Глава 1. Сквозь печенежские степи
– Нет, ну посмотри, варвар, на этот прекрасный палаш! Не узнаёшь? – с опутанным цепями Ратибором, привязанным толстенной пеньковой верёвкой за массивное кольцо в железном рабском ошейнике к задку одной из телег в обозе, гружённом награбленными в Мирграде ценными мехами, снова поравнялся Зелим, тысяцкий аскеров. Статному черноволосому командиру осов на вид можно было дать не более двадцати семи – двадцати восьми лет. Картинно гарцуя рядом на гнедом красавце жеребце, нахальный шалмах, издевательски хохотнув, в который раз показал «рыжему медведю» свой трофей – великолепный булатный меч Яромира, подобранный да присвоенный им в Соловьином переулке после приснопамятной рубки двух богатырей с полчищем ослямов. В очередной раз подъехав к гремящему оковами мрачному великану, всю дорогу непоколебимо хранящему молчание, Зелим опять принялся хвастаться перед дюжим пленником своим новым, явно ему очень нравящимся двуручным клинком. Похоже, чванливый тысячник испытывал определённое непотребное удовольствие, бахвалясь перед рыжим исполином столь тому знакомой обоюдоострой узорчатой сталью.
– Эх, ножны вот только не нашёл… Ну ничего!.. В Нурязим приедем, уж я не поскуплюсь, славный кожух ему закажу! Нет, но какое шикарное оружие! Не твоё ли, часом?.. – продолжал изгаляться Зелим. По настойчивой просьбе принца Джушукана, брата императора Эдиза, приставленный военачальником Геркантом к Ратибору темнокудрый тысяцкий, принадлежавший к знатному, богатому роду ослямбской аристократии, в силу природной заносчивости, впитанной с молоком своей высокородной матери, да соответствующего барского воспитания, а также, очевидно, просто из-за элементарной скуки нашёл себе в пути развлечение, регулярно кичась перед могучим русичем да задирая его по поводу и без.
Зелим пока ещё не решил, как ему относиться к своему новому назначению. С одной стороны, с его благородным происхождением, конечно, не пристало присматривать за обычным рабом. И в то же время шалмах хорошо осознавал, что раб-то как раз – отнюдь не простой. Командир тысячи лично видел, на что способен «рыжий медведь», ибо находился в той самой толпе аскеров, что позорно ломанулась вон из Соловьиного переулка на Торговую аллею, подальше от разъярённого варвара. Всего от одного. Быть может, те неприятные, старательно гонимые прочь воспоминания о липких, никогда ранее не ведомых ему путах ужаса, ледяной испариной покрывших тело молодого вельможи в момент панического бегства, и были основной причиной, на подсознательном уровне заставляя его теперича отыгрываться за то невероятное унижение, кто знает.
– Часом, моё! – неожиданно прервав своё затянувшееся молчание, впервые за время данного нелёгкого путешествия вдруг хрипато пророкотал Ратибор, из-под кустистых бровей сверкнув неукротимым яростным взором на надменного всадника. – Посему береги как зеницу ока этот палаш! Я вскоре приду за ним. И за то, что добрые ножны ему сварганишь, так уж и быть, не отверну твою тупую башку в тот же миг, как заберу своё! Дам тебе второй шанс на жизнь. Что со мной очень редко бывает, учти. Можешь не благодарить. Ну а уж коли не прочухаешь, барашек твердолобый, как тебе свезло, и снова попадёшься мне на зыркули, то уж не обессудь – при повторной встрече развалю на две мандаринки. Не обещаю, что на ровные!.. – Ратибор всегда умел заводить «друзей». Не изменил он себе и в этот раз.
– Аха-ха-х, заговорил, наглец рыжезадый! Но лучше бы ты молчал!.. – Зелим, поначалу удивлённо загоготавший от дерзких речей рыжебородого витязя, вдруг резко осёкся, придя к выводу, что не помешало бы и оскорбиться столь явному неуважению со стороны ещё недавно грозного, а нынче пленного, грязного, избитого, покрытого засохшей кровяной коростой да дорожным прахом, закованного в кандалы дикаря, размеренно бредущего следом за тоскливо скрипящей повозкой. – Ибо за столь охальные словоизвержения я тебе устрою «весёленькую» жизнь на Тёмном море! Ха!.. Она и так у тебя должна была стать не сладкой, чай, не на финиковой пальме восседаешь, но теперича я удесятерю твои страдания, обещаю! Мне приказано доставить тебя в Нурязим живым, но отнюдь не невредимым, хе-хе!.. До встречи на галере! Совсем скоро я полюбуюсь, как ты визжать будешь!.. – мстительно прошипел черноволосый тысячник и, «приласкав» хлыстом по крупу своего гнедого скакуна, тут же умчался галопом прочь, к авангарду возвращающейся домой из военного похода нескончаемой колонне Ослямбской империи, подняв при этом тучу пыли, накрывшую молодого богатыря с головой.
Многотысячная армия аскеров, растянувшись на десятки вёрст, вот уж восьмые сутки неторопливо брела по казавшимся Ратибору поначалу бескрайним угодьям печенегов, с каждым днём всё более приближаясь к Тёмному морю, где несметное воинство ждали бесчисленные корабли Солнечной державы, готовые переправить аскеров назад, в земли Ослямбии.
Раздетый по пояс рыжеволосый боец, уныло бренча пудовыми цепями, тяжело плёлся позади гружённого награбленным в Мирграде добром обоза, расположившегося примерно в середине бесконечного потока вражеской армады, вроде бы с обыденным для Ослямбской империи триумфом возвращающейся с очередной победоносной войны. Но настроения в великой орде в большинстве своём царили отнюдь не триумфальные, поскольку здравомыслящие умы, коих в достатке имелось средь не спеша плетущихся шеренгами воителей, прекрасно осознавали, что понесённые потери отнюдь не соизмеримы с одержанной победой. Ибо сгубить примерно одну треть от более чем стотысячного войска при осаде относительно невеликого городка дикарей, это ведь надо очень, о-о-чень постараться. У многих в голове не укладывалось, как Мирграду, располагающему ратью, уступающей ослямбскому воинству самое малое в десять раз по численности, удалось так серьёзно потрепать непобедимое скопище осов. Ну и порченой вишенкой на торте служило то, что как минимум половина из павших под стенами белокаменной столицы непокорного княжества русов являлась бойцами нескольких покорённых, вассальных государств, коих, похоже, император Эдиз просто использовал в качестве пушечного мяса, явно не дорожа ни капли их жизнями.
Только недавно вифирийцы, лидийцы, дакийцы, шварийцы, ялминцы да фраксы с алгурийцами, составлявшие основную силу союзных армий, осознали, как же их жестоко обманули, чуть ли не целенаправленно уничтожив значительную часть тамошних воинов, раз за разом бросая на убийственные кровавые штурмы неприступного города лучшие легионы присягнувших в верности держав. В награду же они не получили ничего, кроме жалкой кучки ценной пушнины. Посему скверные, даже враждебные по отношению к владыке Ослямбии настроения у весомой части подданных из возвращающейся в родные пенаты всесокрушающей орды были вполне объяснимы. Единственной радостью для многих оказалось лишь долгожданное завершение военной кампании, ибо, начиная с момента отбытия в далёкие края, почти уж год как минул, не меньше. Впрочем, своего недовольства таким огромным количеством убитых открыто никто не высказывал, так как подобные непозволительные откровения, неугодные высшему сословию Ослямбии, обычно чреваты для вассалов крайне неприятными последствиями. Оттого и раздавался возмущённый, озлобленный, но негромкий, а точнее, едва слышимый ропот, лишь в ночной тиши, у походных костровищ покорённых народов.
Ратибор на таковых привалах за всё время своего пленения не проронил ни слова. Зато раздражённые, ворчливые перешёптывания легионеров, разъярённых необязательными потерями, навострив уши, впитывал как губка. Негодующие повизгивания явно заинтересовали молодого богатыря. Кормили и поили его раз в день, более не уделяя ему времени, и, уж совершенно точно не смущаясь, говорили при «рыжем медведе», что накипело на душе. Чего стесняться покойника? Ну а в том, что могучий русич – ходячий мертвец, никто из ослямбских воителей не сомневался. Ведь знаковый слушок пролетел по рядам аскеров, что именно огнегривый варвар убил Байвариса, любимого младшего братишку военачальника Герканта. А это значило лишь одно: пленный рус более не жилец на белом свете. Даже несмотря на то, что ему покровительствует сам принц Джушукан, второй в роду правящего дома Кайя. Уж командующий ослямбской ордой найдёт способ, как поквитаться за пролитую родную кровинушку. То, что Геркант не забудет и не простит, сомнений не вызывало. Кровь за кровь, око за око, клык за клык: древний, незыблемый закон мироздания, по которому испокон веков жило человечество.
В пути изрядно пригорюнившийся Ратибор постоянно прокручивал в голове, как так вышло, что он лишился всего самого дорогого на свете. Тягостные мысли чугунными гирями давили на виски, нагоняя невообразимые тоску, боль утраты и печаль. Но невзирая на охватывавшее его порой нешуточное уныние, своевольный витязь так и не покорился злодейке-судьбе, всё время данного, мягко говоря, не самого лёгкого странствия упрямо топая на своих двоих под палящими лучами солнца. Впрочем, в середине сентября, что был сейчас в разгаре, не такого уже, слава богам, и жаркого, как летом. Да и в начале осени ветра по степи гуляли вполне себе прохладные, принося здоровенному узнику хоть какое-то облегчение. Как уже упоминалось, утолять жажду израненному и душой, и телом, но несломленному духом гиганту позволяли лишь единожды в сутки, на вечерних привалах, да и то затхлой водицей. К такому мелочному, но вместе с тем страшно мучительному истязательству как раз и приложил руку старший брат Байвариса, велев не поить строптивого пленника более необходимого для элементарного поддержания жизни.
– Вот когда встанешь на колени, упрёшься раболепно мордой в песок и слезливо взмолишься о позволении поцеловать мне ноги, тогда и погутарим о том, стоит ли тебе, собака рыжая, выделить ещё бурдюк с утреца! Через кого-нибудь из служивых кликнешь меня, как созреешь! – это были последние слова Герканта, брошенные им захваченному в плен русу. Больше они между собой не общались. Ратибор в ответ лишь презрительно сплюнул да решительно стиснул зубы, стоически перенося выпавшие на его долю все тяготы и лишения невольничьих кандалов. Командующий, ехавший в авангарде армии, раз в день делал объезд возвращающегося воинства, но также более не приближался к молодому богатырю, лишь издалека мимолётно окидывая того полным ненависти взглядом.
«Кабы не Джушукан, ты бы и дня не прожил, медведь непокорный!» – яростно сопя, каждый раз думал командарм ослямбских полчищ, размашистой рысью проносясь мимо упрямого, гордого пленника, очевидно, посчитавшего ниже своего достоинства лобызать за мех с водицей грязные сандалии серьёзно на него обозлённого, мстительного военачальника.
Тем временем однообразно-тоскливо день тянулся за днём, заставив Ратибора сбиться со счёта, сколько уже суток он отмерил, стаптывая пятки в кровь, когда, наконец, растянувшаяся, казалось, аж до горизонта орда аскеров вышла к промежуточной цели своего путешествия: северному побережью Тёмного моря, где их поджидала раскинувшаяся по водной глади во всей своей грозной красе могучая флотилия Ослямбской империи, насчитывающая не одну сотню кораблей.
Глава 2. По водной глади
– А ну, навались, отребье вонючее, покудова я шкуры с вас живьём не спустил! – властно пророкотал на всю палубу Гюрхун, среднего роста, но очень тучный, невероятно волосатый шалмах, зловеще щёлкнув по воздуху кнутом из сплетённых между собой воловьих сухожилий. Отличающийся садистскими наклонностями, вот уже четвёртый год занимающий должность главного надсмотрщика на галере с милым названием «Бешеная пантера», двадцатидевятилетний аскер успел печально прославиться на весь флот Ослямбии тем, что каждый раз по прибытии в какой-либо порт набирал чуть ли не полкоманды новых рабов и каторжников для гребли на вверенном ему судне. Причина была до банального обыденна: неимоверно жестокий Гюрхун, за малейшую провинность или вообще без таковой, просто-напросто собственноручно забивал до полусмерти в пути с десяток-другой невольников, при этом, похоже, испытывая нездоровое наслаждение, получаемое в первую очередь от самого процесса бичевания, а точнее, от жалобных, полных страдания и боли всхлипов да воплей истязаемых им несчастных гребцов.
Капитан корабля смотрел сквозь пальцы на данные, относительно невинные, по его мнению, шалости пухлого подчинённого, ибо полагал, что так выжимать все соки из своих подопечных, как это умеет делать Гюрхун, мало кому из надзирателей под силу. Тем более что новые рабы, коих подавляющее большинство шалмахов и за людей не считало, абсолютно ничего не стоили главному мореходу «Бешеной пантеры», ибо полностью оплачивались из государственной казны Ослямбской империи. Подобных привилегий были удостоены все суда, официально находящиеся на службе Солнечной державы и задействованные в торговле с соседями или занимающиеся извозом непобедимого аскерского воинства. Посему жизни невольников, приравненных своими хозяевами к бессловесной скотине, заботили капитана галеры куда меньше, чем приятные размышления о том, с чего же ему начать свой отдых в близлежащей портовой таверне сразу по прибытии к родному берегу: с чинного распития бутылочки белого алгурийского вина средней паршивости аль плюнуть на элементарные приличия да сразу от души отхлебнуть из бочонка с крепким шварийским элем.
Стоит ли удивляться, что Ратибор попал именно на эту «прославленную» посудину? Никак, тысячник Зелим, тоже присутствовавший на «Бешеной пантере», сдержал обещание устроить «весёлую» жизнь «рыжему медведю» на море. А может, военачальник Геркант опять постарался, снова напакостив так раздражавшему его русу, кто знает? Но явно не случайно пересеклись дорожки у надзирателя-садиста и молодого богатыря, ох, не случайно. Подтверждая вышесказанное, Гюрхун, окинув маленькими злобными поросячьими глазками сгорбившиеся спины бесправных несчастливцев, недобро вперился в блестящий от пота могучий, бронзовый от загара хребет рыжеволосого варвара, без особых проблем в одну моську управляющегося с непокорным веслом. Обычно за такими вёслами сидело по трое гребцов, но для Ратибора, конечно же, сделали исключение, приковав только лишь его кандалы к располагавшейся по правому борту одной из скамеек смертников, отполированной чуть ли не до зеркального блеска многочисленными костлявыми задницами предыдущих страдальцев, коим уже повезло отмучиться да отправиться отдыхать на небеса от такой кошмарной работёнки.
«Бешеная пантера» представляла собой типичную парусно-гребную галеру длиной в сорок три метра с довольно массивным тараном на носу и всего одной мачтой. Основной движущей силой этого грациозного, продолговато-хищной, слегка изогнутой формы корабля, чем-то напоминавшего по виду рифовую акулу, являлся ряд из двадцати четырёх вёсел по каждому борту. И лишь своенравного русича усадили одного на «адову банку»; в остальном же порядок нарушен не был; с каждым веслом под ритмичные гулкие звуки барабана синхронно двигалось по три человека, как и задумывалось изначально при постройке данного судна.
Стояло раннее утро. Солнце только-только выглянуло из-за дымчатого горизонта, задорными и вместе с тем безжалостно палящими лучиками бодро разгоняя спешно отступающую темень. Ратибор, прикованный, как и прочие бедолаги, за ошейник к невольничьей скамейке лицом к корме, размеренно грёб в такт, ничуть не уступая ни одной из вкалывающих на корабле троек рабов. А скорее всего, и вовсе превосходя любую из таких троиц. Здоровенные мускулы огромными валунами бугрились под загорелой кожей молодого богатыря, без видимых трудностей в одиночку справляющегося с громоздким, тяжеленным, неповоротливым веслом. Это было удивительное зрелище; все невольники-гребцы, собратья по несчастью, вот уж вторые сутки нет-нет да поражённо косились на широкоплечего исполина, ожидая, когда же тот, наконец, сломается, выдохнется и свалится под скамью, ибо одному в таком напряжённом ритме, по их мнению, нельзя грести более получаса! Есть же, в конце концов, предел человеческих возможностей! И он, конечно, есть. Другое дело, что у всех этот самый предел разный. И Ратибор, без видимых признаков усталости второй день от рассвета до заката вкалывающий за троих, являлся тому наглядным примером.
– Смотри не разозли Гюрхуна, – чуть обернувшись, ещё в начале плавания через плечо быстро шепнул рыжебородому витязю один из сухопарых, практически голых, порядком измождённых гребцов, сидящих перед ним. – А то он тебя прям на этой проклятой лавке и запорет до смерти, как залупцевал предыдущее трио растяп, умудрившихся слегка сбиться с нужного темпа.
«Рыжий медведь» ничего не ответил на данное предупреждение, лишь с горечью подумав, что не так он себе представлял путешествие на манящий, неведомый Запад, куда собирался как-нибудь наведаться из праздного любопытства. Ох, не так!..
Между тем по довольно узкому, шириной всего в полтора метра помосту, пролегавшему между двумя рядами вёсел, периодически раздавая удары кнутом да яростно при этом бранясь, не спеша шёл потный Гюрхун. Как и предполагалось в первую очередь самим Ратибором, к главе надсмотрщиков «Бешеной пантеры» перед отправкой галеры в плавание обратились фактически с одной и той же просьбой два очень влиятельных и уважаемых в Ослямбской империи человека: тысячник Зелим, состоятельный наследник старинного рода Тупсов, и военачальник Геркант. Первый попросил уделить особое внимание одному рыжему варвару, устроив ему «райскую» жизнь за вёслами, а второй так и вовсе намекнул, что коль не доберётся до Нурязима этот пленный дикарь да сгинет где-нибудь в пути, не выдержав тягот и лишений долгого морского путешествия, горевать никто по нему не станет. При этом объёмистые карманы безумно любившего деньги Гюрхуна после каждого визита к нему именитых воителей значительно разбухли да отвисли от перекочевавшего в них золотишка, что не могло не радовать тучного скупердяя.
«За банальное выполнение любимой работы меня махом сделали гораздо богаче! Вот оно, счастье!.. – в очередной раз восторгался про себя явно довольный жизнью толстый надзиратель. – Вместе с тем это ведь несомненное признание великородными господами моих недюжинных талантов!»
Единственный нюанс, который слегка огорчал лучащегося от гордости Гюрхуна, это то, что загнобить требовалось всего лишь одного чужеземца. Данное задание представлялось надсмотрщику-садисту совсем простецким; именно по его велению и усадили здорового русича в одну ряху за весло. И сейчас рыхлый ос испытывал смешанные чувства, так же, как и все невольники на галере, дивясь, втайне восхищаясь, завидуя чёрной завистью и одновременно раздражаясь в душе тому, что этот молчаливый неутомимый «медвежара» до сих пор продолжает грести без устали как ни в чём не бывало.
«Ну, ничего, – лениво размышлял лоснящийся на солнце пухлый садюга, уверенно направляясь к Ратибору, – видал я молчунов и похлеще! Вот только недолго они в тиши маялись! Сейчас и ты у меня, кабанёнок, аки журавль, закурлыкаешь! Знаю я отлично, хе-хе, как заставить жалобно верещать кого угодно, даже безъязыкого! – Гюрхун в нетерпеливом предвкушении скорых изуверств пакостно оскалился, сделавшись чем-то похожим на взбесившуюся от жары гиену. – Да, надобно уже с этим угрюмым великаном поработать по-быстрому и на трапезу топать, а то в животе урчать начинает. Сейчас шкуру дикарю на ремни покромсаю, вечерком закрепим, а завтра с утреца и повторим порку! Через денёк он будет умолять меня его прикончить. Если, конечно, к тому времени сам ещё не сдохнет…»
– Не в такт гребёшь, скотина!.. – кнут взвился в воздух и, грозно просвистев над ближайшими рабами, испуганно вжавшими головы в плечи, со звонким щелчком опустился на мощную загорелую спину рыжебородого богатыря, оставив на ней наискось характерный глубокий кровавый след.
– Решил пощекотать чужака, господин? – противно хохотнул от кормы другой надсмотрщик низенького росточка. Илхамин, помощник Гюрхуна, был молод; лет восемнадцати-двадцати на вид, не больше. Но зато уже довольно упитанный, с заметным, специально им отращиваемым пузиком; очевидно, глупый юнец очень хотел походить на своего начальника, так как явно считал, что у каждого важного мужа обязательно должно быть объёмное брюшко – по его мнению, неизменный атрибут преуспевающего барина. И чем это самое брюхо больше, тем, соответственно, и весомее положение данного мужчины в обществе. По крайней мере, сам Илхамин, помимо одеяний, именно по размеру живота определял, кто перед ним; почтенный высокородный вельможа аль бесправный простолюдин. Молодой надзиратель вышел родом из обычных землепашцев. Но очень хотел быть похожим на чванливых светских аристократов. Хотя бы объёмом пуза.
– Да, есть такое! Слегка почесать этого рыжего буйвола промеж лопаток не помешает!.. – Гюрхун удивлённо цокнул языком, хмуро таращась на только что оставленную им кровавую полосу, пролегавшую через кряжистый взмыленный хребет могучего гиганта, а после обежал недоумевающим взором уже всего огневолосого богатыря, так же продолжавшего как ни в чём не бывало невозмутимо грести.
«Мне померещилось, или этот варвар даже не вздрогнул? Про вскрик вообще молчу… Не издал ни звука!.. Первый раз такое вижу! Любой другой на его месте уже голосил бы, аки хохлатый баклан, коему хвост выщипали и все перья в зад запихали!.. Любопытно, надолго ли хватит этого чужеземца?.. Сейчас продолжим да узнаем… – глава надзирателей смачно сплюнул на взмокшие от пота мясистые ладошки, торопливо обтёр их друг о друга да поудобнее сграбастал знатно потёртую рукоять бича. – Если это вызов, то будем считать, что я его принял!» – Гюрхун расплылся в гадливом оскале, привычно замахиваясь хлыстом по новой.
Ратибор же, стиснув зубы, молчал и терпел. В этот миг перед его глазами рваной вереницей проплывали родные, безумно дорогие ему лица. Любимая Марфушка; от её обворожительной, озорной улыбки с образовывающимися на румяных щёчках милыми ямочками он всегда таял, как снежок под тёплыми лучами весеннего солнца. Именно ей, этой лукавой, задорной смешинкой русоволосая красавица и пленила молодого богатыря в своё время. А ещё бездонными зелёными очами, в коих ершистый русич всегда тонул, как в таинственном, манящем, глубоком омуте. Далее привиделись Буреслав с Властой, его маленькие, обожаемые, шаловливые рыжекудрые топтыжки, своенравные да упрямые, как и их отец. И такие же неугомонные. Следом проплыл Емельян, этот непутёвый конопатый летописец. Зачастую бестолковый, надоедливый, наивный и безмерно раздражающий своим высокомерием, чванливостью да творимыми глупостями. И вместе с тем подкупающий поистине детскими ребячеством, непосредственностью да искренностью. Рядом с ним обозначилась его сестрёнка Злата, такая же дерзкая, гордая и норовистая; чуть поодаль примостилась скромная, обаятельная Жилька, с которой княжий племянник нежданно-негаданно для всех связал свою судьбу. Эх, так и не въехали они в новую избушку… А вот возникли и образы Мирослава, Яромира, Святослава, его друзей с малых лет, братьев по оружию.
«М-де, а ведь ещё за ними маячат Светозар, Добролюб, Перенега!.. Кто виноват в их погибели? – рыжебородый витязь лишь слегка морщился от страшных ударов опускавшегося ему раз за разом на спину жгучего хлыста, никак более не реагируя на безжалостные “поцелуи” плети. Похоже, Ратибор наказывал таким образом сам себя. – Я и повинен в смерти близких, к ворожее не ходи! Кто только не указывал мне на несдержанность, да разве я слушал!..»
– Ты что, мул рыжезадый, боли не чувствуешь?! – по левой щеке могучего гиганта, прервав его тяжкие, горестные думы, прилетела звонкая пощёчина. Недобро прищурившись, молодой богатырь сумрачно вперился яростным взором в неожиданно возникшую прямо перед его физиономией растерянную обрюзгшую ряшку Гюрхуна. Знатно приложив по спине огнегривому бойцу с десяток раз своим, многократно проверенным в деле бичом, потный садист маленько ошалел оттого, что не наблюдает не то что ожидаемой, а вообще какой-либо видимой реакции на начатую им экзекуцию. Недоумённо осмотрев верный, никогда ранее не подводивший своего хозяина хлыст, а после и порядочно разлупцованные кровавыми сечками широченные лопатки молчаливого пленника, глава надзирателей не придумал ничего лучше, кроме как поинтересоваться у скованного варвара, не занижен ли у него просто-напросто болевой порог. О данной, очень редко встречающейся у людей особенности организма, Гюрхун как-то слышал за кружкой эля в одной из портовых таверн от порядком набравшегося собрата надсмотрщика. И по мнению колобастого садюги, подобная причудливость, будь она свойственна рыжекудрому воину, всё объяснила бы! Ну и влепленная пред тем непокорному дикарю хлёсткая оплеуха, по опыту тучного истязателя, на пару с последующим воплем в рыло подходили идеально, дабы, так сказать, быстренько привлечь к себе внимание безмолвного витязя, явно находящегося мыслями вне этой галеры. На «Бешеной пантере» Гюрхун мог творить что ему вздумается, ведь здесь он был царь и бог для своих подопечных: несчастных рабов и каторжан, в подавляющем большинстве до конца их недолгой жизни вынужденных грести, пока есть силы.
«Кто посмеет мне перечить?!» – самодовольно кумекал про себя главный мучитель. Стоило ли говорить, что ответ на свой вопрос он получил тотчас, как только имел неосторожность приблизиться к Ратибору на расстояние вытянутой руки.
– А ну, иди сюда, помётец куриный! – рыжебровый великан, мгновенно взбесившийся как от прилетевшей по щеке затрещины, так и от возникшей перед ним отвратительной, оплывшей «поросячьей» хари, прервавшей его тягостные измышления да душевное самобичевание, молниеносно сцапал расслабившегося главу надсмотрщиков за мясистую, жирную шею и тут же сжал стальные пальцы на его гортани. Ошарашенный происходящим Гюрхун, силясь вдохнуть хоть толику воздуха, в отчаянии забил короткими толстыми ручонками по могучей длани рассвирепевшего русича, но это было так же бесполезно, как безысходные трепыхания попавшей в паутину глупенькой мошки; железные тиски гиганта лишь ещё пуще сжались.
– Тебе, свиное рыло, как я погляжу, людей истязать нравится?! Попробуй-ка ты так же поизгаляться над рыбёшкой, а мы все вместе погогочем над твоими смешными потугами!.. – Ратибор, с секунду-другую полюбовавшись выкатившимися из орбит, очумевшими от происходящего мутноватыми глазищами рыхлого негодяя, взял его второй рукой за загривок да жёстко приложил огорошенной рожей об угол скамейки, на которой восседал в гордом одиночестве по велению ещё недавно бывшего таким напыщенным мучителя. От страшного удара на лбу у того мигом образовалась налившаяся кровью, здоровенная ссадина, а в очах оказавшегося в состоянии грогги изверга пропали зачатки разума. Тем часом огнекудрый исполин встал; одновременно с этим взмыл в воздух и обрюзгший надзиратель; Ратибор легко поднял его тучные телеса ввысь да живо перебросил через борт корабля, аки куль с навозом. Оглушённый ударом об лавку, грузный Гюрхун, даже не успев толком пискнуть, с шумным всплеском бултыхнулся в черняво-синеватые воды Тёмного моря и тут же камнем пошёл ко дну. По рядам рабов пронёсся еле слышный, одобрительно-восхищённый вздох, полный неприкрытого облегчения и злорадства; садиста-надсмотрщика ненавидели лютой ненавистью все гребцы без исключения.
– Не уразумел… Что произошло?! – Илхамин, отвернувшийся буквально на минутку для того, чтобы справить малую нужду за борт галеры, шокированно осматривал палубу, силясь понять, что за сильный всплеск раздался за бортом и куда нежданно-негаданно испарился его начальник. – Где уважаемый Гюрхун?! – наконец, обескураженные зенки молодого надзирателя испуганно вытаращились на Ратибора, присевшего назад, на «банку» и как ни в чём не бывало взявшегося за весло.
– Кажись, он, ента, за морскими сокровищами нырнул, – своевольный рус исподлобья мрачно уставился на враз оробевшего юного угнетателя. – Ежели подойдёшь поближе, негораздок, я, так уж и быть, подскажу по доброте душевной, как можно шустренько, наикратчайшим путём отправиться вслед за ним. Там, на дне, наверняка найдётся и для тебя сундучок с драгоценностями, лепёха ослиная, да чтоб ты гадил только раз в год, да и то лишь при помощи шила да лекаря!..
– Караул!.. – истошно взвизгнул на всю мореходную ладью пузатый коротышка, выронив хлыст и ошалело попятившись по корме. – Бунт на корабле!.. Убивают!.. – схватившись за болтающийся на поясе нож, перепуганный надсмотрщик растерянно пялился на могучего русича, продолжившего бесстрастно, невозмутимо грести.
Между тем, привлечённые криками, на палубу высыпали из кубрика десятка три заспанных аскеров с ятаганами наголо, готовые порубать на куски посмевших восстать рабов. Следом из капитанской каюты, располагавшейся в кормовой части галеры, спешно вылетел и сам капитан «Бешеной пантеры», бывший также и её владельцем: чуть выше среднего роста, крепкий шалмах лет сорока – сорока пяти на вид. Его обрамлённая клочковатой чёрной бородой смуглая обветренная физиономия мгновенно раскраснелась от пришедшего на смену нешуточному беспокойству облегчения, бойко сменившегося праведным негодованием, когда он окинул быстрым взором палубу галеры и увидел, что накатившие было внезапные страхи оказались напрасны, а тревога – ложной; такое ужасное для каждого мореплавателя слово, как бунт, прозвучало совсем не к месту; невольники уверенно гребли в такт барабану, не представляя никакой опасности как для хозяина корабля, так и для дремавшей в трюме в гамаках воинской братии, возвращающейся в Ослямбию из затяжного похода.
– Что стряслось, Силмыз? – по пятам за владельцем судна из его каюты вылез хмурый, невыспавшийся Зелим, страдающий морской болезнью и оттого бегавший всю ночь сначала к корабельному борту, а после и значительно поближе, к старой деревянной кадке, которую ему не без скрытого презрения к высокородной «сухопутной крысе» предоставил в личное пользование «сердобольный» капитан, не забыв перед тем стрясти за эту услугу с богатого пассажира полновесный золотой дукат.
– Это я и собираюсь выяснить!.. – Силмыз сурово зыркнул на подбежавшего к нему взъерошенного Илхамина, очумело пучившего оловянные зенки. – Ты орал сейчас, как недорезанный поросёнок?! Чего случилось? И где Гюрхун, раздери его жирный зад Ахриман на банановый мякиш!..
– Я как раз по этому поводу и поднял тревогу, многоуважаемый Силмыз!.. – сбивчиво залепетал упитанный надзиратель. – Гюрхуна больше нет на галере! Был да сплыл!.. Причём, похоже, в прямом смысле!..