Бог, которого не было. Черная книга

© Френкель А. Р., текст, художественное оформление, 2022

© Иванов И., иллюстрации, 2023

© Петрова А., иллюстрации, 2023

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «Рипол классик», 2024

* * *

От редакции

Книги разговаривают со своими читателями. Некоторые тихо, шепотом; некоторые нежно, некоторые грубо. Какие-то книги утешают, какие-то соблазняют. Говорят, есть и такие, что вдохновляют. Это и от книги зависит, и от читателя.

Роман «Бог, которого не было» говорит многими голосами, и эти голоса можно не только услышать, но и увидеть. Если нажать на отпечаток пальца с QR-кодом, то вы можете увидеть, как текст, что вы только что прочитали, читают прекрасные актеры.

Для тех, кто не читал белую книгу романа «Бог, которого не было»: купите и прочитайте.

Это – хороший роман. Многие говорят «гениальный», но я человек скромный, так что пусть будет просто «хороший». Хотя нет – пусть будет «очень хороший». И скромно и правда.

А кроме того, издательство платит мне проценты от проданных книг. Точнее, пока еще не платит, но, как только вы купите роман – обязательно заплатит. Так что, пожалуйста: читайте и белую книгу романа «Бог, которого не было», и черную. А еще ждите красную.

Кроме буковок в книгах – и в белой, и в черной, и в красной, – еще и картинки есть. Много. И это не просто картинки, это иллюстрации гениальных (вот правда – гениальных) художников: Сергея Бунькова и Ивана Иванова. А еще и виртуозная каллиграфия Анастасии Петровой.

А еще на страницах романа есть QR-коды, и, нажав на них, вы сможете увидеть и услышать, как текст, которым вы только что восхищались (ну я так надеюсь), читают замечательные артисты театра и кино. И артисты замечательные, и читают замечательно. Ну и текст тоже неплох.

Кстати, о смартфонах. «Бог, которого не было» – это исповедь. Исповедь, записанная на диктофон старенького мобильника. Мне (давайте я и дальше буду писать от первого лица, хотя, разумеется, автор – это автор, а абонент номера 8-925-170-73-10 – это абонент номера 8-925-170-73-10; и то, что у них день рождения в один день и оба они любят Чета Бейкера и СашБаша, – это не более чем случайность); так вот: этот айфон мне на двадцатилетие подарили. В «Сиськах». Вообще-то клуб назывался «Твин Пикс», но все его звали «Сиськи». Он был рядом с бабушкиным домом на Соколе, и его неоновую вывеску «Клуб Twin Peaks» даже с балкона можно было увидеть. Не то чтобы я всю жизнь мечтал там работать, но вдруг выяснилось, что надо что-то есть, а для этого нужны деньги. Я же, спасибо моей еврейской бабушке, ничего не умел. Но, опять же, спасибо моей еврейской бабушке, умел играть на фоно. Кстати, эта херня – я про есть и работу – случилась не только со мной, это случилось со всеми. Со всей страной. Это было странное время. Как будто сразу у всей страны умерла бабушка и некому стало следить, вымыла ли страна руки и надела ли она шапку. Олимпийский мишка давно улетел, а взамен ничего не прилетело.

Сестры Вачовски еще были братьями, но Марадона уже забил гол рукой. Заповеди твои не работали. Ты – это Бог. Ну, то есть они никогда не работали, но тогда они не работали от слова «совсем». А вот я работал – в ночном клубе «Твин Пикс», который все звали «Сиськи».

Это было десять лет назад, и я был на десять лет счастливее, чем сейчас. Да и еще айфон мне подарили. От «лица всех Сисек», где я и праздновал свое двадцатилетие. А еще я там Дашу встретил.

А потом все пошло наперекосяк. Из-за любви. Ну, или из-за ее отсутствия. Так что, если ты все-таки есть и ты есть любовь, – то все произошло из-за тебя. Или из-за тебяотсутствия. Ты – это Бог.

Все настолько пошло наперекосяк, что я уехал в Израиль. «Совершил алию» – так это называется. Хотя еврей из меня был так – на троечку. Да и про Израиль я не знал практически ничего. Зачитанная до дыр «Мастер и Маргарита» не в счет. «Иисус Христос – суперзвезда», которую я знал наизусть, – тоже. Я даже смутно представлял себе, где это – Израиль. Знал, что там жарко и что Израиль – седая запавшая пизда планеты. Это не я сказал. Это Джойс. Ну, тот, который Улисс и который «До-о-о, Даша». Но про пизду – это он в хорошем смысле. То бишь колыбель цивилизации и все мы оттуда вышли. А я туда уехал. С похмелья. Пусть и безалкогольного. Получилось очень по-русски: а-а, в пизду, сказал я и совершил алию.

В Израиле выяснилось, что Джойс не прав. Или не совсем прав. Хотя это как кому повезет. Мне – повезло. Или не повезло. Не знаю. Дочитаете роман – сами решите. Это я ненавязчиво напоминаю (в данном случае я – это автор); так вот автор романа «Бог, которого не было» ненавязчиво напоминает, что издательство платит этому самому автору проценты от проданных книг. И от белой книги романа, и от черной, и от красной.

А Израиль – это совсем не то, что сказал Джойс, это – страна трех религий. Но истинной религией израильтян является шварма. Хотя некоторые неканонические израильтяне исповедуют хумус. А еще Израиль – единственное место в мире, где детей называют Иуда. И это никого не парит.

И Иисус Христос для евреев – это просто еврей. Не бог весть какой еврей, но все-таки. Некоторые евреи вообще считают, что христианство – это такая лайт-версия иудаизма. Для неевреев.

Раз уж мы об Иисусе Христе заговорили. В Израиле есть Голгофа. Ну, та – где евреи Иисуса Христа распяли. Даже несколько Голгоф. Штук пять. Или семь. Но только две из них считаются подлинными.

А еще в Израиле есть пустыня. Даже несколько. Я до Израиля пустыню только в кино видел. В «Белом солнце пустыни», где Луспекаев взяток не берет, потому что ему за державу обидно. А еще – в «Забриски-пойнт» Антониони. Там еще «Пинк Флойд» и Джерри Гарсия играют.

А вот Даши в Израиле нет. Израиль – это страна, где есть несколько Голгоф и несколько пустынь, но нет Даши.

А еще в Израиле есть тараканы. Огромные, похожие на бронированные «мерседесы» с удлиненным кузовом. Черные, с тонированными стеклами. Наглые, уверенные в своей безнаказанности тараканы с тонированными стеклами и удлиненным кузовом.

Израиль – это страна, где полно пустынь, Голгоф и тараканов с тонированными стеклами. Но нет Даши.

А еще в Израиле есть Иерусалим. Это не город, хотя и город тоже. Не знаю, как это объяснить, но у меня с Иерусалимом любовь и мурашки. Мною можно мерить любовь к Иерусалиму. Один я как один Ом или там один килограмм. Очень рекомендую Иерусалим всем, кто планирует в будущем сойти с ума. Или уже сошел. Вам тут будут рады, здесь вас поймут. Ну, если, конечно, у вас с Иерусалимом любовь и мурашки.

И как раз в Иерусалиме я устроился на работу. На почту. Это, конечно, очень странно – я и почта, хотя я и работа – это еще более странно. Но в Израиле и не такое бывает.

Отделение, куда меня приняли на работу, находилось на улице Агриппа, 42. Точнее, одной половиной здания – на Агриппа, а другой – на улице Яффо. В Израиле так бывает. С Яффо эта штуковина была высотой пятнадцать этажей, а с улицы Агриппа – то ли восемь, то ли девять. Точно не знает даже архитектор этого убожества. А еще есть цокольный этаж. Или два. Называется это всё «Биньян Кляль» и считается в богоизбранном народе проклятым местом. Потому что на древнем кладбище построено. А Булгаков – он вообще в это место свою Голгофу поместил. Ну, не свою, конечно, хотя как знать.

Но самое главное, что все письма, где в графе «Получатель» написано: Бог, Всевышний, Элохим, Адонай, Отец Небесный и т. д., приходят именно туда. Отделение наше, кстати, называлось «Лев Иерушалайм» – «Сердце Иерусалима». Ну а куда еще должны приходить письма к Богу? Сердце Иерусалима на улице Агриппа, 42. Прóклятое место. А куда еще должны приходить письма к Богу?

Обязанности у меня были не очень сложные: носить кипу и вскрывать конверты. Потом я раскладывал людские просьбы, слезы и надежды на две кучки. По половому признаку. Как в школьном походе: мальчики налево, а девочки направо. А специальный рав забирал отсортированные молитвы и вкладывал их в Стену Плача. Как у флойдов в The Wall – еще один кирпич в стене. И как у Алана Паркера в The Wall – это всего лишь еще один кирпич в стене.

Разумеется, письма к Богу читать было строго запрещено. И разумеется, я стал их читать. Я ведь русский человек, хотя и еврей. Ничего нового и хорошего про человечество не почерпнул. Семьдесят процентов людей – и евреев и неевреев – просили у тебя, чтобы у начальника нашли СПИД и чтобы умерла скорее тетка и наследство оставила. В некоторых случаях должен был умереть дядька, а не тетка. Одни просили, чтобы «Барселона» выиграла Лигу чемпионов, а «Манчестер Юнайтед» – нет. Другие – наоборот. Ну и классика: сделай так, чтобы Машка (Смадар, вон та с сиськами, Мванаджумба) дала мне в среду. В общем, я скоро прекратил читать эти письма. Ты, насколько я понимаю, тоже их не читаешь. Ты – это Бог. Ну, если ты вообще есть. Ну а то, что пошло наперекосяк в бабушкиной квартире в Москве – я про мою жизнь, – продолжало идти наперекосяк. Даже как-то еще больше наперекосяк. Хотя куда уж больше. И Даша по-прежнему не брала трубку. А потом я прочитал письмо к Богу от семилетнего мальчика. Алекса. Я случайно это письмо прочитал. Ну или наперекосяк. И так же случайно ответил. Наперекосяк как-то ответил. А потом ответил еще на одно письмо. И еще на одно. И еще. И все пошло еще больше наперекосяк.

Все, даже то, что пошло наперекосяк, возвращается на круги своя. И я тоже вернулся. В бабушкину квартиру на Соколе. Прошло десять лет. Что-то получилось. Еще больше случилось. А через четыре часа и сорок одну минуту меня убьют. Даже нет – уже через четыре часа и сорок минут. С этого отчета и начинается белая книга романа. К концу ее жить мне осталось два часа и пятьдесят одну с половиной минуты, но я – я это абонент номера 8-925-170-73-10 – продолжу свою исповедь в черной книге, а потом в красной. Исповедь прерывать не принято, но эту – можно. Можно послушать музыку, покурить, выпить чаю, еще лучше не чаю и снова вернуться к роману.

Мир – это кем-то рассказанная история. Я расскажу вам свою. Истории обладают магической силой. Услышанные – они начинают жить. Текст, который никто не прочитал, – его даже написанным считать нельзя. А Бог, в которого никто не верит, – его и Богом считать нельзя. Вот кто бы вообще узнал о тебе, если бы евреям не взбрело в голову написать Ветхий Завет? Ты – это Бог. Если ты, конечно, вообще есть.

Ну а я – тот я, который автор романа «Бог, которого не было», – напоминаю вам, что издательство платит мне от проданных книг.

Светлой памяти моего папы – Френкеля Рафаила Шаевича, лучшего человека на Земле

Русские магазины в Израиле – это порталы. Порталы, куда ты попадаешь – ну, там колбасы купить некошерной, а может, ирисок: «Кис-кис» или «Золотой ключик», правда, «Kлючик» не всегда в наличии: он вкуснее и его быстрее разбирают; а еще бывает, ну вот как у меня например, что тебя кактус послал пустые бутылки сдать; хотя, может быть, это вовсе и не кактус был, а бабушка; правда, бабушка моя давно умерла, но ведь бабушка остается бабушкой, даже если она умерла, – это все знают; а вот что случится, когда ты попадешь в этот портал, – никто не знает. Ну потому что это портал. Как в кино, только настоящий. В моем портале, ну в том русском магазине, куда я зашел, волоча два пакета с пустыми бутылками, – за кассой сидел ты. Ты – это Бог. Очереди к тебе не было, а ты сидел за кассой и скучал. Ну потому что очереди к тебе не было. Меня это почему-то не удивило. И то, что к тебе очереди не было, – не удивило и то, что ты скучал, – не удивило. Я подошел и взгромоздил пакеты с пустой посудой на прилавок.

Сто пять шекелей двадцать девять агорот

Сдача посуды похожа на исповедь. Смертные грехи – гнев, блуд, зависть, «Карлсберг», «Макаби», «Голдстар» и «Туборг» принимают по шекелю; когда молящийся упоминает какой-либо конкретный грех, он должен ударить себя кулаком в грудь против сердца; словом и делом и в помыслах; нет таких грехов, которых Бог не мог бы простить, но если на бутылке есть сколы, она не принимается; по тридцать агорот учитываются прегрешения и железные банки, а также любые бутылки, не упомянутые выше, – да кому я рассказываю, ведь тебе известно все скрытое и открытое.

Ты сидишь за кассой и пробиваешь чеки. Я стою перед тобой, сосуд полный стыда и позора, с двумя пакетами, там есть бутылки по шекелю и по тридцать агорот, а больше у меня ничего нет; я все проебал, я знаю, что сквернословие это грех, но я все проебал; все началось, когда мне исполнилось двадцать, и я был на десять лет счастливее, чем сейчас, а потом все пошло наперекосяк из-за любви, падал теплый снег, и станцию метро «Телецентр» еще не построили, а врач скорой помощи Костя Парфенов сказал, что мы все когда-нибудь умрем, и что еще хуже, я так и не успел сказать папе, что я люблю его; а потом была черно-белая рябь, и я не пошел на похороны своей бабушки, но я бы и на свои похороны тогда не пошел; и был Моцарт – Соната № 11 часть третья, Rondo alla turca, и пришла Даша, и сказала Даша: «Может, ты перестанешь трахать мне мозги и трахнешь меня по-настоящему», и я трахнул, а потом трахнул еще раз и хотел трахнуть третий раз, но уснул; а потом был рай, много дней был рай и оргазм на репите, но в каждом раю происходит одно и то же: кто-то кусает яблоко, и все летит к чертям, я не знаю, кто сожрал это яблоко, но все действительно полетело к чертям; потом я пытался забыть Дашу и даже вызвал проститутку, в газете было сказано, что с нашими девочками вы сможете забыть обо всем, а я хотел забыть обо всем, но сначала пришел ты, хотя я тебя не звал, ты – это Бог, и ты был похож на Кита Ричардса с обложки Crosseyed Heart, только без рок-н-ролла в глазах, а еще без бороды, но фенечки такие же, как у Кита, и ты сказал, что у тебя от нас изжога, а я дал тебе маалокс, правда, у меня были только таблетки, а суспензии, как ты хотел, не было, а еще ты гнал на всех людей, а на Ницше особенно, и заявил, что ты не умер, а просто послал всех нас на хуй, я тогда еще не знал, что ты ругаешься матом, но ты послал нас на хуй и ушел; а еще ты весь мой ликер выпил, но это еще ладно, спиртное можно купить, есть даже круглосуточные магазины, где можно купить спиртное и даже получше, чем тот ликер, а вот что делать с тем, что ты послал всех нас на хуй, я не знаю; а потом пришла проститутка, которую я вызвал еще до тебя, ну то есть тебя-то я как раз не звал, ты сам пришел, а проститутку звал, потому что я хотел забыть обо всем, вот она и пришла, и звали ее Снежана, и она была хороша, и я рассказал ей все, ну, про бабушку, про Моцарта и про Дашу, а проститутка сказала мне, что там, где справедливость, там нет любви и что так сказано в Писании, это была очень набожная проститутка, а потом она ушла, потому что у меня кончились деньги; а потом убили моего босса – хозяина «Сисек», где я играл на рояле, кабак на самом деле назывался «Твин Пикс», но все его звали «Сиськи», и я там играл на рояле, потому что ничего больше не умел, я и сейчас ничего больше не умею, разве что отвечать на письма к тебе, но это не грех: я про ответы на письма – ты мне сам дал разрешение официально и все такое, хотя я не про это хотел сказать, а про то, что босса своего я не убивал, ну, если ты вдруг не знаешь, я просто на рояле играл, когда его убили, меня и в полиции допрашивали полицейские, эти еще смеялись над ним, ну, над боссом, потому что тот мог трахаться только под Feelings, ну вот как раз я играл эту самую Feelings, когда его убили, и, кстати, я больше никогда не играл ее, хотя это и не грех, ну это я так думаю, что не грех, тебе виднее, конечно, но есть мелодии значительно хуже, ну вот, к примеру, Cherish Мадонны или абсолютно любая вещь Принса, но я вообще не об этом, прости, я просто впервые в жизни исповедуюсь, это меня кактус твой заставил, хотя нет, один раз я исповедовался проститутке, ну, той набожной Снежане, которая сказала, что там, где справедливость, там нет любви, а тебе я впервые душу изливаю, странно, откуда у меня эта бутылка, не помню, чтобы я пил виски этой марки, прости, я снова не о том; так вот о том – потом мы хоронили босса и не плакали, потому что шел дождь и можно было совершенно спокойно не плакать, как ты говоришь, официально и все такое, а плакал я уже потом, вернее, сильно потом, когда сидел на лавочке и оплакивал все, что проебал, а про проебал я уже говорил, прости; в общем, потом был Окуджава, не сам Булат Шалвович, а его пластинка, и родственница Тефали, моей учительницы музыки, которая, оказывается, умерла, все мы когда-нибудь умрем, так говорил врач скорой помощи Костя Парфенов, так вот, родственница Тефали, похожая на мышь, сказала мне на поминках, чтобы я уезжал, потому что меня уже в России ничего не держит, а меня и правда ничего не держало, и я уехал в Израиль, на иврите это называется совершил алию, а Израиль – это место, где ты выходишь из душа и не понимаешь: ты уже вспотел или еще не высох, а бойлеры на крышах домов тянутся тфилинами к Богу, и там есть семь или даже больше голгоф, но нет Даши, а, да, забыл сказать, что у этой родственницы Тефали, похожей на моль, были зеленые глаза, как у бога Булата Окуджавы, не знаю, зачем я тебе это рассказываю, но мне кажется, это важно; а потом был пятидесятидвухгерцевый кит и одиночество Джона Скофилда, но Джо Лавано заиграл соло на саксофоне, и я нашел работу на твоей почте, мне надо было распечатывать и сортировать письма к тебе, потому что мальчики налево, а девочки направо, в религии у тебя все как в пионерлагере, в общем, я распечатывал и сортировал письма к тебе, а потом я начал читать эти письма, хотя этого было делать нельзя, а еще потом я начал отвечать на эти письма, а этого делать было тем более нельзя, но ты разрешил мне это делать официально и все такое, ну я говорил уже, да ты сам, наверное, помнишь, хотя это все было сильно потом, сначала Даша написала тебе письмо, и я на пять минут прям поверил в тебя, но конверт было пустой, а я не смог найти письмо в пустом конверте и прочесть, и наступила тишина Чета Бейкера, и я тогда пошел в бар «Ре́га», а потом стал играть каждый вечер на черно-белом рояле в этом баре, ну потому что а что я еще мог сделать после того, как не смог найти письмо в пустом конверте и прочесть; а потом был Джим Моррисон, ну, не сам Джим, а электрическое одеяло фирмы Beurer, просто я его звал Джимом Моррисоном, а потом Джим умер, и в Иерусалиме пошел снег, а ты пришел и принес кактус в горшке, на горшке была наклейка , а ты сказал, что кактус скоро зацветет, но это неправда, потому, что кактус был искусственный, не понимаю, почему ты соврал, но помню, что пути твои неисповедимы, я это не сразу заметил – я про кактус, а не про тебя, в общем, я пошел на Масличную гору, чтобы похоронить там Моррисона, там захоронены еврейские пророки, и туда когда-нибудь придет Мессия, и начнется воскрешение мертвых, но перед этим мы зашли с Джимом в «Регу», потому что нельзя хоронить Джима Моррисона без его любимого «Чиваса», вообще никого нельзя хоронить без «Чиваса», а уж Джима Моррисона тем более; в общем, мы прошли все четырнадцать остановок Via Dolorosa Джима Моррисона, а на одной из них, у Стены Плача, мы познакомились с двухметровым Ильей, и он позвал нас на вечер памяти Цоя, а Моррисон заявил, что Цой жив, и сплюнул прямо на ботинок двухметровому Илье, но мы все равно пошли туда, и Цой действительно был жив, и его темно-синий «Москвич 2141» с разбитым бампером стоял рядом с «Голубой леди» Моррисона – спортивным Ford Mustang Shelby GT 500, а иерусалимский гаишник выписал им каждому штраф за парковку в неположенном месте – сто шекелей Цою и сто шекелей Моррисону; а потом Джим хотел подарить Илье свой Ford Mustang, но Илья не взял, не потому, что тогда надо было платить сто шекелей штрафа, а потому, что про пачку сигарет Цой пел, а про Mustang нет, и тогда Моррисон отдал Илье свои сигареты, а значит, все не так уж плохо, ну, по крайней мере на сегодняшний день, хотя какое там в пизду «не так уж плохо», если ты идешь хоронить своего Джима Моррисона, прости за слово «пизда», но по-другому не скажешь; мы, кстати, потом не шли, а ехали на троллейбусе, хотя троллейбусов в Иерусалиме вообще нет, но это был троллейбус, который шел на восток, и он ехал по висячим мостам, которые придумал Булгаков специально для таких случаев, троллейбус привез нас к подножью Масличной горы, к высеченной в скале гробнице Авессалома, и это была последняя остановка на моррисоновской Via Dolorosa, именно там Джим Моррисон в последний раз пел The End, и пел так, что пророки и герои Израиля встали из своих могил и пытались пробиться в танц-зону поближе к Джиму, а потом мы все пели «перемен требуют наши сердца», мы – это Джим, Цой, Шай Агнон, пророки Малахия, Захария и Хаггай, а Джим требовал, чтобы зажгли огонь, и я протянул ему зажигалку, это была белая зажигалка Bic, ну та, из этой сказочки «Проклятие белой зажигалки», а может, это и не сказочка вовсе, потому что над Масличной горой взошла звезда по имени Шемеш; а потом было время «без десяти семь» Дали, и я прожил в этом времени больше года, а больше мне сказать об этом нечего; а потом это «без десяти семь» вскрикнуло и сломалось, а ровно через двадцать девять секунд «без десяти семь» умерло; «без десяти семь» умерло от потери секунд, потому что с двадцать девятой секунды по девяносто четвертую на видеозаписи клипа была Даша, и она улыбалась, этот клип мне принес Илья, и на нем с двадцать девятой секунды по девяносто четвертую – была Даша, и эти цифры зубилом выбиты на моих зрачках; а потом я искал Дашу на улице Бен-Йехуда, улице шириною в сон, и я до сих пор не понимаю, почему ты меня не убил там, в кафе, ты – это Бог, ты убил там девочку, трахавшуюся со своим тренером по фитнесу, и мальчика, не вовремя признавшегося в любви другой девочке, которую ты тоже убил, а еще человека, пробовавшего в Китае рисовое вино, настоянное на членах тюленей и каннских собак, я не знал, что бывают каннские собаки и что бывает вино, настоянное на членах этих каннских собак, а тот человек знал, но ты убил его, а еще ты убил официантку, никогда не слышавшую о таком вине, ты многих там убил, и я не понимаю, почему ты убил их, но не убил там меня, а Стиви Уандер начал заикаться из-за тебя, ну потому что слепой Стиви Уандер видел, как ты там всех убил; вот тогда я и ответил вместо тебя на письмо шестилетнего мальчика Алекса, у которого мама плакала из-за порванных колготок, ну потому что ты же не отвечаешь на письма, ты их даже не читаешь, и вообще про колготки – это Алекс написал, ну потому что ему было всего шесть лет, а на самом деле мама Алекса плакала не из-за колготок, а из-за того, что ты не отвечаешь на мольбы к тебе, и еще потому, что отец Алекса умер от рака и открыл на небе магазин компакт-дисков прямо напротив школы для ангелов, но про школу и магазин напротив школы для ангелов я узнал потом, когда слетал вместо тебя в Прагу; а письмо от Алекса я прочитал в машине «Маген Давид», мы сдавали тебе кровь, потому что тебе нужна была доза, мы сдавали кровь в машине «Маген Давид», и высохший старик с выбитыми цифрами на руках тоже сдавал кровь, а Барбра Стрейзанд пела «Авину Малькейну», но я понял, что не дам тебе дозу, и вместо этого полетел в Прагу к Алексу, потому что Алекс был моим первым, а как говорила верующая в тебя проститутка Снежана, девочки никогда не забывают своего первого, это как первородный грех, про который ты постоянно нам твердишь, а рыжеволосая мама Алекса сразу поняла, что я это не ты, но не потому, что я продул Алексу в плейстейшен, а потому, что Богу она бы ни за что не дала, а меня звала зайти попозже, когда Алекс уснет, но я не стал этого делать, хотя мама Алекса была очень красивой и у меня моментально встал, когда она прижалась ко мне грудью, но я улетел обратно в Израиль, а над небом Праги летали выпущенные нами с Алексом божьи коровки; а еще я все время думал про тебя, ну, не про тебя, конечно, но я думал, трахнул бы ты рыжеволосую маму Алекса или нет, ну хорошо, не хочешь, не отвечай, я так и знал, что ты не ответишь, и дело тут не в маме Алекса, ты вообще никогда не отвечаешь, по крайней мере, по действительно важным вопросам, ну да бог с тобой; а дальше мне пришлось несладко, потому что банк «Апоалим» не дал мне минус, а все деньги я потратил в Праге, чтобы заплатить сантехнику, похожему на Мика Джаггера, чтобы он починил унитаз рыжеволосой маме Алекса, потому что Алекс верил в тебя и верил, что я это ты, и было бы неправильно, если б верующий в тебя Алекс увидел, что Бог не может совершить чуда и починить унитаз, а когда банк «Апоалим» не разрешил мне минус, я две недели завтракал, обедал и ужинал вечером в баре, пока не получил зарплату на твоей почте, а еще около банка «Апоалим» на улице Бен-Йехуда гарвардский профессор Авраам пел, что ты устал нас любить, ну это я звал его Авраам, на самом деле его звали Чарльз Уотсон, в общем, этот Чарльз-Авраам расшифровал твое послание в человеческом ДНК, но ему не поверили и выгнали из Гарварда, и в Израиле ему тоже не поверили, и он наливал себе водку в футляр от пенсне и пел, что Бог устал нас любить, но я думаю, что ты нас никогда и не любил; а еще мы с тобой и твоим вторым встретились потом на лавочке перед моим домом, напились и пели Goodbye yellow brick road Элтона Джона и Берни Топина, а потом напились еще больше и пели «Только мы с конем», а моя соседка сверху вызвала миштору, и я, кстати, до сих пор не могу понять, кто из вас двоих фальшивит; а потом был прозрачный коньяк Godet Antartica, который принес Илья, а еще он принес исходники того видео с Дашей, и на них Даша сказала: встретимся в лифте, а Майлз Дэвис играл на трубе, потому что, когда кто-то кого-то ждет или кто-то кого-то ищет, всегда играет Майлз Дэвис; а потом лифт почему-то привез меня в Питер, а Питер, он как секс, нет, Питер, он как сигарета после секса, одна на двоих, нежнее, чем секс, нужнее, чем секс, и мы справляли мой день рождения в «Сайгоне», которого уже давно нет, а потом мы пили на квартире, и там были Чума, Куссуль, Магдич и еще целая куча людей, которые давно уже умерли, но они были живы и пили за мое здоровье, и я чувствовал их тепло, потому что свет ушедшей звезды все еще свет; а потом был нерусский снег, на который ссал негр, и это было в Нью-Йорке, и это было 19.02.1972 – лифт привез меня в Нью-Йорк этого дня, а в этот день в клубе Slug’s убили великого Ли Моргана; и я видел это и видел, как бесконечность стала вечностью; а потом лифт привез меня в место, где не было ничего, кроме песка, а еще там были ты и твой второй, вы сидели на песке, а за вами стояла дверь, совершенно непонятно, как она стояла на этом песке, но она там стояла, и ты тогда разрешил мне отвечать на письма к тебе – официально и все такое, хотя я и не спрашивал; правда, сначала ты сказал, что это хуцпа, но все равно разрешил, а потом в лифте я кровью подписал это самое официально и все такое, ну не кровью, конечно, просто ключом на стенке лифта нацарапал ОК; а еще вы – ты и твой второй – подарили мне кофеварку фирмы Bosh, но я оставил ее на лавочке, потому что печи, в которых сжигали евреев, были Siemens, Krupp или Bosh, это сказала моя соседка сверху, а она знала про это все – у нее на руках были цифры, такие же, как у моей бабушки и как у деда Ильи, и я оставил твою кофеварку на скамейке, а мы с Ильей побратались – он выбил у себя на руке цифры моей бабушки, а я цифры его деда, и потом мы с Ильей пили молча, не чокаясь, а с нами пили не чокаясь моя бабушка, дед Ильи и еще миллионы евреев, а кофеварку Bosh, которую мы оставили на скамейке, кто-то забрал, еврей скорее всего. Как сказала моя соседка сверху, это называется жизнью; и то, что называется жизнью, продолжалось: была свадьба прыщавого богомола, того, который пел, что все, что нам нужно, это любовь, и который «беспонтовый пирожок», его ты, ну то есть я, познакомил с официанткой Севан и сказал, что это ее «тот самый», и ей нужно только выйти из кафе, завернуть за угол и обрести его, и Севан вышла из кафе, завернула за угол и сказала, что ты сошел с ума, а ты, ну то есть я, объяснил ей про опизденевших – это люди, которые воруют для своих любимых луну с неба, но не успевают ее подарить, потому что пропивают луну раньше, и Севан полюбила опизденевшего прыщавого парня, и он перестал быть прыщавым, так вот родители этой самой Севан рассказали, что сначала переспали, а потом познакомились, ну, это отец рассказал, а мать заявила, что они раздвигали не только ноги, но еще и горизонты, и что все это происходило в Лифте, а Лифта – это такая израильская Шамбала, созданная людьми, не принятыми этой землей, и я понял, что Даша ждала меня в этой Лифте, потому что именно там любой мог найти приют, откровение и смерть; а Леонард Коэн пел «танцуй со мной до конца любви», и ты и твой второй играли в четыре руки на рояле, и я бежал в Лифту, но я опоздал, как опоздал когда-то в прошлой жизни в Москве, когда станцию «Телецентр» еще не построили и падал теплый снег, – в Лифте Даши уже не было, и снега тоже не было, зато там на дне древней миквы Брайаном Джонсом лежала луна, а огромные черные вороны кричали «ништяк»; а столетняяаможетпятидесятилетняябосикомивкосичках восьмиклассница Цоя, с которой мы курили Кастанеду, Керуака и Гессе, сказала, что Даша была, но уже ушла, и восьмиклассница не знает, куда ушла Даша, а еще она сказала, что все умерли, и только Цой жив, потому что вовремя умер, а потом столетняяаможетпятидесятилетняябосикомивкосичках восьмиклассница убежала, потому что ровно в десять мама ждет ее домой; а потом мы с тобой и с твоим вторым играли в русскую рулетку, а БГ^[1] пел, что рок-н-ролл мертв, и я наверняка тоже был бы мертв, потому что у тебя нельзя выиграть, тем более в русскую рулетку, но меня спас лабрадор, которого звали Экклезиаст, а я решил звать лабрадора Эдик, потому что Экклезиаст слишком пафосно, и мы пошли жить ко мне на Дорот Ришоним, 5, и моя собачья жизнь стала более человеческой, ламповой, ну, знаешь, включаешь такой усилок, и лампы начинают светиться, а ты видишь, как звук становится теплым; а когда мы с лабрадором слушали Equinox Колтрейна, он сказал, что любой человек причиняет другому боль, просто надо найти того, кто стоит этой боли, а про тебя он сказал, что ты – как «Вана Хойа» на альбоме «Равноденствие», выпущенном «Мелодией»: на конверте в списке песен «Вана Хойа» была, а на самой пластинке нет; ну лабрадор Экклезиаст вообще был очень умным человеком; да, забыл еще про один грех: мы с Моцартом, ну, тот, который Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca, встретились и пили саке, не знаю, почему саке, я его сроду не пил, Моцарт спросил, есть ли у меня сад, мол, японцы говорят, что человек таков, каков его сад, и я показал ему свой искусственный кактус, тот, который ты принес, когда умер Джим Моррисон, и Моцарт ржал, в общем, он неплохой парень оказался, этот Моцарт, и мы с ним договорились встретиться в следующем году в Иерусалиме; а потом мне позвонила Даша, но я не слышал звонок, я спал, и это мой самый смертный грех из всех смертных грехов, и я себе этого никогда не прощу, и тебе тоже не прощу, хотя я ни разу не слышал, чтобы ты просил извинения за свои грехи; а меня ты, конечно, за этот грех наказал, и наказал по полной: когда я перезвонил Даше, она не взяла трубку – автоответчик, проклятый автоответчик, вновь и вновь: перезвоните позже или оставьте сообщение перезвоните позже или оставьте сообщение перезвоните позже или оставьте сообщение; забыл совсем похвастаться, ну то есть покаяться, я ведь с этим автоответчиком переспал, нет, не так – я его трахнул, ну, не автоответчик, конечно, а женщину, которая записывала эти самые проклятые «перезвоните позже или оставьте сообщение»; не помню точно, как это было, да и было ли вообще, я играл на своем черно-белом рояле в баре, она взяла меня за руку и отвела к себе в гостиницу, а я сказал, что у нее очень знакомый голос, и она ответила, что это голос мобильного оператора – перезвоните позже или оставьте сообщение, я столько раз орал на это «перезвоните позже или оставьте сообщение», столько раз умолял это «перезвоните позже или оставьте сообщение», а в этот раз я просто трахнул это «перезвоните позже или оставьте сообщение», но это не помогло, Даша не брала трубку, перезвоните позже или оставьте сообщение перезвоните позже или оставьте сообщение; а писем к тебе становилось все больше и больше, потому что прошел слух, что Бог есть и он отвечает на письма к нему, и началась настоящая эпидемия Бога, люди заражались этим вирусом и начинали верить в тебя, и чтобы окончательно уверовать в тебя, писали все новые и новые письма, и я отвечал на них; а потом меня призвали в армию, израильская армия называется ЦАХАЛ, и если есть что-то святое для израильтян, кроме хумуса, то это как раз ЦАХАЛ, и на проводах напились все, даже мой босс Мордехай, а лабрадор Эдик молчал, закутавшись в свою грусть, и постепенно все тоже замолчали, вслушиваясь в слова Экклезиаста, которых он не говорил; а в армии сержантом служил маленький бог без сисек Светлана Гельфанд, она была нашим мефакедет, у нее были глаза цвета теплой водки, и она часто повторяла «ой, то есть блядь», и это было правда, потому что все, что происходило, было ой, то есть блядь; в этом твоем мире вообще все ой, то есть блядь; а еще в одной палатке со мной жили евреи: русский еврей Поллак, марокканский еврей Иона и верующий в тебе еврей Ицхак; верующего в тебя еврея Ицхака выгнали из верующей в тебя общины за то, что он верил в тебя не так, как надо, и хуже того – он как-то поставил в иешиве диск Magma и сказал, что это Тора на кобайском, вот тогда его и выгнали, как будто он не правоверный еврей, а какой-то там Дэйв Мастейн, которого выгнали из «Металлики» за пьянство, и тогда Ицхак пошел в армию, потому что он не знал, куда еще идти, а полетов на планету Кобайя еще не было, ну потому что планеты Кобайя не существует; русский еврей Поллак развозил ночью проституток, чтобы заработать на обучение в университете, но однажды одна из девушек с грудью четвертого размера и самыми добрыми в мире глазами, прежде чем подняться к клиенту, решила задачу, которую он никак не мог решить, и Поллак бросил развозить проституток, и университет тоже бросил, и пошел в армию; марокканский еврей пошел в армию, потому что надеялся устроиться на работу в ирию, а без службы в ЦАХАЛ нельзя устроиться на работу в ирию; а я пошел в армию, потому что Даша не брала трубку, нет, я, конечно, повестку получил, но в армию я пошел не потому, что получил повестку, а потому, что Даша не брала трубку; а маленький бог без сисек учил нас, здоровенных парней, как выживать в мире, который неправильно придумал Бог большой, но это очень трудно – выживать в неправильно придуманном тобой мире, и тот, кого любил маленький бог без сисек, тот, с которым она гуляла по трамвайным рельсам и с которым запланировала внуков, так вот, его убили, а маленький бог выплакала свои глаза, и они стали безалкогольными; получается, ты не только убил любимого маленького бога без сисек, ты еще и убил всех запланированных внуков маленького бога без сисек; а потом наступил шабат, а в израильской армии отпускают солдат на шабат домой, а у верующего в тебя Ицхака не было дома, вернее, он был, но его там не ждали, потому что Ицхак неправильно верил в тебя, и я позвал его к себе, и мы пошли в «Регу», и там Ицхак обрел истинную Веру, и они с Верой трахались в моей квартире как сумасшедшие, а я сидел на лавочке перед своим домом с двумя М-16, моим и Ицхака, и звонил Даше: оставьте сообщение, перезвоните позже, а жизнь иногда выглядит так, как будто сценарий к ней писали братья Коэны и снимали они же, вот такая у нас была жизнь; а в Корее альбом «Кино» «Это не любовь» был выпущен под названием «Это Не Июъвь», а Даша не отвечала, а Ицхак с Верой продолжали трахаться, и если это не июъвь, то я не знаю, что такое июъвь; а потом мы вернулись в армию и фильм братьев Коэнов превратился в сериал братьев Коэнов, и был кросс, и был Моцарт, Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca, это араб взорвал бомбу, он хотел убить нас и убил бы, но сержант Армии обороны Израиля спасла всех, накрыв бомбу своим телом, а Моцарт, услышав взрыв, замолчал; ой, сказала маленький бог без сисек, а увидев кровь, поправилась – то есть блядь; саундтреком к смерти играл БГ кровью на песке, все люди братья, а маленькая девочка Света посмотрела безалкогольными глазами куда-то вверх, и они вдруг стали прежнего цвета теплой водки, и если бы ты не спрятался, то мог бы прочитать в глазах маленького бога просьбу к Богу большому: просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя; но ты, Бог большой, не осмелился тогда посмотреть в глаза маленького бога, ты даже мне в глаза сейчас не смотришь, а рассматриваешь бутылки, которые я принес сдавать, я смотрю, куда смотришь ты, и узнаю эти бутылки от сломанной водки, мы поминали этой водкой маленького бога, тогда в мире сломалось все – сначала хамсин, потом время, потом сломанное время срослось неправильно и пришлось ломать заново, и водка тоже сломалась, сломалось все, кроме нас: русского еврея Поллака, марокканского еврея Ионы и верующего в тебя еврея Ицхака, – мы поминали маленького бога по-русски: молча, остервенело, не чокаясь, вернее, Ицхак сидел в одиночной камере за то, что убил араба, который убил нашего маленького бога, но он был с нами; а ты и твой второй играли нами в крестики-нолики, а еще уговаривали меня вернуться на твою почту, ту, что на Агриппа, 42, – проклятое место, булгаковская Голгофа, а может, не только булгаковская; а вы, ты и твой второй, хотели, чтобы я продолжал отвечать на письма к тебе, и пообещали, что Даша вернется, вернее, сказали, что Дашу только Экклезиаст может найти, тот, который лабрадор, а еще ты сказал, что у тебя нет ничего святого, а твой второй подтвердил, что нет и не может быть, и у него, ну, у твоего второго, тоже нет и не может быть ничего святого, а Эдик сказал, что найдет Дашу, если у меня сохранилась какая-то вещь с ее запахом, и я дал ему майку, ту, которая была на Даше в то счастливое утро десять лет назад, – ту, с надписью «Лучше не будет», и мы обнялись с лабрадором, и он ушел…