КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка

© Бобков Ф. Д., наследники, 2019

© Макаревич Э. Ф., составление, биография, 2019

© ООО «Издательство Родина», 2019

* * *

Портрет Филиппа Денисовича Бобкова художника С. Присекина

Кто есть генерал КГБ Филипп Бобков

Вот он парадокс истории: я, сын расстрелянного отца в звании «врага народа» и мамы, медика-ученого, после Карлага сосланной в казахстанскую глубинку, где я прожил свои десять школьных лет, – пишу предисловие к изданию об одном из руководителей Комитета государственной безопасности СССР.

И я готов переговорить с читателем, предваряя его знакомство с этим необычным изданием. Оно интересно, ибо оно начинается с истории о девятикласснике, подавшимся добровольно на войну с фашисткой Германией, и замечу, вместе с отцом. Мужественно и смело воюя, он стал кавалером самой из самых «окопных» медалей Великой Отечественной войны – «За отвагу». Боевые ранения его – отметины на всю жизнь, тоже своего рода награды.

Читать о жизни Филиппа Денисовича Бобкова увлекательно. Как явствует из книги самого Бобкова «КГБ и власть» и следом идущей книги «Филипп Бобков и пятое Управление КГБ: след в истории», что составляют это издание, – он создал себе биографию особого кроя: от рядового, потом гвардии старшины в пехоте, – до генерала армии в должности первого заместителя председателя КГБ.

КГБ… Разве не хочется из первых уст познать какой была на самом деле наша политическая контрразведка с 60-х годов пролетевшего века, когда герой этой книги выступает в роли одного из создателей 5-го управления КГБ СССР, затем становится начальником и впоследствии куратором-шефом политической контрразведки уже на посту первого заместителя председателя Комитета? В книге представлены свидетельства того:

как шла борьба с инакомыслящими (именуемыми «диссидентами»), одни из которых осознанно подрывали устои официальной идеологии – другие, в своем романтическом порыве мечтали избавить страну от реально отжившего;

как порой драматически остро развивались межнациональные отношения в стране;

как на самом деле – в доктринах и в повседневных делах – осуществлялось Западом антисоветское наступление.

И наконец, едва ли не самая интересная тема, – как непросто, даже нередко с серьезнейшими осложнениями, складывались отношения верхушки правящей партии с подчиненным ей КГБ. Ф.Д. Бобков, как теперь можно узнать, профессионально, а отсюда и глубоко понимал, к чему могут привести поражения-ошибки на фронтах идеологической войны, что порождались крайне заскорузлым, ортодоксальным крылом в Политбюро ЦК КПСС.

Представленные факты вызывают раздумья, приоткрывают немало таинств предельно засекреченной чекисткой службы.

Я не числился в приближенных к Ф. Д. Бобкову. Но моя работа в качестве руководителя одного за другим двух лучших в СССР издательств вполне естественно обязывала контактировать с ним. Это когда надо было создавать книги о тех, кого продолжали напрочь замалчивать: деятелей дореволюционной России или жертв культа личности в довоенные времена. Попутно замечу: Бобков славился среди книголюбов коллекционированием книг серии «Жизнь замечательных людей».

Что же отложилось в памяти от этих контактов?

Его неколебимая уверенность в необходимости спасать социалистическое отечество от опасностей перерождения партийной власти и изощренно-действенного как отечественного, так и западного антисоветизма. Его неумолимое стремление быть справедливым в делах своей службы.

Несколько примеров. Один из работников ЦК КПСС доверил мне весьма впечатляющую историю. Шло заседание Политбюро ЦК партии под председательством главного идеологического ортодокса М. А. Суслова. Тема: как пресечь антисоветизм Солженицына. Все под воздействием председательствующего дисциплинированно перебирали лишь два варианта: арест или высылка за границу. И был вопрос к генералу КГБ Бобкову, на который он очень определенно ответил: обе «меры» вызовут крайне негативный отклик и в стране и за рубежом. Увы, «кремлевские мудрецы» не прониклись его мнением. И более всего настаивали на аресте.

Или вот другая история. В поле зрения КГБ оказался мой давний знакомый главный редактор журнала «Человек и закон» Сергей Семанов. Глава КГБ затребовал ареста, ибо был обеспокоен его сверхактивной настырностью в защите устоев патриотизма. А что Бобков, его заместитель? Рискнул воспротивиться! И свел «Дело» к «профилактическим» беседам; спасая журналиста, историка и его семью.

И ещё. Я знал, что ЦК ВЛКСМ пригласил поэта Евгения Евтушенко войти в нашу делегацию для участия во Всемирном фестивале молодежи и студентов в Хельсинки. Местом работы поэта тогда стал Клуб советской делегации с притягательным для иностранцев космическим именем «Спутник», который каждый день принимал молодежь из разных стран. И однажды Евтушенко увидел неистовый шабаш юных неофашистов, бесновавшихся перед советским Клубом. Было видно, что они настроены повторить его. Тогда глава комсомола и Филипп Денисович Бобков, который обеспечивал безопасность нашей делегации и сопротивление антисоветским выходкам, обсудили эту проблему с Евтушенко. И утром на корабле, где жила советская делегация, по корабельному радио раздался голос поэта. Он с искренней страстью читал своё ночью рожденное стихотворение «Сопливый фашизм» со строками «Но – фестиваль!» —// взвивался вой шпанья, // «Но – коммунизм!» —// был дикий рёв неистов. А концовка-то какова: «И если б коммунистом не был я,// то в эту ночь// я стал бы коммунистом!» И он был искренен в таком порыве.

Я отказываюсь от приема перерассказывать содержание книги. Она и без этого убедительно и поучительно поведает о непростой жизни и работе Ф. Д. Бобкова.

Однако, что в итоге?

КГБ… Как быть объективным в его оценках? Я отвергаю, как историк по образованию и писатель-документалист по профессии, усилия рьяных конъюнктурщиков в расчете на доверчивую публику со своим коварным для науки истории огульным ее редактированием. Одни очерняют все и вся. Другие эту историю засиропливают по ободок. Книга Бобкова и о Бобкове дает возможность избежать коварства однолинейного мышления. И в этом ее большая ценность.

Валентин Осипов,

член Высшего творческого совета Союза писателей России, лауреат Большой литературной премии России.

Филипп Бобков
«КГБ и власть»

От автора

Россия снова на переломе.

И, как нередко бывает при смене исторических эпох, когда ниспровергаются прежние, казалось, незыблемые идеалы и торжествует пафос огульного отрицания недавнего прошлого, стране угрожает опасность возникновения духовного вакуума, духовной смуты, этой мрачной предвестницы государственного распада и всеобщих бедствий. Но, к счастью, российское общество уже начинает постепенно преодолевать эту пагубную болезнь явно политического происхождения. Появилась возможность и более взвешенного, объективного освещения исторических событий минувших лет. Речь теперь все чаще идет не об охаивании или восхвалении, но о попытках глубокого осмысления советской истории во всей ее великой и трагической противоречивости.

Едва ли не самым болезненным и острым вопросом, вызывающим горячие споры о советском периоде, является деятельность органов государственной безопасности. Постоянное напоминание о жестоких репрессиях против собственного народа в годы культа личности Сталина – это, в отличие от послереволюционных мемуаров политкаторжан, не просто свидетельства, оставляемые в назидание потомкам, но прежде всего как бы самозащита общества от повторения чего-либо подобного в близком и отдаленном будущем. Я убежден, что ожоговая память о той народной трагедии не должна ослабевать и не правы те, кто призывает больше не ворошить драматическое прошлое.

Но наряду с регистрацией фактов о зловещих, мрачных страницах истории ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ сегодня встает и другая, еще более важная задача: понять, осмыслить сам механизм развязывания репрессий. Сводить дело к «монстру ВЧК-КГБ» – непростительное и, на мой взгляд, отнюдь не безобидное заблуждение, чреватое непредсказуемыми рецидивами нарушений законности. Ибо сама система государственной безопасности была лишь инструментом, исполнявшим политическую волю ЦК КПСС, который фактически руководил страной. Да, этот инструмент обладал важными полномочиями. Однако он не был ни «всевластным», ни «всесильным» – в том смысле, что на разных этапах истории СССР полностью подчинялся либо Сталину, либо высшему партийному руководству в целом. Не случайно КГБ и его предшественников издавна именовали «вооруженным отрядом партии».

Мне довелось на практике познать всю сложность отношений, существовавших между КГБ и ЦК КПСС, и в этой книге я попытался, возможно, впервые предать гласности некоторые особенности партийного руководства органами госбезопасности в так называемый «андроповский период». Разумеется, я не претендую на исчерпывающее изложение темы, но приведенные в книге факты бесспорно и полностью соответствуют истине. Надеюсь, что они позволят иначе взглянуть на деятельность множества настоящих профессионалов, честно и самоотверженно трудившихся в системе госбезопасности на благо Родины.

Время показало, что разрушение этой системы, превращение ее в «козла отпущения» за грехи высшего партийного руководства, устранение из нее профессионалов привело к катастрофическим последствиям для стратегической безопасности России. И сегодня мы наблюдаем первые признаки того, как требования самой жизни заставляют восстанавливать профессиональный и действенный институт государственной безопасности. Но превратится ли он в систему, стоящую на страже коренных интересов Отечества, или же станет репрессивным органом – это будет зависеть от целевых установок высшего руководства страны и возможностей контроля со стороны общества. В этой связи я и ставил своей целью извлечь из прошлого КГБ те уроки, которые важны для сегодняшнего дня. Отсюда и само название книги – «КГБ и власть».

Я немало размышлял о том, стоит ли браться за эту книгу. Волновал вопрос: а пришло ли время? Ведь многие события, о подоплеке которых пойдет речь, еще слишком живы в памяти людей, а их участники здравствуют и порой даже процветают. Между тем я неукоснительно придерживаюсь гиппократовского принципа «Не навреди!» – профессиональная этика не позволяет мне разглашать сведения, которые, уже не являясь секретными, могут в то же время нанести кому-либо моральный ущерб. В этом мне виделась особая сложность работы над книгой. Но соображения государственной пользы и общественного блага, острое ощущение необходимости именно сегодня начать разговор об истинной роли КГБ – повторяю, для извлечения уроков из недавнего прошлого! – взяли верх. Хочу надеяться, мне удалось рассказать многое, но при этом не отступить от принципа «Не навреди!».

В книге есть страницы, которые, видимо, вызовут известный интерес. Но они не относятся к разряду тех разоблачительных сенсаций, которыми ныне грешит наша пресса, будоража и взвинчивая общественное мнение. Речь идет о глубинной подоплеке некоторых реальных или вымышленных действий КГБ, которые общеизвестны и, казалось бы, уже «устоялись» в истории, в свете новых фактов, излагаемых в книге, они требуют переоценки.

В то же время я осознаю: могут прозвучать упреки в том, что я чего-то недоговариваю. Поэтому хочу разъяснить, что такого рода недоговоренности проистекают не из стремления скрыть или обойти молчанием какие-то факты. Просто есть судьбы людей, события и явления, которые не могут служить иллюстрацией общих тезисов, а представляют собой крупные самостоятельные «величины», заслуживающие отдельного обстоятельного анализа. Я надеюсь более детально продолжить начатый разговор, сконцентрировав его на теме интеллигенции, власти и КГБ.

И последнее. За долгие годы работы в системе госбезопасности – а проработал я там 45 лет – судьба пересеклась с жизнью множества людей. При мне сменились двенадцать руководителей органов ГБ: Меркулов, Абакумов, Игнатьев, Берия, Круглов, Серов, Шелепин, Семичастный, Андропов, Федорчук, Чебриков, Крючков. Это очень разные люди, как по уровню интеллекта и профессионализма, так и по личным качествам. Конечно, я не имел возможности непосредственно наблюдать работу всех шефов госбезопасности, однако могу передать атмосферу, которая складывалась на Лубянке при каждом из них – а некоторых я достаточно хорошо знал лично. И мне кажется, что сопоставление различных периодов деятельности органов госбезопасности также может помочь раскрытию главной темы этой книги, выраженной в ее заглавии.

Август, 1995

Начало жизненного пути

КАК УЖЕ БЫЛО СКАЗАНО, я не собираюсь писать автобиографию, но некоторые сведения о себе, о своей семье, думаю, сообщить нужно, чтобы стало понятно, как и когда я оказался на работе в системе государственной безопасности и что этому предшествовало.

Родился 1 декабря 1925 года в семье землемера на Украине. То были годы коренной ломки деревни, и отцу вместе с семьей приходилось кочевать по губерниям и уездам.

В 1932 году Украину потряс голод. Не обошел он и нашу семью, осевшую тогда в городе Макеевке. Помню, как вместе со сверстниками бегал на берег пруда и собирал там водоросли и ракушки, чтобы мать могла отобрать что-нибудь для стола, но главной пищей для нас были в те годы сушеные арбузные корки, которые где-то добывал отец.

Как ни удивительно, но уроком на всю жизнь остался для меня один, казалось бы, незначительный случай. Однажды к обеду отец принес из заводской столовой нечто подобное кровяной котлете. Бабушка, конечно же, положила ее мне. Но отец быстро переставил тарелку своему брату, который жил с нами и с трудом поправлялся после тяжелой болезни. Дядя, естественно, стал возражать и отказываться, но отец решительно настоял на своем.

– Не обижайся, Филипп, – сказал он мне, – дядя перенес тяжелый тиф, был при смерти. Посмотри, он и сейчас едва жив, не можем же мы дать ему умереть с голоду.

Не раз вспоминал отцовские слова в годы войны, когда бывало нелегко с питанием, и всегда считал, что последний кусок следует отдать самым слабым.

С большой теплотой вспоминаю свое детство: вечерние костры, спортивные игры, походы. Однажды на пионерском сборе мне поручили повязать красный галстук знаменитому в те годы обер-мастеру доменных печей Ивану Григорьевичу Коробову. Я очень этим гордился.

Неизгладима память об учителях, мудрых и добрых наставниках. Не могу не назвать директора школы Александра Станиславовича Кржеминского, погибшего в застенках гестапо, математика Александру Афанасьевну Самборскую, преподавателей русского языка: «бестужевку» Александру Васильевну Пасхину и Ольгу Тихоновну Буштедт, украинского – Антонину Meфодьевну Павловскую и Иду Анисимовну Бутыльскую. Дороги эти годы атмосферой доброжелательства и дружбы, царившей в школе.

Середина тридцатых годов вообще ознаменовалась великим энтузиазмом всего народа, в центре жизни огромной страны стоял рабочий человек. В Донбассе, родине ударного труда и стахановского движения, для школяров особую гордость составляли имена земляков: шахтеров Изотова и Стаханова, машиниста Кривоноса и трактористки Паши Ангелиной. А сколько радости вызвал подвиг папанинцев, покоривших Северный полюс, перелеты Чкалова и Гризодубовой. Но мальчишки все-таки играли в Чапаева, переживали за испанских республиканцев, радовались победе у озера Хасан.

Это были годы кипучей, интересной жизни, несмотря на 1937 год, когда страну захлестнула волна репрессий, не затронувших редкую семью. Мы жили в доме инженерно-технического персонала. Отец работал на металлургическом заводе имени Кирова. Однажды после ужина, когда мать мыла посуду, он отозвал меня в другую комнату и очень спокойно, но твердо сказал:

– Тебе уже двенадцать лет, Филипп, можно сказать, мужчина. Я хочу, чтобы ты знал: меня могут арестовать. Но пойми, я ни в чем не виноват ни перед народом, ни перед товарищами, совесть моя чиста.

Я был потрясен. За что могут арестовать отца, человека уважаемого и абсолютно честного? Мелькнула мысль: в тридцатидвухквартирном доме, где мы жили, осталось всего пять или шесть мужчин, остальные были уже арестованы. А может, и они ни в чем не виноваты? Раньше такие сомнения не возникали, я, как и многие другие в те годы, был убежден: враги народа – они и есть враги. Но после слов отца многое представилось совсем в ином свете. Вскоре отца уволили с завода, и он около года был без работы, в местных газетах то и дело появлялись статьи, где его всячески поносили, хотя нельзя было даже понять, за что. По ночам мать вскакивала на каждый шорох и бежала к двери. Над семьей явно нависла угроза. Вскоре нам совсем не на что стало жить, пришлось продавать любимые книги, вещи. К счастью, лихо пронеслось мимо. Но этот год заставил задуматься о многом, запомнился на всю жизнь, и много лет спустя, когда в руководимом мной аппарате ставился вопрос о применении мер пресечения, связанных с заключением под стражу, я искал хоть какую-нибудь возможность, чтобы не прибегать к репрессиям. И нередко находил.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. В октябре к Донбассу подошли немцы. Поспешно отходили войска, уехало и городское начальство. Макеевка оказалась в обстановке полного безвластия, в городе появились мародеры, которые принялись грабить склады и магазины. Жители в страхе затаились в своих домах. Надолго остались в памяти жуткие картины этих грабежей и бесчинств.

Не могу не описать два эпизода.

В один из дней безвластия мы с товарищами рано утром пошли по городу в поисках хлеба. Идем по главной улице и вдруг слышим оглушительный рев и свист. Это толпа бесчинствующих, возбуждая себя, неслась в нашу сторону. Деваться некуда – прижались на крыльце дома, в котором размещалось ателье «Индпошива». Оказалось, что мародеры мчались именно сюда, и нас мигом затолкали в помещение мастерской. В одно мгновение было разграблено все: недошитые костюмы, материал, сорваны шторы, обшивка кресел и диванов. Уже в пустое помещение вбежал последний грабитель и за неимением ничего другого схватил мелки портных.

Как-то раз мы ночевали на квартире одного из товарищей, окна которой выходили на соседний двор фабрики-кухни (так называли тогда рабочие столовые). Во дворе были свинарники. Ночью нас разбудил дикий визг свиней и крики людей. Глазам предстала страшная картина. Грабили свинарники. Свиней не просто убивали, а живых рубили на части: кому ногу, кому голову, смотря что у кого оказалось в руках.

Позже я видел войну, сталкивался с массовыми беспорядками. И конечно, не обходилось без жертв. Однако и сегодня страшная картина грабежей в Макеевке стоит перед глазами. Картина анархии, рожденной безвластием. Она невольно оживает вновь и вновь, когда думаешь о том, к каким последствиям может привести разгул преступности, ослабление властных структур, поощрение вооруженных формирований, инспирирование межнациональных и сепаратистских конфликтов. Головорезы всегда найдутся.

Отец в то время работал на строительстве оборонительных сооружений на Днепре, а когда вернулся, его завод уже эвакуировали. На семейном совете приняли решение: мы с отцом пойдем догонять своих, а мать, бабушка, младший брат и другие родственники останутся, съедутся в одну квартиру, а там будь что будет.

Покинули Донбасс буквально перед приходом немцев. Долго шли пешком, иногда удавалось подъехать в теплушке или на платформе с эвакуируемым оборудованием.

7 ноября добрались до Сталинграда. Город был полон беженцев, а нам надо было в Пермь. Из Сталинграда удалось выбраться на барже, забитой до отказа, однако все новые и новые беженцы карабкались на борт, срывались и падали в ледяную воду. Никто их не спасал.

В семи километрах от Камышина баржа вмерзла в лед: Волга встала. В трюмах было полно больных. У нас совершенно не осталось ни продуктов, ни воды. Только через трое суток к нам пробился ледокол, всех переправили на пароход «Тимирязев» и довезли до Камышина. Дальше мы с отцом двигались вдоль железной дороги Балашов – Пенза – Рузаевка, в основном пешком.

Наконец добрались до Перми, откуда отца направили в Кузбасс прорабом на строящийся завод. На этом же заводе начал работать и я. Вскоре меня избрали комсоргом завода, а затем перевели на работу в горком комсомола – заведующим отделом. Позднее избрали вторым секретарем. Сейчас трудно представить, как мог шестнадцатилетний паренек стать секретарем горкома ВЛКСМ, но в годы войны такое случалось нередко.

Когда стали формироваться добровольческие дивизии сибиряков, в одну из них отец вступил рядовым бронебойщиком и ушел на фронт. Через несколько месяцев в ту же дивизию попал и я. Так осенью 1942 года началась моя военная жизнь.

Полвека с лишним минуло с тех пор. И хотя я прошел на войне довольно длинный путь, сейчас речь не о тех событиях, война – это большая отдельная тема. Коснусь лишь нескольких эпизодов.

Тяжелые бои шли в августе 1943 года. Нам предстояло штурмовать Гнездиловские высоты под Спас-Деменском. Немцы создали там глубоко эшелонированную оборону. По самим высотам проходил противотанковый ров шириной в двенадцать и глубиной в семь метров, за ним тянулась цепь дотов и дзотов, а чуть подальше, в глубине, находились артиллерийские и минометные позиции. Но это еще не все: у подножия высот немцы вырыли три линии траншей впереди рва, перед которыми соорудили заграждения из колючей проволоки и тщательно замаскировали минные поля. Все это входило в систему оборонительного рубежа, прорыв которого открывал советским войскам дорогу на Смоленск, Минск и давал выход к Польше.

Нашей дивизии поставили задачу овладеть высотой с отметкой 233,3, в районе станции Павлиново.

7 августа на рассвете началось наступление. Тысячи орудий и минометов разного калибра одновременно ударили по немецким позициям. Залпы батарей слились в оглушительный грохот, было такое впечатление, что каждый куст, каждая лощинка изрыгают пламя. Артподготовка продолжалась два часа. Едва она закончилась, как в небе послышалось мощное гудение моторов – наши штурмовики пошли добивать то, что уцелело от артобстрела. Только после этого поднялась царица полей – пехота. Сражение длилось весь день, к вечеру вступил в бой наш полк, сменив тех, кто выбил немцев из первой траншеи – она была завалена трупами главным образом немецких солдат. Не задерживаясь, мы атаковали вторую линию обороны и довольно быстро овладели ею, с ходу влетев в глубокий, хорошо укрепленный немецкий окоп, я вдруг почувствовал страшную усталость, словно пробежал сотню километров и прожил целую вечность. Потом немного пришел в себя, огляделся и увидел нишу, заполненную немецкими ручными гранатами. Я очень обрадовался, ведь лишнего оружия в бою не бывает.

Внезапно со стороны противника донесся рев танковых моторов и затрещали автоматные очереди – немцы пошли в контратаку. Стальные чудовища медленно приближались, надвигаясь на наши позиции, сея панику: ведь у нас не было достаточно средств для борьбы с танками. Вот когда я впервые испытал настоящий страх, помноженный на бессилие!

К окопу, в котором я находился, подползало самоходное орудие «Фердинанд», позади него мелькали зеленые шинели.

Раздумывать было некогда, я связал десяток немецких гранат, прикрепил к ним нашу «лимонку», которая должна была послужить детонатором, и стал ждать.

И тут произошло невероятное. Земля впереди и позади нас задрожала, вокруг заполыхала сухая трава, опушку леса заволокло дымом. Огненные стрелы разорвали вечерние сумерки.

«Фердинанд» задымил, начал пятиться назад и вскоре запылал ярким пламенем. Мы поняли, что нас накрыл огонь «катюш». Как мы уцелели, одному богу известно…

Немцы убрались восвояси, а мы принялись закрепляться в занятой траншее. Следующие четверо суток наши позиции напоминали кромешный ад. Мы отбивали одну контратаку за другой, сами атаковали, обливаясь потом и кровью, теряли товарищей.

Но вот после одной нашей неудачной атаки наступило затишье. Выглянуло солнце, мы вдруг почувствовали, что жизнь продолжается, несмотря на ужасы войны. Не хотелось думать, что до ее конца еще очень далеко…

Я и мой друг Вася Авдеенок из города Ачинска занимали соседние окопчики. Сидели молча, говорить ни о чем не хотелось. Вдруг откуда-то с опушки леса послышались одиночные выстрелы. Похоже, там притаился немецкий снайпер. И тут мы увидели, что к нам, выпрямившись в полный рост, идет командир одной из рот нашего батальона. Я закричал:

– Ложись! В лесу снайпер!

Но он, вероятно, не расслышав, неторопливо подошел к нам и, махнув рукой в сторону леса, крикнул, что там пункт сбора батальона. Он сделал еще один шаг, намереваясь спрыгнуть в окоп к Авдеенку, но тут с опушки снова раздался выстрел, и командир рухнул, сраженный пулей снайпера. Немало мне пришлось видеть смертей в бою, но эта смерть в изумительный солнечный день среди ликующей природы потрясла до глубины души… Жизнь оборвалась на полуслове.

Мы стали внимательно следить за высокими деревьями, так как выстрел прозвучал откуда-то сверху. Вскоре заметил, как зашевелились ветки огромной раскидистой ели, схватил винтовку и прицелился. Снайпера снял, но тут же три пули ударились о бруствер окопа рядом с моей головой. Оказалось, что с соседнего дерева стрелял второй снайпер. С ним разделался Вася Авдеенок. Странным показалось лишь одно: ни один из немецких снайперов не упал на землю. Выяснили мы это двумя днями позже, когда полностью овладели высотой. Оказалось, что снайперы были прикованы к деревьям цепями – так гитлеровцы наказывали своих штрафников.

Всем сибирякам 22-й и 65-й гвардейских стрелковых дивизий навсегда запомнилась эта высота, она стоила жизни 1252 солдатам и офицерам, покоящимся там в братской могиле. Мне же эти бои памятны еще и первой боевой наградой – медалью «За отвагу».

Вскоре во время боя за станцию Павлиново пулей ранило руку. Вторая пуля пробила каску, но череп, к счастью, не задела, прошла по касательной. Лечился в медсанбате.

Однажды в его расположение прискакали двое всадников. Первого я узнал сразу – комбат Захарченко, а когда разглядел второго, глазам не поверил: отец! Оказалось, он служит в соседней дивизии помощником начальника штаба полка. Узнал о моем ранении и, конечно же, разыскал.

Когда я подлечился, попросил направить в полк отца. Это оказалось делом несложным, и дальше мы воевали вместе, в одном полку, где я был назначен комсоргом батальона.

За бой под местечком Ленино, в Белоруссии, я был награжден второй медалью «За отвагу». Кстати, в этом бою мы воевали вместе с прибывшей на фронт польской дивизией имени Тадеуша Костюшко, которая приняла на себя готовившийся специально для нее удар немецкой авиации. Нашему батальону, находившемуся по соседству, тогда тоже досталось. Впоследствии Ленино стало святым местом для польских солдат, воевавших в составе советских войск.

А вскоре за бои под Оршей меня наградили только что учрежденным солдатским орденом Славы III степени. Но такие награды на войне стоили дорого – я получил второе, на этот раз очень тяжелое ранение: более сорока осколков изрешетили тело, пробили плевру легких.

В Москве на Белорусском вокзале санитарный поезд обходила бригада врачей знаменитого хирурга академика Брайцева, они отбирали тяжелораненых по своему профилю и отправляли в клинику. В их число, к счастью, попал и я. Восемь месяцев пролежал в ней и все-таки выздоровел.

Центральную клиническую больницу имени Семашко Наркомата путей сообщения и ее прекрасных врачей всю жизнь вспоминаю с благодарностью.

В Москве не задержался, поехал искать свою Сибирскую добровольческую, нашел ее, разыскал и свой полк. Снова встретил отца, и мы продолжали воевать вместе.

Шел апрель 1944 года. Полк дислоцировался под городом Новоржевом – то был воспетый А.С. Пушкиным Псковский край. До самого июля на фронте продолжалось затишье. Ходили за «языком», обучались новой тактике наступления: идти за огневым артиллерийским валом. Вещь малоприятная, так как при этом использовались боевые снаряды. Порой не обходилось без несчастных случаев. Зато как мало было потерь потом, в настоящем бою!

Немцы тоже не дремали, шла подготовка к возможному применению против нас химического оружия. С этой целью наши позиции регулярно обстреливали дымовыми снарядами. Мы узнавали их по тихому шелесту над головой и мягким, почти беззвучным разрывам. Над воронками от снарядов поднималось и долго стояло облако зеленоватого дыма. Так немцы старались притупить нашу бдительность, перед тем как начать обстрел настоящими отравляющими веществами. Но рисковать они все же не стали.

В нашем полку сложился тогда очень дружный коллектив. До сих пор переписываюсь с начальником штаба полка Арсентием Иштыковым, с его помощником по разведке, моим непосредственным начальником, Павлом Ширяевым, с комбатом Ефимом Долгушиным и командиром полкового взвода связи, мужественной женщиной Галиной Ждановой.

13 июля полк снялся с обороны и маршевой колонной пошел вперед во втором эшелоне наступающих. Кратковременные стычки с немцами нас мало беспокоили.

Однако на войне любой день может оказаться роковым. Настал он и для меня…

Около пяти часов утра я встретил колонну отца вблизи деревни Большие Гривны. Красивое место; деревушка расположилась на горке, от нее к речке спускался косогор, а на нем – густая зеленая дубрава. День выдался солнечный, и к шести часам золотой свет залил все вокруг. Отец, очень любивший природу, сказал:

– Вот закончить бы побыстрей войну и поселиться здесь!

Но я видел, что настроение у него совсем не радостное, он заговорил о каких-то вещих снах, о мрачных предчувствиях, я попытался обратить разговор в шутку, стараясь развеселить отца, потом пошел на свое место – в голову колонны.

Спустя часа два полк наткнулся на немецкую засаду. Завязалась перестрелка. Движение остановилось. Пользуясь передышкой для разведчиков, шедших впереди полка, я зашел к отцу. Мы позавтракали вместе, а затем я вновь направился в голову колонны.

Но едва отошел метров на двести, как из-за леса вынырнул «мессершмит». Оглянулся на штабную повозку, возле которой стоял отец. Он махнул мне рукой и крикнул:

– Берегись, сейчас ударит по нам!

И действительно, «мессершмит» развернулся и сбросил бомбу в расположение штаба. В небо взметнулся фонтан черной земли, раздался оглушительный взрыв, с воем пронеслись осколки, я бросился туда, где только что находился отец, и увидел окутанную дымом глубокую воронку, раненых лошадей, тела убитых. Отца нашел в кювете. Он лежал на боку, был в сознании.