Пролог
Сейчас…
– Можно войти?
Виктор Николаевич отодвигается от мольберта и, оценив меня своим взглядом, улыбается в ответ, добавив:
– А, Алиса. Проходи.
Я поспешно захожу в аудиторию и прикрываю за собой дверь.
– Я как раз заканчивал, – отозвался он, вытирая кисточку о тряпку.
– Виктор Николаевич, – начала я, ощутив, как в горле резко пересохло.
– Да?
Я неуклюже переминалась с ноги на ногу. Мне было сложно признаться самой себе в том, что между нами что-то зародилось. Но еще сложнее осознать, что так не должно больше продолжаться, даже не начавшись.
– Я хотела вам сказать… – Виктор поправил очки, дав понять, что он внимательно меня слушает. – Что я прошу прощения за то, что поцеловала вас сегодня после урока.
На лице мужчины появляется надменная ухмылка.
– И такого больше не повторится.
– Уверена?
Вопрос, сошедший с его уст, прожигает все тело. Я совершенно не понимаю, как реагировать на это…
– Да, – неуверенно отвечаю я. Виктор Николаевич поднимается со стула и, вытерев руки о тряпку, кидает ее на стол. – Этого больше не повторится…
Мужчина усмехается, будто бы играет со мной. Я начинаю терять рассудок, когда он так смотрит на меня: практически раздевая глазами.
– Но тебе же понравилось?
Мои ладони потеют. В стенах его аудитории мне кажется, что я становлюсь другой: распутной, слишком доступной и… желанной. Я совершенно запуталась в том, что испытываю к нему. Не выдержав натиск серых глаз, я опускаю свой взгляд в пол, рассматривая потертый паркет.
– Или нет? – продолжает он давить меня своей харизмой и вопросами, которые так легко срываются с его уст.
Я мешкаюсь, замечая, как Виктор делает пару шагов навстречу мне.
– Я переступила грань дозволенного, – поясняю я. – Этого не должно было случиться.
– Но тебе же понравилось, – давит на меня Виктор, и я тяжело вздыхаю.
Как только я поднимаю свой взгляд, то встречаюсь с глазами Виктора. Мужчина красив собой. Просто сногсшибателен… Хотела бы я поцеловать его еще раз? Несомненно. Хотела бы я разделить с ним свой первый раз? Безусловно, но…
– Можешь не отвечать, Алиса, – облизнув свои губы, Виктор Николаевич продолжает раздеваться меня взглядом, отчего мне становится совершенно неуютно. – По тебе и так все видно.
Виктор Николаевич прожигает меня своими холодными глазами, а следом делает один уверенный шаг навстречу. Не успеваю и опомниться, как горячие губы вонзаются в мои. Его теплые ладони обжигают мое лицо. Поцелуй настолько терпкий, что с моих уст срывается едва слышный стон.
Он меня поцеловал…
Сам.
Мой профессор.
Но зачем?
Почему?
По коже пробегают едва уловимые мурашки. Голова кружится от долгожданного желания вкусить вновь его губы… После того раза, когда я сорвалась, а Виктор мне отказал, мне было неловко оказываться в его окружении. В особенности, когда мы оставались наедине, чтобы он продолжал рисовать меня для своего проекта. Но теперь… Почему теперь все изменилось?
В то же мгновение мы разрываем наш поцелуй. На губах до сих пор тлеет прикосновение Виктора. Я заглядываю в его серые глаза и понимаю, что мне хочется быть с ним, но… это невозможно. Поэтому, собрав всю смелость в кулак, я добавляю:
– Мне лучше уйти! – восклицаю я. Не успеваю обогнуть мужчину, как крепкие мужские руки впиваются в мои плечи. Глаза в глаза. Дыхание прервано. – Вы что творите?!
– Ты не оставила мне выбора, Алиса.
Он проникновенно смотрит своими серыми глазами прямо в мои. Обжигающий холод его взгляда отдаётся трелью волнения под кожей.
– Я просто согласилась пару раз для вас попозировать, и всё. А тот поцелуй…
– Ты уверена в этом? – бросает с усмешкой. Его колено скользит меж моих ног, и я замираю в оцепенении. – Уверена, что на этом всё должно было закончиться?
Я сглатываю тягучую слюну. Цепенею от ужаса и желания одновременно. Теплые мужские ладони спускаются по моим рукам так медленно, что я ощущаю волну наслаждения.
– Если бы я не хотел сам… – склонился надо мной Виктор, нежно прошептав слова на ушко. Его руки продолжали скользить по моим, а после перешли на талию. – То вряд ли бы…
Кончики пальцев задирают резинку джемпера. От безысходности и желания я начинаю дрожать.
– Ответил тебе…
Его горячие губы касаются моей шеи. Виктор прокладывает дорожку из поцелуев по сонной артерии. Я ощущаю, как кружится голова…
– Взаимностью.
Виктор жадно сдавливает мою талию своими руками. С моих уст срывается глухой стон.
– Ты теперь моя, – заявляет он, смотря в мои глаза, а после, медленно расстёгивая пуговицы на моем джемпере. – И я вижу, что ты не против, чтобы я изучил тебя всю.
Глава 1. Алиса
Тогда…
Однажды он сказал, что «уничтожит меня», и ему это удалось.
Всё началось осенью, в самый разгар огненного листопада, когда ветер перегонял воду в исток Невы, волнением поднимая со дна Шлиссельбургской губы ил и песок. Тот день отпечатался в моей памяти, казалось, навечно. Ввинчивался стальными прутьями в висок, словно, прибивали надгробную табличку с моим именем на гранитный камень.
В Питере бушевал ветер. Холодный, пронзающий до костей льдом безысходности. Он беспощадно хлестал каждого, кто раскрывал зонт во время ливня, не щадил проезжающих машин, пешеходов. Срывал плакаты с билбордов, переворачивал заграждения, игрался с мусором переворачивая его по мокрой брусчатке. Он был таким же жестоким и безрассудным, как тот, чье имя я боюсь произносить вслух.
Я вышла из метро в тот момент, когда угольные тучи сгущались над Адмиралтейским районом. Казалось, что небо вот-вот рухнет, рассыплется на мелкие осколки, окрасит и без того хмурый пейзаж в ещё более насыщенные чёрные краски. Стрелки на маленьких наручных часах, что подарила мне покойная бабушка, показывали без пятнадцати три. Через четверть часа начнётся первый дополнительный урок по искусству живописи в современном мире, а я, как назло, зверски опаздываю на него.
Санкт-Петербургская Государственная Академия Культуры и Исскусств (СПбГАКиИ) находилась на набережной реки Мойки, вблизи Певченского моста. Но из-за того, что коммунальщики перекрыли участок проезда, приходилось идти в обход.
Оглушительный раскат грома пронёсся по небу, когда я подошла к пешеходному переходу. Это было странным: гроза в октябре. Пешеходы переглядывались, а у меня внутри всё сжималось в тугой узел. Переживания рвались наружу, отчего я переминалась с ноги на ногу. Ветер усилился, подхватывая пушистые угольные тучи, и через какое-то мгновение, капли дождя коснулись земли. Поочерёдно, как в немом кино, люди раскрывали пёстрые зонты, словно искусственно пытались окрасить серость города в приятные тёплые краски.
Мне пришлось бежать до дверей Академии, попутно пытаясь удержать зонт в руке от разъярённого ветра. В дверях Академии я оказалась ровно через четырнадцать минут после того, как вышла из метро.
Оставалось одна минута до начала занятий.
Взбираясь через ступеньку по винтажной лестнице на третий этаж, находу снимала пальто, чувствовала себя жонглером, что пытался удержать в руке мокрый зонт, тубус, свою сумку и шарф. Часы показывали ровно пять минут четвёртого, когда я зашла запыханной в двери аудитории. Мои волосы выбились из пучка, на бедре красовалось мокрое пятно от зонта.
– Здравствуйте, – промямлила я, увидев широкую спину мужчины. – Простите за опоздание.
Это был Он.
Апполонов Виктор Николаевич.
Новый преподаватель по истории искусства в современном мире. Мужчина, от которого веяло холодом и безразличием. Тот, чье имя девчонки шептали в коридорах на переменах.
Дьявол искусства.
Дьявольски строг.
Дьявольски суров.
Дьявольски красив.
Мужчина не дрогнул. Никак не показал, что слышит меня.
Навскидку я определила, что рост его – выше среднего, около ста девяноста сантиметров. Его стиль в одежде был противоречивым: тёмные джинсы, грубые ботинки военного типа и классическая чёрная рубашка, поверх которой была надета жилетка. Рубашка сидела так тесно, что я без труда видела, как под ней перекатываются литые мышцы его рук.
Мужчина обернулся в пол-оборота и, глядя в конец аудитории, где я стояла в дверях, с недовольством в голосе сказал:
– Если вы полагаете, что этот предмет не столь интересен или вовсе незначителен, то, вероятно, вам не стоило терять своё и наше время и записываться на мой курс.
Как только мужчина отвернулся, за окном пронёсся ужасающий раскат грома. Кто-то из учеников вздрогнул. Я же продолжала стоять как вкопанная. Словно мои ноги утопали в бетоне, прилипали к паркету, что скрипел каждый раз, когда я неловко переминалась с ноги на ногу. Я не знала, как поступить. Смотрела, как крупные капли дождя омывали блеклое стекло древних окон, что не менялись здесь лет пятьдесят, а то и больше, с самого основания университета.
– Леди, которые склонны считать, что им всё сойдёт с рук лишь за красивые глазки, – продолжил грозно говорить Виктор Николаевич, – и пренебрегают пунктуальностью, с вероятностью в ноль целых ноль десятых процента способны получить зачет на моем предмете. Так что, советую вам, голубушка, решить прямо сейчас стоит ли игра свеч или нет, поскольку теперь вы у меня на карандаше и спрос с вас будет куда выше!..
В аудитории воцарилась тишина, которая разрывалась лишь стуком капель дождя по стеклу. Она давила на перепонки, словно вода заливалась в уши. Я по прежнему тяжело дышала. По прежнему не могла двинуться с места, утопая в нарастающей ненависти к себе.
Виктор Николаевич начал что-то чертить на доске, но его рука застыла в воздухе спустя какое-то мгновение.
– Вы так и будете стоять в дверях? – проронил он таким низким тембром, что у меня перехватило дух.
– Н… нет, – промямлила вновь, стараясь отодрать прилипшие к паркету ноги. – Простите…
Дьявол наблюдал за мной из-под очков в темной оправе. Его рука по прежнему находилась в том месте, где он закончил чертить квадрат. Я нырнула в аудиторию, заняв свободное место за мольбертом. Кинула под ноги сумку, тубус с грохотом упал, отчего лишь больше привнесла страха в без того ужасающую атмосферу первого занятия.
– Простите, – вновь сорвалось с моих уст, но мужчина мгновенно потерял ко мне интерес, отвернувшись спиной к аудитории.
Я проклинала себя мысленно, вела ужасающий монолог внутри себя о том, что я никчемная. Что мне никогда не стать такой же выдающейся, как они – деятелем искусств, чьи полотна возносят на пьедестал успеха и эстетичности.
– Единственное, что вам может сойти с рук… – начал говорить Виктор Николаевич, по прежнему стоя к нам спиной. И я не совсем поняла: он обращается ко мне мне или же к аудитории? – .. это искусство.
Фраза прозвучала двусмысленно. Настолько расплывчато, что я вновь распереживалась. Горький ком страха застрял где-то посреди горла, практически перекрыв доступ к кислороду. Если же эта фраза адресована мне, то скорее всего, экзамен мне не сдать. Мысль о том, что я буду с первого занятия «на карандашике» у дьявола искусства заставила задержать дыхание от ужаса.
– Эти слова сказал Энди Уорхол, – изрек преподаватель, заканчивая чертить обычный квадрат, – король поп-культуры 20 века. А ведь он был обычный бедным мальчиком, в карманах которого не было ни гроша.
Виктор Николаевич снимает очки, повернувшись к аудитории. Холодный взгляд побегает как ветерок по ученикам, уделяя каждому не менее одной доли секунды.
– И сейчас, у каждого вас за спиной тоже – ни гроша.
По аудитории пробегают перешептывания. Многие не согласны с мыслью Виктора в том числе и я.
– Вот вы…
Говорят, мысли – материальны. Когда ты очень хочешь, чтобы твоё мнение было услышано, или же желание, то стоит только по-настоящему захотеть этого и оно обязательно сбудется. И сейчас, я хотела бы высказать своё недовольство. Высокомерное высказывание преподавателя показалось мне уколом в самое сердце. Я не согласна с ним, но понимаю, что парировать его нравы мне будет сложно.
И в тоже время, сейчас мужчина указывает на меня рукой. – Как вас зовут, леди опоздавшая?
Мысли материальны. И это тому подтверждение.
– Алиса, – пищу в ответ.
– Алиса. Как вы считаете, у вас за спиной, на данный момент, ни гроша?
Студенты обращают на меня свой взор. Не все, конечно, но большинство не только жаждут рассмотреть меня, но и услышать то, что я скажу дальше.
Голая правда рвется наружу. Мне кажется, она вот-вот проломит мне зубы, лишь бы выскользнуть, но я прикусываю кончик языка, чтобы не сболтнуть лишнего.
– Смелее, – подталкивает меня Виктор Николаевич, усаживаясь на край своего стола. – Я же вижу, что вам есть что сказать.
Горькая слюна безысходности обожгла горло. Под натиском его леденящего взгляда казалось, что я не смогу и слова произнести. Останусь проигравшей в битве, которая не смогла начаться. Но нутром я чувствовала, что ошибаюсь. Эта мимолетное ощущение было хрупким.
Виктор Николаевич продолжает буравить меня своими глазами, обдавая холодом. Я осознаю, что нужно сказать то, что хочет он услышать. По крайней мере, в этот раз. Первое знакомство и так отдает флером неприязни. Не нужно доводить это состояние до чего-то масштабного и тёмного.
– Я не могу ответить на этот вопрос, – как можно твёрже заявляю.
Преподаватель изумленно выгибает бровь.
– Почему же?
– Потому что этот вопрос, скорее всего, нужно будет задать нам повторно при окончании академии.
Виктор усмехается. Я замечаю едва заметные морщинки около его глаз. Мужчина опускает голову, сложив руки в замок перед собой, а после, задрав её повыше, замирает и смотрит на меня так, что мне хочется провалиться сквозь землю.
– То есть, вы согласны с мои утверждение, что на данный момент ни у кого из вас нет ничего за спиной?
– Если рассматривать практически, – отвечаю ему я, – то да. Но теоретически я не согласна.
Переживания внутри меня переливаются, как вода по трубам. Я чувствую это волнение, которое заставляет меня вспотеть.
– Хорошо, – улыбается Виктор, встав со стола. – Допустим будет так.
Мужчина положил мел, отряхнул руки и встал к нам лицом. Его ледяной орлиный взор прошёлся по каждому, кто присутствовал в кабинете. Казалось, что через какую-то секунду все застынет и превратиться в вечный лёд. Все перешептывания девочек и впрямь были правдой: он – дьявол. Ему потребовалось всё пару фраз, чтобы вселить в наши сердца страх. За отточенной харизмой скрывается уродливая душа, к которой тянет, как к магниту. И с этим ничего нельзя сделать.
– Но вот что интересно, – восклицает он надев вновь очки. – Вы уже имеете бесценную вещь, которая вам дарована природой. Кто скажет: что это?
В классе по-прежнему тишина. Напряжение страха нарастает ежесекундно, и, чем больше мы сидим в безмолвии, тем сильнее сковывают мышцы тело. Будто бы в речах этого мужчины содержится яд, что губителен для нас. Он проникает в каждую клеточку тела, парализовывая всех, кто есть в этой аудитории. Дьявол искусств указывает пальцем на одного из ученика. Руки Виктора ухожены. Пальцы тонкие, вены выступают по кисти и струятся дальше, под темную рубашку.
– Я… . Я? – восклицает парень, чуть ли не заикаясь.
– Да, вы, – твёрдо говорит Виктор.
А я продолжаю смотреть на его руку. Мне кажется, что он гипнотизирует меня, стараясь задержать внимание дольше. Волна мурашек вновь расходится по всему телу. Перед глазами, как самая яркая вспышка, обрисовываются контуры его тела твердым черным карандашом на белом листе акварельной бумаги. Каждый мускул растушеван клячкой, его тело было бы идеальным примером для рисования с натуры.
Каждый изгиб, каждый мускул, шрам или родинка – всё это встаёт перед глазами.
Мне хочется нарисовать его.
Дьявола искусства.
Изобразить его красоту и уродство одновременно.
Пофантазировать, что у него под рубашкой: Шрамы? Мускулы? Татуировки? Россыпь родинок?
– Ну э… – заикается студент, почесывая затылок.
Виктор хмурится. Я подмечают идеально посаженные кучные брови, которые по театральному сейчас сведены друг к другу. Моё любопытство, кажется, переходит границу. Но я не могу остановиться. Не могу пересилить себя прекратить смотреть на него. Не в состоянии лишить себя такого удовольствия.
– Может быть вы? – переводит стрелки преподаватель и указывает рукой на блондинистую девушку с зеленом балахоне.
– Мозги? – отвечает та с гордостью в голосе.
– Нет, это точно не ваше, – отвечает Виктор.
Мне кажется это прозвучало достаточно грубо, даже в какой-то степени – оскорбительно. Но никто из присутствующих не в силах был парировать натиск дьявола.
– Может быть вы?
Вновь в ответ тишина. Виктор тяжело вздыхает, а после, поставив руку на мою парту и растопырив пальцы, добавляет:
– Может быть вы, Леди опоздавшая, знаете, что есть такого ценного сейчас в вас?
Отблеск безразличия был слышен в его голосе. Его аромат духов щекотал нос: что-то древесное с проблеском свежести и запахом мокрой кожи.
– Талант? – не то спрашиваю, не то отвечаю Виктору, практически хрипя от переживания.
Виктор переводит на меня свой взор. В холодных серых глазах замечаю едва уловимую искру облегчения. Словно я была последней его надеждой в этой группе.
– Ну хоть что-то вы выучили.
Его манера не хвалить, а приводить факты – раздражает. Виктор быстро переводит взгляд на аудиторию и продолжает:
– Талант! – восклицает он и указывает пальцем на доску. – Кто скажет, что он видит на доске?
По классу пробегают волной возгласы, что это квадрат. Помещение постепенно становится похожей улей, где каждый жужжит и машет своими крылышками, лишь бы стать частью этой сложной работы. Стать частью мира.
– Вы действительно думаете, что это квадрат? – усмехаясь спрашивает Виктор, облокотившись на край стола, скрестив руки на груди.
Мне казалось, что я нахожусь не в классе, со всеми другими учениками, а где-то со стороны. Ощущала себя смотрителем, который то и дело, по сценарию судьбы, добавлял свои комментарии на поставленные вопросы. Голова начинала постепенно гудеть, появилась тяжесть. Я знала это состояние паники. И мне не хотелось его испытать именно сейчас.
– Вы не талантливы, – с разочарованием в голосе отвечает Виктор. – Вы просто научились рисовать, раз все поголовно видят только квадрат на доске.
– Это возможность, – выдавливаю из себя, чувствуя, как мне становится труднее дышать.
Виктор Николаевич обращает своё внимание на меня.
– Возможность? – переспрашивает он.
– Да, – голос по-прежнему дрожит. – Возможность. Истинное произведение искусства – не более чем тень божественного совершенства (Микеланджело), – завершаю я свою реплику моей любимой цитатой.
– Вы сказали, что квадрат на доске – это возможность. Но почему?
– Потому что это свобода для искусства, – отвечаю по прежнему с чистым голосом. – Возможность увидеть мир под другим углом.
Виктор внимательно меня слушает, но по его строгому лицу не понятно: согласен ли он со мной или же имеет иное мнение?
– И что же именно вы видите в этой возможности?
– Безграничье, – слово срывается с моих уст быстрее, чем я успеваю подумать.
Серые глаза, будто бы грозовые тучи, задержались на мне дольше, чем нужно. Кабинет вновь окутала игольчатая тишина, которая вонзилась под кожу волнением.
– Кто-то еще согласен с леди-опоздавшей?
Мне не нравилось, когда все внимание было уделено мне. Не нравилось, когда я становилась объектом обсуждения. Старые травмы детства были на подходе, и стоило мне выпустить их наружу, лишь подумать о чем-то плохом из прошлой жизни, как паника вновь окутывала горло стальной проволокой. Заставляла задыхаться собственными очерками прошлого. По аудитории пронеслись едва слышные и застенчивые “я” или “да”. Точно разобрать было сложно.
– Хорошо.
Натиск серых глаз ослабил хватку, и мне удалось вздохнуть полной грудью. Точно не знаю, сколько прошло времени, быть может, минут десять, а то и меньше, но в тот момент мне казалось, что время длится целую вечность. Тянется резиной, мучая меня.
– Допустим, ваша ценность заключается в безграничье. Это очень хорошее поэтическое сравнение.
Мужчина подошел к доске и вновь указал на квадрат рукой.
– А теперь ваше первое задание. – Его игольчатый взгляд прошелся по классу. – Нарисуйте то, что вы видите на листке бумаги.
Однако, никто не решился и шевельнуться. Впрочем, я тоже сидела оцепеневшей от страха перед этим дьяволом.
– Ну же! – воскликнул он. – Приступайте к заданию!
А после, усевшись на край стола, начал наблюдать за всеми, кто присутствовал на его занятии.
Попасть к нему было сложно: только самые лучшие по итогам вступительных экзаменов могли удостоиться получить место на конкурсной основе.