем. Ведь после Смуты в Россию как стервятники хлынули голландские и английские купцы. Пользуясь слабостью и продажностью романовской власти, они поставили значительную часть русской торговли под свой контроль – вплоть до того, что в некоторых областях начали диктовать цены на русские товары.

Это хозяйничанье западных чужих и хищников – характерное следствие, послевкусие Смуты. В ограниченном варианте это последствие видно в 1920-е годы – во времена НЭПа, т. е. после второй смуты, и практически в неограниченном – после третьей смуты, когда при попустительстве власти и активном участии пятой колонны западный капитал скупал всё, включая оборонные предприятия.

Геополитическая ситуация после Смуты ухудшилась: мало того, что Россия не могла как следует защитить свои рубежи с юга от крымцев, существенно понизился её статус в системе европейских государств – причём по сравнению не только с первой третью XVI в., но даже со временем после окончания Ливонской войны.

А вот во внутреннем социальном и властном плане главным последствием Смуты стало усиление самодержавно-крепостнического вектора, тех тенденций развития, которые оформились при Иване Грозном (опричнина) и Фёдоре Ивановиче/Борисе Годунове (предварительные шаги, ставшие необходимым, но ещё недостаточным условием закрепощения крестьян). В 1649 г. Соборное уложение зафиксировало победу обоих указанных векторов и завершение генезиса самодержавно-крепостнического строя в его исходном, «модельном» виде, далёком от кошмара петровщины и якобы «золотого» (но кошмарного для 90 % населения) «века Екатерины».

В то же время восстановление грозненского самодержавия произвела династия, избрание родоначальника которой на престол едва ли можно назвать легитимным. Эта династия не была укоренена в русской традиции так, как Рюриковичи, не имела такого исторического веса и значения как Рюриковичи – одна из древнейших династий Европы. Не случайно, уже второй Романов начал ломать русскую религиозную традицию, а четвёртый вообще ломанул русскую жизнь через колено и – небывалый случай – был назван народом Антихристом. Царь-антихрист на троне в православной стране – это ли не закономерный результат воцарения династии, исходно ориентировавшейся (в культурном и политическом плане) на Запад. И здесь мы подходим к вопросу об уроках Смуты.

VII

Первое. Главный урок Смуты конца XVI – начала XVII в. прост: любое ослабление центральной власти в России, её олигархизация ведёт систему к краху, причём не только систему власти, но и социальную систему в целом. Смуты начинают социально нездоровые, ущербные элиты, как правило, не имеющие адекватного представления о собственной стране и мире, лишённые стратегического видения, плохо связанные с национальной традицией и ориентирующиеся на Запад, на чуждую России и русским культурную и политическую традицию. Чтобы избежать лиха, такие «элиты» нужно устранять превентивно.

Второе. Крах системы власти, а затем и социальной системы в России активно используют, в значительной степени подготавливают и в ещё большей степени направляют определённые круги на Западе – достаточно вспомнить слова М. Олбрайт о том, что США в лице Буша-старшего умело руководили процессом разрушения Советской империи. От смуты к смуте эта роль внешней силы растёт, достигнув апогея в третьей смуте и предшествовавших ей событиях 1970–1980-х годов, когда политические и интеллектуальные наднациональные структуры Запада начали активную обработку общественного сознания советского социума, прежде всего определённых сегментов правящего слоя и обслуживающей его части интеллигенции («красненьких» и «зелёненьких» Эрнста Неизвестного).

Каждый раз речь шла об устранении в лице России конкурента и принципиально иного, чем Запад, культурно-исторического типа, иного, альтернативного Западу, особенно в капиталистической ипостаси последнего, способа освоения пространства и времени, иной религии – православия, по сути – иной цивилизации. Речь шла об уничтожении именно России, а не самодержавия или коммунизма – России с характерным для неё типом власти и религии. Для хозяев Запада не имеет никакого значения тот факт, что православие, как католицизм и протестантизм, – христианская конфессия. И католицизм, и особенно протестантизм суть иудаизированные версии христианства, далеко отошедшие от ортодоксии (православия), в виде которой христианство и распространялось в течение нескольких веков, пока римский епископ по политическим, главным образом, причинам не отщепился от ортодоксального древа. Православие сохранило в себе намного больше от исходного христианства, чем западные ветви (хотя окно уязвимости в виде Ветхого Завета по отношению к иудаизму/талмудизму остаётся, да и последствия реформы Алексея – Никона дают о себе знать). И это сохранение не может не тревожить, если не бесить (в прямом и переносном смысле) «властелинов колец» католицизма и протестантизма. Я уже не говорю о том, насколько проникнуты масонством и даже сатанизмом эти якобы христианские конфессии, постоянно идущие на уступки иудаизму и исламу, но ни в коем случае не православию. Создаётся впечатление, что для католиков и протестантов православные – намного более чужие и чуждые, чем иудеи и мусульмане. История русских смут и роли в них представителей западных конфессий и их пятоколонных подельников подтверждает это впечатление, а потому все попытки православных сблизиться с католиками или протестантами, помимо принципиальной исторической неправильности таких шагов, объективно носят проигрышный для православия характер и работают на его врагов – и на врагов России. Смута и то, что произошло после неё, роль католиков и иезуитов в частности в подготовке реформы Алексея – Никона, которая, по сути, была мощнейшей «идеологической», идейно-духовной провокацией, свидетельствует об этом со всей ясностью.