Зима мира

Посвящаю родителям моих родителей,

Тому и Минни Фоллетт,

Артуру и Бесси Эванс

Серия «Ф.О.Л.Л.Е.Т.Т.»

Ken Follett

WINTER OF THE WORLD

Перевод с английского Е. Е. Гущинской

Компьютерный дизайн Я.Е. Половцевой

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Writers House, LLC и Synopsis.

© Ken Follett, 2012

© Перевод. Е.Е. Гущинская, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Список действующих лиц

Американцы

Семейство Дьюаров:

Сенатор Гас Дьюар

Роза Дьюар, его жена

Вуди Дьюар, их старший сын

Чак Дьюар, их младший сын

Урсула Дьюар, мать Гаса

Семейство Пешковых:

Лев Пешков

Ольга Пешкова, его жена

Дейзи Пешкова, их дочь

Марга, любовница Льва

Грег Пешков, сын Льва и Марги

Глэдис Энджелус, кинозвезда, также любовница Льва

Семейство Рузрок:

Дейв Рузрок

Джоан Рузрок, его дочь

Представители высшего общества:

Дот Реншоу

Чарли Фаркуарсон

Другие:

Джо Брехунов, бандит

Брайан Холл, профсоюзный деятель

Джеки Джейкс, молодая киноактриса

Эдди Перри, флотский друг Чака

Капитан Вандермейер, начальник Чака

Маргарет Каудри, красавица и богатая наследница

Реальные исторические личности:

Президент Ф.Д. Рузвельт

Маргерит Мисси Лехэнд, его секретарша

Вице-президент Гарри Трумэн

Корделл Халл, госсекретарь

Самнер Уэллс, заместитель госсекретаря

Полковник Лесли Гровс, Инженерный корпус армии

Англичане

Семейство Фицгербертов:

Граф Фицгерберт, которого зовут Фиц

Графиня Би, его жена

«Ма лыш» Фицгерберт, виконт Эйбрауэнский, их старший сын

Энди, их младший сын

Семейство Леквиз-Уильямс:

Эте ль Леквиз (урожденная Уильямс), член парламента от Олдгейта

Берни Леквиз, муж Этель

Ллойд Уильямс, сын Этель, приемный сын Берни

Милли Леквиз, дочь Этель и Берни

Другие:

Руби Картер, приятельница Ллойда

Бинг Вестхэмптон, друг Фица

Линди и Лиззи Вестхэмптон, близнецы, дочери Бинга

Джимми Мюррей, сын генерала Мюррея

Мэй Мюррей, его сестра

Маркиз Лоутер, которого также зовут Лоути

Наоми Эвери, лучшая подруга Милли

Эйб Эвери, брат Наоми

Реальные исторические личности:

Эрнест Бевин, член парламента, министр иностранных дел

Немцы и австрийцы

Семейство фон Ульрихов:

Вальтер фон Ульрих

Мод, его жена (урожденная леди Мод Фицгерберт)

Эрих, их сын

Карла, их дочь

Ада Хемпель, их служанка

Курт, внебрачный сын Ады

Роберт фон Ульрих, двоюродный брат Вальтера

Йорг Шляйхер, партнер Роберта

Ребекка Розен, сирота

Семейство Франков:

Людвиг Франк

Моника, его жена (урожденная Моника фон дер Хельбард)

Вернер, их старший сын

Фрида, их дочь

Аксель, их младший сын

Риттер, шофер

Граф Конрад фон дер Хельбард, отец Моники

Семейство Ротманов:

Доктор Исаак Ротман

Ханнелор Ротман, его жена

Ева, их дочь

Руди, их сын

Семейство фон Кессель:

Готфрид фон Кессель

Генрих фон Кессель, его сын

Гестапо:

Комиссар Томас Маке

Инспектор Крингеляйн, начальник Маке

Райнхольд Вагнер

Клаус Рихтер

Гюнтер Шнайдер

Другие:

Герман Браун, лучший друг Эрика

Сержант Шваб, садовник

Вильгельм Фрунзе, ученый

Русские

Семейство Пешковых:

Григорий Пешков

Катерина, его жена

Владимир, которого обычно называют Володя, их сын

Аня, их дочь

Другие:

Зоя Воротынцева, физик

Илья Дворкин, офицер НКВД

Полковник Лемитов, начальник Володи

Полковник Бобров, офицер Красной Армии в Испании

Реальные исторические личности:

Лаврентий Берия, глава НКВД

Вячеслав Молотов, министр иностранных дел

Испанцы

Тереза, учительница испанского языка

Валлийцы

Семейство Уильямсов:

Дэй Уильямс, «дедушка»

Кара Уильямс, «бабушка»

Билли Уильямс, член парламента от Эйбрауэна

Дейв, старший сын Билли

Кейр, младший сын Билли

Семейство Гриффитсов:

Том ми Гриффитс, политический представитель Билли Уильямса

Ленни Гриффитс, сын Томми

Часть первая
Подставь другую щеку

Глава первая
1933 год

I

Карла почувствовала, что родители – на грани ссоры. Войдя на кухню, она в ту же секунду ощутила напряжение, словно пробирающий до костей ледяной ветер, свистящий по улицам Берлина перед февральской бурей. Она едва не развернулась и не ушла обратно.

Ссориться им было не свойственно. Обычно они были друг с другом нежны, даже слишком. Карла морщилась, когда они целовались на глазах у посторонних. Ее друзья считали их чудными: их собственные родители так себя не вели. Однажды она сказала об этом матери. Та довольно рассмеялась и ответила:

– На следующий день после свадьбы нас разлучила Великая война^[1]. – Она была англичанкой, хотя по ней и не скажешь. – Я осталась в Лондоне, а он уехал в Германию и ушел на фронт. – Карла много раз слышала эту историю, но маме не надоедало говорить об этом. – Мы думали, что война продлится месяца три, не больше, но я увидела его вновь только через пять лет. Как я мечтала его обнять все это время! Так что теперь мне это никогда не надоедает.

Да и отец ответил не лучше.

– Я не встречал женщины умнее, чем твоя мама, – сказал он на этой же кухне всего несколько дней назад. – Вот поэтому я на ней и женился. И ни при чем здесь… – он не договорил, и они с мамой хихикнули с таинственным видом, как будто Карла в свои одиннадцать лет ничего не знала о сексе. Ей стало неловко.

Но бывало, что ругались и они. Карла знала, как выглядят признаки приближающейся ссоры. И сейчас буря должна была вот-вот разразиться.

Они сидели друг напротив друга за кухонным столом. Отец был в мрачном темно-сером костюме, накрахмаленной белой сорочке с черным атласным галстуком. Он выглядел, как всегда, элегантно, несмотря на то что волосы у него уже редели, а жилет с золотой цепочкой часов немного выдавался округло вперед. На его лице застыло выражение деланого спокойствия. Карла уже видела его таким. Это бывало, если кто-то из домашних чем-то вызвал его гнев.

У него в руке был еженедельный журнал, который издавала мама, «Демократ». Она вела колонку политических и дипломатических новостей под именем «Леди Мод».

– Наш новый канцлер, – начал читать вслух отец, – господин Адольф Гитлер, начал свою карьеру в дипломатических кругах с работы в приемной президента Гинденбурга.

Карла знала, что президент – это глава государства. Его избирали, но он стоял выше будничных политических склок, выступая в качестве судьи. Главой правительства был канцлер. Хотя Гитлера сделали канцлером, его партия нацистов не имела в рейхстаге – парламенте Германии – подавляющего большинства, так что в настоящее время другие партии могли сдерживать ее.

В голосе отца звучало отвращение, словно ему пришлось упомянуть нечто мерзкое, например нечистоты.

– «В официальном фраке он выглядел неловко».

Мама Карлы пила кофе и смотрела в окно, словно ее заинтересовали спешащие на работу люди в шарфах и перчатках. Она тоже делала вид, что спокойна, но Карла знала, что она просто выжидает удобного момента.

Служанка Ада в передничке нарезала на боковом столике сыр. Она поставила перед отцом тарелку, но тот не обратил внимания.

– «Господин Гитлер, видимо, был очарован изысканной красотой Элизабет Черрути, супруги итальянского посла, явившейся в ярко-розовом бархатном платье, отороченном мехом соболя».

Мама всегда писала, какая на людях была одежда. Она говорила, что это помогает читателю их представить. У нее самой были очень красивые платья, но времена пошли тяжелые, и она уже много лет ничего нового себе не покупала. В это утро на ней было синее кашемировое платье, и она выглядела в нем стройной и элегантной. Платью, наверное, было столько же лет, сколько Карле.

– «Синьора Черрути, по национальности еврейка, пламенная сторонница фашизма, и они проговорили довольно долго. Может быть, она уговаривала Гитлера прекратить разжигание ненависти к евреям?» – отец звучно бросил газету на стол.

«Начинается», – подумала Карла.

– Ты понимаешь, что это разозлит нацистов? – сказал он.

– Надеюсь, – невозмутимо ответила мама. – Если настанет день, когда им понравится то, что я пишу, я брошу это дело.

– Их злить опасно.

Мамины глаза гневно вспыхнули.

– Вальтер, не смей говорить со мной свысока! Я знаю, что они опасны. Именно поэтому я и борюсь против них.

– Я просто не вижу смысла их раздражать.

– Но ты же нападаешь на них в рейхстаге! – Отец был парламентарием от Социал-демократической партии.

– Я участвую в аргументированных обсуждениях.

Как это типично для них, подумала Карла. Отец логичен, осмотрителен, законопослушен. А у мамы – стиль и юмор. Он идет к своей цели со спокойной настойчивостью, она использует очарование и нахальство. Им никогда не договориться.

– Я не довожу нацистов до белого каления, – добавил отец.

– Возможно, это потому, что вред от тебя небольшой.

Ее шпилька отца задела.

– Думаешь, ты им сильно вредишь своими шуточками? – сказал он уже громче.

– Я их высмеиваю.

– Вместо того чтобы спорить.

– Я думаю, нужно и то и другое.

– Но, Мод, как ты не понимаешь, – сказал отец еще более сердито, – что ты навлекаешь опасность на себя и на всю семью?

– Напротив. Настоящая опасность – это не смеяться над нацистами. Во что превратится жизнь наших детей, если Германия станет фашистским государством?

От таких разговоров Карле становилось не по себе. Было невыносимо слышать, что семье угрожает опасность. Жизнь должна идти своим чередом. Как бы ей хотелось целую вечность сидеть утром на кухне и чтобы родители сидели друг напротив друга за длинным сосновым столом, Ада нарезала сыр, а наверху с топотом носился брат Карлы Эрик, снова опаздывая в школу. Почему что-то должно меняться?

Всю свою жизнь за завтраком она слушала разговоры о политике и думала, что понимает все, что делают родители, чтобы в Германии всем стало лучше жить. Но в последнее время они стали говорить о другом. Похоже, они считали, что приближается страшная опасность, но Карла не совсем понимала, какая именно.

Отец сказал:

– Господь мне свидетель, я делаю все возможное, чтобы сдержать Гитлера и его банду.

– И я тоже. Но когда это делаешь ты, это называется «разумный подход», – сказала мама с каменным от негодования лицом. – А когда это делаю я, то получаю обвинения, что подвергаю семью опасности.

– И на то есть серьезные основания, – сказал отец. Ссора только начиналась, но в этот момент спустился Эрик, гремя по лестнице, как конь, и ввалился в кухню с болтающейся через плечо сумкой. Ему было тринадцать, он был на два года старше Карлы, и на верхней губе уже пробивались некрасивые черные волоски. Когда они были маленькими, то всегда играли вместе; но те времена прошли, и теперь, став таким высоким, он всем своим видом показывал, что считает ее маленькой и глупой. На самом деле она была поумнее, чем он, и знала такие вещи, о которых он и понятия не имел – про женские циклы, например.

– А что это была за музыка – последнее, что ты играла? – спросил он маму.

По утрам их часто будили звуки рояля. У них был «Стейнвей», унаследованный, как и весь дом, от родителей отца. Мама играла по утрам, потому что, как она говорила, потом весь день она была слишком занята, а к вечеру слишком уставала. Этим утром она играла сонату Моцарта, а потом джазовую пьесу.

– Это «Тайгер рэг», – ответила она. – Сыр будешь?

– Джаз – это упадничество, – сказал Эрик.

– Не говори глупости.

Ада подала Эрику тарелку с нарезанной колбасой и сыром, и он сразу набил полный рот. «Что за ужасные у него манеры», – подумала Карла.

– Эрик, от кого ты набираешься такой чепухи? – сурово глядя на него, спросил отец.

– Герман Браун говорит, что джаз – это не музыка, а просто какофония, получающаяся, когда играют негры. – Герман был закадычным другом Эрика. Его отец был членом партии нацистов.

– Пусть твой Герман попробует его сыграть! – Отец взглянул на мать, и его лицо просветлело. Она улыбнулась в ответ. – Твоя мама, – продолжал он, – когда-то пыталась меня научить играть рэгтайм, много лет назад… Но ритм мне так и не дался.

– Это было все равно что учить жирафа кататься на роликовых коньках, – рассмеялась мама.

Ссора кончилась, поняла Карла с облегчением. Она воспрянула духом, взяла ломтик черного хлеба и обмакнула в молоко.

Но теперь принялся спорить Эрик.

– Негры – низшая раса, – сказал он вызывающе.

– Я в этом сомневаюсь, – терпеливо возразил отец. – Если негритянского мальчика поселить в большом красивом доме, полном книжек и картин, а потом послать учиться в дорогую школу с хорошими учителями, он вполне может оказаться поумнее тебя.

– Что за чушь! – возмутился Эрик.

– Не смей говорить отцу, что его слова – чушь, глупый мальчишка! – вставила мама, но получилось не сердито: весь жар она израсходовала на отца. Теперь ее голос звучал устало и расстроенно. – Ты ничего не понимаешь в том, о чем болтаешь, и твой Герман Браун – тоже.

– Но ведь арийцы – высшая раса, мы правим миром!

– Твои приятели-нацисты не знают истории, – сказал отец. – Когда древние египтяне строили пирамиды, германцы еще жили в пещерах. В Средние века миром правили арабы, и мусульмане создавали алгебру, когда германские принцы еще собственного имени написать не могли. Так что от расы это не зависит.

– А от чего зависит? – спросила Карла, сосредоточенно сдвинув брови.

Отец ласково взглянул на нее.

– Вот это – очень хороший вопрос, и ты молодец, что его задала. – Услышав похвалу, она покраснела от удовольствия. – Цивилизации поднимаются и гибнут: китайская, ацтекская, римская, – но никто не знает почему.

– Давайте-ка доедайте и одевайтесь, – сказала мама. – Времени уже много.

Отец достал из кармана жилета часы и, взглянул, приподняв брови.

– Не так уж много…

– Я должна отвезти Карлу к Франкам, – сказала мама. – В женской школе занятий сегодня не будет, что-то с отоплением. Так что Карла проведет сегодня день у Фриды.

Фрида Франк была близкой подругой Карлы. Их мамы тоже были близкими подругами. На самом деле, когда они были молоды, мама Фриды, Моника, любила отца Карлы. Этот потрясающий факт однажды выдала бабушка Фриды, перебрав шампанского.

– А почему за Карлой не может приглядеть Ада? – спросил отец.

– Ада идет к врачу.

– Ясно.

Карла ждала, что отец спросит, зачем Аде к врачу, но он кивнул, словно уже все знал, и убрал часы. Карле хотелось спросить, но что-то ей подсказывало, что делать этого не следует. Она сказала себе, что спросит у мамы попозже. И тут же об этом забыла.

Первым ушел отец, надев длинный черный плащ. Потом Эрик натянул свою кепку, сдвинув ее как можно дальше на затылок, так что она едва не падала (такая уж была мода у его друзей), и вслед за отцом вышел из дома.

Карла с мамой помогли Аде убрать со стола. Карла любила Аду почти так же сильно, как маму. Когда Карла была маленькой, Ада присматривала за ней постоянно, пока она не подросла и не пошла в школу, потому что мама все время работала. Ада была еще не замужем. Ей было двадцать девять лет, и выглядела она простовато, хотя у нее была добрая, очаровательная улыбка. Летом у нее был роман с полицейским по имени Пауль Хуберт, но не очень продолжительный.

Карла с мамой стояли перед зеркалом в холле, надевали шляпки. Мама не спешила. Она выбрала темно-синюю фетровую шляпку с круглым верхом и узкими полями, какие носили все женщины вокруг. Но она надевала свою под другим углом и выглядела в ней шикарно. Интересно, подумала Карла, надевая свою вязаную шерстяную шапочку, будет ли у нее когда-нибудь такое чувство стиля, как у мамы. В этой шляпке мама была похожа на богиню войны, ее изящная шея, подбородок и высокие скулы были словно выточены из белого мрамора, и она была – прекрасной, но никак не хорошенькой. У Карлы были такие же темные волосы и зеленые глаза, но она скорее напоминала пухленькую куколку, а не статую. Однажды Карла случайно услышала, как бабушка сказала маме: «Вот увидишь, твой гадкий утенок еще превратится в лебедя!» И Карла все ждала, когда же это случится.

Когда мама собралась, они вышли. Их дом стоял в ряду величественных особняков в районе Митте, бывшем центре города, – подобные дома прежде строили для министров и военных высокого ранга, таких, как дед Карлы, работавший в расположенных совсем рядом правительственных зданиях.

Карла с мамой проехали в трамвае через Унтер-ден-Линден, потом от Фридрихштрассе доехали на поезде до станции «Зоо». Франки жили в юго-западном пригороде Шенберг.

Карла надеялась увидеть брата Фриды, четырнадцатилетнего Вернера. Он ей нравился. Иногда Карла и Фрида фантазировали, что вот они вырастут и выйдут замуж за братьев друг дружки, поселятся рядом и их дети будут лучшими друзьями. Для Фриды это была лишь игра, но Карла втайне относилась к этому серьезно. Вернер был красивый, взрослый и никогда не дурачился, в отличие от Эрика. В кукольном домике у Карлы в спальне маму и папу, спавших бок о бок на миниатюрной супружеской кровати, звали Карла и Вернер, но об этом никто не знал, даже Фрида.

У Фриды был еще один брат, семилетний Аксель, но он родился с расщеплением позвоночника и нуждался в постоянной медицинской помощи. Он жил в специализированной клинике в пригороде Берлина.

Всю дорогу у мамы был озабоченный вид.

– Надеюсь, все обойдется, – пробормотала она, словно говоря сама с собой.

– Ну конечно, все будет хорошо, – сказала Карла. – Мы с Фридой чудесно проведем время.

– Я не об этом. Я про свою статью о Гитлере.

– Нам что, угрожает опасность? Папа был прав?

– Обычно твой папа бывает прав.

– И что с нами будет, если нацисты на нас разозлятся?

Мама посмотрела на нее долгим странным взглядом и сказала:

– Господи боже, в какой же мир я вас привела…

И замолчала.

Пройдя еще десять минут пешком, они оказались перед огромным домом с большим садом. Франки были богаты. Отец Фриды Людвиг был владельцем завода, выпускавшего радиоприемники. Перед домом стояли две машины. Большой черный сияющий автомобиль принадлежал господину Франку. Мотор работал, от выхлопной трубы поднималось облачко голубого дыма. Шофер Риттер, в форменных брюках, заправленных в высокие сапоги, стоял с шапкой в руке у машины, готовый распахнуть дверцу. Он поклонился и сказал:

– Доброе утро, фрау фон Ульрих!

Вторая машина была зеленая, маленькая, двухместная. Из дома вышел седобородый приземистый человек с кожаным чемоданчиком в руке и, проходя к зеленому автомобилю, приложил руку к шляпе, приветствуя мать Карлы.

– Интересно, что делал здесь доктор Ротман так рано утром, – сказала мама взволнованно.

Очень скоро они это узнали. У дверей их встретила Моника, мать Фриды – высокая дама с пышными рыжими волосами. На ее бледном лице читалось волнение. Вместо того чтобы пригласить их в дом, она неподвижно встала в дверях, словно загораживая им вход.

– У Фриды корь! – сказала она.

– Бедняжка! – сказала мама. – Как она?

– Плохо. У нее жар и кашель. Но доктор Ротман говорит, что все будет хорошо. Однако нужно соблюдать карантин.

– Конечно. А вы корью болели?

– Да, в детстве.

– И Вернер тоже болел, я помню, у него была ужасная сыпь по всему телу. А ваш муж?

– Людвиг тоже переболел в детстве.

Женщины посмотрели на Карлу. У нее никогда не было кори. Она поняла, что это значит: сегодня ей не позволят остаться у Фриды.

Карла расстроилась, а мама была просто в отчаянии.

– На этой неделе выходит наш предвыборный номер журнала, я просто не могу не явиться! – расстроенно воскликнула она. Все взрослые очень беспокоились по поводу предстоящих в следующее воскресенье выборов. И мама и папа боялись, что нацисты получат достаточно голосов, чтобы полностью контролировать правительство.

– К тому же приезжает моя старая подруга из Лондона. Может быть, у меня получится уговорить Вальтера уйти с работы и посмотреть за Карлой?

– Почему бы вам не позвонить ему? – сказала Моника.

Мало у кого был дома телефон, но у Франков был, и Карла с мамой вошли в холл. Аппарат стоял на тонконогом столике у дверей. Мама сняла трубку и продиктовала номер телефона папиного кабинета в рейхстаге. Ее соединили, и она объяснила ему ситуацию. Послушав с минуту, она рассердилась.

– Мой журнал призовет сотни тысяч читателей голосовать за Социал-демократическую партию! – сказала она. – Неужели у тебя на сегодня запланировано что-то еще более важное?

Карла легко могла догадаться, чем закончится этот спор. Она знала, что папа ее очень любит, но за все одиннадцать лет ее жизни ни разу он не оставался с ней на целый день. Как и отцы всех ее подруг. Мужчины просто не занимаются такими вещами. Но мама иногда делала вид, что ей неизвестны эти правила, по которым жили все женщины.

– Что ж, тогда мне придется взять ее с собой на работу, – сказала мама в трубку. – Страшно подумать, что скажет Йохманн. – Господин Йохманн был мамин начальник. – Он и в хорошем расположении духа недолюбливает женщин… – Не попрощавшись, она вернула трубку на место.

Карла терпеть не могла, когда они ссорились, а ведь это уже второй раз за день! От этого весь ее мир казался ненадежным. Она гораздо больше боялась ссор, чем нацистов.

– Ну что, пойдем… – сказала мама, и она шагнула к двери. «Я даже не увижу Вернера», – огорченно подумала Карла.

Но тут в холле появился отец Фриды, розовощекий человек с маленькими черными усиками, энергичный и жизнерадостный. Он любезно приветствовал Мод, и она из вежливости остановилась перекинуться с ним несколькими фразами, пока Моника помогала ему надеть черное пальто с меховым воротником.

Он подошел к ведущей наверх лестнице и крикнул:

– Вернер! Я еду без тебя!

Потом надел серую фетровую шляпу и вышел.

– Я готов! Я готов! – Вернер сбежал по лестнице, как танцор. Он был высоким, как отец, и еще красивее, с чересчур длинными золотисто-рыжими волосами. Под мышкой он зажал кожаный ранец, по-видимому набитый книгами. В другой руке он держал пару коньков и клюшку. Рядом с Мод он остановился и очень вежливо сказал:

– Доброе утро, фрау фон Ульрих!

И потом менее официально:

– Привет, Карла. А у моей сестры корь.

Карла почувствовала, что краснеет, хотя никакой причины не было.

– Я знаю, – сказала она. Ей хотелось сказать что-нибудь милое и приятное, но в голову ничего не приходило. – У меня никогда не было кори, так что мне к ней нельзя.

– А я переболел в детстве, – сказал он так, словно это было давным-давно. – Я должен спешить, – добавил он извиняющимся тоном.

Карла не хотела так скоро с ним прощаться. Она вышла вслед за Вернером. Риттер держал заднюю дверь открытой.

– А как называется ваш автомобиль? – спросила она. Мальчишки всегда знают марки всех машин.

– Лимузин «Мерседес-Бенц W10».

– Судя по виду, он очень удобный, – сказала она и поймала взгляд матери, удивленный и чуть насмешливый.

– Может быть, вас подвезти? – сказал Вернер.

– Это было бы чудесно.

– Я спрошу отца. – Вернер сунул голову в машину и что-то сказал. Карла услышала, как господин Франк ответил:

– Хорошо, только поскорее!

Она повернулась к матери.

– Мы можем поехать на машине!

Мод заколебалась лишь на миг. Она не одобряла политики господина Франка – он давал деньги нацистам, – но не собиралась в холодное утро отказываться от поездки в теплом автомобиле.

– Вы очень добры, Людвиг, – сказала она.

Они сели. На заднем сиденье было достаточно места для четырех человек. Риттер мягко тронул машину с места.

– Я полагаю, вы направляетесь на Кох-штрассе? – спросил господин Франк. На этой улице в районе Кройцберг располагалось много газетных и книжных издательств.

– Пожалуйста, не меняйте из-за нас свой маршрут. Нас вполне устроит и Лейпциг-штрассе.

– Я был бы рад доставить вас к самым дверям… но, полагаю, вам не хочется, чтобы ваши левые коллеги видели, что вы выходите из машины разжиревшего плутократа. – В его веселом тоне появился намек на враждебность.

Мать подарила ему очаровательную улыбку.

– Вовсе вы не разжиревший, Людвиг, а совсем чуть-чуть полноватый, – сказала она, похлопывая его по груди. Он рассмеялся.

– Ну, сам напросился, – сказал он. Напряжение спало. Господин Франк взял микрофон и отдал Риттеру распоряжения.

Карла была счастлива, что едет в машине с Вернером, и ей хотелось использовать время для разговора с ним наилучшим образом, но сначала она не могла придумать, о чем поговорить. На самом деле ей хотелось сказать: «Как ты думаешь, не захочется ли тебе, когда вырастешь, жениться на одной девочке с темными волосами и зелеными глазами, которая на три года младше тебя, но достаточно умна?» Наконец она спросила, указав на коньки:

– У тебя сегодня матч?

– Нет, просто тренировка после школы.

– А на какой позиции ты играешь? – Она ничего не знала о хоккее, но в командных играх игрокам всегда отводились разные роли.

– Я на правом фланге.

– Это, наверное, довольно опасный вид спорта?

– Да нет, если двигаться быстро.

– Ты, должно быть, отлично катаешься на коньках?

– Неплохо, – скромно сказал он.

И снова Карла заметила, что мама смотрит на нее с загадочной легкой улыбкой. Не догадалась ли мама о ее отношении к Вернеру? Карла вновь почувствовала, что начинает краснеть.

Тут автомобиль подъехал к стоянке возле школы, и Вернер вышел.

– Всем – до свидания! – сказал он и через ворота вбежал во двор.

Риттер повел машину дальше – вдоль южного берега Ландвейр-канала. Карла смотрела на груженные углем баржи, заметенные снегом, как горы. Она была разочарована. Она так старалась побыть с Вернером подольше, намекнула, чтобы их подвезли, – а потом потратила время впустую, на разговор о хоккее.

А о чем бы ей хотелось с ним поговорить? Она не знала.

Господин Франк сказал маме:

– Я читал вашу колонку в «Демократе».

– Надеюсь, вам понравилось?

– Мне было прискорбно видеть, что вы пишете о нашем канцлере столь непочтительно.

– А вы считаете, что журналисты должны писать о политиках почтительно? – оживилась мама. – Какой радикализм! Тогда нацистской прессе тоже пришлось бы отзываться о моем муже почтительно! И это им не понравилось бы.

– Разумеется, я не имел в виду всех политиков, – раздраженно сказал Франк.

Они пересекли площадь Потсдамер-плац. Там было плотное движение. В беспорядочной толчее автомобили и трамваи соперничали с пешеходами и экипажами.

– Разве не лучше, когда пресса может критиковать всех одинаково? – сказала мама.

– Прекрасная идея, – сказал он. – Но вы, социалисты, живете в мире иллюзий. А мы, практичные люди, знаем, что Германии не прожить на одних идеях. Людям требуется хлеб, обувь, уголь.

– Я с вами полностью согласна, – сказала мама. – Я бы и сама рада иметь побольше угля… Но я хочу, чтобы Карла и Эрик выросли гражданами свободной страны.

– Вы слишком высоко ставите свободу. Не она делает людей счастливыми. Им нужнее сильное руководство. Я хочу, чтобы Вернер, Фрида и бедняжка Аксель выросли в стране гордой, дисциплинированной и объединенной.

– А чтобы стать объединенными, нам обязательно нужно, чтобы ваши головорезы в коричневых рубашках избивали старых евреев-лавочников?

– Политика груба. С этим ничего не поделаешь.

– Как раз наоборот. И вы, и я – лидеры, Людвиг, каждый по-своему. И именно мы в ответе за то, чтобы политика стала не такой грубой – более честной, более разумной, менее жестокой. Если мы этого не сделаем – мы не выполним свой долг патриотов.

Господин Франк ощетинился.

Карла мало знала о мужчинах, но и она понимала, что они терпеть не могут, когда женщины им указывают, что именно является их долгом патриотов. Похоже, сегодня утром мама забыла нажать на кнопку своего очарования. Впрочем, сейчас нервничали все. Из-за предстоящих выборов все были на грани срыва.

Машина выехала на Лейпцигер-плац.

– Где вас лучше высадить? – холодно спросил господин Франк.

– Вот здесь будет вполне удобно, – сказала мама.

Господин Франк постучал по стеклу, отделяющему их от водителя. Риттер остановил автомобиль и поспешил открыть дверь.

– Я очень надеюсь, что Фрида скоро поправится, – сказала мама.

– Благодарю вас.

Они вышли, и Риттер закрыл дверь.

До маминой редакции нужно было идти пешком еще несколько минут, но стало ясно, что мама не хочет больше оставаться в машине. Карла надеялась, что мама не все время будет ссориться с господином Франком, ведь это может помешать ей видеться с Фридой и Вернером. Это было бы ужасно.

Они быстро двинулись вперед.

– Постарайся у меня на работе вести себя получше, – сказала мама. В ее голосе зазвучали жалобные нотки. Карла почувствовала стыд, что мама из-за нее так волнуется, и решила вести себя идеально.

По дороге мама поздоровалась с несколькими прохожими: она вела свою колонку, сколько Карла себя помнила, и ее хорошо знали в журналистских кругах. Все звали ее на английский манер, «Леди Мод».

Возле здания, в котором располагалась редакция «Демократа», они увидели старого знакомого: сержанта Шваба. Во время войны он сражался вместе с папой и до сих пор стригся ужасно коротко, по-военному. Когда война кончилась, он работал садовником – сначала у деда Карлы, а потом у ее отца; но он украл деньги из маминого кошелька, и папа его уволил. Теперь на нем была уродливая военная форма штурмовиков, «коричневорубашечников», которые были не солдаты, а нацисты, получившие полномочия полицейских.

– Доброе утро, фрау фон Ульрих! – громко сказал Шваб, словно совсем не стыдясь того, что он вор. И даже не притронулся к шапке.

Мама холодно кивнула и прошла мимо.

– Интересно, что он здесь делает, – нервно пробормотала она, когда они входили в здание.

Мамин журнал занимал второй этаж современного здания. Карла знала, что появление детей здесь не приветствуется, и надеялась, что они смогут добраться до маминого кабинета незамеченными. Но на лестнице они встретились с господином Йохманном. Это был тучный человек в очках с толстыми стеклами.

– Это что такое! – процедил он, не вынимая изо рта сигареты. – У нас что, открылся детский сад?

Мама не отреагировала на грубость.

– Я тут вспоминала, как вы на днях говорили, – произнесла она, – что молодежь считает работу журналистов эффектной профессией, не понимая, сколько тяжелого труда она требует.

Он нахмурился.

– Я так говорил? Ну да, и это чистая правда.

– Вот я и привела свою дочь, чтобы она посмотрела, как работа журналиста выглядит на самом деле. Мне кажется, это будет полезно для ее образования, особенно если она станет писательницей. Она хочет выступить перед своим классом с докладом об этом посещении. Я была уверена, что вы согласитесь.

Мама выдумывала на ходу, но звучало это убедительно, подумала Карла. Она сама готова была поверить. Наконец-то мама нажала на кнопку своего очарования.

– Но вроде бы сегодня к вам приезжает важный гость из Лондона? – сказал Йохманн.

– Да, Этель Леквиз, но она моя давняя подруга… Она знает Карлу с пеленок.

Господин Йохманн несколько смягчился.

– Хм-м… Ну что же. Через пять минут у нас редакционное совещание, я только схожу за сигаретами.

– Карла сбегает для вас за сигаретами! – Мама повернулась к Карле. – Иди в сторону центра, через три дома – табачная лавка. Господин Йохманн предпочитает марку «Рот-хендл».