1
Стоило лишь первым лучам веселого весеннего солнышка прорваться из-за ночной тьмы дремучего леса, так сразу же возле палат московского князя занялась суета. Заскрипели ворота, закудахтали сердито куры, затявкали хриплым хором собаки, недовольно заквакали лягушки в болотистой луже, прямо за княжеским крыльцом. Потом закричал чуть припозднившийся петух, и засновали туда-сюда заспанные люди. Беспокойно сегодня было на княжеском дворе. Даже сам великий князь Дмитрий Иванович проснулся этим утром не так, как в другие дни. В другие дни он всегда степенно просыпался, а тут вскочил на своей атласной постели и закрутил по сторонам непричесанной головой, словно испуганный весенним громом филин. И спал нынешней ночью тревожно князь. С вечера ворочался не в силах уснуть, а как уснул, так еще хуже – сон страшный привиделся. Страшный и черный. О чем был тот сон Дмитрий Иванович сейчас уж и не помнил, но видел он этой ночью весьма нехорошее. То ли князь тверской на лихом коне, то ли литовские отряды у московских стен, то ли еще чего-то очень неприятное…
Князь проворно спрыгнул с постели, надел красную рубаху, желтыми петухами расшитую, штаны васильковые, подпоясался кушачком шелковым и, позёвывая, вышел на резное крылечко. Захотелось ему поскорей свежего воздуха полной грудью вздохнуть и успокоиться под светлым утренним небосводом от тревожных ночных сновидений. Вот только не получилось так, как хотелось Дмитрию Ивановичу. Не было сегодня князю покоя и на крыльце. Стояла уже там княгиня Евдокия Дмитриевна и жалобно глядела красными от слез глазами на явившегося из палат мужа.
– Чего ревешь да мокроту разводишь? – сразу же сурово нахмурил густую бровь Дмитрий Иванович. – А ну прекрати!
– Да как же мне не реветь-то, Дмитрий Иванович? – запричитала княгиня и уткнулась мокрым лицом в рубаху князя. – Молод ведь еще наш Васенька в такие походы ходить. Молод. Ему ведь только двенадцатый годок пошел, а ты его уж одного в Орду к хану посылаешь. Как же он там без нас-то? Не прожить ведь ему без материнского пригляда. Молод он ещё.
– Проживет, – тяжело вздохнув, едва слышно промолвил князь и нежно погладил княгиню по плечу. – Я ведь тоже в одиннадцать лет первый раз к хану на поклон в Орду ездил. Тоже вот боялись все. Думаешь, мне легче было? Справился, ведь, и Вася наш справится. Он смышленый у нас с тобой, Евдокиюшка. Уж вырос Васятка, а мы с тобой и не заметили как. Помяни мое слово, не оплошает сынок наш в этом походе, я же не оплошал.
– Когда ты ездил-то, Дмитрий Иванович? – не унималась княгиня. – Время-то тогда совсем другое было. Спокойное тогда время было, а сейчас-то посмотри что творится. Разбойники на дорогах шалят, звери дикие по лесам стаями бродят и в Орде, что ни день, то смута какая-нибудь затевается. Я уж грешным делом и запуталась в царях тамошних. А люди-то, люди сейчас какие стали? Особенно молодежь. Мы-то совсем ведь другими были. Ой, Господи да что же теперь творится-то на белом свете?! Может, не надо ему ехать-то? Может, так как обойдется?
– Как так не ехать? – строго отстранил от себя плачущую жену великий князь. – Тверской князь сына по зову татарского царя послал, суздальский князь, отец твой Дмитрий Константинович, послал, а я вдруг не пошлю? Ты хотя бы соображаешь, что говоришь-то? Ты чего? Все послали, а я испугаюсь? Не бывать тому! Не по княжески это будет. Ты хочешь, чтобы меня хан Тохтамыш ярлыка на великое княжение лишил? А? Тебе чего великой княгиней надоело быть? Раз сыновья других князей по зову ханскому поехали в Сарай, значит, и мой обязан туда поехать! На то я и князем великим над Русью поставлен. Поняла?
– Эка ты сравнил, – смахнув ладошкой крупную слезу с правой щеки, прошептала Евдокия Дмитриевна. – У этих-то князей сыновья уж бороды к празднику стригут, а у нашего еще и пушинки на личике не появилось. Пощади Васеньку, Дмитрий Иванович. Христом Богом тебя прошу, пощади. Не посылай его в ханскую столицу. Изведут там недруги мальчонку нашего. Чует мое сердце – изведут. Послушай сердце-то материнское. Христом Богом прошу тебя, послушай! Не посылай!
– А ну перестань ныть! – уже грозно топнул ногой московский князь и отстранил от себя взволнованную супругу. – Я сказал, что поедет, так, значит, и поедет! Не один ведь едет. Тутша боярин с ним будет, дружинников сотня. Самых лучших я велел в посольство княжича подобрать. Чуть попозже еще бояр следом пошлю. Не пропадет наш сын. Ишь чего удумала – изведут. Я им изведу. Я им так изведу, что реветь кровавыми слезами будут, в случае чего. И хватит на Москве сырость разводить, здесь у нас и без твоих слёз воды много. Нам еще одно болото в кремле совсем ни к чему. Иди лучше Василия разбуди. Собираться ему уж пора. И не реветь у меня при нем! Поняла?
– А я и не сплю уже, – выглянул из-за двери старший сын великого московского князя одиннадцатилетний Василий Дмитриевич. – Я с рассвета не сплю. Как собаки у меня под окном свару затеяли, как затявкали, так и не сплю я. Я уж и коня своего сходил проверить, велел ему еще одну торбу овса насыпать перед дальней дорогой. Путь-то ведь не близкий мне предстоит. Можно, батюшка, я в ордынскую столицу всю дорогу на коне поеду, как настоящий витязь? Можно?
– Можно, – улыбнулся Дмитрий Иванович и крепко обнял переминающегося с ноги на ногу сынишку. – Конечно, можно. Ты же у меня теперь совсем взрослый стал. Не боишься к хану-то ехать?
– Нет, не боюсь, – часто замотал головой мальчишка. – Чего мне бояться-то? Чай, не маленький уже? Дружинники со мною будут, да и сам я из лука стрелой в любую цель аж с двадцати шагов попасть смогу.
– Так уж и в любую? – подмигнул сыну, впервые улыбнувшийся за это утро отец.
– Ну, почти в любую, – чуть смутился мальчишка, – а к хану ехать я все равно не боюсь. Пусть другие боятся, а я не боюсь. Чего его бояться-то хана? Ты-то вон не боишься его, братом старшим называешь, так, значит, и мне дядю своего бояться не пристало.
– Вот это молодец, – еще больше развеселился князь. – Вот это правильно сказал. Вот это по-нашему. Что молодец, то молодец. Видишь мать – не маленький он у нас уже, а ты все о нем, как о младенце убиваешься. Молодец Вася! Уважил ты меня сегодня! Понастоящему уважил и потому проси, чего хочешь. Всё сейчас для тебя исполню. Говори просьбу любую.
– Любую, говоришь? – тоже весело зачесал голову под собольей шапкой княжич. – Какую захочу?
– Любую.
– А вели вот тогда боярину Квашне Тимошку Постреленка со мною в поход отпустить.
– Кого? – слегка приподнял брови Дмитрий Иванович.
– Тимошку Постреленка, – хлопая мохнатыми ресницами и задорно улыбаясь, повторял свою просьбу Вася. – Он у боярина Квашни на конюшне помогает. Прикажи боярину, чтоб он Тимошку с нами отпустил. Прикажи.
Князь потер переносицу, хмыкнул себе чего-то под нос, видимо недоумевая на столь простое исполнение заветной просьбы своего сына и строго глянув на томящегося рядом спальника, приказал:
– Давай-ка Иван, сбегай за Квашней. Сейчас узнаем, что это за постреленок такой на его конюшне обитает. И мигом у меня!
Спальник сорвался с места, будто стрела с тетивы и загремел по ступеням княжеского крыльца длинным мечом. Дмитрий Иванович глянул ему вослед, вздохнул еще раз глубоко и опять в свою светлицу пошел, оставив мать с сыном на ступенях крыльца. Княгиня хотела обнять Васю за плечи, но тот быстро вывернулся из-под её руки и побежал, перепрыгивая через частые лужи к княжеской конюшне. Совсем не по княжески побежал, а как простой мальчишка из посада. Вот глянет на него кто-нибудь со стороны и вряд ли разберет сразу, кто это так весело по лужам шлепает, а может и разбирать этот кто-нибудь ничего не будет. Бежит мальчишка и всё тут.
2
Боярин Квашня Иван Родионович долго себя ждать не заставил: не успел князь ячменной каши с молоком вдоволь отведать, а боярин уж перед ним низко склонил свою седую голову.
– Чего звал Дмитрий Иванович? – завершив нужные приличия, покорным голосом поинтересовался Квашня.
– Дело у меня к тебе Иван Родионович есть, – взглядом приглашая боярина к столу, строго молвил Дмитрий Иванович. – Мальчонку одного у тебя с конюшни хочу попросить. Отдашь?
– Какого мальчонку? – насторожился Иван Родионович. – Там мальчонок у меня нет, там при деле все.
– Тимошку Постреленка, есть у тебя такой? – отодвигая от себя плошку с кашей, и выглядывая, чего бы еще отпробовать, уточнил свою просьбу князь. – Ну, так отдашь или нет его князю своему? Чего молчишь?
Боярин немного похлопал глазами, почесал правую щеку, потом резво вскочил из-за стола и бухнулся перед Дмитрием Ивановичем не колени.
– Пощади меня Дмитрий Иванович, – заголосил Квашня, часто кланяясь лбом до пола. – Не забирай у меня Тимошку. Христом Богом тебя прошу, не забирай. Чего хочешь бери, а Тимошку не забирай. У меня же без него всё дело встанет! Христом Богом тебя прошу!
– Как так встанет? – заинтересованно закрутил ус князь.
– А так и встанет! Тимошка-то он же на все руки мастер. Он всё может: хочешь, балалайку сделает, хочешь, вприсядку спляшет. Шубу соболью, так в два счета залатает, что дыры и не заметит никто, а уж если животину какую вылечить, так лучше его во всей Москве лекаря не сыскать. Не губи ты меня батюшка просьбой своей! Не губи!
– Это его дед Антип всему научил, – перебил рассказ боярина, прибежавший к обеденному столу Вася. – Тимошка ведь не только балалайку сделать может, он мне на прошлой неделе настоящую мельницу на ручье соорудил. Только она маленькая очень была, и муки мы там всего с наперсток намололи. А еще Постреленок сказки рассказывать горазд.
– Вот уж что горазд, то горазд, – затряс бородой в подтверждение слов княжича Иван Родионович. – Вот здесь Василий Дмитриевич истинную правду сказал. Мне как вечером не спится, так я Тимошку позову и он такого понарассказывает, что диву этому во сне только и удивляешься. Чего он только не знает Великий князь? Чего только не помнит? А языком мелет, так же шустро, как мельника жена помелом. Одним словом Постреленок.
– А еще Тимошка с птицами и со зверями разговаривать может, – опять перебил боярина княжич, и торопливо прожевывая ломоть ржаного хлеба с медом, добавил. – Вели батюшка Ивану Родионовичу Тимошку со мной отпустить. Вели…
– Не губи! – вновь стал, не жалея своего лба, отбивать поклоны Квашня. – У меня сейчас две лошади болеют! Одна ногу ржавым копьем наколола, а другая съела чего-то! Их же лечить немедля надо, а иначе околеют они. Не забирай Тимошку! Пропаду я без него! Сам пропаду, и лошадей выходить некому будет! Пощади меня великий князь! Пощади слугу своего верного!
– Ладно! – нетерпеливо махнул рукой князь. – Хватит волком выть! Обойдешься с полгодика без Тимошки своего, Иван Родионович! Обойдешься! Не случится ничего с тобой! А лошадей своих ко мне в конюшню сведи, у меня тоже там лекарь имеется. Он не только лошадей, он и меня в случае чего лечит самым лучшим образом. Не хуже твоего Тимошки, поди, княжеский лекарь будет? Верно ведь? Или сомневаешься в том?
– Пощади! – продолжал гнуть свою линию, ползавший у княжеских ног боярин. – Не забирай мальчонку Дмитрий Иванович! Чего хочешь у меня бери, а его не забирай. Не забирай!
Только вот вдоволь поползать ему возле ног своих Дмитрий Иванович не позволил. Схватил он посох в руку да стукнул им два раза по полу, а третий боярину по спине. Прибежали тотчас на стук дюжие дружинники и проводили смущенного боярина с высокого крыльца.
Не успел князь после проводов назойливого гостя киселя малинового из глиняной кружки испить, а уж у его порога другой посетитель мнется. Боярин Тутша Василий Афанасьевич пришел.
– Ну, чего скажешь боярин? – радушно приглашая гостя к столу, спросил Тутшу Дмитрий Иванович. – Проходи, чего у порога мнешься?
– Готово всё Дмитрий Иванович, – радостно принимая приглашение, уселся к столу боярин. – Прямо сейчас выезжать можно. Все, как положено, собрали. Только твоего приказа ждем.
– Это хорошо, что ждете, – вздохнул князь, и как-то воровато оглянувшись, совсем не по-княжески зашептал Тутше на ухо. – Очень важное тебе хочу сказать боярин. Только тебе одному скажу, но уж и ты про сказ мой, тоже рот на замок. Никто про это не знает, и узнать не должен. Надеюсь я на тебя. Грамотку мне вчера вечером кто-то в окошко подбросил. Тайно так подбросил, из-под тиха. А в грамотке той вот что было.
Князь еще раз оглянулся, еще ближе к уху боярина припал и тут снова вбежал в княжеские покои Василий Дмитриевич.
– Привел я его батюшка! – прямо с порога звонко заголосил княжич. – Ты вот сам на него посмотри.
– Кого привел! – испуганно отпрянул от боярского уха Дмитрий Иванович.
– Как кого?! – захлопал лучистыми очами Вася. – Тимошку Постреленка привел! Ты же вроде на него посмотреть хотел.
Княжич обернулся с порога назад, и, повозившись там чего-то, вытолкнул к княжескому столу вихрастого конопатого мальчишку лет двенадцати. Мальчишка удивленно таращил глаза и, не зная, а как ему дальше быть в столь важном месте, суетливо переминался с ноги на ногу. Уж сколько бы он так переминался никому неизвестно, но тут боярин Тутша легонько хлопнул конопатого гостя по затылку и шепнул в красное, изрядно оттопыренное ухо.
– Поклонись князю-то отрок, поклонись. Нельзя так перед князем ногами сучить! Не принято здесь такое. Кланяйся скорее, пока я тебе настоящей затрещины не отвесил. Кланяйся.
То ли Тимошка затрещины настоящей испугался, то ли просто просьбам боярина внял, опять же неизвестно никому это до сих пор, но на колени отрок перед великим князем пал проворно. Пал и затаился, ожидая своей участи. Испугался Тимошка, что рассердится князь за его нерасторопность, и тотчас же рассердившись, ругаться станет. Отругает браными словами, да и прикажет высечь его за дерзкое стояние на ногах перед своей княжеской особой. Запросто ведь высечет. Однако князь ругаться на Постреленка не стал, он даже и взора своего на мальчишку не опустил. Перевел князь тут же свой суровый взгляд на сына и стал строго выговаривать тому.
– Ты зачем Вася его сюда притащил? Для чего? В поход его Квашня отпустил, чего тебе еще надо? Идите на улицу. Нам с боярином по важному делу поговорить наедине надобно. Идите.
– Уйдем мы батюшка, уйдем, – ласково заглядывая к отцу в очи, закивал головой княжич. – Я вот только еще об одном у тебя спрошу, и уйдем мы.
– Спрашивай скорее, – махнул рукой Дмитрий Иванович и нетерпеливо заерзал на лавке.
– Разреши коня Тимошке на конюшне взять.
– Чего? – еще строже нахмурил густые брови князь. – Какого еще коня?
– Да любого, – махнул рукой Вася, – главное чтобы конь был. А то, как же Тимошке рядом со мною в походе ехать?
– Подожди, подожди, – застучал пальцем по столу Дмитрий Иванович. – Это как это рядом с тобою ехать? Рядом с тобой товарищи твои поедут – дети боярские. Не гоже так. Родители их это право службой верной добились, а у твоего Тимошки такого права нет. Не положено так, чтобы с боярской конюшни да сразу в ближний княжеский круг. Не дело это. Ежели мы с тобой, сынок, такое допустим, так нас засмеют все потом. Твой же Тимошка первым и засмеет. Нельзя этому мальцу с тобой рядом путешествовать. Ты уже большой у меня и понимать должен – что к чему.
– А как же тогда? – обиженно захлопав ресницами, уставился на отца Василий Дмитриевич. – Где ему ехать-то?
– А пусть этот Постреленок ваш со мной едет, – быстро пришел на выручку князю Тутша. – Прислуживать мне в походе будет да за моей телегой следить. Вознице моему Луке при случае поможет да именье моё постережет. Мне-то недосуг этого делать, да и Лука уж в годах, а телега, она всегда пригляда требует, на то она и телега.
– Вот это дело, – радостно встрепенулся князь. – Вот это правильно. В услужении боярину твоему Тимошке самое то будет. А как тебе от него понадобится чего-нибудь, ты боярину свиснешь, и мальца этого к тебе быстренько проводят. А теперь идите, идите. Не мешайте нам.
Мальчишки побежали к порогу и столкнулись там с княгиней великой да рядом бородатых бояр, дети которых были вчера в ближний круг княжича определены. Княгиня сразу же прошла к столу, а бояре тоже туда прошли, но только чуть позже, приглашения дождавшись. Не прогонишь же прочь гостей уважаемых, с которыми не раз князь думу государственную думал и прочие дела творил. Вот и пригласил их великий князь к застолью, пусть без охоты особой, но пригласил. И уж при таком многолюдье у Дмитрия Ивановича с Тутшей тайного разговора, конечно же, не получилось.
3
Выезжало из кремля посольство княжича через Фроловские ворота. Вся Москва сбежалась на это важное шествие посмотреть. И ведь как не сбежаться-то было? Не каждый же день княжеского сына с посольством к татарскому царю посылают.
Процессия смиренно поклонилась храму Фрола и Лавра, покорно склонила головы под каплями святой воды, обильно летевшими с рук священника, и важно вышла из ворот на мост, а уж после моста пошла она размеренным походным шагом по узким улочкам посада, пугая там глупых свиней и давя столь же глупых кур. Выбравшись с городских улиц, колонна вышла на наезженную дорогу, змеей, тянувшуюся вдоль речного берега. Дорога эта: то выбегала на широкий луг, то ныряла в густой кустарник, а то и забиралась в темный дремучий лес. Провожающие, которых от посада двинулось неисчислимое множество, потихоньку стали отставать, и к первому привалу с посольством остался только князь да десяток его верных дружинников. Команду к привалу дал боярин Тутша, когда солнце забралось в небе на самую высокую точку небосвода. Дружинники быстро соорудили шалаши для княжича и его товарищей, стольники постелили возле этих шалашей белую скатерть, а Дмитрий Иванович с сыном прощаться стал.
– Держи себя молодцом, Вася, – сказал князь, незаметно для постороннего глаза сглатывая предательский комок жалости, и крепко сжал сына в объятьях. – Держись и помни всегда, кто ты есть такой, а мы здесь с матерью за тебя молиться будем. И вот еще что, ты с черными людьми себя построже веди. Не подпускай к себе близко разных там Тимошек. Коли нужен он тебе, позови, а нет, так пусть свое место знает. И главное рука об руку с ними не ходи. Каждый должен своё место знать и свято блюсти его. Помни, кто ты такой, и кто они перед тобой есть. Со всеми построже будь. Они тебя от строгости той пуще любить будут. Так уж народ наш устроен, никак он доброту признавать не хочет. Насмехается часто над ней. Из-под тиха насмехается. Помни это Вася, помни и не забывай никогда. Ну, а теперь прощай.
Василий Дмитриевич вспыхнул, как маков цвет и на самую малость не заплакал. Чуть-чуть ему до этой слабости оставалось, но сдержался княжич. Проявил характер, превозмог себя и простился с отцом без слез, только пару раз носом шмыгнул и всё. Дмитрий Иванович быстро отвернулся от сына и, поманив рукой, находящегося поблизости Тутшу, широким шагом пошел с ним в хвост, располагающейся на привал колонны. Княжеский дружинник подвел, было, коня, но князь сурово глянул на него, и дружинник сразу же смутившись, отстал, оставив князя с боярином наедине.
– Пойдем, Василий Афанасьевич, поговорим, – кивнул головой в сторону зарослей молодых елок Дмитрий Иванович. – Не досказал я тебе давеча про думу свою. Пойдем-ка, вон туда в лесок.
Они нашли звериную тропку в светло-зеленых зарослях и, прикрывая рукавом глаза от колючих веток, двинулись вглубь елового леска. Скоро тропинка вывела путников на крошечную полянку.
– Ну, вот здесь нас никто не услышит, – остановился посреди полянки князь и затеял негромкий разговор. – Так вот что, про грамотку я тебе в Москве не успел рассказать. Занятную грамотку мне подбросили. Весьма занятную. И написано там было, что противные мне князья решились погубить сына моего Васеньку. По подлому решились опорочить меня перед ханом. Наняли они каких-то тварей, чтобы со свету наследника моего извести и сделать так, чтобы не приехал он в ордынскую столицу, а стало быть, и я царя ослушался. Видишь, чего замыслили подлецы?
– Да как же так можно батюшка князь! – испугано вскрикнул боярин и даже от возмущения закусил свою нижнюю губу. – Да ты что? Как же они могли-то решиться на такое?
– Выходит, что могли, – отводя взор в сторону, кивнул Тутше Дмитрий Иванович и опять про своё заговорил. – Хитростью они решили меня погубить. Решили перед царем опорочить, мол, неслух я. Дескать, нет мне никакой веры и не достоин я, видишь ли, звание князя великого носить. Вот как оно выходит-то, Василий. Вот ведь чего удумали стервецы. Не пошлю я сейчас сына в Орду, так они напоют про меня, что, дескать, у меня к хану доверия вовсе нет. А пошлю вот, так они изведут мальчишку по дороге и скажут хану, что спрятал я Васеньку где-нибудь в Костроме. Опять мне плохо. Всё предусмотрели, злыдни окоянные. Вот как хочешь здесь, так и поступай. На тебя у меня вся надежда, Василий Афанасьевич. Береги сына моего. Пуще глаза своего береги.
– Да я, великий князь, не то что глаза, я живота своего не пожалею ради Василия Дмитриевича! – вскинул вверх подбородок возбужденный боярин. – Верь мне. Как себе верь.
– Не нужен мне твой живот, – сурово осадил подданного князь. – Ты мне сына в целости и сохранности до Сарая довези, а, если не довезешь, то и живот тебе уж ни к чему будет. Мертвым живот совсем ни к чему. Ты понял меня, Василий?
– Понял.
– А раз понял, то слушай дальше. До Коломны наша земля – московская. Здесь к вам никто не сунется, а вот дальше тебе обмануть всех надо. Я письмо послал князю рязанскому Олегу Ивановичу, чтобы он проводил вас по своим владениям до самой Волги-реки. Еще когда снег лежал, письмо я это послал, а недавно ответ получил. Ждет вас Олег Иванович, и проводить вас до нужного места поклялся. Только ты Василий к нему не ходи.
– Как не ходи? – захлопал ресницами боярин. – Как же я к нему не пойду-то, если он ждет меня?
– Так и не ходи. Всем скажешь в Коломне, что к Олегу Ивановичу пойдешь, а сам по лесной дороге в южную сторону сверни. Оттуда можно по лесам да болотам до Дона-реки пройти. К Ельцу-городу путь свой держи, а уж там князь елецкий Федор поможет тебе. Дружба у меня с ним крепкая. Грамоту для него я тебе в суму сунул. Провожатого в коломенском монастыре найди и иди. Монахи они и леса окрестные хорошо знают и язык за зубами умеют держать. Ты понял меня Василий?
– Понял.
– А чего ты понял?
– Понял, что в Рязанское княжество мне идти не надо, а надо идти тайными лесными тропами на юг к князю елецкому. И самое главное, чтобы никто до поры до времени не догадался о нашем пути.
– Правильно. Ну, теперь пойдем к людям. Надеюсь я на тебя, Василий Афанасьевич, очень надеюсь. Ты уж давай не подведи меня, и надежды все, как надо оправдай. Не подведи, а то сам понимаешь, чего с тобой будет.
Князь с боярином опять пошли с еловыми ветками воевать, а из-за трухлявого, поросшего темно-зеленым мхом пня, подтягивая на ходу порты, выбрался Тимошка Постреленок. Он постоял немного возле звериной тропы, почесал грязными ногтями щеку, удивленно помотал головой и тоже шагнул в сторону приглушенно гомонящего привала.
4
После первого привала путешественники пошли уже в поход по настоящему. За спиной остались шумные проводы со щемящей сердце грустью, а впереди был только полный неожиданностей путь. Процессия княжича длинной и нескладной змеёй растянулась по лесной дороге. Впереди её ехало несколько десятков опытных дружинников на крепких боевых конях, далее шествовал княжич в окружении юных сотоварищей, тоже, кстати, верхом. Потом тянулся ряд надрывно скрипящих телег со слугами, утварью и прочей безделицей, а уж замыкали колонну тоже дружинники, только на этот раз пешие. Дорога в этих краях была наезженной и широкой, что позволяло всадниками, не мешая друг другу, ехать по три коня в ряд. Василий Дмитриевич ехал в центре ряда. По правую руку от него трясся в седле черноволосый Илюша Квашня, по левую руку восседал на расписном, шитом красными нитками седле Ванюша Горский, поминутно утирающий блестящим рукавом кафтана красный нос, а сзади морщились от непривычной тряски да тоскливо смотрели по сторонам Петруша Грунка, Карпуша Полянин и Фомка Сано.
По выходу из стен московского кремля мальчишки беспрестанно болтали, насмешливо оглядывая остающихся в Москве однолеток, рассказывая друг другу о глупых напутствиях младших братьев да сестер и о своем геройском желании покорить, как можно скорее какого-нибудь врага да смело вкусить все тяготы дальней дороги. Хорохорились поначалу мальчишки, словно молодые петушки на весенней полянке перед курятником. Правда, хорохорились они недолго, до тех только пор, пока первой усталости походной не почувствовали. Когда же большинство провожающих отстало, разговоры тоже поредели, а уж после привала, на сытый желудок весь ближний круг княжича и вовсе примолк. Ехали, теперь они, молча, иногда морщась от боли в ногах и вздыхая каждый о чем-то своем. Долго они так ехали и даже заскучать успели от такой безмолвной езды.
– Смотри, Василий Дмитриевич, какой мне Тимошка самострел сделал, – первым прервал затянувшееся молчание Илюша, доставая из переметной сумы самострел с диковинным свежеструганным прикладом. – Его дед Антип такие делать научил, он, когда еще жив был, то сказывал нам, что есть такая страна Нормандия и там вот эти самострела арбалетами называют. Правда, смешно? Вещь одна, а называют её все по-разному: мы вот самострелом, в Нормандии – арбалетом, а еще где-нибудь, может и по-другому как эта штука называется. Чудно.
– А она хоть стреляет у тебя арбалета-то эта? – ехидно усмехнулся, вытянувший шею в сторону диковинки Ванюшка Горский, – а то, может, с виду оружие боевое, а на самом деле игрушка и не более того. Может, и пользы от неё один пшик?
– Сам ты игрушка, сам пшик, – вспыхнул Квашня. – Я на привале тебе покажу, как он в дерево железной стрелой бьет.
– На привале любой дурак по дереву стрельнет, а ты вон в ту сороку попади, – искоса глянув на княжича, продолжал подначивать своего товарища Горский. – Вот это показ будет, а дерево это так, для мальцов пятилетних. Они мастера по деревьям-то стрелять. Неужто ты, Илюша, из возраста того ещё не вырос? Пора бы уж тебе не по деревьям, а по птицам летящим стрелять.
– Да где ему в сороку летящую попасть, – откликнулся сзади на интересную беседу Карпуша Полянин, – он только в толстый дуб с двух шагов не промахнется, а уж если еще на три шага отступит, то наверняка мимо стрела пролетит. Верно Илюшка?
– И ничего «не верно», – завертелся в седле юный Квашня. – Было бы у меня стрел побольше, я бы вам сейчас показал, как стрелять надо, а то у меня только две всего. Они, знаете какие дорогие. Отец купцу заморскому серебро за них платил, и потому строго настрого предупредил, чтобы я стрел этих зря не пулял. Мне вот еще Тимошка пяток откует в кузне, так я вам тогда покажу, как стрелять надо. Я тогда получше Тимошки стрелять наловчусь.
– А чего Тимошка твой стреляет метко? – внезапно вступил в разговор, молчавший доселе княжич.
– Уж он-то стреляет, так стреляет, – подтвердил слова Квашни о меткости Постреленка Горский. – Сам видел, как Тимоша с пятидесяти шагов в яблоко из самострела попал. Точно в самую серединку угодил.
– И я видел, – тоже не преминул встрять в разговор Фомка Сано, пытаясь втиснуться в первый ряд. – Ты вот сегодня на привале Василий Дмитриевич вели Тимошке этому искусство свое показать, а мы тогда полюбуемся. Верно, братцы?
– А чего привала ждать? – развернулся к княжичу лицом Ванюшка. – Давайте сейчас Тимошку крикнем, и пусть он в сороку из самострела Квашни попадет. Давайте! Промахнется он, так тоже не беда, побежит стрелу по лесу поискать. Не найдет, так таких на привале плетей надаем, что он у нас кровавой слезой умоется. Верно, Василий Дмитриевич?
– Ничего не верно, – буркнул в сторону товарища княжич, и стукнул рукавицей по морде втиснувшейся рядом лошади Сано. – Я вон сейчас тебя прикажу за длинный язык высечь, а на твоего коня Тимошку посажу. То-то смеху тогда всем будет! Ванюшка Горский на телеге побитый трясется, а слуга из конюшни Квашни в седле его, расшитом яхонтами блестящими, сидит! Вот уж посмеёмся мы тогда от души!
Окружавшие княжича мальчишки так дружно и весело захохотали, что дремавшая на дереве сова, испугалась звонкого шума, сорвалась с сухой ветки и упала на дрожащего под кустом зайца. Заяц решил, что это на него коварная лиса набросилась и потому, не помня себя от страха, рванулся, куда глаза глядят, а глаза заячьи в тот самый миг на передние копыта лошади Петруши Грунки глядели. Вот туда заяц через мгновение и попал. Лошадь Петруши сбилась с ноги, споткнулась чуть-чуть, и покатился с неё всадник прямо в черные заросли прошлогодней крапивы. Дружинники, заметив непорядок в походной колонне возле княжича, всполошились, мигом заняли круговую оборону на дороге, поломав при этом четыре телеги. Когда все разобрались что к чему, то еще раз дружно посмеялись, но посмеялись на этот раз удачно, без разных там происшествий. Не до смеху в походной колонне было, только троим: Грунке, боярину Тутше да воеводе дружинников Микуле Тимофеевичу. Эти только ругались под общий хохот. Да и как было не ругаться, если в первый же день четыре телеги из обоза без колес остались. Еще не смеялся в общем хоре Петруша, этот лишь носом хлюпал да лошадь свою всяческими словами обзывал. Пока Микула Тимофеевич своих дружинников в нужный ряд строил, а обозный кузнец Михайло Кочерга лоб над каждой поврежденной телегой чесал, солнце подкатило к лесу. Глянул туда укоризненно Тутша, покачал сокрушенно головой и решил на ближайшей же поляне ночной привал устроить. Во-первых, телеги жалко было в лесу оставлять, а во-вторых, Василия Дмитриевича боярину стало жалко. Устал мальчишка в седле сидеть. Пусть и старался он виду не показывать, да только тяжело ему очень было. По посадке его видно, что тяжело, но на то он и княжич, чтобы терпеть. Крепко сжав зубы, терпел Василий Дмитриевич боль в ногах. Только Тутшу не обманешь. Знает он, как больно с непривычки целый день в седле сидеть. Сам не раз такое испытывал.
Вся процессия дружно подкатила к широкой поляне, а уж здесь всякому нужное дело нашлось. Дружинники расставили должным образом телеги и часовых. Кашевары быстро развели костры под огромными медными котлами и ложки свои из-за поясов достали, чтобы варево поскорей попробовать. Кузнец горн походный наладил да стал к себе помощника звать. Первым вызвался на эту роль, оказавшийся рядом Тимоша. Он скоренько дела на своей телеге управил и побежал меха горна кузнечного раздувать. Пока Тимоша с кузнецом отвалившиеся от телег колеса на место ставили, княжич с сотоварищами пытались из самострела Квашни попасть с десяти шагов в ствол пожилой осины, а когда обе стрелы потерялись, погоревали чуток, спальников своих поругали за их бестолковость и опять беседовать взялись.