Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

Дэйзи начала петь, создавая музыку своим хриплым, ритмичным шепотом, открывая в каждом слове значение, которого оно никогда не имело до этого и никогда не будет иметь после. На высоких тонах мелодии ее голос приятно прерывался, продолжая выводить ее, как это бывает у контральто, и каждый такой переход передавал воздуху какую-то толику ее теплого душевного очарования.

– Очень много пришло таких, которые не были приглашены, – внезапно произнесла она. – Вот та девушка явно не была приглашена. Они просто внаглую пришли сами, а он слишком вежлив, чтобы возражать.

– Я все же хотел бы знать, кто он такой и чем занимается, – настаивал Том. – И, я думаю, я займусь этим и все выясню.

– Зачем? Я могу тебе сразу сказать, – ответила она. – У него было несколько аптек, много аптек. Он построил их сам.

Запоздалый лимузин уже подъезжал к ним по аллее.

– Спокойной ночи, Ник! – сказала Дэйзи.

Ее взгляд оставил меня и поскользил вверх, на освещенную площадку лестницы, из открытой двери которой лились звуки маленького, приятного и печального вальса «Три часа утра», популярного в тот год. В конце концов, в самой этой неофициальности вечеринки у Гэтсби скрывались романтические возможности, каких совершенно не было в ее мире. Что было особенного в той песне, звучавшей со второго этажа, которая будто звала ее назад, в дом? Что теперь будет происходить там в эти покрытые туманом неясности неисчислимые часы? Может быть, к нему приедет какая-то невероятная гостья, бесконечно необычная и изумительная, какая-нибудь ослепительная молодая девушка, которая одним своим свежим взглядом на Гэтсби в один момент чарующей встречи сотрет из его памяти эти пять лет его непоколебимой преданности.

Я задержался допоздна в тот вечер: Гэтсби попросил меня подождать, пока он освободится, и я бродил по саду, пока не подбежала с темного пляжа неизменная охлажденная и восторженная компания любителей ночного купания, пока не погасли огни в гостиных наверху. Когда он, наконец, спустился по лестнице, загорелая кожа была натянута необычайно туго на его лице, а глаза его были радостными и усталыми.

– Ей не понравился вечер, – выпалил он.

– Наоборот, понравился!

– Ей не понравился вечер, – настаивал он. – Она не получила удовольствие.

Он замолчал, и я понял, что он пребывал в невыразимой депрессии.

– Я чувствую себя очень далеко от нее, – сказал он. – Мне трудно дать ей понять, чего я хочу.

– Ты говоришь о танце?

– Танец? – Одним щелчком пальцев он сбросил со счетов все танцы, которые станцевал с ней. – Старик, танец не имеет никакого значения.

От Дэйзи он хотел ни больше, ни меньше, чем чтобы она подошла к Тому и сказала: «Я никогда тебя не любила». И после того, как она сотрет этой фразой-приговором четыре года жизни с Томом, они смогут перейти к обсуждению уже более конкретных шагов, какие нужно будет предпринять. Один из них заключался в том, что после того, как она станет свободной, они должны будут вернуться в Луисвилль и сыграть свадьбу в ее доме – точно так, как это было пять лет назад.

– А она этого не понимает, – сказал он. – Раньше она была понятливой. Мы, бывало, сидели вместе часами…

Он замолчал и стал ходить взад-вперед по пустынной дорожке, покрытой фруктовыми корками, выброшенными сувенирами и раздавленными цветами.

– Я бы не требовал от нее слишком многого, – рискнул я возразить. – Повторить прошлое невозможно.

– Повторить прошлое невозможно, говоришь?? – воскликнул он скептически. – Именно, что возможно!

Он оглянулся и обвел все вокруг диким взглядом, будто это прошлое притаилось здесь, в тени его дома, на расстоянии вытянутой руки.

– Я поправлю здесь все и воссоздам в точности ту обстановку, какая была у нас раньше, – сказал он, решительно кивая головой. – Она увидит.

Он говорил много о своем прошлом, и из этого я понял, что он хотел вернуть что-то, может быть, какое-то представление о себе, которое сгорело в топке любви к Дэйзи. Жизнь его была беспорядочной и лихорадочной с тех пор, но если бы он смог однажды вернуться к какой-то отправной точке и снова пройти весь путь, но уже размеренно, он смог бы вспомнить, в чем именно оно заключалось…

…Одним осенним вечером за пять лет до этого они шли по улице; вокруг падали листья; наконец, они подошли к такому месту, где деревьев не было, и тротуар был весь белый от лунного света. Они остановились на этом месте и повернулись друг к другу. Вечер уже перешел в холодную ночь, наполненную тем таинственным волнением, которое ощущается два раза в год при смене времен года. Спокойные огни в домах мурлыкали свою колыбельную во тьму, а среди звезд царили оживление и суета. Краем глаза Гэтсби видел, как кирпичи тротуаров складываются в настоящую лестницу, которая ведет в некое сокровенное место над деревьями: он может взобраться по ней, если будет взбираться один, а, взобравшись, сможет втягивать в себя сок жизни, пить большими глотками ни с чем не сравнимое молоко удивления.

Сердце его билось чаще и чаще по мере того, как бледное лицо Дэйзи приближалось к его лицу. Он знал, что как только он поцелует эту девушку и тем самым навечно соединит свои невыразимые видения с ее бренным дыханием, его разум уже никогда не взыграет над реальностью весело и свободно, как разум Бога. Поэтому он медлил, прислушиваясь еще какое-то мгновение к тому камертону, которым судьба ударяла по звезде. Потом поцеловал ее. От прикосновения его губ она расцвела для него, раскрывшись, как цветок, и его идеальное «Я» обрело полноту воплощения.

Во всем, что он говорил, даже в его ужасающей сентиментальности, было что-то мне уже знакомое, – какой-то неуловимый ритм, какой-то фрагмент забытых слов, которые я слышал уже где-то очень давно. В какой-то момент слова попытались сложиться в фразу на моих устах, и мои губы разомкнулись с большим трудом, как у немого, будто им препятствовало нечто большее, чем колебание дрожащего воздуха. Однако они не издали никакого звука, и то, что я почти вспомнил, так и осталось навечно похороненным во мне.

ГЛАВА 7

Как раз в то время, когда любопытство в отношении Гэтсби было в высшей степени разогретым, одним субботним вечером огни в его доме погасли, не дотянув до глубокой ночи, и в такой же тьме, в какой началась его карьера Тримальхиона, она и закончилась. Лишь со временем я начал обращать внимание на то, что автомобили, подъезжавшие с надеждой к его дому, задерживались там не дольше минуты и затем мрачно уезжали восвояси. Решившись однажды проверить, не болен ли он, я подошел к его дому: незнакомый дворецкий с грубым выражением лица выглянул из двери, косо и подозрительно оценивая меня.

– Мистер Гэтсби болен?

– Нет… – и после паузы прибавил «сэр» медленно и неохотно.

– Я не вижу его уже довольно долго, и беспокоюсь, не случилось ли чего. Скажи ему, что пришел мистер Каррауэй.

– Кто? – спросил он грубо.

– Каррауэй.

– Каррауэй. Хорошо, я скажу ему.

И тут же захлопнул дверь.

Моя финка сообщила мне, что Гэтсби уволил всю обслугу в доме еще неделю назад и заменил ее полдюжиной других, которые теперь не ходят в Уэст-Эгг за покупками, где их могут подкупать торговцы, а делают скромные закупки, заказывая их по телефону. Мальчик-бакалейщик рассказывал, что кухня превратилась в свинарник, и вообще, по общему мнению в поселке, этот новый народ – вообще никакие не слуги.

На следующий день Гэтсби позвонил мне по телефону.

– Уезжаешь? – поинтересовался я.

– Нет, старик.

– Я слышал, что ты уволил всех своих слуг.

– Просто мне нужны были такие, которые не будут распускать слухи. Дэйзи навещает меня очень часто и по вечерам.

Таким образом, весь этот караван-сарай распался, как карточный домик, от одного ее неодобрительного взгляда.

– Это люди, для которых Вольфсхайм захотел что-то сделать. Они все братья и сестры. Когда-то они уже управляли маленькой гостиницей.

– Я вижу.

Он звонил по просьбе Дэйзи, чтобы узнать, приду ли я на обед к ней домой завтра. Там будет и мисс Бейкер. Через полчаса позвонила и сама Дэйзи и, как мне показалось, с большим облегчением восприняла мое согласие приехать. Они что-то затеяли. И все же я не мог поверить в то, что они используют этот случай, чтобы устроить сцену, особенно такую довольно-таки мучительную, какую Гэтсби обрисовал в общих чертах в саду.

Следующий день выдался знойным, почти последним и точно самым жарким днем лета. Когда мой поезд вырвался из тоннеля на солнечный свет, только горячие гудки Национальной кондитерской фабрики прорывали тишину полуденного зноя. Соломенные сиденья вагона готовы были уже загореться; женщина, сидящая напротив меня, некоторое время деликатно исходила потом под своей белой блузкой с длинными рукавами, затем, когда газета, которую она держала в руках, стала мокрой под ее пальцами, бросила это бесполезное занятие и в отчаянии погрузилась в глубокую жару с унылым воплем. Ее сумочка соскользнула на пол.

– О, Боже! – ахнула она.

Медленно нагнувшись, я поднял ее и протянул ей, держа за крайний кончик уголков, чтобы показать, что не имею никакого злого умысла, но все сидящие рядом, включая саму женщину, все равно посмотрели на меня подозрительно.

– Жара! – сказал кондуктор знакомым лицам. – Ну и погодка!..жарко!..жарко!..жарко!..вам разве не жарко? Не жарко? Не жарко?

Мой сезонный билет вернулся ко мне с темным следом от его руки. Будто кому-то здесь в этой жаре было интересно, чьи горячие губы он целовал, чья голова увлажняла пижамный карман в области его сердца!

… По холлу дома Бьюкененов гулял легкий ветерок, донося звук звонящего телефонного аппарата до нас с Гэтсби, пока мы стояли в ожидании у двери.

– Что? Вам нужно тело хозяина? – прорычал дворецкий в трубку. – Сожалею, мадам, но мы доставить его к аппарату не можем – сегодня слишком жарко, чтобы прикасаться к нему!

На самом деле он сказал: «Да… Да… Понимаю».

Он положил трубку и подошел к нам, слегка поблескивая от пота, чтобы принять наши соломенные шляпы.

– Мадам ожидает вас в гостиной! – громко произнес он, зачем-то указав рукой направление. В этой жаре любое лишнее движение было злоупотреблением и без того скудным запасом жизненных сил.

В комнате, хорошо затененной навесами, было темно и прохладно. Дэйзи и Джордан возлежали на громадном диване, придавив, словно тяжелые серебряные идолы, свои белые платья, трепещущие в потоке обжигающего воздуха от вентиляторов.

– Мы не в состоянии двигаться, – произнесли они одновременно.

Пальцы Джордан, напудренные добела поверх бронзового загара, на мгновение задержались в моих.

– А где мистер Томас Бьюкенен, атлет? – поинтересовался я.

И тут я услышал его голос, грубый, приглушенный, хриплый, у телефонного аппарата из холла.

Гэтсби стоял посередине темно-красного ковра и пристально рассматривал все вокруг зачарованными глазами. Дэйзи наблюдала за ним и смеялась своим милым, заразительным смехом; маленькое облачко пудры поднялось в воздух над ее грудью.

– Если верить слухам, – прошептала Джордан, – то это звонит любовница Тома.

Мы молчали. Голос из холла стал громким и раздраженным: – Что ж, очень хорошо! Тогда я вообще не продам тебе машину… Я не обязан тебе ничего продавать… а то, что ты беспокоишь меня об этом в обеденное время, так это вообще недопустимо!

– Трубку повесил микрофоном вниз и разговаривает, – сказала Дэйзи цинично.

– Нет, это не так, – заверил я ее. – Это настоящая сделка. Я в курсе того, о чем он говорит.

Том резко распахнул дверь, заслонив ее проем на какое-то мгновение своим плотным телом, и быстро вошел в комнату.

– Мистер Гэтсби! – Он протянул свою широкую, плоскую руку с хорошо скрываемым неудовольствием. – Рад видеть вас, сэр… Ник…

– Сделай нам холодный напиток, – крикнула Дэйзи.

Когда он опять вышел из комнаты, она встала, подошла к Гэтсби и, пригнув его лицо к своему, поцеловала его в губы.

– Ты знаешь, что я люблю тебя, – прошептала она.

– Вы забываете, что здесь еще присутствует дама, – сказала Джордан.

Дэйзи оглянулась в нерешительности.

– Вы тоже поцелуйтесь с Ником.

– Что за низкая, вульгарная девушка!

– Мне все равно! – крикнула Дэйзи и начала танцевать на кирпичном камине. Потом она вспомнила о жаре и с виноватым видом села на диван как раз в тот момент, когда в комнату вошла няня в свежевыстиранной одежде, ведя за руку маленькую девочку.

– Мое сокро-о-вище! – тихим голосом пропела она, протягивая к ней руки. – Ну, иди, иди же скорей к твоей маме, которая любит тебя.

Дитя, отпущенное няней, устремилось через всю комнату к своей маме и робко устроилось у нее в платье.

– Сокро-о-вище! Есть ли у мамы пудра для прекрасного золота твоих волос? Встань же сейчас и скажи всем: З-д-р-а-в-с-т-в-у-й-т-е.

Мы с Гэтсби по очереди наклонились, чтобы взять маленькую неохотно подаваемую нам ручку. После этого он продолжал смотреть на дитя с удивлением. Я не думаю, что до этого он по-настоящему верил в ее существование.

– Меня одели перед обедом, – сказало дитя, с чувством повернувшись к Дэйзи.

– Это потому, что твоя мама захотела тебя показать гостям. – Улыбка превратила ее лицо в одну сплошную морщину, подобную той, что на ее маленькой белой шее. – Да ты просто мечта! Прекраснейшая маленькая мечта!

– Да, – спокойно признало дитя. – У тети Джордан тоже белое платье.

– Как тебе друзья твоей мамы? – Дэйзи повернула ее лицом к Гэтсби. – Тебе не кажется, что они прелестны?

– Где папа?

– Она не похожа на своего отца, – объяснила Дэйзи. – Она похожа на меня. У нее мои волосы и моя форма лица.

Дэйзи откинулась на спинку дивана. Няня сделала шаг вперед и протянула руку.

– Пойдем, Пэмми.

– До свидания, милая!

Выражая постоянно обращенным назад взглядом свое нежелание уходить, вымуштрованное дитя взяло за руку свою няню, которая вытащила ее за дверь, и в этот момент вернулся Том, неся перед собой четыре бокала джиновых рики, полных позванивающих кубиков льда.

Гэтсби взял с подноса свой бокал.

– Они и в самом деле выглядят холодными, – сказал он с явным напряжением в голосе.

Мы опустошили их большими жадными глотками.

– Я где-то читал, что солнце с каждым годом становится все горячее и горячее, – сказал Том добродушно. – Похоже, что очень скоро земля упадет на солнце… или нет, – подождите, – скорее, совсем наоборот: солнце остывает с каждым годом.

– Выйдем на воздух, – предложил он Гэтсби. – Я хочу, чтобы вы взглянули на само это место.

Я вышел вместе с ними на веранду. По зеленой глади Пролива, застоявшейся от жары, медленно полз один парусник в сторону более прохладного моря. Глаза Гэтсби мгновенно засекли его; он поднял руку и указал на противоположную сторону бухты.

– Я живу прямо напротив вас.

– Неужели?

Наши глаза устремились вдаль, оторвавшись от клумб с розами, плавящегося от жары газона и пожухлой от тягостно-жарких дней травы вдоль берега. Белые крылья парусника медленно плыли на фоне голубой, прохладной дали неба. В этой дали лежал океан, украшенный, будто фестонами, выступами суши, и изобилующий благословенными островами.

– Вот вам настоящий спорт, – сказал Том, кивая головой. – Я бы хотел сейчас побыть там, на том паруснике вместе с ним, хотя бы с полчаса.

Обедали мы в столовой, также затемненной от жары, и запивали нервную веселость холодным элем.

– Чем же мы будем занимать себя сегодня вечером? – воскликнула Дэйзи. – И завтра, и в последующие тридцать лет?

– Не все так мрачно, – сказала Джордан. – Жизнь начинается заново, когда освежается осенью.

– Но сейчас-то так жарко, – настаивала Дэйзи, готовая расплакаться, – и все так неясно и запутанно… Давайте все поедем в город!

Ее голос боролся с жарой, пробивался сквозь нее, бил ее, вылепливая формы из ее бесчувственности.

– Я слышал, что сейчас все делают гаражи из конюшен, – говорил Том Гэтсби. – Но я первый, кто сделал конюшню из гаража.

– Так кто хочет поехать в город? – настойчиво спросила Дэйзи. Взгляд Гэтсби медленно поплыл в ее сторону. – Ах, – воскликнула она, – как же элегантно ты выглядишь!

Их взгляды встретились, поглощая друг друга неотрывно, будто они были одни в пространстве. Сделав над собой усилие, она опустила взгляд на стол.

– Ты всегда выглядишь так элегантно! – повторила она.

Она сказала ему, что любит его, и это видел Том Бьюкенен. Он был поражен. У него даже рот открылся, и он посмотрел сперва на Гэтсби, потом снова на Дэйзи так, будто только что узнал в ней ту, которую знал много лет назад.

– Ты похож на того мужчину с рекламного щита, – продолжала она невинным голосом. – Ну, ты знаешь того мужчину, который рекламирует…

– Так, хорошо, – прервал ее поспешно Том. – Я полностью за то, чтобы ехать в город. Собирайтесь: мы все едем в город.

Он встал, но продолжал бросать взгляды то на Гэтсби, то на свою жену. Никто не шевельнулся.

– Пойдемте же! – Его самообладание дало небольшую трещину. – В чем дело, в конце концов? Если мы едем в город, то давайте, поехали.

Его рука, дрожа от усилия, с которым ему все еще удавалось сдерживать себя, поднесла к его губам стакан с последним глотком эля. Голос Дэйзи поднял нас всех на ноги и вывел на раскаленный гравий подъездной аллеи.

– Мы что, просто вот так сорвемся и поедем? – возражала она. – Прямо уже сейчас? И что, даже не дадим никому выкурить ни одной сигареты сперва?

– Все курили сигареты на протяжении всего обеда.

– О, ну, тогда давай займемся чем-то интересным, – просила она его. – Сейчас очень жарко, чтобы суетиться.

Он ничего не ответил.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – сказала она. – Пошли, Джордан.

Они поднялись наверх, чтобы переодеться, тогда как мы, трое мужчин, стояли во дворе, вороша ногами горячий гравий. Серебряная дуга луны уже забрезжила на западном небосклоне. Гэтсби начал что-то мне говорить, потом передумал, но не раньше, чем Том подкатил и стал смотреть на него выжидательно.

– У тебя конюшни здесь? – выдавил из себя вопрос Гэтсби.

– За четверть мили отсюда по прямой дороге.

– А-а-а!

Пауза.

– Я не вижу никакого смысла ехать в город, – вдруг раздраженно выпалил Том. – Эти женщины вбили себе в голову, что в городе лучше…

– Мы возьмем с собой что-то пить? – раздался голос Дэйзи из верхнего окна.

– Я возьму виски, – ответил Том и пошел в дом.

Гэтсби резко повернулся ко мне:

– Я не могу ничего выдавить из себя в его доме, старик.

– Голос у нее какой-то нескромный, – заметил я. – Будто это не ее голос, а… – я замялся.

– Это голос больших денег, – неожиданно сказал он.

И это было так. Я никогда не понимал этого раньше. Это был голос больших денег: именно они были тем неистощимым очарованием, которое то нарастало, то ослабевало в нем; его металлическим звоном, его цимбалами, под которые он выводит свою песнь: «…В высоком белом замке дочь царя, золотая девушка…».

Том вышел из дома с литровой бутылкой, завернутой в полотенце; за ним вышли Дэйзи и Джордан в маленьких тугих шляпах из проволочной ткани с легкими накидками через плечо.

– Поехали все в моей машине, – предложил Гэтсби. Он пощупал рукой горячую зеленую кожу своего сиденья. – Мне нужно было поставить ее в тень.

– Переключение передач у нее обычное? – спросил Том.

– Да.

– Тогда ты садись в мой купе-кабриолет, а я сяду за руль твоей машины, и поедем в город.

Это предложение не понравилось Гэтсби.

– В ней вряд ли хватит бензина, – возразил он.

– Бензина в ней полно, – громко сказал Том. Он посмотрел на стрелку прибора. – А если он кончится, я могу заправиться в любом аптекарском магазине. Сейчас в аптекарском магазине можно купить что угодно.

Пауза последовала за этой на первый взгляд бессмысленной репликой. Дэйзи бросила хмурый взгляд на Тома, и какое-то неподдающееся определению выражение, совершенно незнакомое мне и при этом смутно узнаваемое, будто я только слышал о нем с чьих-то слов, отразилось на мгновение на лице Гэтсби.

– Садись же, Дэйзи, – сказал Том, подталкивая ее рукой к машине Гэтсби. – Я повезу тебя в этой цирковой повозке.

Он открыл дверь, но она вывернулась из его руки.

– Ты повезешь Ника и Джордан. А мы поедем за вами в купе.

Она прошла очень близко к Гэтсби, задев его плащ своей рукой. Мы с Джордан и Томом сели на переднее сиденье машины Гэтсби, Том неуверенно нажал на незнакомые ему рычаги управления, и мы рванули в раскаленную завесу гнетущей жары, оставив их далеко позади.

– Ты видел это? – спросил Том.

– Что именно?

Он бросил на меня проницательный взгляд и понял, что мы с Джордан обо всем знали с самого начала.

– Вы, наверно, думаете, что я дурак? – предположил он. – Может, я и дурак, но у меня пробуждается иногда… можно сказать, ясновидение, которое подсказывает мне, что делать. Может, вы и не верите в это, но наука…

Он сделал паузу. Острое ощущение непосредственной реальности овладело им, оттащив от края пропасти теоретизирования.

– Я провел небольшое исследование этого субъекта, – продолжил он. – Я копнул бы глубже, если бы только знал…

– Ты хочешь сказать, что был у медиума? – спросила в шутку Джордан.

– Что? – Он смотрел на нас в недоумении, пока мы смеялись. – У медиума?

– Ну да, по поводу Гэтсби.

– По поводу Гэтсби! Нет, не был. Я имел в виду, что провел небольшое исследование его прошлого.

– И обнаружил, что он окончил Оксфорд, – подсказала Джордан.

– Да, конечно, Оксфорд! – с недоверием в голосе сказал он. – Какой может быть Оксфорд, когда он ходит в розовом костюме?

– И, тем не менее, он выпускник Оксфорда.

– Разве что Оксфорда в Нью-Мексико, – пренебрежительно фыркнул Том, – или чего-то в этом духе.

– Послушай, Том, если ты такой сноб, зачем ты тогда пригласил его на обед? – раздраженно спросила Джордан.

– Дэйзи пригласила его; она знала его еще до того, как мы с ней поженились, и один бог знает, где они познакомились!

Мы все сейчас были склонны к раздражительности на фоне тающего эля, и, помня об этом, ехали какое-то время в тишине. Потом, когда выцветшие глаза Доктора Т. Экльберга появились на горизонте, я вспомнил предостережение Гэтсби о бензине.

– У нас его достаточно, чтобы доехать до города, – сказал Том.

– Но вот здесь гараж, прямо рядом, – возразила Джордан. – Я не хочу, чтобы мы застряли где-нибудь на этой палящей жаре.

Том резко нажал на оба тормоза, и мы, проехав тормозной путь, резко остановились в пыли под вывеской Уилсона. Через мгновение из своего укрытия показался хозяин заведения и уставился пустым взглядом в автомобиль.

– Заправить бы не мешало! – крикнул Том грубо. – Для чего еще, как ты думаешь, мы бы здесь остановились, – полюбоваться видами?

– Я болен, – сказал Уилсон, продолжая стоять на месте. – Целый день болею.

– Что случилось?

– Совсем нет сил.

– Может, я сам тогда залью? – спросил Том. – В телефоне твой голос звучал довольно бодро.

Сделав над собой усилие, Уилсон вышел из-под навеса и, тяжело дыша, открутил колпачок бака. На солнце его лицо выглядело зеленым.

– Я не хотел прерывать ваш обед, – сказал он. – Но мне очень нужны сейчас деньги, и поэтому я хотел узнать, что вы собираетесь делать с вашей старой машиной.

– Как тебе нравится эта? – спросил Том. – Я купил ее на прошлой неделе.

– Красивый желтый цвет, – сказал Уилсон, сжимая рычаг заправочного пистолета.

– Хочешь купить ее?

– Это большой риск для меня, – слегка улыбнулся Уилсон. – Но я мог бы заработать немного денег на той, другой.

– Слушай, а зачем тебе вдруг понадобились деньги?

– Я засиделся здесь. Хочу уехать отсюда. Мы с женой хотим уехать на Запад.

– Твоя жена хочет уехать?! – воскликнул Том испуганно.

– Она торочит мне об этом уже десять лет. – Он оперся на мгновение о помпу, прикрыв рукой глаза от солнца. – А теперь она уезжает в любом случае, хочет она того или не хочет. Я собираюсь увезти ее отсюда.

Мимо нас промчался двухместный кабриолет с облаком пыли и машущей рукой.

– Сколько с меня? – резко спросил Том.

– Просто в последние два дня у меня возникли кое-какие подозрения, – объяснил Уилсон. – Именно поэтому я и хочу уехать. Именно поэтому я беспокоил вас так насчет машины.

– Сколько с меня?

– Доллар двадцать.

От неослабевающей удушливой жары я стал плохо соображать и не сразу понял, что пока еще его подозрения на Тома не упали. Ему стало известно, что Миртл ведет какую-то свою жизнь отдельно от него в другом мире, и от шока этого открытия он буквально физически заболел. Я пристально посмотрел на него, потом на Тома, который сделал аналогичное открытие менее чем за час до этого, и подумал о том, что ничто: ни ум, ни расовая принадлежность, – не отличает так мужчин друг от друга, как спокойное и болезненное восприятие действительности. Уилсон воспринял это настолько болезненно, что выглядел виновато, непростительно виновато, будто только что узнал, что она какая-то нищенка с ребенком.

– Я отдам тебе эту машину, – сказал Том. – Завтра вечером я пригоню ее тебе.

Местность эта всегда вызывала во мне какую-то неясную внутреннюю тревогу, и даже сейчас, в полном разгаре дня, я вдруг обернулся, будто кто-то предупредил меня о какой-то опасности сзади. Над кучами угольной золы гигантские глаза Доктора Т. Экльберга продолжали нести свою вахту, но через мгновение я заметил, что на нас смотрели еще одни глаза футах в двадцати от нас.

В одном из окон над гаражом шторы были немного раздвинуты, и из этой щели пристально всматривалась в машину Миртл Уилсон. Настолько поглощена она была представившимся видом, что даже не подумала о том, что ее могут увидеть; эмоции одна за другой медленно проявлялись на ее лице подобно объектам на медленно проявляющейся фотопленке. Выражение ее лица было мне на удивление знакомым: это было выражение, которое я часто видел на лицах у женщин, но на лице у Миртл Уилсон оно казалось бессмысленным и необъяснимым до тех пор, пока я не понял, что ее глаза, широко раскрытые от ужаса и ревности, были прикованы не к Тому, а к Джордан Бейкер, которую она приняла за его жену.

Нет растерянности большей, чем растерянность простодушного, и когда мы отъехали от того места, Том начал ощущать на себе горячие удары бича под названием «паника». Его жена и его любовница, еще за час до того казавшиеся верными и никем не тронутыми, стали быстро ускользать из его рук. Инстинкт заставил его нажать на газ с двойной целью: перегнать Дэйзи и оставить Уилсон позади, и мы помчали по шоссе в сторону Астории на скорости пятьдесят миль в час, пока под паутиной из балок надземки мы не увидели медленно тянущийся по дороге голубой кабриолет.

– Эти большие кинотеатры на углу Пятидесятой улицы такие прохладные, – намекнула Джордан. – Я люблю Нью-Йорк в разгар летнего дня, когда на улицах безлюдно. В это время в нем ощущается что-то очень чувственное, какая-то переполненность спелостью, будто самые разные чудо-плоды вот-вот упадут в твои руки.

Слово «чувственное» усилило внутреннюю тревогу Тома, но прежде, чем он смог придумать протест, кабриолет остановился, и Дэйзи посигналила нам, чтобы мы поравнялись с ними.

– Так куда мы направимся? – крикнула она.

– Как насчет кино?

– Там так жарко! – посетовала она. – Знаете, что: вы идите в кино, а мы покатаемся по городу и встретим вас после сеанса. – Хоть и с трудом, но ее остроумие слегка шевельнулось. – Мы будем ждать вас на углу каких-то улиц. И таким образом я оседлаю сразу двух лошадей.

– Мы не можем спорить об этом здесь, – сказал Том с нетерпением, когда какой-то грузовик за нами издал длинный гудок, приправленный руганью. – Езжайте следом за мной на южную сторону Центрального Парка, к Плазе.

Несколько раз он поворачивал голову назад, ища глазами их машину, и когда другой транспорт замедлял их движение, он ехал медленно до тех пор, пока они снова не появлялись сзади. Я думаю, он боялся, что они могут резко свернуть в какой-то переулок и исчезнуть из его жизни навсегда.

Но они не исчезли. Зато мы все вместе предприняли гораздо менее объяснимый шаг, сняв гостиную одного люкса в отеле «Плаза».

Суть тех долгих и бурных пререканий, в результате которых мы оказались все вместе в той комнате, я сейчас припомнить не могу, хотя до сих пор отчетливо помню то физическое ощущение, когда мои подштанники постоянно ползли вверх, обвив влажной змеей мои ноги, а по спине стекали струйками капли холодного пота. Сама эта идея возникла из предложения Дэйзи снять пять ванных комнат и принять холодную ванну, которое потом приняло более осязаемую форму «места, где можно выпить мятный джулеп». Каждый из нас повторял снова и снова, что это «безумная идея» – мы все вместе наперебой повторяли ее недоумевающему клерку и думали, или хотели думать, что это очень смешно…

Комната была большая и душная, несмотря на то, что уже было четыре часа пополудни; открыв окна, мы впустили лишь поток горячего воздуха из раскаленных кустов Парка. Дэйзи подошла к зеркалу и, стоя спиной к нам, поправляла свою прическу.

– Шикарный люкс, – прошептала Джордан уважительным тоном, что вызвало у всех лишь усмешку.

– Откройте еще одно окно, – скомандовала Дэйзи, не оборачиваясь.

– Окон больше нет.

– Думаю, нам лучше позвонить и заказать топор…

– Что нам нужно сделать, так это забыть о жаре, – сказал Том с нетерпением. – Вы только делаете ее в десять раз хуже, постоянно жалуясь на нее.

Он развернул полотенце, достал из него бутылку виски и поставил на стол.

– Почему бы тебе не оставить ее в покое, старик? – заметил Гэтсби. – Это ведь ты захотел поехать в город.

Наступило минутное молчание. Телефонная книга соскользнула с гвоздя и упала на пол страницами вниз, после чего Джордан прошептала: «Извините», но на этот раз никто не засмеялся.

– Я подниму ее, – предложил я.

– Я уже поднял ее. – Гэтсби изучил оторвавшийся шнурок, промычал заинтересованно «Хмм!» и швырнул книгу на стул.

– Эту твою присказку ты считаешь очень остроумной, не так ли? – сказал резко Том.

– Какую?

– Это постоянное повторение слова «старик». Откуда ты его взял?

– А теперь послушай, Том, – сказала Дэйзи, повернувшись от зеркала. – Если ты будешь переходить на личности, я не задержусь здесь больше ни минуты. Позвони и закажи лед для мятного джулепа.

Когда Том взял трубку, накопившаяся в комнате жара взорвалась и превратилась в звук, и мы оказались в атмосфере торжественных аккордов вальса Мендельсона, доносившихся из танцевального зала внизу.

– А представьте, что кто-то еще выходит замуж в такую жару! – воскликнула Джордан безрадостно.

– И, тем не менее, я выходила замуж в середине июня, – вспомнила Дэйзи. – В Луисвилле в июне! Тогда кто-то упал в обморок. Кто упал в обморок, Том?

– Билокси, – кратко ответил он.

– Мужчина по фамилии Билокси. «Блокс» Билокси, он еще изготавливал коробки (и это факт), и был родом из Билокси, штат Миссисипи.

– Они еще занесли его в мой дом, – прибавила Джордан, – потому что мы жили через два дома от церкви. И он жил в моем доме три недели, пока папа не сказал ему убираться вон. Через день после того, как он ушел, папа умер. – После некоторой паузы она прибавила, будто подумав, что сказала что-то непочтительное: «Но одно с другим никак не связано».