© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2007
* * *
Святитель Феофан Затворник. Жизнеописание
Епископ Феофан – в миру Георгий Васильевич Говоров – сын священника Владимирской церкви, села Чернавска, Елецкого уезда, Орловской губ. Родился он 10 января 1815 г. Благочестивые родители воспитали его в церковном духе, так что с раннего детства он возымел крепкую любовь к Церкви. Недаром и писал он потом, что церковность – самое могучее средство правильного воспитания детей.
Окончив Ливенское духовное училище, он поступает в Орловскую духовную семинарию, которую с успехом заканчивает в 1837 г. Высшее образование святитель Феофан получил в Киевской Духовной Академии, которую он блестяще закончил со званием магистра богословия. В Академии все его помнили, как скромного и благоговейного юношу. Об этом времени он так писал: «Река жизни нашей пересекается волнистой полосой юности. Это время вскипания телесно-духовной жизни. Тихо живет дитя и отрок, мало быстрых порывов у мужа, почтенные седины склоняются к покою; одна юность кипит жизнью. Надобно иметь очень твердую опору, чтобы устоять в это время от напора волн… Что сказать о том, кто не только не любил христианской жизни и истины, но даже никогда и не слыхал о них?.. Он – дом без ограды, преданный разграблению или сухой хворост, преданный горению в огне…»
Будучи студентом Киевской Духовной Академии, он много раз посещал Лаврские пещеры. Здесь, очевидно, у него и созрела мысль об отречении от мира. За несколько месяцев до окончания курса Георгий Васильевич Говоров принял монашеский постриг. В иночестве он нашел свое истинное призвание; к этому его располагали и естественная доброта сердца, и голубиная кротость, и снисходительность, и доверчивость к людям, да и некоторая застенчивость в обращении. По всему видно было, что он не создан для поприща житейской борьбы и суеты. Вскоре его посвящают во иеродиаконы, а затем – в иеромонахи. После пострижения он посетил Лавру, где подвизался старец иеросхимонах Парфений. Этот умный молитвенник так наставлял молодых монахов: «Вот вы, ученые монахи, набрав себе много правил, помните, что одно важнее всего: молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу – вот чего добивайтесь».
Успешно окончив Академию с титулом Магистра Богословия, иеромонах Феофан назначается ректором Киево-Софийских училищ и преподавателем латинского языка. Около пяти лет занимал он эту должность. Взгляд свой на воспитание он выразил в таком духе: «Воспитание из всех святых дел – самое святое… Надобно так расположить дух учеников, чтобы у них не погасло убеждение, что главное у нас дело есть Богоугождение, а научность есть придаточное качество, случайность, годная только на время настоящей жизни. И потому никак не должно ставить ее так высоко и в таком блестящем виде, чтобы она занимала все внимание и поглощала всю заботу. Нет ничего ядовитее и гибельнее для духа христианской жизни, как эта научность и исключительная об ней забота. Она прямо ввергает в охлаждение и потом навсегда может удержать в нем…»
13 декабря 1844 г. Его назначают бакалавром нравственного богословия в С.-Петербургскую Духовную Академию. Но когда в 1846 г. его причислили к соборным иеромонахам Александро-Невской Лавры, он подал прошение об увольнении, как бакалавра и помощника инспектора Академии. Он весь, безраздельно хотел отдаться иноческому служению… Скоро промысл Божий указал ему иное призвание: его назначили членом Русской миссии в Иерусалиме, где он пробыл до 1853 года.
Вид Палестины, ее холмов и долин, светлых озер и источников удивительно ярко воскрешает в нашем сознании библейские события. Можно представить, как богато питалась душа о. Феофана священными воспоминаниями. Его влекло в древние обители Палестины, в знаменитую Лавру св. Саввы Освященного… Там он мог и слышать поучительные рассказы и сам наблюдать уединенную жизнь подвижников. В 1855 г. он стал настоятелем посольской церкви г. Константинополя, где многое узнал об Афоне и тамошних подвижниках.
В 1859 году архимандрит Феофан посвящается в епископский сан, с назначением на Тамбовскую кафедру, где он служил до 1863 г. Отсюда его переводят во Владимир, где он открывает женское епархиальное училище и начинает издавать «Владимирские епархиальные ведомости». Как на Тамбовской, так и на Владимирской кафедре Владыка Феофан был неутомим. Он очень часто служит, всегда проповедует, путешествует с целью личного знакомства с паствой, возвращает заблудших в лоно церкви, заботится о духовно-учебных заведениях, открывает церковно-приходские школы, возобновляет храмы Божии – на все простиралось его заботливое архипастырское попечение.
Вскоре святитель Феофан сподобился великого утешения: присутствовать при открытии мощей святителя Тихона Задонского. С юных лет он горел любовью и благоговением к памяти святого Тихона. И здесь, при раке новоявленного святителя, у него сложилось твердое решение идти по его стопам. Оставив Воронежскую кафедру, он удаляется в Задонск, чтобы посвятить себя созерцательной жизни. Как святитель Тихон, так и святитель Феофан решил всю свою ученость посвятить служению Церкви в качестве аскета-затворника.
С 1871 года преосвященный Феофан предался полному затвору в Вышенской пустыни – бедной и как бы затерявшейся в лесах Тамбовской губернии. Для совершения богослужения святитель Феофан устроил себе маленькую церковь, выделив для этого часть гостиной. Вместо иконостаса, была простая занавесь из дешевой материи, которой алтарь был отделен от остальной части церкви. В свою келью, кроме келейника, духовника и настоятеля обители, являвшихся к нему по временам, никого не принимал.
Узнав о великом подвижнике, люди со всех сторон стали письменно обращаться к нему за советами; и святитель Феофан, не нарушая своего затвора, не отказывал никому в духовном наставлении. Ежедневно он писал около сорока ответных писем. В них он выражает отеческую заботу к одним, других наставляет, вразумляет, иным отвечает на те или иные вопросы христианской жизни, тех утешает в скорбях, иных предостерегает от разного рода заблуждений и увлечений. Следя из своего затвора за современною жизнью и мыслью, особенно церковной, святитель Феофан со всею ревностью сильного борца Православия встает на защиту его при первом появлении какого бы то ни было учения, противного духу Православия.
В 1883 г. на письмо одного из племянников, где тот просит у него темы для сочинений, преосв. Феофан отвечает ему следующими словами: «Вы просите тем – их легче решать, чем задавать. Я той мысли, что всего лучше писать о том, что падет на сердце: ибо там настоящий источник речи.– Если со вне нужен толчок, то вот он: нас съедает протестанщина, – пашковство, штунда, толстовщина и подобное – все оттуда. Так берите разные пункты мудрований сих,– и бейте их без милости.– Писали вы о том, что есть истина, и нашли, что она есть только в учении Христовом. Идите далее и решайте, где учение Христово. Решайте так: в слове Божием, понимаемом по учению, устно оставленному Апостолами, и хранимому св. Православною Церковью, – с дополнениями из Предания и того, чего нет в Писании Божием… – Этим положите камень – в основу борьбы с протестантами. Затем можете колотить их очень успешно во всем.– Читайте больше св. отцов и их изучайте, – особенно первых веков (3–4-й). Там дух Апостольский. Ведь и у нас много суемудрецов, которых тоже нужно бить. Если не упустите заняться ими: то они сами направят вас на то, чем надо заняться и что написать» (Из письма к племяннику И. А. Крутикову).
Со временем жизнь святителя Феофана сделалась сокровенною для людей, а ведомою одному Богу. Даже на прогулку, для пользования свежим воздухом, преосв. Феофан в годы полного затвора выходил на балкон при своем флигеле так, чтобы никто не мог его увидеть.
О жизни святителя в полном затворе можно передать небольшие сведения – частично по некоторым его собственным замечаниям, частично по свидетельству близких лиц, наконец, по тому, что открылось в его кельях после его кончины. В церквушке во имя Богоявления Господня, устроенной в келье, он совершал богослужения или вычитывал, что нужно в положенные часы. Там-то он, в первые десять лет полного затвора каждый воскресный и праздничный день, а в последующие годы ежедневно, совершал и Божественную Литургию, также один, «в сослужении ангелов», по выражению одного инока. В алтаре церковке, на стене, по кончине святителя, нашли подвешенный мешочек, весь наполненный записочками с именами лиц, просивших святителя поминать их в своих молитвах.
Рядом с келейною церковью преосв. Феофана находился его рабочий кабинет. Здесь он занимался изучением святоотеческой литературы, которую суммировал в своих вдохновенных творениях и письмах.
Перед праздниками Рождества Христова и Пасхи, получив пенсию, он почти всю ее рассылал по почте разным бедным и родным, оставляя себе лишь немногое на необходимые потребности. А другим рассылал он безвозмездно книжки свои, также соответственно потребности. Святитель сам первый был строгим исполнителем правила, которое предлагал другим к исполнению, а именно: «Не говори требующему помощи: приди завтра; сделай для него сейчас, что можешь. И просить себя долго не заставляй, это похоже на торг». И он спешил с помощью вещественною или духовною ко всякому нуждающемуся. Письма преосв. Феофана часто представляли собой целые трактаты ученого или популярного характера. В пособие своему замечательному уму и памяти, преосв. Феофан обладал обширною келейною библиотекой, которую постоянно увеличивал, выписывая русские и иностранные книги.
Среди книг разного содержания были: «История России» Соловьева, «Всемирная история Шлоссера», сочинения Гегеля, Фихте, Якоби, Ульрици, энциклопедический словарь, богословская энциклопедия на французском языке в 150 томах и много других. Ибо, как говорил святитель, «и книги с человеческими мудростями могут питать дух. Это те, которые в природе и в истории указывают нам следы премудрости, благости, правды и многопопечительного о нас промышления Божия… Бог открывает Себя в природе и истории так же, как и в Слове Своем. И они суть книги Божии для тех, кто умеет читать» («Душеп. Чтение», 1894 г., № 4).
Но, как само собою понятно, у преосв. Феофана, как человека истинно духовного, более всего было книг духовного содержания: издания Библии, Симфонии, толкования на Библию, творения св. отцов и учителей Церкви вселенской (св. Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Исаака Сирина, аскетические писания, полное издание Миня); и русской (св. Нила Сорского, Димитрия Ростовского, Тихона Задонского и др.); богослужебные книги – Четьи-Минеи, прологи и т. д., почти все духовные журналы, и прочие.
Кроме писания, преосв. Феофан в своем затворе занимался еще разного рода рукоделиями. «Нельзя все духовным заниматься – писал он,– надо какое-либо нехлопотливое рукоделие иметь. Только браться за него надо, когда душа утомлена, и ни читать, ни думать, ни Богу молиться не способна». «Есть ли у вас какое рукоделие? Если нет, изобретите. Без рукоделия плохо. Читать и молиться (разумею молитву, во вне выраженную) нельзя непрестанно. А праздно сидеть, мысли блуждать начнут, так и надо в помощь себе рукоделие изобрести» (Письма, 1-й вып.).
Так среди молитвенных подвигов, в церковке и келье совершаемых, среди разного рода умственных занятий и рукоделий у святителя-затворника подлинно не проходило ни минуты без дела. А затем уже немного времени оставалось на удовлетворение телесных нужд сна и бодрствования. Такой подвижник духа, каким был святитель Феофан, не нежил своего тела продолжительным сном, роскошными и многими яствами и пр., напротив, он умерщвлял его всячески, по заповеди св. отцев-подвижников, которую сам же, в русском переводе, предложил ревнующим о спасении: «Должно нам смирять и истощать свое тело воздержанием, а не поблажать ему сластями, чтоб удостоиться царства небесного» (Письма о Хр. жизни).
Незатейливым был порядок обыденной жизни святителя-затворника. По окончании литургии, святитель легким стуком давал знать келейнику о времени утреннего чая. После чая владыка занимался умственными работами, плодами которых были его многочисленные писания и письма. В час дня был у него обед, за которым в последние годы святитель в скоромные дни вкушал только по одному яйцу и по стакану молока. В четыре часа по полудни подаваем был чай; а ужина совсем не было. В постные дни, конечно, еще более усиливалось телесное воздержание святителя-подвижника, которого питали и укрепляли только духовные занятия и молитвенные подвиги.
Что побудило святителя Феофана предаться полному затвору после немногих лет обычного пребывания на покое в Вышенской пустыни? – Без сомнения, главным побуждением к тому служило искреннее, сознательное, выработанное долговременным опытом жизни в иноческом чине, желание полного, совершенного отрешения от мира и всего, что в мире. Ободряющими же к тому для него, как епископа, примерами могли служить такие высокие примеры, как – из истории Церкви вселенской – пример св. Исаака Сирина, а из истории Церкви Русской – пример столь чтимого преосвященным Феофаном святителя Тихона Задонского.
Однако, сам святитель Феофан, оставивший епархиальное служение на 52-м году своей жизни и после долговременного искуса в иноческой жизни, не сразу по удалении на покой посвятил себя полному затвору, а лишь через шесть лет после удаления в Вышенскую пустынь. Он глубоко сознавал высоту подвига затвора полного и потому, как других иноков предостерегал от поспешности в исполнении желания предаваться полному затвору, так и сам не спешил.
«Хотелось бы, говоришь, в затвор. Раненько, да и нужды нет. Один же живешь. Когда-когда кто зайдет. А что в церкви бываешь, это не разбивает твоего одиночества, а утверждает, или дает тебе силу и дома проводить время молитвенно. По временам можно день-другой не выходить, все с Богом стараясь быть. Но это у тебя и так само собою бывает. Так нечего загадывать о затворе. Когда молитва твоя до того укрепится, что все время будет держаться у тебя в сердце пред Богом в благоговении, не выходить из него, и ничем другим заняться не захочет. Этого затвора ищи, а о том не хлопочи. Можно и при затворенных дверях по миру шататься, или целый мир напустить в свою комнату» (Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни, стр. 298).
Сам святитель, не довольствуясь общественным служением с его разного рода отвлечениями от всецелого посвящения себя на служение Богу, на поиски единого на потребу; сперва удалился от дел общественного служения, а затем, когда увидел, что при общежительных условиях иноческой жизни все же многое препятствовало ему всецело предаваться Богу и уединенно беседовать с Ним единым, перешел к полному затвору. Правда, бывали минуты, когда и он сам допускал и другие внушали ему мысль о возвращении к общественному служению в звании епархиального архиерея, в виду полноты сил душевных и телесных, которыми он еще обладал. Но скоро мысль о высокой цели пустынножительства, – о том. что в пустынном уединении он несет особого рода службу Церкви, – побеждала всякую мысль о возвращении в мир.
«Потому св. отцы наши, – писал он сам со слов св. подвижников востока христианского,– поселялись в пустынях, горах, лаврах, монастырях, кельях и пропастях земных, затворах, столпах, чтобы, удаляясь от всего другого, через совершенное терпение, послушание и отсечение воли своей очиститься от страстей и укрепиться в добродетели в общежительных обителях или в уединении и в совершенном отшельничестве воспитать добрые нравы и чувства, посредством трезвения, соблюдая ум не развлекаемым нечистыми помыслами, в надежде или тем. или другим способом обрести Бога, ради Которого поднимали все труды и подвиги, как телесные, так и душевные» (Сб. аскет. пис., стр. 96).
Так жительствовал в Вышенской пустыне святительзатворник во все многолетнее время своего в ней пребывания, молясь не только о себе, но и о других, трудясь в области духовной письменности уже прямо не ради себя, а ради ближних и достигши того, о чем торжественно и велегласно поет святая Церковь по отношению к пустынникам: «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме».
В своих писаниях преосв. Феофан является и проповедником, и истолкователем источников богословия – св. Писания и св. Предания, и богословом-систематиком, и прекрасным переводчиком, и вообще духовно-нравственным писателем, «светом миру» (Матф. 5:14), сиявшим в такое время, когда, с одной стороны, мгла западничества, с его лжеверием, различного рода заблуждениями и нравственным развращением, сильно облагала умы и сердца наших соотечественников, а с другой, и в самом русском обществе древние устои верований, убеждений и строгой нравственности очень уж были расшатаны, и тьма все более застилала духовные очи своих современников. Они не могли не видеть этих верований и убеждений преосв. Феофана – и это да послужит им, как предтечам антихристовой революции, в суд и осуждение.
«Сколько знамений показал Господь над Россиею,– писал в скорби святитель Феофан, – избавляя ее от врагов сильнейших и покоряя ей народы! Сколько даровал ей постоянных сокровищ, источающих дивные знамения, – в св. мощах и чудотворных иконах, рассеянных по всей России! И однако же, во дни наши Россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне впадает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья только сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и случающиеся геологические ошибки с Божественным откровением. Зло растет; зловерие и неверие поднимают голову; вера и православие слабеют. Ужели мы не образумимся?.. И будет, наконец, то же и у нас, что, например у французов и других… А если это будет, что думаете, будет нам за то в день судный, после таких Божиих к нам милостей? Господи! спаси и помилуй Русь православную от праведного Твоего и надлежащего прещения!» (Мысли на каждый день года по церк. чт. из слова Божия, стр. 233, 306, 371).
Сам свят. Феофан, как строгий аскет-подвижник, в своем нравоучении – «весь в Боге» – «В чем все дело заботливости о спасении души?» – спрашивает он. – «В том, чтобы иметь Бога своим Богом и себя сознавать Божиим». Соответственно этому все нравственное учение преосвященного Феофана направлено к тому, чтобы наглядно показать: «как дойти до спасительного желания богообщения и ревностно пребывать в нем и как безбедно пройти к Богу среди всех распутий, возможных на сем пути, по всем степеням» (Путь ко спасению, стр. 6). Поэтому в своем нравоучении «он берет человека на распутьях греха, проводит огненным путем очищения и доводит до возможной для него степени совершенства, в меру возраста исполнения Христова» (там же, стр. 9).
Средство к достижению этой цели можно обозначить вообще как прогрессирующую победу духа над телом. Признавая в человеке три составные части его существа: дух, душу и тело и видя в духе божественную часть в человеческом существе – тот «образ Божий», который Творец напечатлел на своем создании, еп. Феофан считает нормальным и целесообразным лишь такое соотношение составных частей человеческого существа, когда дух, восстановив в себе присущие ему свойства и стремления – в страхе Божием, в действии совести и в желании лучшего мира – покоряет себе душу и тело. «Тогда в душе царствует страх Божий, добросовестность и несвязанность ничем внешним, тогда «является желание и производство бескорыстных дел или добродетелей… душа совершает дела не потому, что они нужны, полезны и приятны, но потому, что они хороши, добры и справедливы». Тогда «плоть подчиняется духу и ему работает, теряя свои естественные права – на пищу через пост, на сон через бдение, на покой через непрерывный труд и утомление, на услаждение чувств через уединение и молчание».
«Тело есть нечто внешнее для души, нечто такое, что она должна отделять от себя и, почитая своим, не сливать с собою», ибо оно, после грехопадения первых людей, сделалось седалищем страстей, так что если оно будет в силе, то дух ослабеет, ибо «плоть крепнет за счет духа… дух… за счет плоти» (Путь ко спасению, стр. 318).
Но в ослаблении духа повинным бывает не одно тело, – и душа привносит сюда свою нечистую долю. – «В сущности, потребности тела нашего – говорит преосв. Феофан – просты и бесстрастны. Посмотрите на животных: не объедаются, лишнего не спят, удовлетворив плотскую потребность в свое время, затем целый год остаются спокойны. Это лишь душа, забыв свои лучшие стремления, настроила себе из простых потребностей тела множество противоестественных стремлений, ставших, по безмерности своей, противоестественными и телу» (Мысли на каждый день года, стр. 164).
Сняв, так сказать, через это часть вины с тела и относясь одинаково недоверчиво как к телу, так и к душе, одинаково поврежденной грехом, преосв. Феофан видит единственный путь ко спасению – в подчинению их духу. Он с грустью сопоставляет состояние и соотношение этих составных частей – в грешнике и в ревнующем о спасении: «Где у одного голова, у другого ноги. Один весь в Боге и живет духом с умерщвлением низшей части и подчинением себе средней; другой – вне Бога, в чувственно-животном мире, живет фантазией, мятется желанием, поражается страстями и извращением душевной деятельности» (Начерт христ. нравоуч., стр. 325).
Переходя к характеристике христианского учения, святитель Феофан говорит: «Природа наша повредилась чрез падение. Христианство во всем своем строе есть восстановление сей природы в первый чин. Следовательно, оно есть в существе своем насилие природы, как она в нас теперь есть. Самопротивление и самопринуждение суть первые формы проявления жизни христианской, спасительной, ведущей к цели. На природу никогда не следует ссылаться, или на нее опираться безусловно,– ибо она совмещает в себе смесь должного с недолжным. Поэтому, перерабатывая себя, надо не на природу смотреть, а на норму совершенства, предлагаемою христианством» (Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни», Душеполезное чтение, 1882 г., стр. 173). Преосвященный Феофан подробно излагает способ, так сказать одухотворения человека, борьбы и победы над душою и телом. Он как бы игнорирует душевную жизнь, служащую у него синонимом жизни мирской.
Для духовной жизни развитие душевной жизни совсем не требуется. Духовная спасительная жизнь начинается и развивается независимо от душевного развития. Отсутствие последнего никакого ущерба не причиняет первой и достоинства ее не умаляет. Душевное все, и в самом лучшем его виде, цену получает только тогда, когда вполне подчиняется духовности, само же по себе – ничто для вечности (там же, стр. 480).
Но в то же время святитель Феофан и не враг мирской жизни, с ее прогрессом и цивилизацией. – «Не подумал бы кто, говорит он в одной из своих проповедей, что мы восстаем против всякого усовершенствования и всякого изменения к лучшему. О, нет! Бог благословит всякое доброе улучшение; да благословит и труды тех, которые посвящают себя на это! Мы хотим только сказать, что истинною мерою благотворности улучшений должна быть сообразность их с духом веры, и что все, охлаждающее к вере и отчуждающее от церкви, все, заставляющее нарушать уставы ее и требующее перемены в них, все, приводящее к забвению божественного устроения вещей, не должно считаться признаком и плодом истинного усовершенствования и преуспеяния (прогрессом), а наоборот, возвращением назад (регрессом), нисхождением и пагубою. (Слова к Владимирской пастве, 1869 г., стр. 40). В руководство для своей воли христианин должен принять все устроение церкви «С ее догматами, заповедями, таинствами, священнодействиями, канонами и достодолжным руководством»: – «вместо верности началам гуманности, ставится обязательною верность обетам крещения и, вместо прогресса, стремящегося в неопределенную даль, – стремление к почести высшего звания о Христе Иисусе (Начертание христианского нравоучения», стр. 28).
«То язык моралиста-язычника, неведомый в Церкви Христовой, где превозносится гуманность и цивилизация, ибо в настоящее время мы потеряли всякое чувство самосохранения истинного. Ведемся же как ведомые прямо на пагубу, и никакой заботы о своей участи. Опустили руки, предались нечувствию; что будет, то будет! Вот каково положение наше! Не от того-ли так часты самоубийства? И это – плод нынешних учений, нынешних взглядов на человека и его значение! Вот вам и прогресс (Мысли на каждый день года» Дом. Бес. 1871 г., стр. 70). Когда человек, вместо усвоения ложных мирских начал, обратится смиренно к спасительному руководству Церкви, тогда всесильная благодать Божия вселяется в человека через таинства. Она разделяет в человеке душу и дух, возвращает последнему силу восстановить свойственные ему стремления и действия,– страх Божий, совесть, неудовлетворенность ничем мирским и жаждой богообщения. Тогда все силы и способности в человеке начинают действовать совершенно иначе, чем они действовали прежде в греховном человеке, преданном миру, – и христианин, при содействии благодати Божией, тогда «огненным путем очищения» и борьбы со своим эгоизмом и страстями освящает все естественные органы своей воли, как душевные, так и телесные. И – как орел, поднявшись с земли, легко и свободно парит в высших сферах воздушных, где и воздух чист, и нет суеты земной, – так и он восходит на высшую степень бесстрастия,– «Чем выше от земли, тем меньше бывает колебаний и движений в воздухе, а там, на самой высоте, – все тихо и спокойно,– ни бурь, ни громов, ни молний. Это образ покоя, какой обретает душа, погасившая всякое пристрастие земное и сердцем живущая на небесах, в непрестанной теплой молитве и не отходя от предстоянии Богу» (Слова к Тамбовской пастве» 1861 г., стр. 247). Тогда только человек доходит до такого состояния, что даже отрешается от жизни с людьми, готовый сказать вместе с Арсением Великим: «люблю вас, но не могу быть вместе с Богом и с людьми» «(путь ко спасению, стр. 385). Тогда является степень той любви, которая есть «подательница пророчества, причина чудотворений, бездна просвещения, источник огня божественного» (там же, стр. 392). Хотя – этого вожделенного покоя Божия «здесь достигают редкие, но там на небесах все, своим однако ж чином… Это и есть блаженство вечное» («Письма к разным лицам» Душ. Чт. 1882 г. стр. 377).
Святитель Феофан не высоко ставит жизнь душевную, мирскую.– «Житейская жизнь, говорит он, есть жизнь душевная, следовательно не такая, которой жить должен человек, ибо он должен жить жизнью духовную, чтобы быть таким, каким предназначила ему быть творческая десница Божия. Житейская жизнь при всем своем совершенстве цены не имеет. Цену она может получить лишь тогда, когда одухотворится влиянием на нее духа, или когда она примет в руководствующие и направляющие начала для себя – начала духа, т. е. страх Божий, совесть и жажду Бога (с недовольством благами земными) или покой в Боге.
А духовная жизнь сама по себе имеет цену, делая человека таким, каким он должен быть по намерению Творца своего» («Письма к разным лицам», Душ. Чт. 1880 г. стр. 74). Ценя так высоко духовную жизнь, святитель Феофан, сам строгий подвижник и аскет, горел только одним желанием, чтобы и все верные сыны Церкви, если не шли в пустыни, в монастыри, то во всяком случае, живя в мире, проникались тем духом и принципами, которые свойственны подвижничеству; ибо в этом – единственный путь ко спасению.
В то же время он постоянно подчеркивает, что тело наше по естеству и первоначальной природе чистое и предназначено быть постоянным спутником и другом души и, следовательно, вовсе не является принципом зла или темницей духа (как по учению Платона), а только после грехопадения получило слишком большое преобладание и перевес над душою и духом. «Есть и предел, выше которого заходить нельзя: не выдержит тело». В удовлетворении всех потребностей тела есть наименьшая мера. Закон подвига здесь таков: дойди до сей последней меры и остановись в ней, так, чтобы с этой стороны уже не быть беспокойным; а затем все внимание и весь труд обрати на внутреннее… Тело – не враг. Поставь его в свой чин, и оно будет самым надежным тебе подружием… Отчего разлив плотских утех и страстей? От услужливости душе плотоугодливой… Раздвигая пределы в количестве и в качестве, душа, в надежде почерпнуть здесь полноту блага, доходит до бешенства (мании) в своих плотоугодливых стремлениях, и все же не находит искомого, а только расстраивает себя и тело – себя потому, что не то дает себе, что должно, тело потому, что для него положена во всем естественная мера, нарушение которой разрушительно для него. Напрасно говорят, что подвижники враждебно относятся к своему телу. Они только поставляют его в свой чин, и удовлетворение потребностей его – в свою меру, с подчинением, конечно, сей меры своим особым целям. Тело есть орудие души для выполнения ее цели пребывания на земле («Сижу и думаю», Домашняя беседа 1869 г., стр. 4–5).
Заключительные слова приведенной тирады объясняют необходимость борьбы со страстями: ибо если тело – орудие души, а душа – орудие духа, то очевидно, что ввиду целесообразного развития своей природы, человек должен обходиться несколько сурово со своей душевно-животной природой. Тем более это необходимо, что страстная, греховная сторона в человеческой природе получает еще сильное подкрепление от мира и диавола. Отсюда – необходима борьба. Путь ко спасению нельзя пройти без самоотречения и борьбы со своим эгоизмом, с миром и диаволом. Необходимо подвижничество. Напрасно говорят, что подвижничество свойственно только монахам, а не мирянам,– «Монахи-то ведь христиане и должны ревновать о том, чтобы быть истинными христианами. Стало быть монахи с мирянами сходятся в главном деле; как же наставления монахов могут не идти к мирянам? Есть часть у монахов, не идущая к мирянам, но она касается только внешнего порядка жизни и отношений, а не внутренних расположений и духа. Последние должны быть у всех одинаковы, ибо «един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф. 4:5). Вот почему добрые миряне, ревнующие о спасении души, читать – не начитаются аскетических отеческих писаний Макария Великого, Исаака Сирианина, Лествичника, св. Дорофея, Ефрема Сирина, Добротолюбия и пр. О чем пишется в этих писаниях? О том как победить страсти, как очищать сердце, как насаждать в нем добрые расположения, как молиться и преуспевать в молитве, как благоустроять свои мысли и хранить постоянно внимание нерассеянным и прочее. А это разве не должно быть предметом забот всякого христианина?