Развод. Излечение травмы утраты и предательства

1.1. Ранняя триангуляция

Ко мне на прием приходит мать. Она сообщает о нескончаемой борьбе со своим четырехлетним сыном Рики, не принимающим никаких ограничений и закатывающим истерики, характерные лишь для детей от двух до трех лет («возраст упрямства»). Она выглядит измученной и отчаявшейся. Я спрашиваю ее о наличии энуреза – частого сопутствующего симптома подобных проблем в отношениях – и она подтверждает, что тот почти каждую ночь мочится в постель.

Когда я слышу о проблемах такого рода, моя первая ассоциация обычно следующая: у этого ребенка (самое позднее, с возраста двух лет) не было отца, с которым можно было бы общаться эмоционально и до некоторой степени постоянно. Это происходит приблизительно в семи из десяти случаев^[15]. Так было и на этот раз. Мать рассталась с отцом еще до родов, и редкие контакты отца и сына прервались вскоре после его первого дня рождения. Но каким образом объясняется такая связь? Ведь ребенок никогда толком не знал своего отца и не скучает по нему!

Ответ на этот вопрос можно найти в структурной значимости отца для задач психического развития, с которыми ребенок сталкивается в первые три года жизни. В качестве третьего объекта он является незаменимым помощником и катализатором постепенного выхода ребенка из симбиотического слияния с матерью (в первые месяцы жизни) вплоть до осознания им того, что хотя мать и является объектом любви, но возможно и самостоятельное существование своего «я» (в возрасте около трех лет). Это означает способность отличать то, что хочу я (ребенок), от того, что хочешь ты (мать); каковы мои чувства и какие из них принадлежат тебе; это также означает отказ от иллюзии моей власти над тобой (или симбиотическими «нами»), потому что ты так же независима от меня, как я от тебя, и уверенность, что ты продолжаешь любить меня, даже если ты сейчас не рядом, т. е. отделена от меня. Поведение Рики абсолютно ясно дает понять, что он еще не достиг этой ступени развития.

Для лучшего понимания того, почему для развития так важен отец, подходит приведенный английским психоаналитиком Э. Л. Абелином (1971, 1975) образ, лучше любого теоретического объяснения описывающий это время выхода из симбиоза матери и ребенка. Он сравнивает мать с надежной гаванью, где есть все необходимое для жизни и защита от немилости моря. Однако каждый моряк со временем теряет покой, потому что бескрайность моря и мира манит его все больше. Тем не менее его снаряжение – например, лодка – слишком ненадежно, а океан слишком огромен и непредсказуем. Вот если бы после выхода из бухты, в которой расположена гавань, оказался остров – не слишком далеко, с такой же растительностью и предсказуемой погодой, – то можно было бы осмелиться добраться туда, не очень рискуя. И в любое время, когда захочется, вернуться обратно. Как раз таким островом нужно представить себе отца. Таким образом, «плавая» «в полном одиночестве» между матерью и отцом туда-обратно, я начинаю чувствовать себя настоящим мужчиной (морским волком). Если же такая возможность сделать первый шаг на пути в мир отсутствует, я останусь запертым в гавани, т. е. материнской «утробе», в то время как мои мысли и желания будут направлены вдаль. И поэтому легко может случиться так, что я начну не только любить, но и одновременно (или время от времени) ненавидеть то самое место, которое всегда предлагало и до сих пор предлагает мне все.

1.2. Эдипальная триангуляция

Само собой разумеется, что у большинства очень маленьких детей, еще не установивших интенсивные объектные отношения с отцом (в сравнении с матерью) – и здесь имеются очень серьезные различия от семьи к семье, – в случае расставания родителей те самые структурные функции выходят на передний план. Но они играют важную роль и впоследствии. Об эдипальной фазе уже кратко упоминалось ранее. Следует добавить, что этот период между четвертым и седьмым годом жизни ознаменован для ребенка не только тяжелыми внутренними конфликтами и происходящими из них страхами: данная фаза со всеми ее тяготами имеет большое значение для будущего развития личности ребенка. Примерно к шести годам, т. е. еще до школы, при благоприятных условиях окружающей среды ребенок научается следующему:

♦ как справляться с конфликтами, возникающими, если любить больше одного человека;

♦ тому, что не смертельно, если любимые люди состоят в любовных отношениях друг с другом, а он чувствует себя временно исключенным;

♦ тому, что он обретает силу, уверенность в себе и автономию, идентифицируя себя со взрослыми, а не борясь с ними, благодаря чему убеждение «Я тоже однажды стану таким же высоким, красивым, умным, независимым и бесстрашным, как мама или папа» становится частью представления о себе;

♦ в результате не только настоящее, характеризующееся в первую очередь подчиненным положением ребенка, но и будущее, т. е. то, кем он в конце концов станет, также становится важной частью нынешней жизни. Отсюда следуют существенные эмоциональные последствия: наличие будущего утешает в настоящем; перспектива вырасти уменьшает внутреннюю необходимость борьбы изо всех сил, здесь и сейчас, против вышестоящих взрослых; и наконец, амбиции ребенка направлены на все связанные с будущим и своим взрослением вещи – сюда не в последнюю очередь относится и обучение в школе.

Вряд ли нужны еще аргументы, чтобы представить себе, насколько труднее для ребенка оказываются эти важные этапы созревания личности в отсутствие отца^[16].

1.3. Освобождение от объектных отношений с матерью

Нельзя не упомянуть о еще одной структурной функции отца, а именно об освобождении от конфликтов отношений матери и ребенка даже после процесса индивидуализации в первые годы жизни.

Сцена, известная каждому имеющему хоть какое-то отношение к детям: девятилетняя дочь – назовем ее Марой – скандалит с матерью (такое бывает, и причин для этого предостаточно: мир, который мы обязаны предоставить своим детям, ежедневно по несколько раз вступает в конфликт с тем, что дети хотели бы иметь или делать). По какой-то причине Мара злится на свою мать, причем справедливо (с ее точки зрения). Мать, естественно, придерживается другого мнения, не собирается больше мириться с бунтом дочери и отправляет ту (со своей точки зрения, справедливо) в ее комнату – в противном случае девочке придется забыть о завтрашнем празднике у подруги. Хлопнув дверью и заливаясь слезами, Мара исчезает в своей комнате. Там она вынашивает планы мести: она больше не промолвит матери ни слова, та еще увидит! И не притронется ни к чему, что та приготовила! И может быть, даже не пойдет больше в школу, и тогда мать отправят в тюрьму за то, что ее дочь не учится. Или же в следующий раз наступит матери на ногу, чтобы та взвыла от боли, потому что у нее мозоли… С каждой новой идеей Мара становится все больше и сильнее, пока совсем не успокаивается. Она решает нарисовать могущественную злую принцессу, превращающую всех, кто хочет причинить ей зло, в деревья. На рисунок уходит полчаса. Правда, принцесса выходит очень милой посреди гостеприимного леса, но Мара уже не против этого. Она считает, что рисунок удался на славу, и поступает так же, как всегда, нарисовав что-то красивое: показывает его матери. Та – гнев ее тоже стих, – обрадованная тем, что дочь «больше не сходит с ума», восхищается рисунком, после чего Мара дарит его ей…

Пока все идет хорошо. Но при чем здесь отец? Что ж, с эмоциональной точки зрения Мара полностью освободилась от матери на ограниченный период времени, по крайней мере, как от объекта своей нежной привязанности. Да, в гневе она даже хочет отправить ее в тюрьму. Если задуматься о том, насколько Мара зависит от своей матери и как она на самом деле ее любит, то с психологической точки зрения такие агрессивные фантазии являются огромным достижением. Однако Мара смогла сделать это только потому, что все ее фантазии о мести руководствовались решающей мыслью, о которой я умолчал в рассказе: «Мне вообще не нужна мама, у меня же есть папа! И он меня по-настоящему любит!» Без этой утешительной мысли разлад с матерью, которая оказалась бы тогда «единственным человеком в мире, который у меня есть», поверг бы ее в глубокое горе и страх. Однако это как раз и есть та самая эмоциональная конфликтная ситуация, что рано или поздно приводит к избеганию конфликтов из-за страха потерять отношения, проглатыванию разочарования и гнева (т. е. к «вытеснению», выражаясь языком психоанализа). Это ведет либо к сверхадаптации детей, либо к чередованию гармоничных нежных отношений матери и ребенка и периодических мощных взрывов эмоций, которые ребенок больше не может вытеснять. Можно представить эту ситуацию в виде скороварки, клапан которой закрыт и больше не реагирует на внутреннее давление так, чтобы всегда можно было выпустить пар наружу, поэтому периодически крышку срывает.

Мара тем не менее в состоянии выпустить свой гнев (спустить пар): сначала через настоящий бунт, затем через фантазии (мысли о мести) и, наконец, – в состоянии независимости и бесстрашной гордости – символически через художественную форму (рисунок). И все это благодаря самому существованию отца, которому не обязательно при этом присутствовать и которому абсолютно ничего об этом не известно. Кстати, вероятно, он выполняет эту функцию не только для Мары: после того, как Мара исчезает в своей комнате, хлопнув дверью, мать может представить себе, как будет вечером жаловаться на нее мужу, как тот серьезно поговорит с дочерью и т. д. Для нее отец тоже действует как своего рода эмоциональный запасной путь, как смягчающий конфликт «третий объект», позволяющий ей и Маре продолжить свои нежные отношения с того самого места, на котором они прервались полчаса назад.

1.4. Отец как объект любви и идентификации

Вероятно, вам будет более знакомо значение отца, возникшее из непосредственного отношения к нему ребенка. Не позднее четырехлетнего возраста привлекательность отца быстро возрастает. В частности, у девочек возникает нежная, чаще всего страстная привязанность к отцам. Если некоторые из моих слушательниц не могут вспомнить ту раннюю любовь к своему отцу, это никоим образом не означает, что ее не существовало: ведь чувства и фантазии эдипального периода начинают вытесняться примерно с шести- или семилетнего возраста. Если сегодня вы, будучи женщиной, умеете (надеюсь!) испытывать к мужчинам нежные, эротические чувства, выходящие за рамки лишь сексуального влечения, вы бессознательно черпаете их из этого эдипального источника (разумеется, возможно также, что своему «запасу нежной любви» вы обязаны исключительно ранним отношениям с матерью. Я вернусь к этой мысли чуть позже).

Матерям часто бывает трудно справиться с такой переменой предпочтений, и они ошибочно ищут нарушения в отношениях с дочерью, реагируют обидами и (или) отстраненностью или агрессией. Но здесь нет ничего страшного: это совершенно нормально, и в шесть или семь лет дочка опять «вернется» к вам! Правда, бывает, что девочки не проявляют эдипальную любовь открыто, особенно когда отцы редко бывают дома и (или) оскорбительно ведут себя по отношению к своим дочерям.

Большинство из нас наверняка умеет скрывать нежные чувства. Вспоминаю один случай из своей юности. Мне было около шестнадцати лет, когда я влюбился в девочку, с которой дважды в неделю встречался на музыкальном кружке. Целый год я «умудрялся» всякий раз усесться на заднюю парту по диагонали от нее и все занятие пожирать ее глазами – естественно, так, чтобы она этого не заметила, – ни разу не обмолвившись с ней ни словом. Однажды она исчезла – перешла в другую школу. Она так никогда и не узнала, что на протяжении нескольких месяцев была предметом мечтаний одноклассника… И не так уж мало отцов, которые понятия не имеют, как сильно их любят дочери.

Мальчики тоже любят своих отцов, но их любовь гораздо меньше связана с нежной, страстной природой любви девочек (такие чувства мальчик продолжает направлять на мать), а скорее определяется мечтой и страстным желанием стать таким же, как отец (хотя я уже упоминал, что отождествление мальчиков с отцами, а девочек – с матерями завершает эдипальную фазу на шестом или седьмом году жизни; то, что мы называем «идентификацией» в психоанализе, обозначает, естественно, не само событие – например, в том смысле, что мальчики (девочки) засыпают вечером «неидентифицированными», а просыпаются на следующее утро уже идентифицированными со своими отцами (матерями). Предпосылки идентификации проявляются уже в первые два года жизни. Мы имеем дело с постепенным процессом, заканчивающимся лишь в шестилетнем или семилетнем возрасте). Ужасно оказаться «брошенным» собственным отцом в такой ситуации. В этом и заключается трагизм, который, как мы вскоре увидим, состоит не только в потере самого важного или второго по значимости человека.

1.5. Отец как часть определения гендерной идентичности

Что означает понятие «определение половой идентичности»? Оно включает в себя совокупность сознательных и бессознательных представлений о том, что значит быть «мальчиком» или «девочкой», что значит однажды «стать мужчиной» или «стать женщиной». О том, что отцы важны для определения половой идентичности своих сыновей, уже частично говорится в обществе. Но для девочек они не менее важны, поскольку то, что Эрик Х. Эриксон (1959) называет чувством идентичности, включая чувство сексуальной идентичности, состоит из трех компонентов. Один из них – воспринимаемые ребенком свойства любимого объекта. Ребенку хочется выглядеть, говорить, двигаться, быть таким же, как мама или папа. Он хочет стать однажды таким же большим, красивым, умным, как они, и уже сейчас «работает» над этим. Выражаясь языком психоанализа, ребенок идентифицирует себя со своими родителями. С самого начала эдипального периода родитель одного с ним пола становится все более важным как «объект идентификации», т. е. соответственно отец для мальчика и мать для девочки. Однако одновременно происходит – пусть в основном бессознательно – и идентификация с противоположным полом. Другими словами: мальчики всегда также впитывают черты матери, а девочки – отца. Достаточно хорошо функционирующая триада «мать – отец – ребенок» гарантирует, среди прочего, определенный баланс «мужских» и «женских» частей личности. О третьем компоненте чувства идентичности задумываются реже: ребенок идентифицирует себя не только с воспринимаемыми характеристиками своих родителей, но и с отношением родителей к себе – вернее сказать, с собственным представлением об их отношении к нему:

♦ если в детстве мне кажется, что мама или папа меня любят, я чувствую себя достойным любви и люблю себя;

♦ если мне кажется, что мама или папа гордятся своей дочерью (сыном), то я чувствую себя «настоящей девочкой» («настоящим мальчиком») и горжусь собой и своим полом.

То же самое происходит, когда такое представление относится не ко мне как «целому» ребенку, а избирательно, к определенным аспектам моей личности. Поэтому, когда у меня возникает ощущение, что мама или папа любят меня только тогда, когда я «послушный(ая)», «ласковый(ая)», «самостоятельный(ая)», «сильный(ая)», «мужественный(ая)», «женственная», «разумный(ая)», «эмоциональный(ая)», «довольный(ая)», «больной(ая)» и т. д.:

♦ либо не смогу любить себя, если я «непослушный(ая)», «неласковый(ая)», «несамостоятельный(ая)» и т. д., и постепенно утрачу (вытесню) эти стороны своей личности;

♦ либо неустанно продолжаю бороться, потому что хочу всегда быть любимым таким, какой я есть. Если ожидания родителей или мое представление об их ожиданиях не изменятся и тогда, то существует опасность: я могу полностью потерять ощущение того, что меня любят и одобряют, т. е. что я достоин любви и привлекателен.

Можно сказать, что родители являются для меня своего рода зеркалом, и, поскольку у меня нет другого зеркала, остается допустить, что мое отражение в этом зеркале действительно является «мной», т. е. я идентифицирую себя с ним. Теперь легко можно представить себе, что́ значит для меня, мальчика или девочки, не иметь отца ни в качестве позитивного объекта идентификации, ни в качестве «зеркала». Если я мальчик, то:

♦ мне не хватает «мужской» модели, на которую я мог бы ориентироваться – как сейчас, так и в будущем, с учетом того, что когда-нибудь стану «настоящим мужчиной»;

♦ это также мешает мне идентифицировать себя с некоторыми аспектами личности матери, потому что она (в сексуальном плане) другая, не такая, как я. Соответственно, я могу чувствовать себя мужчиной, только когда я другой, что также касается несоблюдения установленных ею правил и границ (кстати, основной причиной того, почему дети с так называемым вызывающим поведением – преимущественно мальчики, становятся именно нарушаемые ими правила, озвученные преимущественно женщинами: матерью, воспитательницами, учительницами);

♦ мне не хватает отца в качестве «зеркала», гарантии того, что я на правильном пути. Но не только этого: если отец не просто не существует, а был утерян – например, в процессе расставания или развода родителей, – положение становится еще хуже: дети, да и некоторые подростки переживают расставание родителей, в первую очередь, таким образом, что они не удовлетворяют родителя, с которым больше не живут, т. е. в большинстве случаев отца, так как он теперь не так сильно привязан к ним – а значит, они не достаточно достойны любви;

♦ и наконец, его отсутствие также влияет на создаваемый мною образ женщины, а точнее – гетеросексуальных отношений. Представьте себе, что́ означает для будущего мужчины ассоциировать отношения между мужчиной и женщиной (в основном, естественно, бессознательно) лишь с отношениями между маленьким мальчиком и властной матерью: я буду в хороших отношениях со своей партнершей, если исполняю ее желания, ощущаю себя ничтожным, бессильным, немужественным, «импотентом» (иногда даже в буквальном смысле). И наоборот, я чувствую себя мужественным только тогда, когда мне удается доминировать над женщинами точно так же, как в бытность ребенком с «вызывающим поведением» (не лучшая предпосылка для равноправных партнерских отношений!).

А как обстоит дело с девочками? Растущая без эмоциональных, интенсивных отношений с отцом девочка:

♦ не в состоянии идентифицировать себя с чертами характера, обычно называемыми «мужскими», больше свойственными отцам, чем матерям;

♦ она также лишена нормального знакомства с «мужским полом», что легко приводит к тому, что хотя впоследствии мужчины могут быть для нее сексуально притягательными и в качестве «других» крайне привлекательными, на самом деле они являются неизвестными существами. А неизвестность может быть весьма манящей, но одновременно пугающей и небезопасной;

♦ и наконец, ей также не хватает отца в качестве «зеркала». Для девочки это означает, что при известных обстоятельствах у нее может отсутствовать естественная уверенность в том, что она как девочка (женщина) достойна любви и привлекательна для своего отца (мужчины). В случае с девочками развод или расставание родителей – который дети, как уже упоминалось, переживают как бросание – также влияет на будущее: какой эмоциональный груз должна нести по жизни (будущая) женщина, если воспоминания о первом мужчине, которого она нежно любила, омрачены воспоминанием о том, как он ее бросил! Поэтому, как в случае с мальчиками ощущение «недостаточно достойного любви мужчины» может стать частью идентичности на протяжении всей жизни, у девочек – сознательно или бессознательно – нередко возникает чувство «Я недостаточно достойна любви и привлекательна как женщина, чтобы он (мужчина) меня не бросил». Это неизбежно приводит к сильно выраженной склонности к приспособлению, а точнее к подчинению, т. е. к «идеальной» противоположности (в равной степени управляемой страхом) тенденции доминирования у мужчин.

Помимо всего прочего, такие последствия лишения отца также приводят у девочек к глубоко укорененным, большей частью бессознательным представлениям, способствующим изменению традиционной модели отношений между мужчинами и женщинами. Без всяких провокаций замечу, что в феминистских (в широком смысле) кругах часто встречается представление о женщинах как двигателе эмансипации, а о мужчинах – как о представителях традиционной репрессивной модели отношений. Это также может быть верно на общественно-политическом уровне, где речь идет о сознательных ценностных установках. Что касается воспитания детей, то преобладание женщин в детском саду, школе и семье в сочетании с отсутствием отца, вероятно, является самым важным консервативным фактором. Дети, получившие возможность вырасти с отцом и матерью, – такое, конечно, тоже бывает, несмотря на развод или расставание родителей, – имеют больше шансов обрести гармонично сбалансированную по «женским и мужским качествам» личность, лучшее нарциссическое приданое (уверенность в себе), бо́льшие возможности получить хорошее образование; у них также, скорее всего, будут психологические предпосылки для переноса свободных социально-политических взглядов, на сознательном уровне разделяемых сегодня большинством молодых людей, и на новый вид общепринятых отношений мужчины и женщины, которые будут приносить больше удовлетворения и лучше функционировать – что в конечном итоге составляет значительную часть мозаики того, что мы называем счастьем.